Текст книги "Мстислав"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

2

Прежде Мстислав не задумывался, зачем человек приходит в этот мир. Рождается, страдает, умирает. И радость посещает его не всегда, преходяще. Случается, конец жизни человек воспринимает как облегчение.

Исповедуясь, поделился о том с духовником. Отпустил отец Кирилл князю грехи, сел в кресло, ладонь на лоб положил и спросил словами библейскими:

– Кому открыт корень премудрости? И кто познал его? Один Господь…

И, помолчав, снова заговорил:

– Негоже мне, князь, упрекать тя в сомнении. Терзания твои душевные улавливаю, и тому есть у тя причина. Но на то воля Божья.

– В Святом Писании, отец Кирилл, записано: неплодоносящую смоковницу отсекают.

– Не богохульствуй, князь!

– Не о Добронраве речь веду, отец Кирилл. Она не смоковница неплодоносящая. Я той смоковнице подобен и в том убедился, когда другой женщиной обладал.

– Не свет исходит от твоих мыслей, а мрак. Такими ли им быть? Господом те предначертано в броне и с мечом Русь боронить, и ты исполняешь эту заповедь. Но ты спросишь меня, кому меч передашь? Не ропщи, у тя брат, а у него сыновья, в них и твоя кровь, будет кому меч подхватить…

Строго говорил духовник, а вот мастер Семён из керамической мастерской объяснил просто:

– Человек, явившись в этот мир, оставляет на земле свой след.

Взял в руки покрытый глазурью кувшин, протянул Мстиславу:

– Вот мой след, какой я на земле оставляю, мои радости, мои огорчения. А смерть ждёт человека, ибо не будь её, где бы сыскалось место людям?

Медленно поправлялся Василько. Княжий лекарь, выхаживая его, говорил:

– Счастье твоё, молодец, ещё бы чуть, и лишился ты шуйцы, отсек поганый. А какой без неё воин? К осени ты с печенегами сам за всё посчитаешься…

Наведывались к Васильку Кузьма с Провом. А однажды пришёл Ярослав, остановился, в глаза Васильку заглянул и будто мысли его прочитал:

– Себя не вини. Нет вины на тебе, а есть наша общая беда, никак не можем закрыть дорогу поганым. Но, сотник, мы своё ещё возьмём! Ты же с гриднями в Переяславле стоял достойно и смертью смерть попрал.

Сурово сдвинув брови, Ярослав удалился.

К середине лета, отступив от пожарища, поставили новый Переяславль, обнесли стенами, срубили избы и домики, людом населили. Всей Черниговской землёй и Киевской помогли Переяславлю…

Задумал Мстислав в степь пойти, печенегов поискать, и о своём намерении известил Ярослава. Просил князь черниговский князя киевского, чтобы тот, коли потребность будет, поддержал его.

Пролил тёплый летний дождь, отгремела гроза, и солнце, огромное, яркое, зависло над Черниговом, заиграло в каплях на листве радужно. Дождь очистил город, смыл пыль, и будто жары не было, а когда зазвенели колокола к обедне, их звон, казалось, поплыл во все стороны по всему прекрасному миру.

В воскресный день торг собрался людным. Накануне бросили якоря корабли свевов и из Ганзы, а у причалов стоял уже готовый к отплытию греческий. И надо же такому случиться, едва не подрались гости заморские. Кто кого обидел, то ли купцы с Востока перехватили воск у немцев, то ли немцы у них, но одни за мечи короткие схватились, другие кривые ножи достали. К счастью, караул на торгу оказался, розняли, а появившийся тысяцкий Роман громогласно возгласил:

– Люди торговые, в Чернигове все гости равны. Аще кто чью кровь прольёт, тому виру платить. А будет она немалой, купец всего лишится.

Не пугал тысяцкий Роман, правду сказывал. Враз притихли, присмирели гости заморские. А на торгу зазывно кричали голосистые торговки пирогами и сбитнем, шумно в ряду обжорном.

Сделал своё тысяцкий, к пристани направился. Свевы выкатили ладью на берег, конопатили днище, заливали варом, а другие, разостлав куски цветного полотна, кроили паруса.

Остановился тысяцкий Роман, недовольно покряхтев, наклонился, попробовал на разрыв старый парус, брошенный тут же на берегу. Полотно и в самом деле оказалось гниловатым, не одним ветром изорванное. Тысяцкий в сердцах выругался. Хитрят свевы, с умыслом на таких парусах пришли, дабы в Чернигове новые поставить.

