Текст книги "Мстислав"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

Они остановились у Днепра. На той стороне толпится люд. Узнав Ярослава, зашумели. Один из них, высокий, в шубе и шапке, выскочил наперёд, журавлём заходил по берегу, закричал:

– Эй, новгородцы, зачем пришли с сим хромцом, что князем Ярославом прозывается?

Тысяцкий тронул Ярослава, сказал удивлённо:

– Никак, сам Святополк? Соромно орёт, будто худой мужик.

Ярослав узнал брата. От злости в глазах потемнело. А тот продолжал выкрикивать:

– Вы, плотники, вот заставим вас хоромы рубить!

– Слушай, князь Ярослав, – проговорил Гюрята, – завтра переправимся против них; если кто не пойдёт с нами, сами убьём Святополка.

– Добро, тысяцкий, – решился Ярослав. – Завтра я с первыми поплыву. А теперь пойдём оповестим о том воевод, надобно людей готовить. Завтра быть бою жестокому.

Хмельное вино веселит Святополка. Засев с ближними боярами в избе, что срубили с холодами мастеровые, бражничает князь Святополк. Потешаются они над Ярославом, зубоскалят. Святополку жарко. Раздевшись до исподней рубахи, он размахивает пустой корчагой, выкрикивает:

– Я един князь на Руси! Кто сказал «Ярослав»? – Сросшиеся на переносице брови хмурятся, рука ловит за грудь боярина Путшу. – Это ты молвил?

Тот отшатывается, бормочет испуганно:

– Что ты, князь, чудится те!

В избе на время наступила тишина, но вот разом нарушилась. Святополк разжал пальцы. Путша вытер покрывшийся испариной лоб и тут же потянулся через стол за гусем. Не достал, влез рукавом в ендову с вином. Боярин Тальц склонил голову на дубовый стол, храпит.

День на исходе. Отрок воткнул в поставец восковую свечу, вздул огонь. С шумом отодвинув скамью, воевода Блуд засеменил к выходу. Святополк поднял на него тяжёлый взгляд, окликнул хрипло:

– Почто уходишь, воевода?

Тот повернулся;

– Я, князь, дозоры самолично навещу. – Воротившись к столу, взглянул трезвыми глазами в припухшее от перепоя лицо Святополка: – Ещё сдаётся мне, печенеги замышляют что-то. В обед проходил я мимо, оживленье у них, словно в дальнюю дорогу собираются.

Святополк насторожился, спросил:

– Чего же ране не сказывал?

– К чему прежде времени тревожить?

Закусив тонкие бескровные губы, Святополк потупился, о чём-то долго думал, потом проговорил:

– Коли так, воевода, то сходи погляди. Да не забудь Боняка к нам покликать. Он хоть и дикий степняк, а вино горазд пить.

Гридин внёс на руках ещё один бочоночек с мёдом, выбил чеку. Князь протянул отроку корчагу, бросил коротко:

– Лей!

Поманил пальцем Горясера. Тот подхватился, подбежал. Святополк уцепился за него, горячо зашептал в ухо:

– Почему ты, боярин, Ярослава не убил? Проберись в Любеч, подкарауль!

Горясер побледнел:

– Стража, стража-то у Ярослава… Боязно, князь, а как изловят?

– Не желаешь мою волю исполнить? – нахмурился Святополк. На скулах заиграли желваки. – Не хочешь? – переспросил с угрозой.

– Не седни, князь, дозволь завтра. Я поутру людей своих надёжных сыщу, – лепетал Горясер, а в мыслях таилось обнадёживающее, что Святополк забудет до утра.

С силой распахнулись двери, и в избу ввалился Блуд. Глаза у воеводы растерянные, шуба нараспашку. Уже с порога закричал:

– Князь Святополк, Боняк орду увёл!

Бояре повернулись к двери, умолкли. Первым опомнился Святополк, спросил недоверчиво:

– Плетёшь, воевода! – И подхватился.

– К чему мне выдумывать, – обиделся тот. – Я, чай, не малец-озорник.

– Так отчего не воротил их! – взвизгнул Святополк. – Зачем дал сняться со становища?

– Без меня то было. Когда я на место прибыл, последние печенеги за курганом скрылись.

– Скачи вдогон, воевода, не мешкай! Вороти Боняка, ему золото обещано. Почему же нарушил уговор?

