355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Тумасов » Мстислав » Текст книги (страница 37)
Мстислав
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:45

Текст книги "Мстислав"


Автор книги: Борис Тумасов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

3

И сызнова степь, но теперь пересохшая от жары и безводья. Унылая, местами изрезанная буераками и балками, с чахлой растительностью, и только морем по всей степи волновались ковыли.

Днями было знойно, пахло полынью, а на краю степи висело марево. Казалось, там начало морю и берег с редкими деревцами, но то было наваждение, за ним лежала такая же степь. Она тянулась от самого Дона до Южного Буга, упёршись левым плечом о море Сурожское и Русское, а правым в лесостепь.

До Белой Вежи князя с дружиной провожал Усмошвец. Расставаясь, обнялись скупо:

– Не забывай, князь Мстислав, Тмутаракань тоже твоё княжество, – сказал Усмошвец.

– Как не помнить, воевода. А княгиня о том каждодневно напоминает. – Улыбнулся грустно. – Разве можно забыть, где молодость оставил?

Добронрава прижалась к Усмошвецу, заплакала тихо, только плечи вздрагивали. Воевода гладил ей волосы, успокаивал:

– Полно, княгинюшка, не терзайся, ещё побываешь в Тмутаракани, и не раз…

Разъехались, и ещё долго видел Мстислав Яна с гриднями. Воевода сидел на коне, будто сросшись с ним, и издали казался кряжистым дубом.

Но вот и Ян исчез с глаз. Перевёл Мстислав коня в рысь, за ним дружина поскакала. Ковыли высокие, до стремян достают, тонут в них лошади, распугивая тяжёлых дроф, поднимая стрепетов. На взлобочек выскочила рыжая лиса, издалека любопытно уставилась на всадников и снова исчезла в ковылях.

На привале Мстислав сказал Хазрету:

– За Доном пойдём левым берегом Донца до самых верховий. Коням легче, вишь, какое солнце изнуряющее…

Мстислав пробудился перед рассветом. Было свежо. Небо чистое и звёздное. Стрекотали кузнечики, и кричали перепела. Князь набросил на Добронраву плащ, сел рядом. Мыслью он уже был в Чернигове и беседовал с боярином Димитрием, расспрашивал его об урожае и начали ль обжиг кирпича, сколько кораблей бросали якоря у черниговского причала и что привозили гости, чего купили в Чернигове и чем казна обогатилась.

От Донца воротился молодой гридин с бадейкой, полной раков, принялся варить их. Это для Добронравы он старался, по камышам лазил.

Увидев, что князь не спит, подошёл Хазрет, присел, помолчал. Мстислав спросил:

– Сестру не повидал?

– Нет.

– Что так?

– Её в другой род отдали, а туда ехать далеко. Надо спуститься с гор и ехать над Кубань-рекой. Потом снова подниматься в горы и там искать тот аул.

– Ждёшь встречи с Марьей?

– И с Василиской. У меня ближе их никого нет теперь. – Посмотрел на небо: – Пойду гридней поднимать.

И заиграла серебряная труба, стан пришёл в движение…

К Чернигову добрались с первыми, лёгкими заморозками. Под конскими копытами похрустывал тонкий ледок, траву покрывал мучной налёт, а днём, под солнцем, всё оттаивало. По наплывному мосту дружина перебралась на правый берег Десны и в сопровождении бояр и множества люда въехала в город.

Ещё в начале лета на глинистых местах у Десны поставили навесы для сушки и столики для станков, тут же и печи для обжига кирпича. Мужики набрасывали глинистый раствор по деревянным станочкам, приглаживали специальными досточками и, опрокинув, вываливали брусочки на просушку.

Тем часом им подносили новый замес. А когда кирпич-сырец подсыхал, его загружали в пышущую жаром печь…

Не отдохнув с дороги, Мстислав отправился посмотреть на обжиг кирпича. Боярин Димитрий хоть и рассказывал, да лучше самому убедиться.

Ещё издали увидел множество клетей. Сошёл Мстислав с коня, походил, постучал по кирпичу, он зазвенел, ударил кирпич о кирпич. Крепок! К боярину Димитрию повернулся:

– С будущего лета угловые башни из кирпича возводить станем.

Боярин согласился:

– Чать, мы не хуже Киева, пора и Чернигову в камень одеваться.