По ряде с князем черниговским гости торговые не только на прожитье получали, но при нужде и снасти обновляли, а всё из княжьей скотницы.

Княжья скотница в детинце, и тысяцкий ведает ею. Он скуп и, отмеряя полотно, брюзжал:

– Аль дома очей не имели, когда паруса поднимали, на чём плыли? Решетом ветер ловили. А всё потому, что на княжье полотно рот открываете.

Скупость тысяцкого объяснима, он знает, как скотница наполняется. Каждую зиму месяцами тысяцкий проводит в полюдье, собирая дань. Объезжал деревни и обжи, брал зерном и мясом, птицей и мёдом, воском и разной меховой рухлядью. Но особой статьёй было полотно. Год ткали его бабы, расстилали на солнце и морозе, отбивали, сворачивали в штуки, чтобы потом оно превращалось в одежду или полоскалось парусами.

Намерился Мстислав в Дикую степь пойти, наказал Роману:

– Догляди, тысяцкий, чтоб рухлядь просушили, ино моль мех изведёт. А паче всего лучше, коль ты, тысяцкий, рухлядь гостям иноземным продашь.

Тысяцкий Роман и без князя службу свою знал и уже успел прошлогоднюю пушнину продать грекам, теперь надеялся на немцев.

По мосткам греки носили на ладью последние тюки, катили бочки. Не позже чем завтра они снимутся с якоря. Потоптавшись ещё немного у причалов, тысяцкий отправился в детинец.

Снял Боняк орду, откочевал спешно. Булан удивился: разве здесь недостаточно корма и всю воду выпили? Но хан Боняк на брата глянул с насмешкой:

– Ты не знаешь урусов, а конязь Мстислав урус из урусов, он отправится искать наши вежи, чтоб наказать нас за твой, Булан, набег. Где он станет искать орду, в низовьях Дона или на Донце? Хе! Урусы найдут там разве что помет наших лошадей.

Скрипели колеса кибиток, гнали табунщики косяки, ржали кони и ревели стада. Для хана Боняка это было лучшей музыкой. Опустив голову на грудь, он подрёмывал в седле. Поодаль следует его верная охрана, готовая в любую минуту обнажить сабли.

В стороне едет Булан. Он искоса посматривает на брата и думает, что тот уже стар и не мешало бы ему умереть. Если не станет Боняка, ханом орды будет он, Булан, и все его мурзы и беки склонятся перед ним. Жены Боняка будут обслуживать Булана, хана большой орды.

Булан видит, как насмешлив Боняк, когда разговаривает с ним. Он обращается с Буланом как с мальчишкой, забыв, что оба они сыновья одного отца.

Хан Булан ловит каждый жест руки Боняка, но в душе смеётся над ним. Со старостью Боняк сделался осторожным до глупости. К чему уводить орду далеко от прежней стоянки, и так печенеги отошли на несколько конных переходов от урусских границ. Печенеги зло говорят: «Боняк вздумал отдать нашу степь урусам, он боится их. Достойно ли это кочевника? Хан Боняк давно не водил нас за добычей, и в наших вежах гуляет ветер…»

Но вот Булан увидел, что палец Боняка манит его: ?

– Ты видишь, Булан, там была хазарская степь, теперь она наша. Туда, на восток, и гони табуны, а когда луна двадцать раз обогнёт землю, ты найдёшь вежи у Саркела, и тогда решим, где нам зимовать.

Вторую неделю блуждает по степи дружина черниговского князя. Недоволен Мстислав. Он рассчитывал застать Боняка в низовьях Дона, но орда успела откочевать. Высланные дозоры обнаружили: Боняк повёл вежи в сторону хазарской степи, а вскоре следы разделились, едва приметная колёсная колея повернула к морю Сурожскому, а другая, избитая множеством копыт, потянулась на восток.

Умён и хитёр Боняк, нелегко обнаружить его. Где нынче его воины с табунами и вежами? Дикая степь укрыла печенегов. И Мстислав не стал больше утомлять дружину, повёл её в Чернигов.