Блуд попятился:

– Попытаюсь, князь, но не ведаю, сумею ль воротить Боняка.

– Скажи ему, как мороз Днепр закуёт, так и ударим на Ярослава. Слышишь?

Мрак ещё окутывал землю, как от любечской пристани одна за другой отчалили переполненные ладьи и дракары. Вчера, в сумерки, на небольшой лодке-однодревке кормчий Ивашка замерил у того берега дно. Мели не оказалось, и теперь Ярослав был спокоен: не придётся людям лезть в студёную воду. Князь держится рукой за борт, переговаривается с воеводой Добрыней:

– Как и условились допрежь, воевода, станешь с дружиной в засадном полку и в бой ввяжешься, ежели почуешь, что нам уже невмоготу. Воевода Александр и тысяцкий Гюрята на крыльях будут биться, а я со свевами и частью новгородских полков в челе останусь.

– Особливо надобно остерегаться вершних печенегов, – проговорил Добрыня. – С крыла чтоб нас не охватили.

– То так. Когда конная орда навалится, оторопь берет.

Не выпуская из рук руля, кормчий Ивашка одним ухом слушал разговор князя с воеводой, другое навострил на правый берег. Там перекликаются дозорные, волчьими глазами сверкают по степи костры.

Лёгкие всплески весел изредка нарушали тишину на воде. Вот днище скребнуло по камешкам, ладья ткнулась в берег и замерла. С глухим стуком гридни опустили сходни и следом за Ярославом и Добрыней сошли на берег.

Одна за другой приставали к берегу ладьи, берег оживал.

Будоража спящий лагерь, закричали Святополковы дозорные, а новгородцы уже выстраивались полками, готовились с рассветом начать битву.

Ночь проходила в тревоге. Святополк не спал, метался. Отрок то и дело поил князя квасом, прикладывал к голове мокрую тряпицу. Нездоровилось Святополку то ли с похмелья, то ли оттого, что в душе сумятица и волнение. В полночь вернулся ни с чем воевода Блуд. Хан Боняк отказался ворочаться, передав: «Трава вымерзла, и коню корма мало. Когда же снег землю покроет, будет ещё хуже, отощают кони, начнут падать, а печенег без коня не воин! Ко всему место, где ты стоишь, озёрное, как по льду коней погонишь?»

Святополк вскочил, забегал по избе, изрыгая ругательства:

– Проклятый печенежин!

Потом упал на войлочную полость, уткнулся в стену. Напрасно силился изменить ход мыслей, думал о княгине Марысе, чей-то чужой голос твердил: «Не видеться тебе с ней, покуда Ярослав под Киевом».

Неожиданно припомнил, как за столом Горясер обещал тайно пробраться в Любеч и убить Ярослава. Приподнял голову, кликнул отрока. Тот появился не мешкая, протянул корчагу с квасом. Святополк отвёл его руку, сказал с досадой:

– Чего суёшь, коли не просят. Поутру приведи боярина Горясера.

Отрок не успел выйти, как за стеной послышались шум, крики. Святополк встревожился:

– Что за переполох, поди узнай.

У двери отрок столкнулся с боярином Путшей. Тот дышал тяжело. Еле переводя дух, выпалил:

– Князь, новгородцы Днепр перешли!

Святополк вскочил, засуетился, накричал на перепуганного отрока:

– Тащи броню да помоги одеться!

Путша стоял не двигаясь. Кровь отхлынула с его отвислых щёк, руки мелко дрожали. Тревожный шум за стеной усиливался.

– Боярин Путша, – Святополк ухватил его за плечи, заговорил быстро, шёпотом: – Укрой за ближними холмами десяток гридней с запасными конями и сам от них не отлучайся. Буде надо, дожидайся меня. Да наряди гонца в Киев, к княгине Марысе, пусть на всяк случай в дальнюю дорогу соберётся…

– Исполню, княже! – обрадовался Путша и выскочил из избы.

Полки изготовились, встали друг против друга: новгородские и киевские смерды и ремесленный люд, княжьи гридни и варяги, опершись на мечи и копья, ждут рассвета. Во тьме запросто своего за недруга принять можно.

Тысяцкий Гюрята велел перегнать ладьи к любечской пристани, сказав Ярославу:

– Дабы знали, назад нет возврата!

