Текст книги "Мстислав"
Автор книги: Борис Тумасов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)
В верхней светлице княжьих хором хранилище книг. У черниговского князя оно не такое многочисленное, как у киевского. Киевское хранилище собирал ещё Владимир, да и Ярослав из Новгорода привёз книг не мало. И не только за любовь к чтению, но и за то, что начал создавать свод законов, по каким жить будет многие годы Русь, назвали Ярослава Мудрым.
Мстислав в хоромине редко появлялся. Да и то, зайдёт, подержит в руках какую из книг и снова положит её в кованый сундук. В одно ненастное утро, из-за непогоды не поехав на охоту, Мстислав поднялся в хранилище, достал толстую книгу в переплёте, затянутом телячьей кожей. То было сочинение грека Плутарха. Как и от какого князя попала эта книга в черниговское хранилище, Мстиславу было неведомо, но он иногда листал её, интересуясь деяниями великих людей, живших много веков назад.
Открыв страницу наугад, Мстислав прочитал, откуда и кто дал имя главному городу Римской империи Риму[141]141
То было сочинение грека Плутарха. – Плутарх (46 – 120) – выдающийся древнегреческий писатель, автор «Сравнительных жизнеописаний» греческих и римских деятелей, а также большого числа трактатов и диалогов, посвящённых проблемам морально-этического характера.
[Закрыть]. Плутарх повествовал о двух братьях, потомках албанских царей, один из которых, Амулий, хитростью и жестокостью завладел всей властью, после чего велел утопить сыновей второго брата, Нумитора. Но раб, положив мальчиков в корыто, не бросил их в реку и оставил на берегу, под дикой смоковницей, называемой руминальской.
Дети сосали молоко волчицы и ели пищу, приносимую им дятлом. Люди увидели детей, припавших к соскам волчицы, и назвали их Ромулом и Ремом…
Мстислав знал, дикие звери не принимают запаха человека, и удивлялся, как могла волчица вскормить детей человека? Но не это поразило князя, а жестокость природы человека, когда родной брат, жаждая власти, не щадит ни брата, ни его детей.
Мстислав сравнивает Амулия со Святополком, но неожиданно ему приходит мысль: а чем они с Ярославом лучше? Ведь делили же власть на Лиственном поле.
Стыдно и больно Мстиславу. Корысти ради обнажили они мечи. И стоило ли черниговское княжение той крови, какую пролили они с братом?
Нынче в одном и утешение, что стояли рядом против печенегов, защитили Киевскую Русь…
О добре и зле размышлял Мстислав, о совести и алчности. И к одному склонялся: алчный человек и смерть принимает по-своему. Он готов весь мир забрать с собой.
Чаще всего такое случается с богатыми. Кто трудом на пропитание добывает, тот и час свой последний принимает достойно. Вот хотя бы Пётр. Когда ему о смерти думать, весь день в работе и заботах, а ночь настанет, впору телу отдохнуть.
А старик, воин Путята, верно служил и смерть принял достойно. Таких, как Пётр и Путята, великое множество, на них земля держится. Они её красят, они ей защита.
Разве мог Мстислав не вспомнить тех смердов, какие встали на пути убегавших печенегов?
Смертью смерть поправ, как записано в Писании, они врага изничтожали, чтоб вдругорядь не смел пойти на землю Русскую, и сами полегли достойно…
Ими, смердами, красна Русь.
Судом праведным будет судить его, Мстислава, Всевышний, но какой мерой станут измерять потомки его деяния? От Господнего суда не скроешься, от человеческой молвы и веками не заслонишься.
Мстислава суд потомков больше страшил, чем суд Господень, потому как Господний суд – суд справедливый, а человеческий не всегда.
И ещё Мстислав спрашивал себя, отчего не задумывался об этом в Тмутаракани? И ответ был один – там осталась молодость, здесь настала пора зрелости.
Как раненый хищный зверь, забравшись в своё логово, зализывает раны, так и хан Булан, укрывшись в глубокой степи в низовьях Дона, старался забыть о потерях. Он убеждал мурз и беков, что время от времени надо очищать родник от грязи.
– Те, кто остался в Урусии, были плохими воинами, и о них не стоит сожалеть. Сила орды не иссякла, а печенежские бабы нарожают новых воинов.