С черниговскими купцами вернулся Василько в город. С нетерпением всматривался в наплывавший берег, в сползавший к самой реке Чернигов и, едва ладья прижалась к причалу, был уже на пристани. И хоть знал, дома его не ожидали, торопился. И Марью хотелось увидеть, и Василиску. Какой-то она стала?

Кому ведомо, как и когда закончится его жизнь? Много ли, мало ли ему годов отпущено. Одному Богу известно, ибо в судьбе человека волен один Господь.

Большая орда Боняка разбила свои вежи у Сурожского моря. В тихую погоду хан слушал рокот волн, их мягкий плеск, а в бурю волны с рёвом накатывались на песчаный берег и не успевали уползти, как на них наваливались новые. Они надвигались издалека, чёрные, грозные. Казалось, их вершины касаются туч…

Боняк сравнивал бушующее море с нашествием большой орды, когда раз за разом она наваливалась на врага. Но хану Боняку уже трудно водить орду, а Булану он не доверяет. Послал один раз, и тот едва ноги уволок, паршивой собакой вернулся…

Последнее время Боняк из года в год откладывает поход на Русь и не знает, что здесь, на берегу Сурожского моря, умрёт под ножом брата, а печенеги провозгласят ханом большой орды Булана.

Соберёт он мурз и беков и скажет:

– Брат мой Боняк стар и с трудом взбирается в седло. Не потому ли вы давно не обнажали свои сабли и не стучали в Золотые ворота Кия-города? В ваших вежах нет молодых жён, вас ласкают только старухи, и пленные урусы не плетутся за вашими кибитками.

Мурзы и беки радостно закивали, соглашаясь с ним:

– Ты прав, Булан, нам нужен новый хан, и пусть им будешь ты. С тобой мы снова обретём нашу воинственность, мы проверим наши сабли и плети на спинах урусов…

Не было человека счастливее Василька, когда, выкарабкавшись от смерти, он воротился в Чернигов. Вечерами качал Василиску в зыбке, и ему казалось, она узнает отца. Марья говорила, что Василиска вся в него, и Васильку хотелось верить её словам.

Вернувшись из Дикой степи, Мстислав позвал Василька:

– Сызнова, гридин, на тебя хочу Переяславль оставить. Весной ты поведёшь три сотни дружинников и станешь там на пути печенегов. Чую, на Чернигов они не пойдут, в Переяславле добыча мала, им Киев подай. Ты, воевода Василько, переправишься на левобережье, нанесёшь печенегам удар, и он должен быть таким, чтобы они долго помнили.

Василько скрыл от Марьи разговор с князем, к чему прежде времени волновать. Только и сказал, что Мстислав сделал его воеводой. Понимал он, князь мыслит остановить частые набеги на Русь кочевников, они разоряют смердов, угоняют в полон мастеровых и продают на невольничьих рынках.

Василько представлял, что печенеги могут угнать и Марью с Василиской, и ненависть к орде закипала в нем с новой силой. А потом он должен отомстить за товарищей, с кем защищал Переяславль. Мстислав говорил Васильку:

– Настанет год, и мы обнесём Переяславль каменной стеной. От Переяславля начинается печенежская степь, и нам надо стоять в этом городе твёрдой ногой. Крепок Переяславль – и Чернигову дышать легче…

Проводив воеводу, Мстислав послюнил пальцы, снял нагар со свечи, она засветилась веселее. С киота на князя смотрели глаза святых. Мстислав не опасался суда Всевышнего. В делах государственных он не лукавил и не лицемерил, но в делах плотских он не знал, что станет говорить Господу. Видит Бог, он не мог совладать с собой…

Время позднее, и Добронрава спит на своей половине. Кликнув отрока и велев принести чашу с холодной водой, умылся, пополоскал рот и только после этого улёгся на широкую деревянную кровать.

3

С заставы, что на реке Рось, привезли в Киев печенежина, заросшего, грязного, от него зловонило конским потом.

– Экой нехристь, – удивлялись гридни. – Видать, со дня появления на свет бани не видывал!

– Его разве что скребницей отчистишь.

Печенега взяли, когда их малый разъезд переправился на кожаных мешках через Днепр. Под этим коня убили, другие ускакали.

В Киеве печенега привели на гору, в княжий терем. Печенег озирался: сколько богатства!

Вошёл Ярослав в алой рубахе, расшитой золотой нитью, нос от печенега в сторону отворотил, сказал толмачу:

– Спроси, почто на правобережье переплыли?