Серело медленно. Колючий морозный ветер дул новгородцам в спину.

– То добрый знак, – заметил стоявший поблизости от Ярослава новгородец.

Ярослав поднял голову. Небо обложили снежные тучи. Заметив, что князь смотрит на небо, гридин, прислонив к ноге щит, сказал:

– Не быть седни солнцу.

Ярослав оставил его слова без ответа, подождал немного, послушал, как киевляне с новгородцами перебраниваются, только потом, повернувшись к трубачу, проговорил негромко:

– Пора!

Тот поднёс к губам рожок, заиграл. Качнулись новгородцы, пошли скорым шагом, а лучники позади спустили тетиву. Запели стрелы. Сшиблись полки, зазвенела сталь, затрещали сломанные копья.

«…И была сеча короткая, но злая…» – записал днём позже очевидец той битвы Кузьма.

Не выдержали киевляне ярости новгородцев, попятились, побежали. Напрасно воевода Блуд пытался задержать своих гридней, искал глазами Святополка. Тот был уже далеко. Едва началась сеча, Святополк покинул её и теперь с боярином Путшей и гриднями скакал, меняя коней, к Киеву.

«…В то же лето 6524 от сотворения мира вошёл князь Ярослав в Киев, а Святополк окаянный с женой своей бежал в Ляшскую землю», – Кузьма, свернув свиток, положил меж княжьих книг.

3

Вавельский замок в Кракове оживал в зимнюю пору, когда из Гнезно наезжал король Болеслав со своими рыцарями и многочисленными холопами.

Замок Вавель на островке. Замшелые стены, узкие прорези бойниц, четырёхугольные и островерхие башни.

Дорога от Кракова обрывается у широкого затопленного рва. По утрам и вечерам далеко окрест раздавался резкий скрип цепей. То с сумерками подымали и поутру опускали навесной мост. Поднятый мост служил и первыми воротами в замок.

Зима в тот год выдалась, как никогда, промозглая. Лили обложные дожди, висели плотные туманы. Погожие дни выдавались редко, и потому, как только проглянуло солнце, Болеслав объявил, что быть потехе. Скорые гонцы поскакали в ближние и дальние поместья, созывая шляхтичей на забаву.

Тем временем на замощённый булыжником двор замка холопы вкатили клеть с диким медведем. Зверь метался, ревел.

Неподалёку другие холопы устанавливали помост для короля, дощатые скамьи для гостей.

Ночь прошла в суете. Спозаранку начали собираться гости. Старые и молодые шляхтичи в сопровождении разряженных пани и паненок съезжались в замок. Потеха началась после утренней трапезы. В сопровождении рыцарей Болеслав не спеша направился к помосту. На короле алый, отороченный мехом, кунтуш, соболья шапка, на ногах мягкие, зелёного сафьяна, сапоги. Взойдя на помост, он постоял с минуту, потом, пригладив пышные усы, умостился в плетённом из лозы кресле.

Гости усаживались на скамьях с шумом, препираясь за места поближе к королевскому помосту. Не обращая внимания на шляхетскую перебранку, Болеслав подал знак, и голосистый глашатай прокричал:

– Ясновельможные Панове, кто удаль испытать желает?

На скамьях затихли, а глашатай, подняв короткое копье, взывал с перерывом:

– Шляхта и рыцари, есть ли такой меж вами?

Болеслав насмешливо окинул взглядом сидящих, сказал через плечо каштеляну Казимиру:

– От страха задами к скамьям приросли.

Тот крутнул длинный ус, ответил, поднимаясь:

– Ещё не сгинуло шляхетство!

Но каштеляна опередил молодой шляхтич. Выбежав наперёд, он повернулся к помосту, крикнул:

– Желам!

Шляхетские жены и дочери захлопали, зашумели. Король одобрительно поднял руку, и молодой шляхтич, приняв из рук глашатая короткое копье, вошёл в клетку.

Медведь лежал, но маленькие, глубоко запавшие глазки настороженно следили за человеком. Вот зверь зарычал, поднялся. Шляхтич сделал выпад, копье кольнуло медведя. Зверь взревел, встал на задние лапы. Цепь натянулась.