Но хану Булану ли не знать: в вежах много недовольных. Косится на него и Демерчей. Поэтому он сказал как-то начальнику охраны, рябому богатырю Поливану:
– Темник Демерчей зло таит, а собаку, рычащую на хозяина, убивают.
Сказал и ощерился. Начальник охраны понял хана, и когда Демерчей явился в юрту Булана, Поливан взмахом сабли отсек темнику голову.
Притихли в вежах. Велик хан, если не побоялся казнить Демерчея…
Тёмная ночь, откричали последние петухи. Где-то далеко-далеко небо временами разрезала молния, но гром не докатывался. После дождя парило, и воздух душный. В хоромах жара и дышать трудно. Разбросалась Добронрава, не спится. Тмутаракань вспоминала. В такую пору море замирало, вздыхало теплом, а вода горячая. Бывало, окунётся Добронрава, ляжет на песок, смотрит в небо. Звёзды крупные, редкие и перемигиваются. О чём думалось тогда? Теперь и не упомнишь. В такую погоду ждали шторма, он не щадил рыбаков и мореходов, и если Бажен был на лове, Добронрава молила Бога, чтобы брат поскорее возвратился домой.
Глядя на звёзды, она иногда думала о том, какие на них небожители, или это пристанище богов? Всевидящих, могучих, грозных…
Гадала Добронрава, каким будет её суженый, и мыслила, что станет княгиней… Но в том ли счастье, поди теперь разберись.
Ходила с черниговцами на печенегов, и будто молодость вернулась, когда с Мстиславом хазар били.
Мстислав заботливый, добрый, но уже чужой. Да и что связывает их? Разве годы, прожитые вместе.
Годы неумолимы. Была девочкой, годы тянулись медленно, а нынче не успеешь оглянуться, нет года. 1ак и жизнь уйдёт незаметно. Но Добронрава о том не сожалеет, бездетная старость страшит, попрёки, пустоцветом отцвела, дескать, княгиня.
Совсем ребёнком, помнит, возле их домика росла яблоня. Каждую весну она одевалась в белое платье, но лепестки опадали, и яблоня не плодоносила. Отец срубил дерево, заметив: «Какая от него польза!»
И она, Добронрава, как та красивая яблоня. А в Библии записано: «Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоём…»
В полночь поднялся ветер, задул рывками, с подвыванием. О чём пел ветер и кому? Рыбакам и мореходам он вещал опасность, а ей, княгине? Может, разделяет с ней её неутешное горе?
Ветер где летал и что видел? И в порыве ветра чудится ей,отвечает он, будто пролетал над морем Сурожским, передыхал на обрывистом тмутараканском берегу и принёс ей поклон от родного края.
Если бы ветер заговорил, он о многом поведал бы ин опускался на дворцы императоров и королей, в дома богачей и хижины бедняков. Он видел людей в горести и радости, рождение и смерти…
Добронрава надела сарафан, вышла во двор. Небо в тучах, срывались редкие крупные капли дождя, ударяли по тесовой крыше. Темнели вековые дубы, разросшиеся в два обхвата, за ними стеной высились бревенчатые постройки.
Неожиданно княгиня увидела, что она не одна, рядом стоял Мстислав. Давно ли он здесь и почему?
Мстислав молча обнял её за плечи, повёл в хоромы и она вдруг почувствовала, как тревоги покидают её, уступая место душевному покою…
Гасла заря, когда Ярослав вышел на красное крыльцо. Возле поварни суетилась челядь, пилили и кололи дрова, разжигали печи. При свете жировых плошек стряпухи готовились варить и жарить. Из пекарни на весь двор тянуло свежевыпеченным хлебом.
В хлеву мычали коровы, и тугие струи молока звонко били в подойник. Княгиня Ирина любила по утрам горячий хлеб и парное молоко.
Вернувшись из дозора, гридни рассёдлывали коней, переговаривались. Князю интересно, где они несли караул, но он не стал спрашивать. Спустившись с крыльца, направился в Десятинную церковь, возведённую ещё князем Владимиром. Отец дал ей десятую часть от своего дохода, оттого и название у неё Десятинная. Сегодня заутреню правил митрополит. Ярослав уже слушал Паисия, когда тот вёл обедню. После её окончания у них состоялся разговор.