Печенег залопотал по-своему, толмач переводил:

– Он сказывает, скоро вся его большая орда сюда придёт.

– Так ли уж?

– Печенег талдычит, хан приведёт печенегов, и они разорят Киев, а всё богатство будет принадлежать им.

– Узнай у него, он это слышал от Боняка? – Ярослав потеребил бородку.

Печенег снова залопотал, толмач пересказал:

– Хана Боняка убил хан Булан, Боняк стал стар, и такой хан орде не нужен.

– Уведите его, – махнул Ярослав.

Оставшись один, князь подсел к столу, задумался. Новый хан, и жди нового набега. Булан станет доказывать печенегам, что он не такой, как Боняк. А орда печенежская велика, в ней одних воинов за семь тысяч.

Подвинув чернильницу и развернув лист пергамента, Ярослав принялся за письмо Мстиславу.

Кричали сытые перепела на несжатом поле, отсчитывала года зозуля, кому-то щедро, кому-то скупо. На болотах курлычили журавли, за Черниговом в падях лежал туман. Грустная пора, и хотя ещё не осень, её предвестники заявляли о себе: чуть прижухла трава и слегка привял лист, ночи сделались длиннее, а день короче, и солнце уже не стояло высоко и не было опаляющим.

Даже Десна отступила от берегов, притихла.

В такой день прибежал за Васильком отрок, к князю покликал. Заторопился Василько, видать, дело спешное. А Мстислав его уже дожидался, по гриднице ходил, виски потирал:

– Говорят, человек предполагает, а Бог располагает. Думал я тебя в Переяславль весной слать, ан не так. Привёз гонец из Киева от князя Ярослава письмо, печенеги зашевелились, и в Киеве ждут их. А потому на той неделе должен ты со своей дружиной стоять в Переяславле.

Сказал – что отрезал, спиной к Васильку повернулся. Да и о чём ещё говорить, и так всё ясно.

Три дня сборов, и триста гридней сотня за сотней покинули Чернигов, чтоб стать заслоном на пути у орды.

Черниговцы, на удивление иноземцам, лаптей не носили, Разве что в отдалённой деревне лапти увидишь. В Чернигове лыко не дерут, здесь зверя достаточно, хватало и на сапоги и на мясо.

У черниговских чеботарей свой ряд, сапоги тачают и женские сапожки, на лето и в зиму. Для мороза тёплые, на меху. Чеботари тут же товар свой выставляют.

Добронраве сапожки тачал староста чеботарного ряда. Шил на диво искусно, с любовью, примеряя, приговаривал:

– Носи, княгинюшка, чтоб походка была ладная и лёгкая, а ножке покойно.

Вышла Добронрава от чеботаря, по улице лебедем плывёт, всем на загляденье. На княгине сарафан синего атласа, душегрейка бисером расшита, а пышные волосы едва кокошник прикрыл.

Красиво идёт Добронрава, и сама красавица. В детинце Мстислава повстречала, озабоченного, задумчивого. Посмотрел он на жену, о чём сказать хотел? Вслух же промолвил:

– Киев сызнова в беде. Большой ордой печенеги грозят. – Опустил голову. – Нет покоя Киевской Руси. Полян и древлян вконец умучили.

И пошёл, а у Добронравы сердце заныло. Когда же конец печенегам настанет?

Мстислав уверен, печенеги всей ордой двинутся на Киев. Каждый новый хан начинал с этого. Удачный набег и большая добыча упрочивали его власть. Однако, хоть Мстислав и убеждён, что и на этот раз кочевники станут ломиться в Золотые ворота Киева и надо спешить на помощь Ярославу, он выжидал. Печенеги коварны, ну как в самый последний час отделится от орды тысячи две-три степняков и повернёт на Чернигов?

Мстислав ожидал известий из Переяславля. Вот когда он убедится, что печенеги не разделились, тогда черниговцы и выступят в подмогу Киеву. Они пойдут конно и пеше. Поедут берегом Десны и поплывут на ладьях и расшивах. Черниговцы помогут снять осаду и, даст Бог, отобьют недруга жестокого, извечного.

Зримо Мстиславу представлялось, что увидят черниговцы разор и пустошь. Так бывало везде, где проходи ла печенежская орда.

В детстве, едва научившись понимать, он смотрел о башни на пожар, за стенами города скачущих всадников. Они почему-то не кричали, а визжали, и их лица в отблесках пламени были страшные.

Отец, князь Владимир, однажды поднял сына, сказал!

– Смотри, Мстислав, это печенеги, извечные наши враги, и судьбой нам уготовано отстоять от них Русь.

Как давно это было, но Мстислав запомнил сказанное отцом слово в слово. И князь черниговский повторил их князю киевскому, когда плавал к нему.

– Брат мой Ярослав, – говорил Мстислав, – мы не только по крови едины, мы Русью повязаны. И коли не станем сообща боронить её, потомки наши, ежли не проклянут, то укорят – в усобице-де власти алкая, отдали князья землю Русскую на поток поганым…

Обнял его Ярослав, промолвил:

– Забудем распри, Мстислав, и обид не помянем. Пусть нас судит память отца и люд русский…

Утро раннее, и за слюдяным оконцем темень. В опочивальне горели свечи и сладко пахло топлёным воском. Мстислав, давно одевшись, сидел у стола, обхватив ладонями голову. Мысли у него блуждали, но к одному сводились: не промедлить бы.

Бесшумно вошла Добронрава, положила руки на плечи:

– Собираешься?

Мстислав повернулся, поднял глаза:

– Надо, Добронравушка, трудно будет Киеву без Чернигова, ох как нелегко.

Добронрава ласково провела по его вискам:

– Седина, княже, посеребрила тебя, и нет у тя покоя. Возьми меня с собой, как, помнишь, брал, на хазар идучи?

Мстислав встал, обнял жену:

– То когда было, по тем годам и мерка.

– А уж и нет, я ещё смогу меч держать. Чать, не запамятовал, кто учителем моим был? Старый воин, Путята!

– Коль настаиваешь, Добронравушка, беру. Пусть знают, у черниговского князя и жена под стать ему…

Боярин Герасим приехал к Полянским старшинам. Послал его князь Ярослав предупредить полян об опасности, какую надо ожидать. Для полян набеги печенегов были особенно разорительны. Их земли первые на пути кочевников. Отсюда орда уводила полон, из Полянских сел увозили всё, что вмещали печенежские сумы…

Уходили печенеги, и снова отстраивался край полян.

и Тревожное известие понеслось по Полянской земле, снимался люд с обжитых мест, угоняли скот. Скрипели колеса гружёных телег. В отдалённых лесах искали поляне спасения от печенегов…

Переяславль в трёх вёрстах от излучины Днепра. Берега здесь поросли кустарником, леса всё больше сосновые, и в весеннюю пору соловьи поют заливисто… Но Василько с дружиной приехал в Переяславль ближе к осени и не о соловьином пении думал, Русь печенегов ждала.

День и ночь бдительная сторожа следила за правым берегом, не запылит ли орда, не поскачут ли печенеги силой несметной на Киев.

Не единожды выезжал Василько к Днепру. В зарослях скрыты ладьи и плоты. Совсем мало времени потребуется, чтобы переправиться на тот берег.

Иногда у Василька закрадывалось сомнение, а пойдут ли печенеги осенью? Может, весной ждать их?

Но из южных засек вести не обнадёживающие. Там часто стали замечать печенежские разъезды. Малыми и большими отрядами они проезжали берегом Днепра, в некоторых местах останавливались и даже посылали всадников на тот берег. Становилось ясно, печенеги ищут брод. Поскольку старые им известны, а они выискивают новые, Василько решил, что степняки будут переправляться в нескольких местах. И от этой догадки ему стало не по себе: надо ждать большую силу.

В Киев и Чернигов немедля поскакали гонцы.

Многолюдно в Киеве, и хотя ещё с Подола не перебрался люд под защиту крепостных стен, из пригородных поселений уже потянулся народ.

Князь Ярослав собрал бояр, наказывал:

– Коли ворота открыли, так уж теперь ваша забота, люд принимая, следить, дабы запасы хлебные и иные везли с собой. Чем такую уйму кормить?

Бояре на лавках сидят, головами согласно покачивают.

– Владыка Вассиан, – обратился Ярослав к епископу Киевскому, – в достатке ли хлеба в твоих житницах?

Бледный, с тёмными разводами под глазами черноволосый грек Вассиан ответил чуть охрипшим голосом:

– Нет, князь, на житницы церковные надежды не держи. На них своя братия, монастырская. При нужде чуть поделимся, но не сытно.

– Слышали, бояре? Ждём печенегов, а как обороняться и жить, не думаете.

Отпустив бояр, позвал Прова. Тот вошёл, заняв собой всю дверь. Ярослав посмотрел на него с удовлетворением, экий богатырь! Сказал:

– Проследи, Пров, чтоб уличанские старосты, всяк в своём месте, чаны выставили с водой и варом да народ при необходимости на стены послали…

Ближе к обеду Ярослав сам обошёл город и остался доволен. Не застанут печенеги Киев врасплох, и осаду выдержат, и отпор дадут, тем паче Мстислав поддержит.

От причала снимались с якорей корабли и, подняв паруса, плыли вверх по Днепру, куда не достанут печенеги. Кузнечных дел умельцы укрепляли ворота, осматривали навесы, ставили дополнительные.

В последний раз ждали такого набега лета три назад, но они явились малой ордой и их без труда отбили, даже к городу не допустили.

Проехали по булыжной мостовой телеги с брёвнами, на случай если стены придётся заделывать. «Давно пора каменными Киев огородить, – подумал князь, – тогда ни таран, ни пожар не страшен. С будущего лета начнём камень возить».

Шёл Ярослав неторопко, оттого хромота скрадывалась. Лёгкое синее корзно с серебряной застёжкой на правом плече распахнулось, и под ним отливала синевой свевская броня, подарок отца Ирины, короля свевов Олафа.

На голове у князя опушённая мехом круглая шапочка, а ноги в мягких, красного сафьяна сапожках ступают легко.

Ярослав вспомнил, вчера приезжал тиун из ближнего, подгородного села Берестова, любимого отцом Владимиром, привёз мясо, солонину и хлеб. Князь велел ему уводить народ в лес, чтоб печенеги не достали. Вернулся а боярин Герасим, поляне уже ушли в леса.

Неожиданно поднял глаза, и взору предстал Софийский собор. Как и прежде, трудились мастера на кладке, суетился Петруня, и на душе у Ярослава стало легко. Трудности и предстоящие опасности временные, а жизнь вечная, коли люди создают этакую красоту.

Подозвал Петруню:

– Скажи, городенец, помнишь ли ты стены Царьграда? Осилим ли мы возвести такие? Достанет ли умения?

– Ужли сомневаешься, князь? – удивился Петруня. – Только вели!

– И мастеров хватит?

– Их, князь, по Русской земле множество сыщется. Огородится Киев камнем, другие города за ним потянутся.

– И то так, – сказал Ярослав, отходя от Петруни.

У воеводы переяславского дом просторный, на подклети, у самых городских ворот, что выводят на черниговскую дорогу. Утром выйдет Василько на крыльцо, видит, кто в Переяславль въехал, кто выехал. И сторожа городская вся на виду.

Город берегут триста гридней да сотни две кметей переяславских. Не такая уж великая сила, но при случае отсидеться можно.

Но у Василька иная цель, и он её до поры скрывает от сотников.

К крепости жмётся посад. В нем живут ремесленнику и пахари, благо земли вдоволь, были бы руки. А из ремесленников искусны резчики. Не оттого ли, что ни дом либо изба, глаз не оторвёшь, все в деревянных кружевах.

Вот и у воеводы окна резьбой тонкой обналичены, крыльцо в балясинах точёных, а тесовую крышу деревянные кони венчают.

Поражался Василько трудолюбию русского человека, и трёх месяцев не минуло, как снова встал Переяславль. Ещё стружку и щепки не убрали, а город людом обжился. И что ни день, новые прибывают. А ведь знают, не спокойная жизнь в Переяславле. Видать, такой уж русский человек, что не ищет он покоя.

В самом начале сентября, когда прошли на Руси крестные ходы, Василько пробудился от гомона у ворот. Выскочил на крыльцо, гридни теснятся, факелы чадят, и голоса:

– Гонец с заставы!

Тут и сам гонец к крыльцу протиснулся;

– Печенеги переправу начали!

– С нами Бог и крестная сила, – Василько перекрестился и велел нарядить гонцов – одного к князю Мстиславу, другого к князю Ярославу.

– Теперь пора, – сказал Мстислав, получив известие из Переяславля.

Задерживала погода, дул низовой ветер, и, едва через неделю он повернул сверху, на расшивы и насады[139]139
  Насад – речное судно с поднятыми бортами.


[Закрыть] начали погрузку пешие черниговцы, а берегом стала готовиться в поход конная дружина князя Мстислава.

Один за другим отчаливали от пристани корабли и, приняв в паруса попутный ветер, пошли по Десне, провожаемые черниговским людом.

Каково же было удивление черниговцев, когда они увидели выезжавших из детинца князя с княгиней. На Добронраве под плащом кольчуга, волосы шлем прикрыл. Княгиня мечом опоясана, а рука в кожаной рукавице легко держит повод. Она ехала с Мстиславом стремя в стремя, и народ радостно приветствовал их, как тогда, когда Мстислав с Добронравой отправлялись из Тмутаракани против хазар.

Отстучали копыта коней по бревенчатому настилу. За городскими воротами князь с княгиней взяли в рысь. Миновав дружину, Мстислав на возвышенности остановил коня, чуть поодаль Добронрава.

Сотня за сотней проходили гридни, сначала старшая, опытная, не раз в бою испытанная, затем молодшая, горячая, жаждущая сражений.

Поднял князь руку в приветствии, и тысячи голосов в едином порыве сотрясли воздух криком:

– Сла-ава!

И он покатился вдаль. Его услышали на кораблях и там подхватили:

– Сла-а-ваа!

Толкая перед собой кожаные плотики, держась за конские гривы, печенеги переправлялись на правый берег. От множества коней и люда Днепр грязно пенился. Шум, конское ржание и крики разносились на версты. Печенеги орали, радуясь удачному походу. Хан Булан привёл их к урусам, и вежи печенегов устелят тёплые меха, а урусские рабы будут доить . их кобылиц.

Печенеги выходили на берег, разводили костры, грелись и обсушивались, а в прокопчённых казанах варилось мясо и дразняще пахла наваристая шурпа.

Хорошо жить печенегу, его мир – степь, вежа – дом, а конь и сабля да лук со стрелами делают его воином.

Удел воина – покорять. Так передаётся из рода в род. Куда бы ни нёс конь печенега, он всюду должен наводить страх, об этом твердят печенегу от рождения.

Горят костры по всему правому берегу, а на левом ещё готовится к переправе тьма воинов. Каждый печенег ведёт в поводу запасного коня. Он загрузит его богатствами, какие добудет в Кие-городе.

Ой-ля, ждите, урусы, гостей, готовьте пир, собирайте в степной мир своих дочерей и молодых жён. Отныне их домом станут вежи печенежские, они будут рожать им сыновей, которые вырастут и снова придут в Урусию чтобы увести отсюда женщин для своих веж.

На взлобке разбили печенеги юрту хана Булана. Качается на ветру хвостатый бунчук, знак ханской власти. На привялой траве расположилась охрана.

Обложившись подушками, Булан полулежал на белой кошме. В этой юрте вот так же лежал его отец великий хан Зият, лежал брат Боняк, теперь лежит он, великий хан Булан. Он потягивает мелкими глотками хмельной кумыс и слушает, как гудит его войско. Это напоминает ему рёв Сурожского моря в непогоду…

Давно, так давно, что уже и забываться стало, ещё при отце, великом хане Зияте, вот такой силой ходила орда на Русь. Тогда печенеги привезли много всякого богатства и пригнали столько рабов, что хватило на несколько лет. Брат Боняк только собирался повторить поход отца, да дальше малых набегов не пошёл. Это сделал он, хан Булан!

Кончиком ножа Булан поддел кусочек горячего мяса, жевал нехотя. Мысли у него сладкие, и он не хочет нарушать их… В этот раз он привезёт себе из Кия-города молодую красавицу. Булан слышал, у конязя Ярослава дочь подобна чистой луне и свежему степному цветку. Её хан и возьмёт себе в жены.

Говорят, цветок отцветает, но это не у хана. Завянет этот цветок, хану сорвут новый, и он будет радовать Булана.

Булан лениво встал, откинул полог. День ясный и тёплый, как и тогда, когда отец водил печенегов на Русь. Булан это хорошо запомнил…

До самой ночи длилась переправа, и пока орда передыхала, по Полянской земле уже скакали печенежские разъезды.