– Башни возведём, за стены примемся. Не в год, не в два, а будет, как мы задумали.

По морозу созрела рябина, росшая у княжьих хором. Упавшие ягоды каплями крови алели на снегу. Такая же рябина росла и у Петра в обже. Мстислав, побывав у него, узнал, Оксана ушла в Киев и приняла пострижение. Она просила брата передать князю, чтобы тот простил её. «Но в чём вина Оксаны? Разве в любви грех?» – думал Мстислав. Но если в том грех, то он, князь, в нем больше повинен.

Мстислав старался забыть Оксану, но слишком жива была память о ней. Однажды она приснилась ему. Накануне, проходя мимо рябины, услышал голос Оксаны. Остановился, огляделся – вокруг никого.

А ночью князю приснилось, он в Киеве, в монастыре. Его встретила строгая мать игуменья:

« – У нас нет Оксаны, есть сестра Анна, – сказала она.

Удалилась игуменья, и тут же он увидел Оксану всю в чёрном одеянии.

– Зачем ты явился? – спросила она. – Ты принёс мне лишнее страдание.

Он ответил:

– Почему ты ушла в монастырь, или я не любил тя?

– От любви и скрылась в келье. Я пострижение привяла, очиститься хочу. Уходи и не искушай, не вспоминай меня. Когда ты думаешь обо мне, на душе моей тяжесть, она болит…»

Пробудился Мстислав и долго не открывал глаз, не покидал сон.

Сразу же после утренней трапезы, взяв с собой Хазрета, князь отправился на охоту и неделю не возвращался в Чернигов.

День выдался морозный, хмурый. К обеду подул ветер и пригнал снежную бурю. Мстислав велел поминутно бить в большой колокол. Его мерный звон разносился далеко за Чернигов, облегчая заблудившемуся путнику выйти на дорогу.

Снег замёл всё, превратив и Десну и луга в одно общее поле, коварное, бездорожное, на каком человек легко сбивается с пути…

Буран застал Петра вблизи Чернигова. Он возвращался из Киева с большим коробом соли. Нанял Петра черниговский торговый человек Гараська. Выехали в Киев тремя санями, загрузились, а когда возвращались, Пётр отстал от товарищей – заезжал в монастырь, к Оксане.

Облепленный снегом, он правил теперь, сам не ведая куда, пока не убедился, что ездит по большому кругу. И Пётр дал волю коню. Теперь он и сам был не рад, что надумал повидать сестру. Её проведал, а белая смерть подкараулила его. Выбьется конь из сил, не отыщет дорогу, остановится и занесёт пурга сани и его, Петра. Он уже чувствовал, как холод забирается под тулуп, борода и усы обрастают сосульками. Пётр беззвучно молился. Вдруг ему почудился удар колокола. Он прислушался. Так и есть, звонили где-то в стороне.

– Ну, каурый, вывози! – обрадовался Пётр и направил коня на звуки колокола.

А они всё отчётливей. И лошадь и смерд повеселели…

Через полчаса Пётр въехал на черниговский Подол а без труда отыскал подворье гончара Семена…

Утром пробудился – тишина, и буря не воет, а день солнечный, снег искрится. Решил смерд, прежде чем ехать к купцу, поискать его на торгу. И не ошибся. Пока снимали короб с солью, Пётр по рядам походил. Неожиданно увидел князя. Тот его остановил:

– Как в обже, Пётр?

– Неделю не был.

– Что так?

– Подряжался за солью в Киев.

Мстислав брови поднял:

– Видел?

Пётр кивнул.

– Вспоминала?

– Нет…

Мстислав, не став больше разговаривать, повернулся и покинул торг.



4

Весной приступили к строительству угловых башен. Начали с левой, от Десны. Заложили основание, а когда оно устоялось, принялись за стены. Башню делали квадратной, двухъярусной, со стрельницами, и получилась она устрашающей.

По замыслу Мстислава, когда мастеровые возведут угловые и воротние башни, их соединят бревенчатыми стенами с забором. По княжеским расчётам, Чернигов должен огородиться новыми укреплениями лета в четыре.

Что ни день, Мстислав на стройке, торопил. Однажды смерды, отбывавшие урок, отказались подвозить кирпич, подступили к Мстиславу:

– Князь, скоро хлеб сеять, а мы иным заняты!

