Текст книги "Мстислав"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

2

– Люди тмутараканские, князь Мстислав на хазар собирается! – с паперти деревянной церквушки взывал голосистый глашатай.

Взволновался народ, а глашатай знай своё:

– Ребята удалые, парни молодые, подсобите князю!

О том же кричали глашатаи на торгу, посаде и выселках. Давно не слышала Тмутаракань такого. Тревожно. Неспроста князь на хазар идёт. Если Мстислав меч обнажил, то, верно, хазарин на Русь собрался, Тмутаракань воевать…

– Нет, не дадим, чтобы хазары верх взяли, – заговорили тмутараканцы.

– Постоим за себя, – и шли толпами на княж двор рыбаки и пахари, торговый люди и ремесленный. Шли с копьями и луками, топорами и шестопёрами.

Тысяцкий Роман из горожан полк собирал, разбивал по десяткам и сотням.

Услышал Савва глашатая, лавку запер и поспешил к Давиду. Тот у себя дома отдыхал, увидев гостя, кликнул старуху:

– Сготовь-ка на стол, полдневать будем.

Савва отказался.

– Не для того я, Давид, к тебе зашёл. Разве не слышал, что князь Мстислав люд на хазар зовёт?

– Слышать не слышал, но что такое будет, знал с того самого часа, как Обадия перехватили. Да ты садись, Савва, что стоять-то. – И указал на скамью рядом.

Савва, продолжая стоять, протянул Давиду связку ключей:

– Возьми-ка, от лавки и от дома.

Давид удивлённо поднял брови:

– К чему то? Уж не на войну ль собрался?

– Нынче все идут, и мне обочь не стоять.

– Война – не гостей забота. Твоё дело торг вести, – попробовал возразить Давид.

Савва покачал головой:

– То не так. А разве война дело пахаря либо рыбаря? И если на нас рать вражья идёт больше, чем у князя воинов в дружине, кто поможет ему? Не возьмёмся мы, одолеют хазары Мстислава, возьмут Тмутаракань, и станешь ты платить дань сборщику Обадию. Будет он хозяином в доме твоём…

Давид поднялся, положил руку Савве на плечо:

– К торгу я приучал тя, молодец. Ин же как оно дело обернулось. А за домом твоим я догляжу. Ворочайся, всё в целости будет.

…После крикливого и неугомонного Константинополя Петруня увидел тихую и спокойную Тмутаракань. Здесь не было огромных каменных домов с мраморными колоннами у подъездов, фонтанами и бассейнами, не блистали позолотой соборы, а княжий терем ничем не напоминал дворец базилевса.

Ночами улицы города не освещали фонари, и на центральной площади, которую греки в своей стране именуют форумом и украшают портиками и статуями, стояла маленькая церковь да росли сочные лопухи. В Тмутаракани не было ипподрома, и люди не слонялись бесцельно толпами, не хватали прохожих за полы, не попрошайничали. Только на торгу да в порту весь день суетился и шумел, спорил до хрипоты и веселился многоязыкий люд.

У гостевых дворов, огороженных высоким забором, вросла в землю харчевня. Её хозяин не раз заставлял Петруню колоть дрова или делать ещё какую-либо работу и за то кормил парня щами на говяжьем бульоне и кашей.

В порту свою харчевню открыл осевший в Тмутаракани усатый армянин. Её завсегдатаи – любители восточных блюд, иноземные купцы и корабельщики. Любопытствуя, заглянул в эту харчевню Петруня и отшатнулся: дымно и чадно. Потом пообвык, пригляделся. У двери тлеют деревянные угли и шкворчит подгоревший жир. Под гул голосов и стук корчаг мечется от мангала к столу и обратно толстый хозяин.

На весь порт аппетитно щекочет ноздри запах жареного мяса, приправленного острыми восточными специями. Проглотил Петруня слюну и направился из порта в рыбацкий посёлок. Вытянулся посёлок по-над морем, дома в один ряд, маленькие, крытые чаще всего морской травой либо камышом, рыбные коптильни-землянки, на шестах у берега сети сохнут, челны, чтоб волной не смыло, на песок вытащены. Петруня идёт не спеша, по сторонам поглядывает. За посёлком лёг на тёплый песок, долго смотрел в голубое небо. Оно было такое же, как над Киевом и Константинополем.