Шляхтич отпрянул назад, заходил то с одного бока, то с другого. Улучив время, он сделал ещё прыжок, и снова копье вонзилось в медведя. Но зверь ударом лапы вышиб копье из рук человека. Теперь шляхтич делал обманные движения, норовя достать копье, но медведь был наготове. Едва шляхтич нагнулся, как зверь кинулся на него, подмял.

Перекрывая свирепый рёв, дико закричал шляхтич. На скамьях вскочили:

– До помощь!

Вопли и взвизги перепуганных паненок огласили замок.

– Тихо, панове, тихо! – пытался успокоить разволновавшуюся шляхту каштелян Казимир.

К клетке кинулись холопы с копьями и мечами.

• Упёршись в подлокотники кресла, король смотрел на всех без жалости. На то и потеха. А из шляхтича, знать, плохой рыцарь, коли не увернулся от зверя.

Услышав голос оружничего за спиной, Болеслав недовольно оглянулся:

– Зачем тревожил?

– Король, в Краков въехал Святополк с женой и малой дружиной.

– Святополк? Что надо ему и почему бросил Киев?

– Король, людская молва летит впереди русского князя. Сказывают, Святополка Ярослав из Киева прогнал…

– Брешешь, пся крев! – гневно перебил оружничего Болеслав. – По очам твоим вижу, что брешешь. – И погрозил ему кулаком. – Ежели речь твоя облыжная, сидеть тебе на колу. Вели впустить князя в замок, а дружину в городе размести.

Несмотря на тучность, Болеслав легко соскочил с помоста, рысцой затрусил в покои.

Не дожидаясь королевского обеда, гости поспешно покидали замок. Их никто не задерживал.

Окровавленное тело шляхтича холопы уложили рядом с клетью. Медведь звенел цепью, метался, ревел.

Сложив на груди руки, каштелян Казимир смотрел на отъезжающую шляхту. Пани и паненки рассаживались по возкам. Холопы подводили почтенным панам коней, помогали взобраться в седла. Молодые шляхтичи гарцевали у возков, заглядывались на паненок.

В дальнем углу замка русские дружинники вываживали коней, умывались с дальней дороги. Среди них знакомые каштеляну воевода Блуд и боярин Путша. Боярин по толщине разве что сравнится с королём.

Княгиню Марысю уже увели в покои, а Святополка к Болеславу.

Казимира окликнул оружничий:

– Король звал не мешкая.

На приход каштеляна Болеслав не обратил внимания, он говорил стоявшему у стены Святополку:

– …На исходе весны, когда земля высохнет от грязи, я поведу рыцарство на Русь. А ты отправляйся к хану Боняку, зови его на Киев.

Отстегнув серебряные пряжки кунтуша, Болеслав почесал пухлый живот, шумно отрыгнул и снова сказал:

– Но за помощь, что я тебе окажу, ты отдашь мне червенские города… И ещё Предславу в жены. Слышишь, Святополк, мой уговор?

Святополк с радостью закивал:

– Согласен, согласен. И Червень, и Перемышль со всему сёлами забери. Предславу отдам, только посади меня на киевский стол. Изгони оттуда проклятого Ярослава!

Каштелян Казимир молча крутил усы, внимал речам короля и русского князя. Но вот Болеслав повернулся к нему, сказал:

– Ты, воевода, посылай гонцов по всей Ляхии, нехай шляхта готовится.

Глухо отдаются шаги под сводами католического монастыря. Монах в чёрной сутане, подпоясанной бечёвкой, опустив на глаза капюшон, безмолвно шагает впереди. Монах идёт быстро, и Болеслав едва поспевает за ним. Король запыхался, в душе проклинает монаха. Вдоль узкого перехода по бокам низкие полукруглые двери. У. одной из них монах остановился, стукнул согнутым пальцем, пробубнил:

– Во имя Отца и Сына!

– Амен! – ответил ему тихий голос.

Монах открыл дверь, пропустил короля в келью, снова закрыл. Привыкшие к темноте глаза Болеслава разглядели маленького розовощёкого епископа, настоятеля монастыря.

Узнав короля, епископ поклонился и, указав на плетёное кресло, с трудом сказал по-польски:

– Садитесь, ваше величество.

Болеслав уселся, беглым взглядом окинул келью. Деревянное ложе, столик с двумя креслицами, широкая полка с книгами, соломенная подстилка на полу.

Король усмехнулся в усы. Ему ль не знать, что нет богаче и могущественней этого католического монастыря, построенного ещё при жизни короля Мешко.