Озлился Мстислав:

– Для меня ли стараетесь? Для Чернигова! Будут крепки стены, и печенеги город не разорят, и ваши деревни устоят, а вас в неволю не погонят…

К концу лета встала первая башня.

В один из первых дней страдника месяца, никому не сказав, куда едет, Мстислав отправился к старому пасечнику. Оставив отрока с конями на опушке, пошёл известной ему тропинкой.

На поляне висел ровный и спокойный гул. Было время роения и доброго взятка. Старик, в чистой, посконной рубахе навыпуск, босиком, переходил от колоды к колоде, проверял, не потянули ль пчелы маточную ячейку. Увидел Мстислава, обрадовался:

– Здрави будь, князь, давно не навещал.

Принёс миску с душистым мёдом, поставил на стол, сел рядом с Мстиславом, а тот долго слушал пчелиный гул. Наконец сказал:

– Хорошо у тя, дед.

– Вишь, как трудятся Божьи угодницы, и всё человеку. Им-то самим много ль надобно?

Поднялся, сходил в избу, поставил жбанчик и глиняные чашки:

– Выпьем, княже, моей медовухи, сладка и хмельна, враз повеселеешь. Да и не печалься, судьба у неё такая, Богу служить, – перевёл пасечник разговор на Оксану.

– Отчего она в монастырь удалилась?..

Старик посмотрел на Мстислава:

– Аль не догадываешься? От своей любви бежала. Её понять можно, кто ты ей? Позабавился и уехал, а она о тебе день и ночь думала.

Замолчал пасечник, и снова только слышится пчелиный гул.

– Может, и права она, – сказал Мстислав. – Не разберусь я в душе своей. У кого совета спросить?

– Жизнь, княже, круто забирает. Любовь не заглядывает, какого ты рода-племени.

– Верно, старик, отец мой, Владимир, от рабыни рождён.

– Князь ли, боярин, смерд аль холоп, все человеки, все Богом созданы. Только одни помнят это, другие забывают…

Поднялся Мстислав:

– Спасибо, старик, за мудрость твою благодарю.

– Наведывайся, княже, ино тропка травой зарастёт. Кому ходить по ней?

Чернигов пробудился со светом утренней зари скрипом отворяемых ворот. В избах и домах загорались лучины, жировые плошки, в хлевах заканчивали утреннюю дойку, в печах разжигали огонь, принимались за дело мастеровые, торговый люд открывал лавки. Раздалось первое постукивание по наковальне, это кто-то из кузнецов разминался. И вот уже задышали мехи, погнали воздух в горно, дымно зачадил посад.

От обжиговых печей потянулся к стройке обоз с кирпичом, прошли с котомками мастеровые каменщики. На огороды, что за стенами города, уходили с мотыгами и плетёными корзинами женщины. Из деревень в город смерды везли всё, что съедал и брал про запас многочисленный городской люд.

С первыми петухами пробудился князь Мстислав. Вчера решил съездить в Переяславль, посмотреть, как воеводствует боярин Роман, не запустил ли город, не в обиде ли на него переяславцы. В Тмутаракани и он, Мстислав, и люд Яном довольны…

Пообещал Добронраве взять её в Переяславль – надо разбудить, пусть собирается. Вышел во двор, отрок с кувшином уже ждал его. Ключевая вода согнала сон, взбодрила. Когда утирался, увидел Добронраву. Она шла от Десны. Пошутил:

– Никак, на свидание ходила, княгинюшка? Либо спала на берегу?

– Да уж, как говаривают, с кем повелась, от того и набралась. – Подошла, похлопала по спине: – Ещё крепок князь.

– Как сказать, был конь, да износился.

– Не жалуйся, ещё не одну заездишь.

– Ой ли! – Мстислав натянул рубаху. – Готова ли в дорогу, княгинюшка?

– Коль берёшь, готова.

– Тогда вели стряпухам кормить нас. Пораньше и выедем. Вон и гридни зашевелились, коней готовят.

Боярин Роман Мстислава не ожидал. А он приехал в самое что ни на есть неподходящее время. Накануне боярин Роман потребовал от уличанских старост собрать мостовую дань с ремесленного и торгового люда. Старосты возмутились: почто вдругорядь берёшь, мы её весной отдали!