Время к обеду, в желудке урчало от голода. Зашёл Петруня в ближнюю избу в надежде, что накормят. Хозяин, немолодой, суетливый, с жидкой бородёнкой, Андреяшем назвался, позвал гостя за стол. Глазастой болезненной хозяйке в ветхом сарафане сказал:

– Собери поесть!

Рыбий холодец из подсулков был жидким от жары, но сладким и вкусным. Петруня не заметил, как миску выел. Тем часом Андреяш выспросил, откуда в Тмутаракань попал. Рассказал Петруня, как от тиуна по Днепру бежал да к печенегам угодил, а оттуда в Константинополь и как из неволи сумел выбраться.

Сложив руки на выпирающем животе, хозяйка жалостливо слушала гостя. Андреяш почесал ногтями светлую бородёнку, поддакнул:

– Мои вот родители тоже в Тмутаракань от боярина прибежали. Сначала в Белую Вежу через степь пробрались, а оттуда водой плыли. А вот её дед, – Андреяш указал на жену, – со Святославом сюда пришёл. Когда же князь к себе в Киев ворочался, он тех гридней, кои желание возымели, в Тмутаракани поселил, да ещё многих в дружину посаднику дал…

Петруня заслушался хозяина и не заметил, как сумерки надвинулись. Поблагодарил хозяина, заторопился, пока крепостные ворота не закрылись.

– Ты к нам заглядывай! – крикнул ему вслед Андрияш.

У тиуна огнищного Димитрия дел невпроворот. С утра и допоздна по клетям подсчёт ведёт, продукты, какие для дальнего пути надобны, отбирает. Петруня у Димитрия за помощника, стоит за его спиной, всё в памяти держит: и сколько мер гречи, и сколько сала солёного. Тиун знай посохом по закоулкам тыкает, на кули указывает либо берестяную грамоту из торбочки достанет, палочкой костяной нацарапает цифирь и снова спрячет. Из-за плеча поглядел Петруня, как единицы пишутся, десятки, запомнил, а на досуге уразумел, что к чему. Димитрий удивился: «Смекалистый малый».

Весна и пол-лета миновали, как привёз Давид Петруню из Константинополя. Привёл к князю, рассказал о парне и что с ним случилось в жизни. На ту пору был у Мстислава дворский. Посмотрел он на Петруню и сказал:

– Дай мне его, князь…

С того дня живёт Петруня у Димитрия в людской. Долгими вечерами рисует кусочками деревянного угля на гладких берёзовых досочках. В тусклом свете лучины накладывает уголёк штрих за штрихом, и вот уже готовы портреты зодчего Анастаса и русского мастерового Малка. На другой досочке нарисовал Петруня улицу Константинополя и порт с кораблями.

Попались те досочки в руки тиуна огнищного, показал он Мстиславу. Тот долго разглядывал, потом сказал;

– Пригляди, Димитрий, за ним. Помнится, говорил мне купец Давид, что жил парнишка в Константинополе у зодчего. Видно, и впрямь умелец малый, раз грек в обученье брал его. Нам такой городенец[100]100
  Строитель.


[Закрыть], зодчий надобен будет.

Давид стоит на берегу у самого моря и смотрит, как грузится на ладьи княжья дружина. Один за другим поднимаются по зыбким сходням воины. Иногда какой-нибудь оглянется, махнёт рукой и исчезнет за высокими бортами ладьи, только голову в остроконечном шеломе видно. Зато у ладей, где садится полк тысяцкого Романа, шумно, крикливо. Да и не могло иначе быть: все здесь свои, тмутараканские. Гончар с посада, положив на плечо копье, окликает другого гончара, остающегося дома:

– Матери при случае помоги!

Товарищ из толпы отвечает кивком.