Сквозь полуприкрытые веки на Болеслава смотрели умные, не по-стариковски молодые глаза настоятеля. Епископ ждал, что скажет король. Покрутив усы, Болеслав заговорил по-немецки:

– Святой отец, настал конец моему терпению. Русский князь Ярослав прогнал зятя моего Святополка с княжения. Отец Ярослава, покойный Владимир, Святополка и дочь мою Марысю в темнице гноил. Во Владимировой темнице скончался епископ Рейнберн…

Сложив на животе руки, настоятель слушал. При имени Рейнберна он мелко перекрестился. Болеслав продолжал:

– Я дал слово князю Святополку, что верну ему стол…

– Но чего хочет мой король от слабого, немощного старца? – прервал настоятель Болеслава.

– Святой отец, тебе известно, что и король Мешко, и я помогали укреплению среди нашего народа истинной католической веры.

– Так, так, ваше величество, – мелко закивал настоятель.

– Когда я заберу Червень и Перемышль, то построю там католические монастыри. Но, святой отец, для похода в русские земли я должен знать, что германский император Генрих не посмеет в моё отсутствие напасть на Ляхию.

Настоятель неожиданно поднялся, взмахнул руками и сказал:

– Ваше величество, вы можете быть уверены, император Генрих не перейдёт рубежей вашего государства. Своё обещание я подкреплю заверением папы, коему я обо всём сообщу.

Несмотря на ранний час, Киев давно пробудился. На улицах людно, и всё больше чужих, новгородских, с котомками, узлами.

Не дожидаясь тепла, новгородские полки покидали Киев. За помощь Ярослав расплатился щедро, каждому ратнику достало по четверть гривны, а именитых людей одарил богатыми подарками…

Воевода Добрыня, выйдя со двора, лицом к лицу столкнулся с Ярославом. Уминая подсыпавший за ночь снег, пошли вместе. Оба в валенках, тёплых, до пят, шубах и собольих шапках. Добрыня заговорил:

– Вчерашнего дня воротился купец Вышата, сказывал, что с Мстиславовым посольством в Царьград плавал.

– Мстислав базилевса Василия подбивал на совместный поход против хазар, – пояснил Ярослав.

– Немалые годы каганат Руси угрозой был, и то, что Святослав начал, Мстислав закончил, – вставил Добрыня.

– Да! Один брат Русь боронит, другой к иноземцам за подмогой бегает. – Ярослав пригладил ладонью бороду. – Тревожусь, как бы Святополк ляхов не навёл.

– От него всякого лиха ждать можно, – поддакнул Добрыня.

Ярослав помолчал, потом сказал:

– Думается мне, что надобно нам к германскому императору посольство слать. Глядишь, и согласится Генрих с нами заодно на Болеслава пойти. Сам-то Генрих в третий раз на Польшу ходит. Да последние разы все неудачи.

– Слова твои верны, испытать можно, на кого паведщиком мыслишь к императору?

– А коли гостя Вышату? Как смотришь на то, воевода?

– Он с умом и на язык воздержан, – одобрил Добрыня.

– Дадим ему товары, крепкую стражу, да и пусть отправляется.

– В зиму?

– К чему же мешкать, гостю по любой погоде путь открыт. А что с письмом нашим к императору послан, кто о том знать будет, кроме него да нас с тобой?

– И то так, – согласился Добрыня. – Ну, а теперь поглядим, как новгородцы собрались.

С высоты холма Кузьме видно как на ладони…

От Киева до Вышгорода растянулся новгородский санный поезд. Гомонят люди, ржут кони, дерёт полоз слежалый снег.

Смотрит Кузьма, как отдаляются полки, а с ними брат Ивашка, и на сердце становится тоскливо. Когда-то ещё доведётся свидеться. Может, и Кузьма бы ушёл домой в Новгород, кабы князь отпустил. Загодя сказал он Кузьме: «Быть те при мне».

Купцу Вышате надоело скитаться. Отяжелел, как-никак за полсотни перевалило, и волос седина посеребрила, но на Ярославову просьбу согласие дал. Плавал Мстиславовым паведщиком в Византий, теперь в Германии побывать доведётся.