Посадник самых крикливых велел в клеть закрыть: посидят, поумнеют. А тут, на тебе, Мстислав явился. Принял баню с дороги, за стол сел, весёлый. Ну что, спрашивает, в Чернигов не тянет ли, не надоели ль гуси переяславские? Потом спросил, где осел печенежин Белибек со своим родом.

Рассказал боярин, что печенеги поселились на краю княжества, ближе к степи. Зимой в избах живут, летом в степи кочуют. Хлеб не сеют и овощи не выращивают.

Не успели оттрапезовать, как в било застучали.

– Почто бьют? – удивился Мстислав.

Выбрались из-за стола, поспешили на площадь. Тут уже народ собрался, шумит, к князю подступают:

– Забери посадника, князь!

– Почто всё разом! – осадил их Мстислав. – Где старосты уличанские?

Выбрался из толпы детина:

– Я сказывать стану. Не по чести боярин Роман воеводствует, старост в клети держит!

– За что? – повернулся Мстислав к боярину.

– На мостовые деньги не собрали.

– Аль дважды в год? – заорала толпа.

– Ты их в своих карманах поищи, боярин!

– Слушай, люд переяславский, – подал снова голос князь, – сам до истины дознаюсь. Заберу я боярина Романа, вам же нового посадника дам!

Разошёлся люд, а Мстислав Хазрета подозвал:

– Останешься на воеводстве в Переяславле, касог, а Марью с Василиской пришлю немедля, им здесь не впервой жить. Верю, Хазрет, не станешь воровством промышлять.

За месяц в Чернигове сдал боярин Роман, осунулся. Стыдно, не ведает за собой вины, и не утаивал он денег из казны. Всю жизнь честью дорожил, и на хазар ходил, и с печенегами бился, и к касогам послом ездил, и в Дикой степи недругов искал. В княжьей дружине с отроков…

А в Переяславле гривны на мостовые требовал, надобно плахи поменять и на торгу, и на въезде. Что же до денег, какие зимой собрали, так на них овёс для коней купили. Он, посадник, этого делать не смел, деньги мостовые есть мостовые, но коль у коней овёс закончился, а в казне на то гривен не оказалось?

Обидно боярину Роману, ведь знали уличанские старосты, куда деньги мостовые трачены, утаили, его винили, а Мстислав им веры дал…

Закончили возводить башню сторожевую, князь мастеровым пир устроил, а на следующий день дружина собралась. Отроки на княжьем дворе пили меды хмельные, пиво горячее, ели сытно, а бояре в гриднице пировали.

Звали и Романа. Не собирался он, да Мстислав прислал гридня сказать: князь кланяется, просит.

За столами собралась вся боярская дружина. Тесно сидят. Роман голову опустил: облыжно оговорён. И не знает боярин, что поздним вечером из Переяславля приехал Хазрет и привёз всю правду с нём: честен боярин Роман, нет на нём воровства, а уличанские старосты с дуру горланили, их на то подбил староста ряда торгового…

Встал Мстислав, и замолчали все, слушают, о чём князь сказывать будет. А он к Роману подошёл с братиной:

– Прости за обиду, боярин Роман. Пустым словам поверил, а о делах твоих добрых забыл. А то князю недостойно и мне в науку. Перед всей дружиной винюсь. Не таи на меня зла. Выпьем, боярин, за мир добрый.

Выпил, дал братину Роману. Пили бояре, прославляли справедливость князя. Рядом с Мстиславом за столом сидел боярин Авдей, ведавший посадской избой. Склонился к нему князь, спросил:

– Всё ли у тя учтено, боярин Авдей, не покрывает ли отрок Никодим, корысти ради, кого из именитых людей черниговских?

Никодим парень молодой, но в силе великой. Ведал он книгами прихода и расхода и, кто дань утаивал либо торговую пошлину недоплачивал, докладывал боярину Авдею. Коли же платить нечем, брал долговую расписку. Перед Никодимом люд черниговский шапку ломит: любую недоимку взыщет, он человек учёный, грамоте обучен, докажи, что не прав.

Авдей бок поросячий отодвинул, губы рукавом вытер:

– Нет, князь, я Никодиму верю.

– То и хорошо. Только слышал, он подношения любит и на трапезу когда зазывают.

– И об этом ведомо мне. Но и посуди, князь, у Никодима ни кола ни двора, а тут накормят и напоят. Но ум он не пропивает.