Молодайка из рыбацких выселок со сбившимся на самый затылок платком кричит здоровому, плечистому парню с топором за поясом:

– Возвертайся, Василь, ждать буду!

Рыбак смущается от девичьего признания на миру, топчется на сходнях, как увалень, и они дугой гнутся под ним. Не зная, куда девать свои красные пудовые руки, он сжимает их в кулаки, басит невпопад:

– Марья, чёлн просмоли!

Толпа хохочет:

– Ай да Василь, не о девке думает, а о челне!

Василь, может быть, ещё топтался бы на сходнях, да задние подпирают, и он вперевалку взошёл на корабль. У других ладей тоже гомонят, перекликаются. Малолюдно только у тех кораблей, на которые грузят снедь, кули с зерном и другим провиантом. Дворский Димитрий, борода лопатой, сам за всем доглядает, глаз не спускает. Тут же Петруня вертится. Увидев его, Давид подумал: «Ишь как вытянулся да раздобрел».

Прошли на ладью Савва с Баженом. Давид сразу и не признал их. Оба в кольчугах, шеломах, бармицы на плечи спадают. Савва искал глазами кого-то на берегу. Увидев Давида, помахал. Давид в ответ поднял руку, почуял, как скупая слеза набежала на ресницы. Незаметно смахнул её.

Корабли, приняв воинов, отходили от берега, становились на якорь. Одна княжья ладья с развевающимся голубым стягом замерла у чалок. Ждали Мстислава.

Тихо в княжьем тереме, безлюдно. Скрипнет ли половица под ногой, зажужжит ли шальная муха, далеко слышно.

Мстислав торопится. Надо с Добронравой проститься да ещё Яну дать наказ. Он поведёт часть дружины верхоконно, степями, по-над Доном. С ним пойдёт обоз и табун.

Вот и Добронравина горенка. Дверь приоткрыта, и Мстислав издали увидел жену. На ней мужские штаны, заправленные в лёгкие, красного сафьяна сапоги, шёлковая рубаха. Из-под распахнутого ворота выглядывает кольчуга. На треногом столике лежат лёгкий меч и шлем. Мстислав усмехнулся, догадался – Добронрава с ним надумала ехать. Подошёл к ней, обнял:

– На рать собралась?

Она промолчала.

– Нет, не возьму, не для женщины то.

– Я – княгиня, и место моё с князем. Без тебя мне здесь делать нечего, – ответила Добронрава. Коли ты не возьмёшь, с воеводой уйду. Не для того я ратному делу обучалась.

Мстислав понял: Добронраву не переубедить. Он задумался, выглянул в оконце. Ладьи изготовились к отплытию. Сотни полторы, они заняли весь пролив.

– Ин быть по-твоему, – Мстислав обернулся, сказал задорно: – Пусть у князя тмутараканского и жена не такой будет, как у остальных князей русских…

Вверх по Дону плывут ладьи, вытянулись длинной лентой. Далеко позади остались мутные воды Сурожского моря и широкое речное гирло Дона с островами, поросшими камышом и густым кустарником.

Воевода Ян ведёт конные полки берегом, не теряя из глаз княжьей ладьи. Иногда воевода думает о предстоящей битве с хазарами, расставляет в уме полки. Душой он не верит печенегам. Ещё ни разу не ходила Русь на врага с ними в союзе.

Ян морщит лоб, пытаясь представить, как поведут себя в бою печенеги, но ему не удаётся это. Свернув на обочину, он натянул поводья. Мимо ряд за рядом проходил полк большой руки. За ним засадный. В голове каждого полка свой стяг. Воевода всматривается в знакомые лица воинов. Разные они: суровые и весёлые, молчаливые и разговорчивые. Одни из них видели уже не одну битву, другие впервые ждут её, торопятся, будто на свадьбу. Здесь и русские, и касоги, что ушли от своего князя Редеди служить под знамёна князя Мстислава.