Долгая, полная опасностей, дорога ожидала его. К исходу зимы санным путём через Новгород надобно было добраться до Ладоги, а там, дождавшись, когда сойдёт лёд, сесть на ладьи и плыть, минуя варяжские страны, к датскому городу Роскильду. Оттуда до германских земель рукой подать.

Поискал Вышата себе товарища из киевских гостей, но никто в компанию не вступил. Одни собрались весной в Царьград плыть, другие зиму решили в Киеве переждать, а у Вышаты время не терпит, собрался по-быстрому и выехал один…

4

Земля карелов лесистая, озёрная, усеянная поросшими мхом и лысыми валунами. Большие и малые, они лежат на болотах, громоздятся вокруг озёр, на полянах и в лесистой чащобе. Будто невидимый великан накатал их сюда во множестве.

По берегам лесных рек и озёр живёт народ карелы. Издревле промышляют они ценной пушниной, засевают с трудом очищенные клочки земли да разводят скот.

Новгородцы невесть отчего прозвали карелов лопарями. В этот богатый зверем край издавна повадились их ватаги на своих лодках-ушкуях за добычей. Добралась сюда и Провова ватага…

Незаметно миновало лето…

Дождливой ненастной осенью срубили ушкуйники острожек. Избы и клеть с мехами обнесли высоким тыном, у ворот поставили островерхую стрельницу и начали дожидаться зимы.

А она наступила лютая, с ветрами и снегопадами. На морозе трещали деревья, лопался лёд на озере, и замерзали на лету птицы. С холодами время потянулось медленно. Прову иногда казалось, что оно остановилось. В такие часы многое передумалось. Вспоминал, как тайком покинул отцовский дом. Терзало сомнение, правильно ли, что пристал к ушкуйникам. Мечтал страны иные увидеть, ин не то. Не по душе ему грабежи. Бывало, плывут, высматривают, где дымок над лесом вьётся, пристанут к берегу, пошлют одного-двух ватажников разведать, не становище ль. И тогда налетят на карелов нежданно, пограбят, что те промышляют, и дальше плывут.

Походный атаман – мужик суровый, ватагу крепко в руках держит. Не один год водит ушкуи к карелам, всё озеро Нево избороздил. Однажды похвалялся, что добирался даже к пермякам, а живёт тот народ за чудью заволочской, в дремучих лесах. Богатства там видимо-невидимо, но дальний и опасный путь в ту землю.

В тот день ватажники собрались у огня в избе и под завывание ветра слушали атамана.

Не сдержался Пров, перебил:

– Не в честном бою та добыча.

Стихли ушкуйники, ждали атаманова ответа, а он не спеша подкинул полено в топившуюся по-чёрному печь, поворошил в огне палкой и лишь потом поднял на Прова глаза:

– Сидеть бы те, парень, под крылом своего книжного монаха, а не за добычей ходить.

Ватажники загудели одобрительно, зацыкали на Прова.

– Мы тя с собой не звали! – подступил к нему заросший, с гноившимися глазами ватажник.

Другой из угла вставил насмешливо:

– Вишь ты, в молодце честь взыграла! Так, может, и от доли откажешься?

Пров в спор не ввязался, всю ватагу не переубедишь.

Беда забралась в острожек на исходе зимы. Болезнь и мор одолели ватажников. Одного за другим похоронили ушкуйники шестерых товарищей. На что уж крепким был атаман, и того болезнь не обошла.

«Видно, послала на нас хворобь старуха лопарка», – шептались ватажники.

Пров соглашался с ними…

Как-то, ещё до зимы то было, пристали ушкуйники к берегу, глядь, над лесной впадиной дым курится. Смекнули – становище. Изготовились враз, надели кожаные кафтаны с медными бляхами, опоясались мечами и, прихватив топоры и копья, двинулись осторожно. Однако чуткие собаки чужих учуяли далеко, и, пока ушкуйники добрались к становищу, карелы укрылись в лесу. Но уходили поспешно, меха, что висели в клети, с собой не забрали. Атаман первым кинулся к добыче. Потянул дверь и попятился. На пороге клети стоит старуха, седые волосы по плечам космами рассыпались, глаза мутные.