– Коли так, то и ладно, но от подношений пусть отречётся. Корысть человека съедает, яко ржавина железо.



5

Когда Мстислав вошёл в горенку, княгиня перед зеркалом усиленно растирала бледное лицо. Ей было зябко, и она куталась в меховую душегрейку. Увидев князя, улыбнулась грустно:

– Я смерть свою чую.

Мстислав обнял её:

– Зачем говоришь такое?

Добронрава головой покачала!

– Нет, не пустое плету. Да и не боюсь её. Сказано в Святом Писании: «Человек подобен дуновению ветра; дни его – как уклоняющаяся тень».

– Не хочу слышать, – рассердился Мстислав. – Почто огорчаешь? Аль мало карал меня Всевышний?

– Полно, не буду.

– Из жизни уйдёшь, на кого меня оставишь?

– Сказывала, забудь, о чём говорила.

Мстислав погладил ей руку:

– Неспокойна душа моя, Добронравушка, мятётся она.

– Тревога какая?

Он плечами пожал.

– Коль не ведаешь, так и отринь волнения. Я своего князя орлом зрю.

Покинул Мстислав горенку, Евпраксия вплыла. В последние годы постарела боярыня, ещё больше раздобрела, а всё такая же белотелая, глаза насмешливые:

– Кукуешь, лапушка, а дни-то какие пригожие, осень листву золотит. Потоптала бы тропинку с девками, зимой в четырёх стенах насидишься…

Добронрава отшутилась:

– Пригож день, да не для меня.

– Что так? К обедне сходим?

– Не сегодня, Евпраксия, завтра…

Но завтра не было. Той ночью Добронрава скончалась.

Со смертью княгини опустели хоромы черниговского князя. Даже в просторной гриднице, где всегда людно, казалось, замерла жизнь. Соберутся дружинники, ходят бесшумно, говорят вполголоса, а о смехе не помыслят.

Пасмурен Мстислав, неразговорчив. Духовник Кирилл зашёл как-то к нему, сказал:

– Все мы скорбим о княгине, но Господь отвёл каждому свой срок. У княгини он окончился, настанет и наш час, а потому воспринимай всё терпеливо. Помни, жизнь суета сует.

Мстислав ответил с горечью:

– Отец Кирилл, ты мой духовник, а посему те знать велено, ропщу ли я? Когда у меня забрали сына, я ль не терпел? Теперь меня лишили жены, и я смиренен. Но устал я ныне и одинок. Одного прошу у Создателя, пусть возьмёт меня к сыну и жене. О скорейшей смерти молю.

– Смерть каждого сыщет, мой сын, но не всякий принимает её достойно. Не ропщи, как бы ни горько было на душе. Помни, ты князь! – Священник поднял палец: – Князь Мстислав, каковой имя Храброго носит…

Долгой и утомительной показалась Мстиславу та зима. Лишь по весне чуть ожил и решил послать в Киев, к Ярославу, гонца, звать брата в Любеч.

В ста вёрстах от Киева вверх по Днепру, а от Чернигова в двадцати вёрстах по лесным дорогам встал с древ» них времён Любеч, древний город Черниговской земли.

Ещё при князе Олеге ходили с ним любечцы на Царьград, а любечские гости вели торг широко и достигали стран Востока и скандинавских земель. Из Любеча вышел мирской человек Антоний. Много исходив, попал он на гору Афонскую, в монастырь, а приняв пострижение, монах Антоний вернулся в Киев и основал Киево-Печерскую Лавру.

Стоял Любеч на приднепровском холме, окружённый бревенчатыми стенами. Мимо катил воды Днепр, лизал поросший высокой травой берег, волнами плескал в потемневший от времени причал.

Жмутся к холму избы посада, лезут к кремлёвским стенам. А вокруг города леса глухие, нехоженые, редкие деревни, поляны с посевами. По осени смерды подсекают деревья, валят, сжигают, чтобы на новых пахотных землях родились хлеба.

Третьи сутки ждёт Мстислав брата. Ночами не спалось. От башни к башне перекликались караульные:

– Лю-ю-беч!

Грустно Мстиславу, невесёлый разговор предстоит. Однако рано или поздно, а говорить об этом надо. Теперь, когда остался один, настала пора волю свою изъявить.