Вон горячит коня гридин Василько. Рядом с ним десятник, дед Путята. Яну он напоминает отца в былые годы. Теперь уже нет в живых старого Усмошвеца. Не довелось ему поглядеть, как мужал сын, из простого воина стал сотником, потом князь Владимир тысячу воинов доверил, а вскоре и воеводой сделал, в один ровень с родовитыми боярами киевскими. Им на зависть… Не оттого ли князь Владимир в Тмутаракань послал его, к Мстиславу?

Ян очнулся от дум, когда полки прошли. Следом, на коротком интервале, гнали табун, тянулись обозные телеги. Разноголосо скрипели колеса, ржали лошади, покрикивали пастухи.

Прикрывшись ладонью от солнца, воевода поглядел, не сильно ли растянулся обоз, и тронул коня.

3

Дальние дозоры разведали – хазары идут. Не стал Мстислав дожидаться их, снял полки, выступил навстречу.

Печенеги Дон перешли, двинулись следом. Три тысячника скачут за ханами Боняком и Буланом, три тысячи всадников топчут копытами землю. Молчит Боняк, и Булан не знает, о чём он думает. Если рот человека закрыт, как узнать его мудрость?

Искоса Булан поглядывает на брата. Тот щурит и без того узкие глаза, смотрит вдаль. Мыслям в голове стало тесно, и Боняк сказал:

– Когда копье Мстислава достанет хазар, каган Буса потеряет дорогу в степь, и наши вежи будут кочевать от Переяславля до Итиля. У хазар не станет силы порушить наши вежи, когда мы откроем ворота Киева и исполним наказ нашего отца.

– Но ты забыл, что когда конязь Мстислав сломает хребет Бусе, его копье упрётся в нашу спину.

– В той битве, куда спешит сейчас конязь урусов, он оставит половину своей дружины.

– Но, брат мой любимый по отцу, хотя ты и ведёшь только часть своих воинов, позволь спросить тебя, разве на том поле, где полягут хазары и русы, не закроют глаза печенеги, что скачут вслед за нами?

– Хе! Когда ты сосал ещё грудь своей матери, я впервые обнажил саблю.

Булан почтительно склонил голову:

– Речь твоя подобна роднику, брат мой.

Воевода Ян отыскал место для боя. Было оно просторное, поросшее пыреем и яркими цветами степного мака. Одним концом поле упиралось в узкую речку, другим, в отдалении, – в небольшой сосновый лесок.

Усмошвец удивился лесу так, как удивился бы, встретив степь в лесном краю. Он сошёл с коня, до ночи ходил меж старых, усыхающих деревьев, трогал рукой молодые деревца, колючие, пахнущие распаренной на солнце хвоей.

Наступили сумерки. Наломав еловых веток, Ян улёгся спать тут же. Ночью ему снился родной Вышгород, где провёл детство, лес вокруг и Днепр.

Наутро с передовым отрядом подъехал Мстислав. Вдвоём с Усмошвецем они осмотрели поле. Ян сказал:

– Тут и надобно ждать хазар. Место удобное, и полки успеют передохнуть и изготовиться.

– То так, воевода, дальше идти не след, – подтвердил Мстислав. – Здесь, в челе, тмутараканцы станут, а по крылам полки левой руки и правой. Большой же полк позади расположился и в бой при нужде ввяжется. Сам же с тмутараканцами стану. А тебе, воевода, на тот час быть с засадным полком, ударишь по ворогу, ежели на левом крыле неустойка будет. Печенеги же полку правой руки подсобят.

Ян кивнул согласно. Глаза его отыскали Добронраву. В кольчуге, волосы под шеломом спрятаны, она сидела на коне в окружении дружинников. Ян пожалел, что дал ей в тот день меч и броню. Разве думал он, что возьмёт её с собой Мстислав. Считал, оружье Добронраве для потехи надобно.

Дождавшись, когда Мстислав отъехал, Усмошвец подозвал старого десятника Путяту, сказал:

– Княгиню в бою поберегите. Верными людьми окружите.

Путята ответил спокойно:

– Ты уж на нас, воевода, надейся. Пока сами живы будем, с княгини волос не упадёт.