«Сгинь!» – крикнул атаман и оттолкнул старую карелку. Падая, она ударилась о брёвна и осталась лежать недвижимо. Атаман перешагнул через труп, принялся выбрасывать на траву связки шкурок…

Но не впрок пошло чужое добро, и, верно, за смерть старухи расплачивались теперь ушкуйники…

Измаялся Пров, дожидаючи тепла, похудел. На ночь ставили ватажники на звериных тропах капканы, варили для больных сосновый настой, рубили дрова. А зима уступала медленно, нехотя. Прову иногда казалось, что не будет ей конца и края.

Из озера Нево в Варяжское море волок в пятьдесят тысяч шагов…

Пятьдесят тысяч шагов – это пятьдесят изнурительных дней…

Гридни, выделенные для охраны посольства, умаялись. Пров тоже подбился, рубаха изорвалась, плечи в ссадинах. Накинув лямку, он с несколькими гриднями тащил ладью, другие подкладывали катки. Кормчий Ивашка то и знай командует:

– Заменить катки! Аи взяли!

И снова забегает наперёд, указывает дорогу.

Купец Вышата закутался в подбитый мехом плащ, идёт молча. Пров за всю дорогу не услышал от него ни слова. Что немой.

К посольству Пров пристал в начале переволоки, где ушкуйники повстречались с посольской ладьёй. Уговорил Пров купца взять его с собой, уж куда как хотелось поглядеть иные страны…

На пятнадцатые сутки показалось море. Оно было тихое и холодное. Под радостные крики опустили ладью на воду и, передохнув, подняли парус.

Часто встречались льды. Они плавали одиноко и стаями, подобно каравану гусей.

Ивашка за морем следил зорко, большие льдины обминал стороной: враз расколют расшиву, что орех, а Прова послал на верхнюю дозорную бочку, наказав:

– Гляди во все очи. Прозеваешь, на дне очутимся. Да ежели парус узришь, кричи. Тут разбойные варяги промышляют.

Но купец Вышата свевов опасался мало. Их король, конунг Олаф, – Ярославов тесть, и князь написал ему письмо на случай, если кто из свейских викингов задержит посольство.

Миновали остров Готланд, по правую руку осталась страна свевов. Доволен Вышата Ивашкой, знал Ярослав, кого советовал в кормчие…

В датском городе Роскильде посольство не задержалось. Город не удивил Прова. Его родной Новгород больше и красивее. Только и того, что дома здесь каменные да на пристани разные иноземные корабли на воде Покачиваются. Купцы из многих стран привезли на знаменитую роскильдскую ярмарку свои товары. Ярмарка ежегодно длилась подолгу, от весны до середины лета, после чего гости разъезжались, и Роскильд пустел до будущего года.

На ярмарке Вышата торг почти не вёл, любопытствующим купцам сказал, что желает попытать счастья в Германской земле.

Закупив продукты, ладья русов подняла парус и, подгоняемая ветром, покинула город датчан.

В Роскильде от приезжих германских гостей узнал Вышата, что император в Гамбурге. Вышата торопился, гридням на вёслах велел грести посменно. Парус парусом да два десятка весел, и скользит ладья по морю лёгкой чайкой.

В Гамбург вошли туманным утром. По зыбкому трапу Пров ступил на берег, обогнул портовые строения и очутился на узкой, пахнущей нечистотами улице. Туман поднимался нехотя, оставляя рваные клочья на верхушках редких деревьев.

Город пробуждался. Появились первые прохожие. Пров бродил по чужому городу, удивлялся нерусской речи, островерхим черепичным крышам и монастырю, постоял у мрачного, с узкими окнами-бойницами каменного дворца императора, поглазел на закованных в броню рыцарей у ворот и снова воротился на пристань.

Из открытых нараспашку дверей тёмной портовой харчевни тянуло рыбьим варевом, кто-то кашлял в глубине.

С ладьи сошёл Вышата. На нём дорогая одежда, Поверх накинут голубой плащ с серебряной застёжкой на плече, на голове бархатная шапочка, отороченная соболем, на ногах мягкие сапоги. Позади купца невооружённые гридни несли коробья с подарками Ярослава германскому императору.

Пров проводил их взглядом. С ладьи его окликнул Ивашка:

– Чего зеваешь, бери посудину, делом займёшься.

Вместе с другими гриднями Пров несколько раз сходил к роднику, налил в узкогорлые кувшины воды про запас, потом рубил принесённые от мясника туши вепря, складывал в дубовые бочонки, пересыпал солью. Мясо и сало на обратный путь заготовили.