– Князь, – сказал Паисий, – достойно хвалы твоё усердие послужить во славу Господу. Смотрел яз на храм Святой Софии, и чувство благодарности наполняло моё сердце к тем искусным мастерам, какие её возводили. И те, князь, за то хвала. Но думал ли ты, сын мой, когда будет положен последний камень, как украшать станешь храм? Кому роспись делать, лики святых писать, картины евангельские?
Рано или поздно Ярослав ждал такого вопроса и готов был к нему.
– Владыка, с нынешнего лета откроем в Киеве мастерскую, где со всей Руси соберём живописцев.
– А не окажутся ли они богомазами?
– Мы-то зачем, владыка? Лучших покличем!
– То так, сын мой, но хочу яз просить патриарха константинопольского Михаила прислать в Киев знатного мастера, какой и сам бы кистью владел и догляд за мастерами вёл.
– Я ли возражаю, владыка, и к просьбе твоей к патриарху присоединюсь.
Разговор перебросился на книжную хоромину, и митрополит сказал, что будет она в Софийском храме и для того привёз он с собой монахов с Афона. Луку он оставит на митрополичьем дворе, а Серафима отправит к князю. Лука и Серафим не только с греческого, но и с латинского переводить горазды.
Ярослав давно думал звать в Киев переводчиков. Приездом митрополита князь доволен. Давно мечтал он о митрополии, когда Киев станет и духовным центром Руси. Здесь, у митрополита киевского, епископы посвящаться будут.
Мудр и грамотен Паисий, однако послушал Ярослав обедню и подумал, надобно впредь иметь митрополитов из русских. Не потому, что Паисий грек, он владыка достойный, только в русском языке слаб, в службе нередко к греческому прибегает, особенно в проповеди, а люду непонятно… Иллариона бы в митрополиты. Грамотен и талантом не обижен. За веру Христову и справедливость от Святополка пострадал, окривел.
Князь вошёл в церковь. Горели свечи, скупо освещая лики святых. Пел хор. Служба началась. Ярослав встал на своё место рядом с алтарём. Успел заметить воеводу Александра с боярыней и Добрыню с женой.
С вечера звал к заутрени Ирину, отказалась. Великой гордыней обуяна княгиня. Ярославу до сего часа стыдно, как вела себя Ирина, когда Мстислав с Добронравой, отбив печенегов, в Киев приехали. Княгиня Ирина с Добронравой как с холопкой разговаривала. А Ярославу Добронрава понравилась, и лицом пригожая, и сама ладная, скромна и умом не обижена. Вида не подала на поведение Ирины, встала выше княгини киевской…
Из церкви Ярослав направился на пристань, где, как ему сказали, вчера бросил якорь дракар торговых викингов. Варяга увидел издалека. С головой льва над носовой частью, со спущенными цветными парусами, он замер у причала.
Третье лето не появлялись варяги в Киеве, и князь хотел повидать кормчего, но на дракаре, кроме караульных, никого не было, викинги ночевали на варяжском подворье.
Рядом с дракаром стоял корабль греков из Херсонеса, несколько ладей из Новгорода и Смоленска. Новгородские и смоленские гости на Царьград настроились и в караван сбивались, всё безопасней путь.
На гору Ярослав ворочался, когда открылись городские ворота и потянулись на торг смерды из окрестных сел, разный люд. В ремесленных слободах и на Подоле застучали молоты кузнецов, запахло окалиной.
День в Киеве начался.
У переяславского воеводы, боярина Василька, день начинался с обхода города. На глазах рос Переяславль. Жались к стенам ремесленные слободы, сады и огороды. Смерды распахивали поля, сеяли пшеницу и овёс, гречку и горох, лук и чеснок. Посевы начинались от самого города и тянулись, пока не натыкались на лес или овраг.
Земля урожайная, хлеба к лету поднимались до пояса, и потому зерно на переяславском торгу, а он собирался по воскресным дням, стоило намного дешевле, чем в Киеве и в Чернигове.
Славились переяславские горшочники. Их горшки и миски работы тонкой, обжига тёмного, расписанные ярко и покрытые блестящей глазурью по всей Русской земле расходились.