Полки подходили, располагались в порядке. Тысяцкий Роман, старший, над пешими тмутараканцами, собрав сотников, указал, где какой сотне в бою стоять надлежит, после чего разрешил сделать привал. Бажену с Саввой выпало в первом ряду биться. Савва за дорогу умаялся, лёг на траву. Ноги гудят, и в сон клонит. Сомкнул он глаза, и уже кажется, что людской гомон и лошадиное ржание не рядом, а откуда-то издалека доносятся, пока не исчезли совсем.

Темник Шарукань вёл орды хазар короткой дорогой на Белую Вежу. От Белой Вежи путь его проляжет на Тмутаракань. Тысячи наёмных воинов-арсий идут следом за темником Шаруканем, и он верит в победу.

«Мы вернём Саркел и Таматарху, – хвастливо сказал Шарукань, покидая Итиль. – Мы наденем на шею Мстиславу верёвку и спутаем ему ноги, как норовистому коню в табуне».

Темник ждёт встречи с русским князем. Ему нужна победа. Когда Шарукань возвратит для Хазарии Белую Вежу и Тмутаракань, он явится к Бусе и скажет: «Ты больше не каган, каган тот, за кем воины».

Жарко, и пот крупными каплями стекает со лба темника, грязными струйками расползается по обрюзгшим щекам. Шарукань сопит, и мысль его в будущем. Он разобьёт дружину Мстислава и станет каганом. Потом придёт время, когда Шарукань поведёт арсий на богатый Хорезм. Ныне шах Мемун сладко думает, что хазары его данники, и грозит силой гузам. Мудрецы же говорят; «О мальчике в колыбели нельзя судить, каким он станет мужчиной». Пусть же ожиревший шах Мемун мнит хазар до поры мальчиками.

Подскакал на взмыленном коне арсий, спешился, изогнулся в поклоне:

– Ороса изловили. Сказывает, тебя, темник, видеть желает.

Шарукань разглядел его в толпе арсий. Молодой русский гридин с густыми белыми волосами и кудрявой бородой смело рассматривал хазарского темника. По знаку Шаруканя он приблизился, вытянул вперёд связанные руки.

– Вели освободить. Не знал я, что у хазар обычай послов не уважать.

Шарукань вскинул брови, и арсий, уловив его желание размотал верёвку.

– Лазутчиком пробирался?

– Говорил же, послом князя Мстислава в войско хазарское ехал.

– О чём речь князь Мстислав держал с тобой?

– Князь Мстислав сказать велел, что дожидается он тя, темник, на пути меж Белой Вежей и Итилем.

– Доводилось ли тебе, орос, видеть такую тьму воинов? – Шарукань провёл рукой по катившейся мимо коннице. – Воротись к князю и поведай ему о том. Пусть страх зайцем дрожит в его груди. Пусть Мстислав готовится пасти наши табуны.

Гридин гордо вскинул голову, ответил насмешливо:

– К чему похваляться, едучи на рать. Не мешало бы те, темник, да твоим тысячникам проверить, крепки ли хвосты у коней ваших воинов, чтоб удержать их, когда повернут они вспять с поля брани.

Стоявшие поблизости арсии замерли.

Шарукань разобрал поводья, уже на ходу бросил:

– Ты не достоин жить, дерзкий орос.

Блеснула сабля, и гридин упал.

В полночь, опасаясь русской сторожи, пробирался к печенегам посланный Шаруканем тысячник. Три верных арсия шли за ним по пятам. Тысячник то и дело останавливался, прислушивался. Заметив опасность, падал на землю, и арсии тоже ложились бесшумно, пережидали.

Услышав печенежскую речь, тысячник пошёл смело. Неподалёку у горящих костров сидели и спали печенеги. На хазар никто не обратил внимания. Тысячник окликнул дозорного. Тот отозвался. Тысячник сказал по-печенежски:

– Я посланный темником Шаруканем к хану Боняку. Дозорный схватился за меч, кликнул товарищей, и с десяток печенегов окружили хазар. Подошёл печенежский сотник, старший ханской стражи.

– Проведи меня к хану Боняку, – сказал тысячник. Печенежский сотник подумал, потом сделал знак, и печенеги расступились, дали дорогу. Сотник подвёл тысячника к шатру, шепнул о чём-то караульным у входа, отогнул полог.

Вскоре тысячника допустили к хану. Боняк сидел на кошме, обложившись подушками. Его глаза-щёлки при свете горящего в жиру фитиля с любопытством разглядывали хазарского тысячника.

Отвесив глубокий поклон, тот промолвил:

– Темник Шарукань послал меня к тебе, хану над всеми печенегами, с подарком.

Он повернулся к входу, крикнул, и арсий внёс корзину из бараньей кожи. Поставив её у ног хана, он тотчас вышел. Боняк протянул руку, откинул крышку. Тускло блеснуло золото. Закрыв корзину, Боняк проговорил хрипло:

– На рассвете я уведу печенегов. О том скажи темнику Шаруканю.

Ещё и солнце не взошло, а всё уже знали: Боняк предал, ушёл тайно.

Нахмурившись, Мстислав проходил через пустынное поле. Дотлевали костры, валялся свежий конский помет, «Недавно снялись», – подумал Мстислав.

Следом за ним шли воевода Ян и боярин Роман. Роман говорил запальчиво:

– Надобно снять большой полк и засадный, послать вдогон, наказать достойно.

Мстислав промолчал, ответил воевода:

– Того делать нельзя. Хазары совсем рядом. И печенегов не догоним, и Шарукань нас по частям разобьёт.

«Верно говорит Ян», – подумал Мстислав, а вслух сказал:

– И без печенегов биться будем.

…Русь исполчилась, встала стеной. Напротив, через узкое поле, хазары изготовились, кто первый начнёт. Зажал Савва копье рукой, другой щит выпятил. Смотрит вперёд, боязно: никогда в бою не был. Оглянулся – свои, знакомые лица. Замерли в молчаливом выжидании. Рядом с Саввой, плечом к плечу, Бажен руку на топорище держит. А дальше в окружении молодшей дружины Мстислав. Под князем конь белый, голову вскидывает, прядёт ушами.

Изловил себя Савва на мысли, что ищут глаза его Добронраву.

То и другое крыло полки правой и левой руки замкнули. А над шеломами утренний ветер полощет голубой княжий и полковые стяги.

Выбежал на середину поля арсий, поднял меч, вызывая желающего на единоборство. Не успел Савва арсия как следует рассмотреть, как Бажен от рядов отделился, вышел на поле. Начали они сближаться. С той и другой стороны воины каждый своего подбадривает. Молчит Савва, с Бажена глаз не спускает. А тот идёт спокойно, в руке топор на длинном топорище. Хотел было крикнуть Савва товарищу, да в горле комок застрял. Видит, как взмахнули один мечом, другой топором и упал на траву арсий, а рядом Бажен рухнул. И тут же зычно разнёсся голос князя Мстислава:

– Потягнем, братья!

Запели стрелы смертельную песню, с железным лязгом обнажили воины мечи, и сошлись, ударились две стены, и началась сеча. Кричали, лязгала сталь о сталь, трещали копья, тревожно ржали кони. Князь Мстислав с дружиной врезался в гущу боя, свалил одного арсия, увидел Шаруканя. Тот в бой не ввязывается, сидит поодаль на коне в окружении телохранителей. Мстислав к нему начал пробиваться, но безуспешно, крепкий заслон выдвинули хазары. Повернулся Мстислав, успел заметить Добронраву. Успокоился, надёжно прикрывают её дружинники. Тут перед ним арсий коня вздыбил, саблю занёс. Мстислав удар отвёл, что было силы опустил меч. Лопнула кольчуга, покачнулся арсий, сполз с седла, а Мстислав уже с другими схватился.