За делом не заметил, как Вышата воротился, что-то сказал Ивашке. Ивашка велел гридням вытащить Вышатин товар.

В вечеру явился на ладью германский гость, безбородый, толстое туловище на коротких ногах, как на обрубках, примостилось; долго торговался, потом купил у Вышаты оптом его меха, кожу да топлёный воск.

Пров думал, что Вышата станет грузить на ладью иноземные товары, но тот ничего не покупал и из Гамбурга отплывать не велел. Ивашка пояснил Прову:

– Письмо ждём от германского императора для князя Ярослава.

На исходе недели к ладье подъехал верхоконный знатный рыцарь, не слезая с седла, вручил Вышате пергаментный свиток, что-то сказав при этом по-своему, Вышата ответил ему тоже не по-русски, чем сильно удивил Прова: «Ишь ты, вот те и гость торговый, речь иноземца осилил».

Проводив рыцаря, Вышата взошёл на ладью, вздохнул облегчённо:

– Теперь и на Русь ворочаться можно!

Мрачно и сыро в покоях императора Генриха. На неровных каменных стенах кое-где бисерными каплями блестит вода. Большой ковёр на полу местами позеленел, покрылся плесенью. В никогда не открывавшиеся окна не проникал свежий воздух.

Император Генрих, одетый в тёмный бархатный кафтан, зябнет, ёжится. Безбородое лицо бледное, а глаза блестят лихорадочно. Он сидит ссутулившись за точёным, отделанным перламутром столиком, слушает епископа. Тот, скрестивши пухлые ручки на животе, говорит быстро, горячо:

– Сын мой, верен ли слух, что ты обещал союз киевскому князю?

Генрих молчит, и епископ продолжает:

– Нет, не мыслю, чтоб рыцари моего императора мечами укрепляли власть ослушников католической церкви. Папа не одобрит, если такое случится.

Император хмурится, но епископа не прерывает. Он склоняется над картой, нарисованной чёрными чернилами на большом листе пергамента, долго разглядывает её. Потом хрипло говорит:

– Письмо к князю Ярославу передано, но оно не есть всё. Однако тебе, епископу в земле ляхов, ведомо, что у нас с королём Болеславом издавна нет дружбы.

– Истинно так, сын мой, однако король Болеслав и ты единой веры. Король ляхов хоть и славянин, но в своей стране верный слуга папы и поборник католической церкви.

– В этом твоя правда, отец настоятель, но погляди и на другое. – Генрих провёл ладонью по карте. – Ляхия при Болеславе слишком расширила границы. Под властью Болеслава Мишенская марка и земля лучижан. Нынче он готовится взять под себя земли русов.

Император вопросительно поднял на епископа глаза.

– Может, и так, сын мой, да разве мечи германских рыцарей не смогут отрезать добрый клок Ляшской земли, когда Болеслав, король одних славян, истощит свои силы в борьбе с другим славянином – Ярославом? От той вражды германцам выгода. Ты, сын мой, и сам убедишься в правоте моих слов. Своей же помощью Ярославу германские рыцари помогут славянской Руси, и, кто знает, не будут ли русы опасней Германии, чем ляхи, как стали они опасны для Византии с того часа, когда их корабли начали бороздить воды Понта, а князь Мстислав сел на тмутараканский стол.

– Речь твоя поколебала меня, – потёр лоб император – Пусть будет так, как ты сказал, – Император поднялся.

Епископ откланялся, приподняв полы сутаны, покинул покои.

Тысяцкого Гюряту в полночь потревожил псиный лай, окрик воротнего сторожа. Оторвав от подушки голову, Гюрята прислушался. Нет, кажется, всё стихло. Тысяцкий снова лёг, повернулся на бок. Перина мягкая, горячая. Закрыл глаза, попытался уснуть. Сквозь дрёму услышал, как сызнова заворчали псы, забубнили у ворот два голоса.

Гюрята прогнал сон, как был в исподней рубахе, вышел в тёмные сени, на ощупь открыл дверь. Пахнуло ночной прохладой. Небо ярко светило звёздами. Где-то за крепостной стеной на болотах кричала ночная птица.

– Эй, кто там? – негромко спросил Гюрята у сторожа.

От ворот отделился человек, проворно пошёл к крыльцу. Предчувствие сжало тысяцкому сердце.

– Кто это? – снова спросил Гюрята.