Перед утром забылся в коротком и тяжёлом сне. Увидел Добронраву такой, какой она была в Тмутаракани, молодой, красивой. Он знал, её уже нет в живых, звал, но она ушла, не оглянулась.

Пробудился Мстислав, в окно рассвет пробивается. Храпит славший у самой двери на войлоке отрок. Повернулся на бок, затих. Под лавкой пискнул мышонок. Скрипнули рассохшиеся половицы. Может, это домовой ходит?

Мстислав встал, растолкал отрока!

– Узнай, что слышно о князе киевском.

Умчался отрок, а князь, натянув порты и обув сапоги, умылся. Надев рубаху, подпоясался и, расчесав волосы костяным гребнем, выбрался во двор.

Прибежал отрок, ещё издали крикнул:

– Ладья князя киевского вёрстах в восьми от Любеча. С заставы весть!

– Буди гридней да поднимай посадника, пусть стряпух торопит, ино князь приплывёт, а трапеза ещё не готова.

Ладья со спущенными парусами ткнулась о причал, и тотчас стоявший у борта Ярослав очутился на берегу, в объятиях брата.

– Скорбь твою разделяю, Мстислав, – сказал князь киевский. – Тяжела утрата.

– Разумом понимаю, но сердцем не воспринимаю, – ответил Мстислав.

Братья медленно двинулись к воротам любечского кремля. Ярослав краем глаза успел разглядеть, как постарел Мстислав. Не тот, какой из Тмутаракани пришёл…

Князья сидели в гриднице, за столами, с ними десятка два бояр черниговских и киевских. Ели и пили бояре, а братья вели неторопкий разговор, склонившись голова к голове. Но вот поднялся Мстислав, повернулся к боярам:

– Слушайте слово моё!

Бояре жевать перестали, к князю черниговскому всё внимание, а тот продолжал:

– Жизнь человека подобна свече горящей, оплывёт воск, и гаснет она. Настаёт час оплавиться моей свече. И когда такое случится, вы придёте, бояре черниговские, к брату моему и скажете: ушёл из жизни князь Мстислав, прими его землю, княжество Черниговское и Тмутараканское на себя. Знайте, бояре, киевский князь о Руси боле меня радеет. Слышите, о чём речь веду?

– Слышим!

– Пусть по твой воле будет, князь Мстислав!

Не успел Мстислав сесть, как заговорил Ярослав:

– Живи, брате, долго. А что назвал меня радетелем земли нашей, так и ты о ней не мене моего печёшься… Теперь послушай и ты и вы, бояре, моего слова. Все мы во власти Бога, и ежели он приберёт меня прежде брата, то завещаю Русь Киевскую уделами сыновьям, ты же, Мстислав, будешь им вместо отца…

– Быть по сему! – поддержали Ярослава киевские бояре.

Не успели князья Любеч покинуть, как стало известно: печенеги землю полян разорили, но были остановлены киевским воеводой Александром и повернули назад.

– Запамятовали печенеги урок, – сказал Мстислав, – не грех повторить.

Разъехались князья. Мстислав утром Любеч покинул, а к исходу дня уже въехал в черниговские ворота…

В тот же вечер явился на княжьем дворе Белибей и направился к палатам. У красного крыльца ему преградил дорогу рослый гридин с копьём и щитом на руке.

– Куда прёшь? – спросил грозно.

– Конязя Мстисляба видеть.

– Хе, ты кто, князь?

Но тут Белибека Мстислав окликнул. Он спустился с крыльца, подошёл:

– Здравствуй, сотник. Стряслось что?

– Орда Булана к Дону откочёвывает.

– Почто хану в днепровском гирле не сидится?

– Хана Мамлыка остерегается.

– Три лета Булан не ходил на Русь, а ныне сызнова на разбои потянуло. Не опасается половцев?

Белибек плечами пожал:

– Не верит, что они в нашу степь явятся. Их место за Итилем.

– Ты, Белибек, коли сумеешь, передай Булану, за полян проучу его, и впредь пусть знает, за разбои на Руси сурово карают.

С высоты седла Булан всматривался в степь. Последние стада и табуны были далеко впереди, и уже не слышалось их рёва и ржания, а мимо хана катились и скрипели высокие двухколёсные телеги и войлочные кибитки, скакали печенеги, прикрывавшие орду. Опережая улус, прошёл тумен Затара.