У Саввы копье обломилось, кинул в сторону. Не помнит, откуда в руке шестопёр оказался. Озлобился за Бажена, бьёт направо и налево, не замечая устали, про страх позабыл. А хазары с новыми силами лезут, визжат, гикают. То они тмутараканцев потеснят, то те их, не видно конца битве. Ещё у русских большой полк в бой не вступил и у хазар немало арсиев стоят позади темника, ждут сигнала, чтоб ринуться, смять тмутараканцев, погнать с поля.

Путята со своим десятком окружили Добронраву, сообща от хазар отбиваются. Здесь же знаменосец, княжий стяг высоко поднял. Пусть всё знают, где князь Мстислав сражается. Хазары к знамени рвутся. Какой-то арсий достал копьём знаменосца. Покачнулся тот, выпустил из рук древко. Радостно завопили хазары, но дед Путята успел подхватить стяг, крикнул:

– Крепка Русь!

Савва услышал, подхватил:

– Крепка!

И множество голосов закричали вокруг:

– Крепка-а-а!

Скинув кольчугу и шлем, Василько взобрался на сосну и, умостившись на голой ветке, принялся наблюдать за боем. Его глаза зорко высматривали всё, что творится на поле. То и дело, свесив голову книзу, он кричал стоявшему под деревом воеводе:

– Вижу князя с дружиной! Во-он середь пеших тмутараканцев верхоконные! А хазары-то словно тараканы лезут!

Позади воеводы, шагах в десяти, засадный полк наготове затаился. Воины слышат Василька, тревожатся. Раздаются голоса:

– Не пора ли?

– Подавай знак, воевода!

Но Усмошвец будто не слышал их. Задрав голову, он спросил Василька:

– Держатся ли крыла?

И немного погодя снова:

– Как чело?

Василько едва успевал отвечать:

– На крылах никто никого не осиливает. А в челе наши хазар теснят!

Но вот голос Василька стал тревожным:

– Полк правой руки попятился!

За спиной воеводы по рядам полка прошёл шум:

– Что ж мы выжидаем, пока хазары наших совсем сомнут, что ли?

– Веди нас, воевода, наипаче поздно будет!

Но Ян, будто не его эти возгласы касались, окликнул стоящего рядом гридина:

– Скачи не мешкая к большому полку, пусть частью правое крыло прикроют!

Гридин поскакал, и вскоре Василько увидел, как от стоявшего позади большого полка отделилась одна сотня, за ней другая, помчались навстречу хазарам.

Василько закричал радостно:

– Держится правое крыло!

И замолчал ненадолго, затаился напряжённо, но вскоре снова раздался его голос:

– От чела тысячник Роман к большому полку поскакал. Видно, с княжьим указанием… Так и есть! Большой полк на помощь челу двинулся.

– Так, – только и сказал воевода. – Теперь наблюдай за теми хазарами, что рядом с темником стоят.

– На месте пока.

– Гляди за ними внимательно!

– Нет, нет! Тронулись и они! На левое крыло пошли!

– Добро! – довольно потёр руки Усмошвец. – Есть ли теперь кто рядом с темником?

– Не больше десятка!.. Наши на левом крыле не устояли! – крикнул Василько.

– Не спиной ли сейчас к нам хазары на левом крыле? – спокойно спросил Ян.

– Спиной, воевода, спиной поворотились!

– Теперь слезай! – Ян направился к полку. Легко вскочив в седло, он обнажил меч, повернулся к воинам, сказал негромко, но его услышали все:

– Час настал!

Ломая ветки, вынесся полк Усмошвеца, ударил хазарам с тыла. Перед Васильком арсий коня вздыбил, замахнулся саблей. Изловчился гридин, достал недруга копьём. Не увидел Василько, почуял, как переломилось древко. Откинул он конец копья, выхватил меч, а уже новый арсий налетел на него. Скользнула сабля по русской броне, да, видно, слаб оказался удар. Тут подоспели гридни, помогли Васильку, срубили арсия.

Не выдержали хазары, побежали, а русы преследовали их дотемна и множество арсий порубили.

С той поры ни один летописец не вспомнит и не запишет на своих страницах о некогда могучем народе хазар.