А ещё известен Переяславль ложкарями. Ложки вырезали не как везде из липы, а из можжевельника, душистые, светлые.
Славен город Переяславль. После печенежского разорения стал ещё краше. Дома новенькие, крыши тёса жёлтого. Стены и башни подняли, через ров мост перебросили, а ров водой наполнили. Слободские бабы находчивые, гусей на него выгоняли. Всю воду собой закрывали.
На торгу гуся за шелягу, этакую монету медную, потёртую, брали. А ежели повезёт, то и двух отдадут. Гусями и зерном Переяславль черниговскому князю дань платил, а переяславские бабы гусиным пухом перины и подушки набивали, на киевский торг отвозили.
Челядь у Василька нередко гусями кормилась, щи с гусиным потрохом, гусятина с кашей и яблоками…
Иногда воевода посылал челядь на Днепр, сети ставить. Ранней весной и осенью рыбу солили, вялили, коптили. На всю зиму хватало.
Довольна боярыня Марья жизнью в Переяславле, да и Васильку нравится. Правда, до Дикой степи рукой подать, но печенеги нынче присмирели. Но Василько степнякам веры не давал и ертаулы держал крепкие, ну как лихой мурза набегом пройдётся, бед наделает.
Переяславль для Василька особенно дорог, здесь он кровь пролил, и товарищи его на этой земле полегли. В Переяславле Василиска, дочь, ходить начала, слова первые выговаривать. Князь ему Переяславль доверил и, коли потребуется, на пути у печенегов первым встать.
Василько хорошо помнит, когда они с Мстиславом добирались в Тмутаракань, князь рассказал ему о напутствии отца, Владимира:
– Княжество Тмутараканское – щит у Руси.
И вот теперь, посылая Василька в Переяславль на воеводство, Мстислав говорил:
– У Переяславля наш Ян Усмошвец одолел печенежского богатыря. Переяславль – щит у Чернигова и Киева и тот щит в твоих руках, Василько…
Мстислав покинул Чернигов неожиданно. Позвал боярина Димитрия:
– Завтра ухожу печенегов искать. Начали у Киева, завершим в Дикой степи, чтоб заказали дорогу на Русь. – Мстислав говорил, будто слова чеканил. – На тебя, Димитрий, город оставляю и княгиню. Евпраксии накажи, чтоб при ней неотлучно находилась…
И повёл дружину.
Появление черниговцев в Переяславле удивило Василька. Однако вида не показал. А когда Мстислав с коня соскочил, Василько его в терем позвал.
У ворот Мстислава ждали Марья с Василиской, князю низко поклонились. Мстислав хмыкнул:
– Никак, Василиска? Эко ты на переяславских хлебах растёшь. Поди, и говорить научилась? – И, подняв Василиску, поцеловал. – На свадьбе твоей, крестница, посажёным отцом буду.
Отпустил Василиску, к Марье повернулся:
– Раздобрела, голубушка, раздобрела, чать, впрок Переяславль? От отца, Парфёна, поклон те. Веди, боярыня, к столу. Знаю, гусем станешь потчевать.
Марья улыбнулась:
– Пирогами, князь, с капустой и грибами.
– Угодила, боярыня, угодила…
Отобедав, приступил к делу:
– Какие вести от дозорных, не замечены ли печенеги близ наших рубежей?
– Покуда всё спокойно, князь.
Мстислав побарабанил по подлокотнику:
– Помнится, говаривал ты, Василько, что есть у тебя переяславец, какой из плена бежал.
– Десятник Пискун, князь. Он нынче не в дозоре, отдыхает.
– Возьмём его с собой, дорогу к печенежскому становищу укажет. И ты, воевода, собирайся, завтра в дорогу.
В августе-густаре сохнет трава в степи и пересыхают мелкие речки, оставляя после себя заросли камыша и чакана. Вянут цветы, и только алеют маки да красуются синеглазые васильки в обнимку с белым горошком.
Пискун вёл дружину уверенно. По Донцу спустились к низовью, пошли берегом Дона.
– Скоро печенежское становище, – сказал десятник.
Теперь пошли ночами, встречая зори в седле. А зори на Дону чудные. Всю ночь пели соловьи, а утрами алело небо и тёплый ветер ласкал камыши. Иногда щука гоняла рыбью мелочь да крякала утка, зовя выводок.