Булан опасается хана Мамлыка. Вражда между их улусами старая, ещё с молодых лет отца Булана и отца Мамлыка.

Орда Мамлыка многочисленней, и Булан боится её. На совете кто-то из мурз напомнил о половцах, но хан ответил:

– Половцы далеко, а Мамлык рядом.

Из-под мохнатых бровей Булан оглядывает степь. В эту весеннюю пору она в сочной зелени и многоцветье. Но сегодня степь выбили табуны и стада. Минет два-три дня, и трава поднимется…

Позади Булана верная стража. Стража оберегает и ханские вежи, юрты его жён. Недавно Затар водил тумен к урусам и привёз Булану новую жену, совсем девочку. Она живёт в той белой юрте, поставленной на колеса. Девочку зовут Лада, и она напоминает хану молодую луну.

Булан думает: после трёх лет, когда печенеги не совершали набеги на Урусию, настало время орды, и набег Затара тому подтверждение. Печенеги вернулись с хорошей добычей.

Булан смотрит на солнце. Оно краем коснулось степи. Поманив начальника стражи, хан велит ему ставить на ночь юрту.

Весь вечер Мстислав возвращался к разговору с Белибеком. Неспроста приезжал сотник, чует или знает что– то. А ночью пришла догадка, не надумал ли Булан напасть на Черниговское княжество?

Утром созвал воевод и, когда собрались, сказал:

– Ждите печенегов. Они мыслят нас врасплох застать, а мы их встретим сами.

Тумен Затара, переправившись через Днепр и пройдя вёрст тридцать на восток, резко повернул на север. Сотня за сотней шли печенеги, не зная устали. Ночами делали короткие привалы и скакали небесным молочным шляхом, что так щедро указывал дорогу на Урусию.

Став темником, Затар продолжал оставаться воином. Вместе со всеми он спал на траве, согревался у общего костра и ел из одного казана. Хан сделал темника своим любимцем, но Затар не засиживается в его юрте. Мягким ханским подушкам темник предпочитает пропахшее конским потом седло. Затар любит запах лошади, он сопровождает его от рождения.

Ночами атар слушал музыку степи и смотрел в небо. Россыпь звёзд и Молочный Путь. Он приведёт Затара в Черниговскую Русь. Ещё один конный переход, и он, Затар, окажется в княжестве Мстисляба. Черниговский князь не ожидает печенегов. Тумен Затара, как небесная молния, разрежет княжество, овладеет Переяславлем и Черниговом. А что Мстисляб? Этот конязь смел, и у Затара с черниговским князем свои счёты. Темник не забыл, как Мстисляб побил орду на Дону.

Затар сидит, скрестив руки. Теперь он думает о Булане. Его милостью он стал темником. Но от милости до гнева так близко, что Затар об этом не хочет и задумываться…

Небо засерело, и звёзды гасли.

– Пора, – сказал Затар, и загудели трубы.

Печенежский стан пришёл в движение.

Пять тысяч идут с темником Затаром. Пять тысяч воинов готовы по первому зову броситься в бой. Пять тысяч печенегов ищут добычи.

Утреннее солнце выгрело землю, остывшую за ночь, осушило росу. День обещал быть жарким. Затар молчит, он весь во внимании. Скоро начало Черниговскому княжеству. Печенеги вторгнутся неожиданно, и это успех. Горящие города и деревни будут сопровождать тумен. Для темника плач врага – сладкая музыка. Печенег не должен знать жалости.

К полудню Затар подозвал тысячников:

– Когда мы вступим в Урусию, ты, Сурхан, повернёшь на Переяславль, а вас, – темник повернулся к остальным тысячникам, – я поведу на Чернигов. Мы разорим его, пока не опомнился конязь Мстисляб…

Так распорядился темник Затар, и не думал он, что черниговский князь опередил его…

Боярин Роман, воевода засадного полка, подъехал к Мстиславу:

– Ударим, князь, по степнякам, когда они становищем на отдых расположатся, посечём сонных.

