Текст книги "Мстислав"
Автор книги: Борис Тумасов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)
И сказал Он, когда ты закончишь свой бег по жизни, то придёшь на Мой суд. Но прежде чем встать передо Мной, суди себя своим судом. По правде, по кривде ли жил?
ли налегке. Не отягощённые обозом, делали длинные переходы. В неделю добрались до границы Черниговского княжества. Дальше начиналась Дикая степь.
К удивлению Мстислава, у крайней заставы разбили вежи печенеги, паслись кони, бродило стадо. На задранных дышлах висели сбруи, закопчённые казаны. Возле кибиток бегали дети, у костров возились печенежки.
Князя встретил десятник. Мстислав узнал Пискуна:
– Что за малая орда?
Тут подошёл печенег, и Мстислав ещё больше удивился, узнав сотника Белибека.
– Что привело тебя, сотник, в княжество Черниговское?
Услышав ответ Белибека, спросил:
– Значит, от Булана откочевал, обида взыграла. Чего же не в Киев подался, а в землю Черниговскую?
Печенег колпак помял:
– Кони печенега Кий-город знают, дорога копытами топтана, а в Черниговской земле род мой жить будет под защитой конязя Мстисляба.
Мстислав повернулся к Пискуну:
– Проводишь их к воеводе Роману, укажет, где им жить. Пускай деревней селятся, захотят пахать, пусть па шут, скот водить, Бога ради. Да чтоб плотники переяславские помогли им избы поставить. И той деревне печенежской зваться. – И разговор перевёл: – Тихо ли на рубеже? Не видать ли половцев?
– Нет, княже, всё тихо. Печенега и то не узришь. Разве вот эти.
– То и ладно. А коли они с миром, то чего не принять, места хватит.
Бряцали удилами кони, били копытами степь. Она стлалась от Дона до Карпат в майском цветении. В рост пошли травы. Сочная зелень переплелась с ранним, розовым горошком. Выбросили головки васильки, вот-вот распустятся синим цветом. По ковылям, какие к средине лета закачаются, переливаясь волнами, поднялись алые воронцы.
Конь под Мстиславом шёл широким шагом, потряхивал гривой. Рядом с князем ехала Добронрава. Под плащом у неё кольчуга, голова прикрыта шапочкой синего бархата, а к седлу приторочены лук и колчан со стрелами.
На Мстиславе тоже броня. В броню и в железные шишаки одеты и дружинники. Гридни всегда наготове: степь коварна, из любого оврага или колючего терновника могут полететь стрелы либо, гикая, вынестись печенеги.
С уходом орды от Дона притих этот степной край. Так случается перед грозой, когда замирает всё живое, а потом, вдруг, сверкнёт молния, загремит гром и налетит ветер, зашумит, хлынет ливень.
Мстислав убеждён, недалёк тот час, и по этой степи сплошным потоком покатятся половецкие орды. Печенеги первыми учуяли угрозу…
Посмотрел князь на жену. Глаза их встретились:
– Довольна ль, княгиня?
– Господи, выскажешь ли словами!
– Устала, кой день в пути.
– Гляди, князь, как красиво. Раздолье, ровно море разлилось.
Мстислав окинул взглядом степь:
– Простор этот и манит кочевника. Здесь всё на крови растёт… Я майскую степь люблю, а к осени она пересохнет, только ковыли качаются. Вон, вон, смотри, дрофы. – Мстислав привстал в стременах.
Гридни тоже заметили. Два отрока поскакали за ними. Вскоре гридни возвратились, и у их седел висело по нескольку дроф.
– Княгинюшка, вечером дрофятину будешь есть! – выкрикнул один из гридней.
Мстислав улыбнулся. Дружина любила Добронраву, и ему это приятно. Доволен он, что наконец-то едет в Тмутаракань. Будто годы молодые к нему вернулись. Этим путём он добирался на Тамань в первый раз. Его сопровождали Путята и Василько. У Тмутаракани их ждала каменная баба. Она сторожила степь. Обдуваемая ветрами баба была строга и молчалива. Увидя её впервые, Мстислав подумал, что эта каменная баба встречала и дружину его деда, воинственного Святослава.
Черниговский князь вспоминал деда часто. Он не видел его никогда, но в детстве ему много рассказывал с нём воевода Малк, сподвижник Святослава. Идя на врага, Святослав упреждал: «Иду на вы». Презирал трусость и не боялся смерти в бою, говорил; «Мёртвые сраму не имут».
Хазары разоряли Русь, их каганат был могучим царством, и ему платили дань многие народы. Но князь Святослав победил хазар, а потом заставил ясов и касогов признать Киевскую Русь. Овладев Тмутараканью, он посадил в ней своего посадника.
То, что великий князь Владимир послал сына княжить в Тмутаракань, Мстислав посчитал добрым знаком. Значит, киевский князь увидел в Мстиславе достойного преемника Святослава. И Мстислав в своих поступках старался повторить деда. Ходил на хазар и покончил с их царством, отбрасывал печенегов от Киева и гнал за рубежи Руси, находил печенегов в Дикой степи, заставив на время забыть дорогу на Русь. А разве не одобрил бы Святослав победу Мстислава над польским королём за червенские города?
Обо всём этом думал черниговский князь, проезжая Дикой степью.
Ночами, когда гридни спали и бодрствовали караулы, князь лежал у погашенного костра, слушал степь. Она жила своими законами, с постоянными шорохами, причудливыми звуками. Жизнь не замирала в степи а ночью, здесь совершались всякие таинства. Вот с писком прошуршала мышь, пробежал какой-то зверёк, прокричал глазастый в темноте филин, призывно взревел зубр, завыл волк, разорвав ночную тьму, промчался табун диких лошадей.
Перед последним переходом Добронрава всю ночь просидела у костра, думая о своём. Мстислав не мешал ей. Набросив на плечи Добронравы плащ, князь следил, чтобы не прогорели дрова. Подложив в костёр полено, Мстислав проводил глазами взлетевший в небо рой искр.
– Я встречи жду с Тмутараканью и боюсь, знаю, в последний раз приезжаю, – нарушила молчание Добронрава.
– Не говори пустое, выбрось из головы. Кто помешает нам бывать здесь? – возмутился Мстислав.
Он не увидел, догадался, на губах княгини печальная улыбка:
– Сердце, князь, ведун, оно предчувствует. Ведь знала, что ты мой суженый. Чует оно, как ныне твоя душа надвое рвётся. Но я тя не сужу, неповинен ты в том, сердце твоё мятётся. А теперь моё сердце подсказывает: «Не доведётся те, Добронрава, побывать снова в родном краю».
– Не плети, княгинюшка, – прервал её Мстислав. – Забыла, как Путята говаривал: «Живой о живом думает». О том те знать надобно.
– Какой уродилась.
– Нет, я иной Добронраву знаю.
– Всё проходит, князь. Помнишь притчу Соломона?
– Смотри, заря разгорается, новому дню начало. И ты для меня, как зоренька, доброе возвещаешь. Не оттого и зовут тя Добронравушка?
Пробуждались гридни, умывались, ели сало с лепёшками, холодную кашу. Князю и княгине подали варёное мясо дрофы. Гридин подвёл коней, помог княгине сесть в седло. Отъехали от стана, когда солнце выкатилось и степь запела многими голосами.
– Лепно-то как! – восхитилась Добронрава, – Ты гляди, княже, экая красота!
Не сморённая жаром степь была и впрямь чудной.
– Воистину, но я больше лес люблю, оттого что в лесах детство провёл.
Добронрава не возразила, она только спросила:
– Помнишь, какие мы грибы после дождей в степи собирали? Ты их жареные любил. А ещё, когда ты приходил ко мне, я варила те осетрину. Как давно то было…
Всё помню, княгинюшка. В Тмутаракани не стряпухи, ты меня кормить будешь.
– Знаешь, о чём я подумала? Как-то из Тмутаракани мы поехали на развалины древнего укрепления, и там рос бессмертник. Вот и человек, как тот бессмертник: один умирает, другой рождается, а души уходящих в тела вновь на свет появившихся вселяются.
– Может, и так, – согласился Мстислав, – но отчего моя душа, обретя тело другого, запамятовала, что было со мной прежде?
Добронрава улыбнулась:
– Несмышлёный ты, княже. Вновь народившийся вбирает душу уже очищенную. Разве не ловил ты себя на мысли, что будто прорезывается в тебе какое-то далёкое-далёкое чувство и тут же исчезает. А иногда, где-то на новом месте, те кажется, что ты уже это видел либо жил здесь?
Что Мстиславу ответить? С ним подобное случалось. Когда по Житомирщине проезжали и остановились у обрывистого, каменистого берега, поросшего соснами и берёзами, у него появилось чувство, будто когда-то видел это.
Добронрава вдруг остановила коня, вдохнула:
– Мстислав, море чую, слышь, пахнет!
Князь приподнялся в стременах, указал вперёд:
– Там каменная баба!
Добронрава пустила коня в галоп. Мстислав не стал догонять её, пусть она первой увидит хозяйку степи. Каменная баба тоже обрадуется этой встрече, ведь не всегда она так сурова. А может, она угрюма оттого, что трудной была жизнь у того камнетёса, какой высек её? Но нет, он был счастлив и с гордостью и удовлетворением взирал на своё творение, радовался, что на многие века оставляет о себе память.
А вон и сама каменная баба, каменная хозяйка степи! И каково же было удивление Мстислава, когда он увидел рядом с Добронравой Яна с гриднями. Они, спешившись, ожидали его. Князь осадил коня, соскочил на землю, обнял воеводу и, отстранив, посмотрел на него. Всё такой же кряжистый, с виду прежний, но вместе с тем было в нем что-то иное. Догадался, поседел Ян. Усмошвец понял мысли князя:
– Постарел я, постарел. Не тот, каким на воеводстве оставил.
– Тот, Ян, тот, мой ратный учитель. А постарел, так я я не молодею, вишь седину? Ты лучше скажи, как о моём приезде проведал?
Усмошвец рассмеялся:
– Плохой был бы я воевода, коли б не знал этого. Мои дозоры тя, князь, от Белой Вежи ведут.
– Что же они не открылись, чать, князь я им?
– К чему? Вот ты не ждал встречи и радость полной мерой вкушаешь.
– Отчего же мои ертаулы их не заметили?
– Не огорчайся, князь. Значит, мои уроки моим гридням впрок. А ежели бы мои дозоры обнаружились, значит, плохой был бы я воевода.
Они сели на коней, тронулись к видневшейся на круче Тмутаракани. Белели её каменные стены, высоко возвышалась церковь, творение Петруни. Черепичные и камышовые крыши, а от города, вправо и влево по низине, вдоль берега моря разбежались белые мазанки.
Мстислав повернулся к Добронраве. Она ехала между ним и воеводой и что-то шептала. Усмошвец спросил:
– О чём ты, княгиня?
– Море, там море Сурожское, Ян, моё море!
Промолчали Мстислав и воевода. С крепости их увидели, зазвонили колокола торжественно и радостно. Тмутараканцы вышли встречать Мстислава.
Добронраве не верилось: она в Тмутаракани. Ещё солнце не поднималось, а она уже выходила за городские ворота, спускалась к выселкам и шла вдоль моря, либо садилась на выброшенную на берег корягу и смотрела, как накатываются на песок волна за волной, пенятся и откатываются с шорохом. Она вглядывалась вдаль и иногда видела, как, распустив паруса, спешила ладья.
Дни стояли солнечные и жаркие, выпадали редкие дожди, напоят землю, и снова пригревает солнце. Добронрава шла за выселки, где росли кусты серебристой дикой маслины, купалась подолгу. Утренняя вода была тёплой. Потом, лежа на песке, она возвращалась в детство. Вот-вот её позовёт Бажен, и ей даже думать не хотелось, что она давно не та девочка, а княгиня черниговская и тмутараканская.
Проходя мимо своего домика, Добронрава задерживала шаг. Здесь жили чужие люди, и она не хотела нарушать их покой, да и боялась новых воспоминаний.
По берегу лежали опрокинутые днищами лодки, чёрные от смолы, грели бока пропахшие рыбой челны. В каждом из них она узнавала свой, но посмеивалась над собой: их чёлн давно уже сгнил.
Утрами возвращения рыбаков ждали женщины и дети. Они кланялись Добронраве. Когда к берегу подплывали лодки и челны, из них выгружали в плетёные корзины рыбу, выволакивали осётров и белуг. Они били землю шипованными телами, хлестали упругим хвостом.
Добронрава помнила, как впервые Бажен привёз с лова белугу. Он отбил икру от плевы и, слегка посолив её, сказал:
– Такой икрой кормил меня наш отец.
Она не забыла рыбацкое правило: если осётра или белугу вовремя не снять с крючков и её укачает на волнах, такую, замершую, рыбу есть нельзя, она делается ядовитой.
Дни в Тмутаракани летели быстро, княгиня с ужасом считала их. Не успела оглянуться, пора в обратную дорогу. Жалела, с Саввой так и не встретилась. Говорили, уплыл с прошлого лета в Царьград, где будто бы есть у него возлюбленная. Добронрава за него и рада, может, там его ждёт счастье.
И снова, в который раз, она думала о предстоящем отъезде. Мстислав уже готов к нему, но пока молчит…
Княжьи хоромы, в каких теперь жил Усмошвец, рядом с церковью. Её строил Петруня. Добронрава помнила, как работный люд рыл котлованы под основание» укладывали первые камни, в больших чанах размешивали раствор-цемянку. Камень возили по льду, из Корчева.
В ясную погоду княгиня подолгу стояла на высоком берегу, всматривалась в едва видимые домики на той стороне рукава, что соединял море Сурожское с Русским. То был Корчев. Город в Таврии, княжества Тмутараканского. В Корчеве жили не только рыбаки, но и отменные литейщики и бронники. Отсюда и зовут город Корчев.
Однажды Добронраву встретил Ян Усмошвец:
– Пойдём, княгиня, хочу показать те коня необычного.
В денниках стояли лошади дружины. Воевода подвёл Добронраву к коню белой масти. Он бил землю копытом и косил взглядом. У него была широкая грудь и тонкие ноги, а шею гнул лебедем.
Мой подарок те, княгиня. Как будешь в седло садиться, так и вспоминай Яна Усмошвеца.
Спешил Хазрет в родной аул, но коня не гнал. Не подобало касогу выказывать своё нетерпение, горы всё видят, всё слышат. Касог не жеребёнок-стригунок, какой резвится в табуне, касог воин, а воин должен быть кровью горячий, но умом холодный.
С того дня, как покинул Хазрет аул, десять лет минуло. Отец и мать, поди, давно перестали ждать его, а сестра замужем. С глухой болью ворохнулась обида на Редедю за отнятую невесту… Нет давно уже князя, как и нет той невесты, а в Чернигове ждут его боярыня Марья и Василиска, да и сам он боярин и воевода. Однако в его душе постоянно живут отец и мать, аул и горы… Эти горы, что нависли над пропастью, над дорогой, пролегающей по-над обрывом, где далеко внизу не смолкая ревёт река.
Горы поросли лесом: бук и дуб, чинары и каштаны… На полянах касоги сажают сады: яблони, груши, орехи и черешни, да и мало ли ещё какие деревья вырастили мудрые касожские старики, выходили своими заботливыми руками. Старики учили молодых жить и защищать землю своих отцов и дедов…
Впереди, за поворотом, – родник. Он выбегает из-под корней развесистого бука. Хазрет спешился. Родник, как и прежде, обложен камнем, течёт но желобку, замшелому от времени.
Напившись холодной и чистой воды, Хазрет достал из перемётной сумы льняной рушник, умылся, снял дорожную усталь. В аул он должен въехать чистым и бодрым, как и подобает сыну почтенного Юсуфа…
Тяжёлым было пробуждение Хазрета. Ночь просидел у порога сакли и только перед утром улёгся на отцовскую бурку, у давно не горевшего очага. Закрыл глаза и будто уснул. Но спал ли? Застонал, вскочил. Мать и отец перед глазами. Хазрет знает, их нет в живых, но они ведут с сыном разговор. Отец спрашивает строго:
– Ты покинул аул, оставил родную саклю. Ты забыл, сын должен хоронить родителей. Чем оправдаешься?
Хазрет собирался сказать отцу, что нет ему оправдания, но тут услышал голос матери:
– Как жил ты, сынок, не опозорил ли чести касога?
И Хазрет рассказал родителям, что помнил о них веет да и чести не уронил, тому подтверждение он не просто воин, гридин, а воевода у храброго черниговского князя Мстислава, одолевшего Редедю. А в Чернигове ждут Хазрета жена Марья и дочь Василиска…
Пригнувшись под низкой притолокой, Хазрет вышел из сакли, присел у двери, прошептал:
– Нана, тят!..[147]147
Мать, отец.
[Закрыть]
Собирался продолжить разговор с ними, но родные уже удалились. Но прежде чем исчезнуть, отец положил руку на плечо сына, заглянул ему в глаза…
Ещё спал аул и луна зависла над горами, когда Хазрет выехал на дорогу, какая повела его в Тмутаракань.
В самом конце первой седмицы июня-розанцвета, закончив дела на торгу, Оксана успела отстоять обедню. День воскресный, но людей в церкви мало. Службу правил священник отец Кирилл.
Молилась Оксана, просила у Господа отпустить ей грехи, порушила она его заповедь: не прелюбодействуй!
Поднимет Оксана глаза, а Господь вот он, на иконе. Взгляд строгий. Молится она, опускается на колени. Будет ли ей прощение в монастыре?
Силён искуситель. Бьёт Оксана поклоны, а Мстислав перед ней, как наяву, каким тогда, на тропинке увидела… Уехал князь и не знает, что когда появится в обже в следующий раз, она уже будет принадлежать не ему, князю черниговскому, а Господу.
В монастырском труде, в повседневных молитвах её искупление… И ещё Оксана просит у Всевышнего, чтобы князь не слишком горевал, узнав о её уходе из мирской жизни…
Закончив службу, отец Кирилл собрался уйти в алтарь, разоблачиться, как обратил внимание на молодую, статную женщину. Опустела церковь, а женщина всё стояла перед Спасителем и что-то шептала.
Отец Кирилл бесшумно подошёл к ней, склонился. Она подняла глаза, и священник увидел в них невысказанную печаль. Он взял её за руку, подвёл к алтарю, спросил мягко:
– Что гнетёт тя, дочь моя? Вижу печаль в твоих очах.
– Отче, виновна я и будет ли мне прощение в келье монастырской?
– В чем грех твой, чем терзаешься?
– В прелюбодеянии, – ответила она, и священник вздрогнул, догадался.
Оксана смолкла, будто раздумывала, каяться ли, рассказывать этому священнику, как любила Мстислава, ждала его редких наездов?
Отец Кирилл не торопил, и Оксана заговорила, а когда закончила исповедь, священник промолвил:
– Великий грех искупается исповедью, дочь моя. Силён искуситель, но разум твой одолел его. Яз отпускаю те грехи твои, в пострижении и в молитвах ты укрепишь дух твой…
Вечерами, когда заканчивался день и Мстислав оставался один на один со своими мыслями, он нередко вспоминал Оксану. Ему хотелось увидеть её, сказать, что и Добронрава и она ему дороги. Как заметила Добронрава, его сердце рвётся надвое… Умом она понимает князя и никогда ни в чём не упрекает. Спроси у Мстислава, за что он любит Добронраву, и князь многое мог бы сказать, но Оксану? Чем она ему дорога, разве что молодостью. С Оксаной к нему будто годы давние вернулись…
Здесь у Добронравы своя жизнь. С утра и до ночи она не появляется в хоромах, и Мстислав редко видел жену. Не от того ли одиночества его тянуло к Оксане? Для себя он решил, в Чернигове он сразу же поедет в обжу.
Усмошвецем Мстислав доволен, хороший воевода в Тмутаракани, надёжно город крепит, стены обновил, причалы и гостевые дворы из камня. А дружина хоть и невелика, но обучена, да и чего стоит сотня удалых касогов.
Вспомнил Хазрета: в горы рвался, в аул, да опоздал. Теперь совсем замкнулся. Мстислав велел ему готовить дружину в обратный путь. Пора, осень на подходе, пока до Чернигова доберутся, и морозы прихватят.
Тяжело будет расставаться Добронраве с родными местами, оттого и проводит все дни у моря, прощается. Здесь, в Тмутаракани, Мстислав видел Добронраву счастливой. А когда Ян подарил ей коня, она неделю не покидала седла. Как-то Мстислав поехал с ней, лошадь оказалась не только красивой, но и в беге превосходила княжьего коня…
Хитёр Усмошвец, даже от него, князя, скрыл, какой подарок приготовил Добронраве, знал, чем её порадовать.
Ворочался Мстислав на широкой лавке, сон не берет. Встал, накинул на плечи плащ, вышел во двор. Ночи летние короткие, скоро и небо засереет, пробудится город. Рыбаки, те давно уже в море. Крупные, редкие звёзды зависли над морем и степью, светят над Тмутараканью. От башни к башне перекликаются караульные. В выселках запели петухи, на воеводском подворье, в поварне, разжигали печи, стряпухи начинали готовить утреннюю трапезу. В опочивальне Добронравы засветилось оконце, пробудилась княгиня.
Дул верховой ветер, опасный для больших кораблей. В такие ночи они жмутся к причалам или бросают якоря. В потёмках верховой ветер швыряет корабли на обрывистые берега, разносит их в щепки или сажает на отмель. Только по светлу торговые корабли выбирают якоря и выгребают в Русское море, чтобы здесь распушить паруса.
Но тмутараканским корабелам верховые ветры не страшны, им известна дорога в рукаве с детских лет, и они ловко проводят свои ладьи в непогоду в любое время дня и ночи.
Мстислав смотрел на звёзды и думал, что с высоты они светили его отважному деду Святославу, когда тот передыхал в Тмутаракани после долгого пути и удачных побед. О чём он мыслил в те часы? Может, о прекрасной рабыне Малуше, ждавшей его в Киеве, или замышлял новый поход на Дунай, чтобы сразиться с византийцами?
Кашляя, с крыльца спустился Усмошвец:
– Не спится, князь, поди, обратная дорога в голове?
– И о ней тоже. На той неделе тронемся.
– Когда ещё ждать?
– Кто ведает? Прежде печенеги степь перекрывали, нынче её половцы грозят заступить. А они, воевода, силой неистраченной заявятся.
– Придут ли?
– Явятся. Если нам не достанется отражать их орды, то тем, кто после нас жить будут. Мне, воевода, давно чудится колёсный скрип их кибиток. Растекаясь по степи, половцы правым плечом прижмутся к Киевской и Черниговской Руси, а левым коснутся княжества Тмутараканского.
– Будет ли покой Русской земле?
– Врага у неё отовсюду, но не их боюсь, знаю библейское, не боги они, и помню, будет поглощена смерть победою. Не могу зрить, и сердце моё кровью исходит, когда враги пустошат мою землю и угоняют люд в неволю. Тут, воевода, одной ярости мало, надобно, чтобы враги тебя боялись, тогда и покой Русь обретёт. .Ч Помолчал, усмехнулся:
– Вишь, как стряпухи раздымились, скоро на трапезу покличут, а мы тут разговорились.