Далеко впереди дружины рыскали ертаулы. Мстислав говорил:
– Помнишь, Василько, как в Тмутаракань ехали?
– Как не помнить. С нами тогда Путята был.
Чем ближе донское низовье, тем река шире. Клонились ивы, полоскали листву в воде, тянулись ввысь тополя, наползали на берег камыши.
– Неужели Булан не знает, что мы идём? – сказал Мстислав.
– Как не знать? У печенегов сторожа зоркая, упредили. Теперь либо в сабли возьмут, либо уйдут, – ответил десятник. – Вели, князь, дружине наизготове быть. Да вон и ертаул скачет с вестью.
Орда снялась со становища, начала переправу через Дон. Пока подъезжали кибитки, Булан с мурзами и беками был уже на левом берегу. Оставив в заслоне темника Затара, перебралась конница. К переправе подтягивались вежи, гнали табуны, стада, отары. Гомон и рёв нарастали.
Хан торопил: надо оторваться от черниговского князя. Хан грозил караулам, не доглядевшим появления урусов в степи. Где глаза печенегов, где их уши?
К Дону намётом скакал печенег, он кричал:
– Урусы!
Заметались, забегали печенеги. Хлестнул Булан коня, гикнул, и помчались за ханом тысячи воинов.
Въехал Мстислав на курган, остановил коня. Эвон как уходит орда, бросив свои вежи и скот.
– Князь, печенеги! – окликнул Мстислава Василько.
Но Мстислав и сам это увидел. Развернувшись лавой, скакали печенеги. Обнажили мечи гридни, тронулся навстречу большой полк.
Сшиблись. Зазвенел металл, заржали кони, кричали люди. Недолго бились. Погнали гридни печенегов, рассеяли по степи. Пылали вежи, трещали повозки, раскатывались колеса. А на той стороне Дона, куда ушёл хан Булан, горела степь. Огонь, подгоняемый ветром, катился к реке.
Заиграли черниговские трубачи сбор, возвестив конец сражению. Разгорячённые схваткой, съезжались гридни к червлёному стягу, где их ждал Мстислав. И над Доном, над степью раздалось громовое:
– Слава! Слава!
СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ
Бог дал им тяжкое бремя власти, ночи бессонные, заботы повседневные. Власть над Русской землёй от гор Кавказских до студёного Беломорья, от Волги до Карпат.
ромозгло в Тмутаракани. Ветер дует от гнилого угла, выдувая тепло из бывших княжьих юром, где с отъездом Мстислава поселился воевода Ян Усмошвец. Сырые дрова, привезённые осенью из-за Кубани, горят лениво, и оттого печь, украшенная зелёными изразцами, едва тёплая.
Воевода Ян, грузный, седой, прошёлся по гриднице, прислонился спиной к печи, чуть согрелся. Прикрыл глаза, задумался. За оконцем море Сурожское волнуется, перекатывает пресные воды в солёное Русское море, подмывает высокий тмутараканский берег. Ветер стучит в городские стены, от моря бревенчатые, от степи из ракушечника.
Из ракушечника хоромы воеводы и многие дома в Тмутаракани, бедной лесом. А камня ракушечника на той стороне, у Корчева, вдосталь. Зимой, по льду, его возили в Тмутаракань.
Виток за витком разматывается жизнь Яна. Молодым на Трубеже с печенежским богатырём сразился и одолел… Водил полки на печенегов и хазар. Уважал его князь Мстислав, но, Тмутаракань покидая, оставил здесь.
Грустно воеводе. Промчались годы. Скоро и час судный для него, Усмошвеца, наступит. Мудро сказано в Святом Писании: Господь создал человека из земли и опять возвращает его в неё…
Таков закон жизни, и не ропщи, человек, на её суетность. Одно и огорчает воеводу, что не положат его в киевской земле…
Безлюдно в гриднице. Пробежала девка-холопка, снова никого. Перегорали дрова. Вошёл челядинец, внёс поленья, с грохотом свалил у печи.
Ян вспомнил, как у них печь в избе топилась по-чёрному и он любил подбрасывать дрова и смотреть на огонь В углу стоял чан с сыромятными кожами, залить ми раствором, и оттого в избе висел зловонный дух. Отец заставлял Яна мять кожи, и к вечеру у него болели спина и руки. От тяжёлой физической работы Усмошвец обрёл такую силу, что одолел печенежского богатыря…
Заглянул старый дворский, позвал в трапезную. Есть не хотелось, но воевода любил порядок. Так уж повелось издавна. У Усмошвецев дважды к столу не звали, мать ещё горшок со щами на стол не поставит, а детишки уже с ложками…
Жизнь миновала, а он, Ян, так и остался без семьи.
Спроси, как то случилось, поди, и сам не ответит.
В трапезной ел один. Подсолонился балыком белужьим, заел кислыми щами, запил взваром из дички сушенных осенью лесных яблок и груш.
Стряпуха убрала со стола, а он всё сидел, распутывал виток за витком свою жизнь.
Пожалуй, самыми добрыми годами были те, когда Тмутаракани княжил Мстислав. Тогда Ян чувствовал смысл в каждом дне. И в том была истина. В Тмутаракани сходились торговые дороги. Приплывали гости из Царьграда, приходили караваны из Итиля. Не стало Хазарского каганата, и замер тмутараканский торг и причал. Закрыли лавки хазарские купцы, редко появлялись гости из Корсуни. Теперь вместо катапана Георгия Цуло сидит в Херсонесе наместник византийского базилевса, старый и хитрый евнух Александр.
Иногда заплывали в Тмутаракань купцы из Новгорода и Киева. Отсюда они пробирались до моря Хвалисского, а затем в страны Востока.
Случались в Тмутаракани гости из Чернигова, и тогда Ян звал их к себе, потчевал и расспрашивал о князе Мстиславе и Добронраве.
Несколько лет назад вернулись касоги, ходившие с Мстиславом добывать ему черниговское княжение. Многие из них теперь в дружине Яна Усмошвеца. От них воеводе известно о сражении Мстислава с Ярославом. Он осуждал братьев, зачем кровь пролили?
Кровь! Сколько же пролито её русичами? То варяги ходили на Русь, потом хазары, теперь печенеги. И сколько ещё будет врагов у Руси?
Ко всему княжеская усобица, щедрая на кровь. Видно, не хотят помнить завет Господень: «Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека, ибо человек создан по образу Божию…»
Усмошвец подумал: если бы он шёл с Мстиславом к Чернигову, обнажил ли бы меч против киевлян? А может, убедил бы князей разойтись полюбовно, напомнив им завет великого князя Владимира: «Не ходите брат на брата».
Сгустились зимние сумерки, и холопка внесла свечи. Воевода попросил кваса. Пил жадными глотками. Отерев губы тыльной стороной ладони, промолвил:
– Ядрёный!
Такой квас мать Яна делала. Он стоял в сенях, и зимой его прихватывал мороз. Сказал холопке:
– Покличь дворского.
Тот явился вскорости. Усмошвец спросил:
– Хватит ли хлеба до нового, Евсей?
Дворской принялся перечислять, сколько четей пшеницы, сколько жита и разных круп. Усмошвец доволен: не придётся люду на одной рыбе сидеть.
Поднялся:
– Пойду в ночь караулы проверю.
Зима в тот год выдалась безморозная, и корчевский рукав не подёрнуло даже ледяной плёнкой. Редкий снег таял, едва коснувшись земли, а чаще моросил холодный колючий дождь.
Мокли дома и хоромы за тмутараканскими стенами, темнели от сырости растянувшиеся вдоль моря выселки. Дремали, вздрагивая под ветром, ладьи и рыбацкие байды, прятались под навесами рыболовные сети, верши.
Запахнув нагольный тулуп и надвинув шапку по самые брови, Савва стоял на краю обрыва и смотрел в сторону Корчева. Но в такую пору небо затягивала дымка и города не видать. Корчев проглядывался только в ясный день. В Корчеве живут знатные оружейники, у них Мстислав покупал оружие.
Этой осенью Савва вернулся из Константинополя. Торг был не особенно удачный, но Савва не огорчался, не всегда получалось, как задумаешь. Да и кому копить?
Прошлым летом умер Давид. Он наказывал Савве.
– Пришёл мой конец, Савва. Свет повидал я, удачлив был. В том ларце моё богатство, – Давид указал на кованый ларец, стоявший у стены. – Ты знаешь, родом я из Чернигова. Знаю, князь Мстислав начал возводить черниговский собор. Отвезёшь ему всё, что у меня есть, на постройку того храма.
Савва твердо решил будущей весной отправиться в Чернигов. Каждый раз, вспоминая об этом, он видел Добронраву такой, как она была в те времена, когда жила с Баженом и Савва захаживал к ним. Он был уверен, Добронрава будет его женой, но она встретила Мстислава.
Время притупило душевную боль, но она осталась где-то там, в глубине. Савва чувствовал: когда явится в Чернигов, рана закровоточит. Но мог ли он не побывать в Чернигове? Об этом он говорил Мстиславу и Добронраве, обещал и Давиду.
Савва наймёт ладью, и коли не сыщется компания, сам отправится в путь. В Херсонесе дождётся попутного каравана, чтоб не попасть в печенежскую засаду, и, даст Бог, доберётся до Чернигова. А в обратный путь можно и в листопад. К тому времени в Киеве соберутся гости торговые, которые в Константинополь либо в Херсонес поплывут.
Для Добронравы Савва купил ожерелье. Оно дорогое и красивое. Но Савва не жалеет о покупке. Много лет назад, когда Добронрава ещё не была княгиней, Савва сулил ей такой подарок. Неужели она забыла о том?
От раздумий Савву оторвали удары колокола. Звонили к вечерне. Через рукав донеслись глухие удары и корчевского колокола. Савва повернулся и не торопясь направился домой.
Шесть лет минуло, пока собрался Савва в Чернигов. Много за эти годы выплеснуло воды море Сурожское в море Русское. Ан, не скудеет оно. Щедро поит его Дон привольный и Кубань, река горная.
По весне, ближе к лету, тают снега, стекают в Кубань-реку, и она, стремительная, как коза, рвётся вниз, подмывая глинистые берега, и оттого жёлтая, широко разлившись в долине, устремляется к морю.
В устье, разделившись на рукава и рукавчики, поросшие камышом и чаканом, она превращает ближние к Тмутаракани места в непроходимые плавни, где селятся кабаны и находят приют дикие звери.
Плавни богаты рыбой. Её в изобилии: судак и рыбец, шемая и белорыбица, а уж тарань здесь и за рыбу не признают. Тмутараканцев море и плавни даже в самый засушливый год кормят.
Кишат плавни раками, а в море прибрежные камни облеплены мидиями. Ещё в плавнях плёсы-блюдца – пристанище всякой водоплавающей птицы. Тмутараканцы гусей и уток палкой били.
Рыбу в Тмутаракани солить без забот, соль своя, озёрная.
Хорошо жить в Тмутаракани, голод не страшит. Однако с отъездом Мстислава стали тмутараканцы замечать, что город становится не тот, что при князе. Торг измельчал, и княжество будто оторвалось от остальной Руси. При Мстиславе не было года, чтобы не проходили через Тмутаракань торговые караваны, город был многоязыкий, шумный, а особенно когда печенеги пригоняли на торжище скот и коней. Тогда наезжали в Тмутаракань касоги и ясы, торговались отчаянно и, купив необъезженных коней, уводили их на арканах. Они рвались из рук, дыбились, молодые, горячие.
Не стало князя, не стало хазар, а печенеги не пригоняют табуны и стада. Жаловались печенеги: ваш Мстислав коварно улус хана Булана побил. Но умалчивали, что хан перед этим Киевскую Русь разорил…
Дом Саввы прилепился к самой крепостной стене. После смерти Давида он притягивал к себе торговых тмутараканцев, признавших Савву своим старшиной. Соберутся купцы, посетуют, что не та стала Тмутаракань, обсуждают, куда плыть нынче, что закупать и где сбыт лучше. Савва их в Чернигов звал, пенькой да льном соблазнял, но лишь один, Федька Аршин, прозванный так то ли за малый рост, то ли за торговлю тканями, согласился в товарищи. Остерегались порогов днепровских и печенегов.
Вдвоём с Федькой Аршином наняли кормчего, единожды ходившего по Днепру, и стали ждать тепла.