– Негоже, боярин, врасплох нападать, тем паче на сонных. Дадим врагу изготовиться. Коль нападём коварно, стяги и хоругви наши позором покроем. Померяемся силой…

Время на вторую половину дня перевалило. Ертаулы донесли, орда на подходе. Изготовились полки. По крыльям, но чтобы не мешать конным, выдвинулись пешие лучники. Князь наказал им:

– Разите издали стрелами дальнего боя, а как конные с конными сойдутся, тут и вы в копья ударите. С крылов их, с крылов. А ты, боярин Роман, не торопись, Засадному полку сам знак подам…

И сызнова ертаульные с донесением: печенеги пятью тысячами идут.

– Немалая сила ломит! – воскликнул боярин Иван.

– Нам ли, воевода, печенегов бояться? – Мстислав тыльной стороной ладони вытер лоб.

– Да уж Бог не выдаст!

– Ежели так, то и примем бой.

Издалека чёрной тучей надвигалось печенежское войско. Видно, как скачет тысяча за тысячей. Всё ближе и ближе тумен, и скоро он оказался в полете стрелы. Мстислав повернулся к дружине и ополченцам:

– Аль не бивали мы поганых числом поболе?

– Бивали, князь!

– Так и с Богом!

– С Богом! – ответили ему.

Пустили лучники рой стрел. И ещё раз, и ещё…

– Потягаем, братья! – воскликнул князь.

Запели трубы, подняли знаменосцы червлёные стяги и святые хоругви, и выехали полки из подлеска. Обнажив мечи и выставив копья, двинулись навстречу печенегам.

Завыли, завизжали степняки, ударили на скаку. Зазвенела сталь, дико заржали кони, закричали под копытами раненые…

Люто бьются печенеги, яро рубятся русичи, и, подбадривая, от крыла к крылу перекатывается:

– Чер-ни-гов!

– Пе-ре-яс-ла-авль!

– Пу-ти-ивль!

– Лю-беч!

С крыльев наседают на печенегов пешие переяславские ратники, разят копьями, прикрываются щитами.

Четыре тысячника ведут бой, последнюю тысячу Затар поведёт сам, когда князь выпустит засадный полк. Затар всматривается в сражение. Ещё немного, и сломятся урусы. Но почему Мстисляб не выпускает засадный полк? А может, он вывел его со всеми?

И тогда Затар решается. Он подал знак, и последняя тысяча ринулась в сражение. Гнётся к гриве темник, поёт в ушах ветер. Глазами выискивает Затар жертву.

Врезались! Дыбятся кони, грызут друг друга, крики и звон не умолкают. И тут, когда, казалось, иссякли силы черниговцев, с грозным рёвом из леса вывалился засадный полк. Ударил, смял тумен, и побежали печенеги.

Гнали их черниговцы, и только ночь остановила преследование.

Отбросили печенегов, отошла орда к Дону, а на правобережье Днепра пришёл улус хана Мамлыка. К осени печенеги Мамлыка ворвались в Киевскую Русь, достали до Подола. Уговорились Мстислав с Ярославом будущей весной сообща идти в Дикую степь и разорить становище Мамлыка…

В тот год 6544-й от сотворения мира, а от Рождества Христова 1036-й осень стояла сухая и тёплая. Леса ещё не сбросили листву, а караваны птиц сбивались в стаи. В один из таких дней Мстислав отправился на охоту…

Минула неделя, привезли князя тяжко больного, едва на коне сидел. Уложили в опочивальне на лавку. Явился духовник Кирилл, епископ Киприан, бояре. Собрались в гриднице дружинники, у красного крыльца челядь столпилась.

Дело к ночи, зажгли в опочивальне свечи, а в гриднице и во дворе факелы. Тихо, даже караульные на стенах не перекликаются.

Лежит князь, дышит тяжело, со свистом. В полночь открыл глаза, прислушался. Спросил с трудом:

– Почто сторожи не слышу?

Боярин Димитрий в гридницу вышел, шепнул отроку, тот из хором выскочил, а вскоре от башни к башне раздавалось:

– Чер-ни-го-ов!

Мстислав оживился. Едва заметная улыбка промелькнула на губах. Повёл взглядом по стоявшим рядом, прошептал:

– Кончается жизнь суетная… К разуму вашему взываю, бояре, над всей землёй нашей единому князю быть, Ярославу. Признайте его, бояре…

Закрыл глаза, сознание покинуло его. К утру князя черниговского и тмутараканского не стало. Вышел в гридницу епископ Киприан, воздел руки:

Вознеслась душа буй тура, храброго князя Мсти слава, не стало ратоборца земли Русской!



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю