Текст книги "Мстислав"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

5

Их ждали. Тревожно звонили колокола Десятинной церкви и других киевских церквей. Зажглись костры под чанами, поднимались на стены и башни гридни и кмети, оружный киевский люд.

Едва за последним подольцем закрылись створки ворот и загрюкали тяжёлые запоры, как печенеги дали о себе знать. Сначала над дальним лесом поднялась и заграяла стая воронья, закружила. Стоявший рядом с князем воевода Александр проворчал:

– Подлая птица, кровь и смерть чует.

Промолчал Ярослав, кому не знать, воронье – мрачные спутники сражений.

– Печенеги показались! – раздались выкрики.

Сначала из-за леса выехал небольшой отряд, остановился. От него отделился печенег, поскакал назад. Воевода Александр заметил:

– Думали, мы их с дружиной у города ждём.

Прошло совсем мало времени, и появились печенеги.

В клубах пыли десятки, сотни ордынцев направлялись к Киеву. А из-за леса вытягивались всё новые и новые тысячи воинов. Казалось, им не будет конца. Воевода Александр буркнул:

– Со всей степи собрались на поживу. Сейчас с Подола начнут!

Подъезжали печенеги к городу, растекались по предместью, Подолу, по низу Днепра. В войлочных колпаках, немыслимых одеждах, поверх которых напялены кожаные панцири, они орали и гикали, носились у городских стен, размахивая саблями.

– Дозволь, князь, мне с гриднями отогнать их, – попросил Пров.

– Не время, твоё впереди. – Ярослав шагнул к стрельнице, и тут же стрела, тенькнув, вонзилась в бревно.

– Поостерегись, княже!

К Золотым воротам подскакал печенег в распахнутом малахае, под которым виднелась броня. Задрав голову, долго разглядывал ворота. Накануне Ярослав велел на» чистить медные пластины речным песком, и они заблестели золотом.

Но вот печенегу надоело любопытствовать, и он заорал:

– Конязь Ярослав, пускай гостей! Мы пришли за золотом, не отдашь добром, возьмём силой! Ты покоришься великому хану Булану! Мы сожжём и разорим Кий-город, а урусских баб заберём в наши вежи. Твоих гридней мы продадим грекам! Ещё великий хан Булан требует твою дочь. Её юрта будет стоять рядом с юртой нашего хана!

Пров наложил стрелу, с силой натянул тетиву. Пропела та предсмертную песнь печенегу, вонзилась ему в горло. Радостно загудели гридни:

– Меток Пров!

– Чать, новгородец, белку стрелял!

– Успокоил поганого!

Поволочил конь печенега, а чуть погодя подступила орда к стенам, забросала стрелами. Прикрываясь щитами, подобрались печенеги к воротам, ударили тараном. Били упорно, но створки ворот лишь отвечали гулко.

К вечеру угомонились, принялись костры разводить, К ночи готовиться. Вдали поставили юрту хана, а в стороне юрты его мурз и беков.

Явились к Булану темники и тысячники. Хан заметил недовольно:

– Урусам было известно, что орда вышла из степи. Отчего опустели их деревни? Урусы разбежались по лесам и думают, обманули нас. Но мы выгоним их, когда станем возвращаться обратно. Хе! Завтра храбрые печенеги начнут рубить жерди и вязать лестницы, а когда взберутся на стены, то погонят урусов, как табунщики косяк коней.

– Великий хан, – прервал Булана темник Демерчей, – скоро придут морозы, и мы не можем стоять под Кий-городом в ожидании холодов.

– Ты хочешь сказать, Демерчей, что мы не пришли сюда дожидаться морозов? Ты прав, и потому ты со своим туменом первым поднимешься на стены, и за то тебе и твоим воинам достанется лучшее, что есть в Кие-городе.

На вторую ночь занялся Подол. Горели дома, рушились с треском брёвна. От жара и огня тлели ближние к Подолу стены. Киевляне сверху поливали их водой, чтоб не воспламенились, и оттого горячий пар клубился над стеной. Люд мрачно пошучивал:

– Ровно в бане.

– Отгоним поганых, новый Подол поставим.

– Где жить станем в холода? – плакали бабы.

– Аль землянки не отроем? Перебьёмся до тепла.

– Эвон, гляди, что печенеги вытворяют.

А они, натащив жердей, вязали лестницы.

– Ну, люд киевский, это погрозней опасность, от биться бы, а то ненароком угонят поганые в полон.

– Открывайте ворота добром, ино взберёмся, батогами сгоним!

Но ни на третий, ни на четвёртый день печенеги на приступ не пошли, они метали на город калёные стрелы, издали смотрели, как загорались дома и избы. Особенно быстро огонь охватывал избы, крытые соломой. К счастью, было безветренно, и люд гасил пожары.

Печенеги начали приступ неожиданно, на рассвете, когда сон морил. Они бесшумно, крадучись поставили лестницы и полезли на стены. Когда гридни опомнились, множество печенегов уже оказались наверху. Бой завязался при свете факелов. Печенегов били мечами и шестопёрами, кололи вилами. Набежал народ, лили на взбиравшихся кипяток и вар, раскачивали, сталкивали лестницы. Крик и рёв пробудили Киев. К стенам бежала подмога. Спешил князь с дружиной. Ярослав укорил Прова:

– Этак и проспали бы недруга, проснулись бы в оковах!

Отмолчался Пров, да и что говорить, верно сказывает князь, надо ночные караулы усилить и самому дозоры проверять…

Отбили приступ, сбросили в ров печенегов, похоронили убитых киевлян, отслужили молебен. Ярослав сказал боярам:

– Печенеги не уймутся, надо ждать нового приступа.

– Эка стыдоба, едва сонных не взяли, – покачал головой боярин Герасим.

– Наш позор, – согласился воевода Александр. – Забыли коварство поганых. Не смерть страшна, полон страшен.

Ярослав посмотрел на воеводу:

– Те ли не знать слова славного князя Святослава: «Мёртвые срама не имут!» Но то для тех, кто смерть в бою принял. Пусть случившееся нам в науку будет!

Ещё дружина черниговского князя седлала коней, а ладьи принимали кметей, когда разными дорогами на юг поскакали гонцы Мстислава. Не письменно, изустно, передавал Мстислав Васильку:

– Черниговцы к Киеву выступили! Помни, воевода, мой наказ!

День и ночь, не зная долгих привалов, скакали гонцы в Переяславль. Не простые слова велено сообщить, в них смысл большой.

Скачут гонцы дорогами и бездорожьем, лесными тропами и полями. Редкие деревни на пути в землях северян и суличей. Издавна притесняли их хазары. Хазар не стало, печенеги покоя не дают. Гонцы народ поднимали, говорили:

– Печенеги на Русь пришли, печенеги Киев осадили!

– Знаем! – отвечали им. – Что князь черниговский?

– Черниговцы в подмогу Киеву пошли, так что и вы, смерды, собирайтесь в ватаги и идите к киевскому перевозу, ожидайте князя Мстислава!

И пока гонцы до Переяславля добрались, на левом берегу Днепра, где в давние годы приставала ладья Кия-перевозчика[140]140
  …где в давние годы приставала ладья Кия-перевозчика… – Согласно одному из преданий о происхождении Киева, основатель города Кий был перевозчиком, т. к. в старину на месте, где был построен город, находился перевоз, который назывался Киевым (см.: Карамзин Н. М. История Государства Российского: В 12 т. Т. 1. М., 1989. С. 49).


[Закрыть], собралось до сотни ватажников с топорами и шестопёрами, пиками и вилами-двузубцами, говорили:

– Как завидим паруса черниговцев, так и пойдём на тот берег, печенега бить!

Видно смердам, что на месте прежнего людного Подола остались срубы голые да уголья, сжимали они кулаки, грозили:

– Погодите, за всё сочтёмся!..

В четверо суток добрались гонцы до Переяславля, передали слова Мстислава, вздохнул Василько:

– Наш черед наступил!

В устье Десна сделалась шире и полноводней. Одна за другой ладьи черниговцев входили в Днепр, приставали к правому берегу, высаживали кметей и на вёслах уходили к левобережью за дружиной князя.

Гридни грузились споро, коней пустили вплавь. Первой ладьёй переправился Мстислав с княгиней, выслали дозоры, не доведи Бог, на перевозе нагрянут печенеги. Князь кметей к бою изготовил, те щитами огородились, пики выставили, готовые принять конницу врага. И только когда последняя ладья с гриднями пристала к берегу, Мстислав признался Добронраве:

– Боле всего опасался, как бы поганые не напали на переправе, врасплох хоть и не застали бы, но и не сладко бы нам пришлось. Теперь станем к Киеву двигаться.

– Далеко ли до Киева? – спросила Добронрава.

– Вёрст десять, не боле. А позади нас, тоже вёрстах в десяти, Вышгород, любимый город моего отца, князя Владимира.

– Но почему нигде нет печенежских дозоров?

Мстислав рассмеялся:

– Печенеги в силе уверены, нас за воинов не признают. Вишь, какой они ордищей на Русь навалились. А мы за то, что они нас ни во что не ставят, накажем их достойно! Они своим печенежским умом считали, что мы за стенами черниговскими отсидимся, к усобице нашей привыкли. Но нет, не будем ждать, когда они Киев возьмут и люд русский в полон погонят. Разве будет Русь Русью, если по её земле будет свободно ходить печенег с арканом?

Правым, крутым берегом Днепра пошли черниговцы. Сначала кмети, сотня за сотней, готовые в любую минуту принять первый удар врага, за ними дружина. Двигались молча, ждали, вот-вот вынесутся, гикая и визжа, конные печенеги, засыплют стрелами, а потом лавой возьмут в сабли. Тут успеть бы развернуться, принять бой…

Знали черниговцы, нелёгкой будет победа, не мало их здесь поляжет, но над тем не задумывались. Такова судьба воина, кому победу праздновать, кому на поле брани лечь, в какой избе радоваться будут, в какой погибших оплакивать…

Встретив сопротивление киевлян, Булан позвал темника Угенча:

– Завтра ты поведёшь свой тумен вверх по реке и овладеешь Вышгородом. Конязь Ярослав бросил этот город. Там мало воинов, но много бояр. У них полно золота и серебра. Ты возьмёшь всё и сожжёшь город, пусть конязь Ярослав увидит, как поступаем мы с непокорными.

Едва небо тронул рассвет, как с киевских стен увидели: большим отрядом, тысячи в три, печенеги покинули стан под Киевом.

– На Вышгород двинулись, – переговаривались гридни. – На Киеве ожглись.

– Трудно будет боярину Томилу, воеводе вышгородскому, силёнок у него маловато, надобно воеводе Александру Михалычу сказать!

Ушли печенеги, а у киевских стен их не поуменьшилось, ровно муравьи в муравейнике копошатся… Однако ближе полёта стрелы к городу не подъезжают, остерегаются.

Задымили костры по всему печенежскому становищу, потянуло варевом. Гридни плевались:

– Конину жрут.

– Еда любимая у печенежина.

– По мне бы, баранины бок.

Гридни рассмеялись.

Той ночью под покровом темноты к берегу скользнул дубок и, ткнувшись в песок, замер. Из дубка выбрался человек в одной рубахе и портах, вправленных в лёгкие сапоги, несмотря на первый морозец, и ползком, ящерицей, пополз к темневшей вдали стене. Руки то и дело наталкивались на убитых. Заслышав шаги или разговоры караульных, человек замирал, потом снова продолжал ползти. У глубокого рва едва не наскочил на печенежский конный разъезд. Они проехали с факелами совсем рядом.

Через ров человек лез по трупам, и чем ближе к стене, тем больше убитых. Много же полегло печенегов, подумал человек. А вот и стена, теперь человеку предстояло самое главное: подняться на неё. Он долго ползал взад и вперёд, пока не нащупал лестницу. Обрадовался, но тут же подумал, что на стене его непременно примут за печенега и он навсегда останется лежать во рву. Но это не остановило человека. Он попытался поставить лестницу, но она не поддавалась. Тогда человек пробрался вдоль неё, сталкивая лежавших на ней печенегов. Наконец прислонил лестницу к стене, полез. Теперь он опасался и печенегов, и русскую сторожу.

Лестница закончилась, и человек, ухватившись за край стены, подтянулся, заглянул за стрельницу. Увидев караульного, окликнул:

– Я гридин князя Мстислава Черниговского!

Караульный позвал товарищей и, пока те подбежали, помог гридню перебраться на стену…

Ярослав спал чутко и, когда в покои вбежал Пров, был уже на ногах. Отрок зажёг свечи, накинул на князя плащ.

– Князь Ярослав, черниговцы в подмогу пришли!

Темник Угенч вёл тумен, не чуя опасности. И откуда её ожидать, если урусы закрылись за стенами своих городов, а конязь Ярослав в капкане, как лис в своей норе.

За спиной темника топчут прихваченную морозцем землю копыта коней. У Угенча нет тьмы воинов, большая часть его тумена лежит под стенами Кия-города. В том вина Булана. Угенч не любит нового хана, он предупреждал Булана не ходить на Русь осенью, надо было дождаться весны, и тогда не потребовалось бы посылать печенегов взбираться на стены. Печенег привык сражаться конно, а не ползать ужом.

Темника догнал тысячник первого отряда:

– Угенч, я вышлю наперёд десятника, он проверит дорогу.

– Ха, тысячник Затар боится собственной тени? Кто может заступить нам путь?

Тысячник, ворча, отъехал, но, сравнявшись со своим отрядом, подозвал десятника:

– Белибек, ты видишь тот поворот вдали? Мне он не нравится. У тебя соколиный глаз, проверь.

Десятник, подняв коня в галоп, поскакал, а темник недовольно хмыкнул:

– Затар подобен трусливому шакалу.

Темник приподнялся в седле, огрел коня нагайкой и взял в рысь. Следом в рысь перешёл весь тумен. Впереди поворот дороги. Едва Угенч выехал за него, как темника сковала оторопь – перед ним, развернувшись к сражению, стояли урусы. Много урусов. По крыльям выставили щиты и копья лучники, а в челе конные.

Выхватив саблю, Угенч гикнул, и первая тысяча печенегов ринулась за ним. В неё полетел рой стрел. Убитые падали под копыта скачущих. Сжимаемый с боков тумен пытался прорваться, но впереди его встретила дружина Мстислава. Привыкшие биться развёрнутой лавой, печенеги смешались. Им бы назад, но было поздно, их рубили и кололи, а позади, услышав шум боя, напирала вторая тысяча. И только когда задудели печенежские трубы, темник понял: не было никакого сражения, урусы избивали их, как баранов в загоне. Прорвавшись с остатком тумена, Угенч помчался к Киеву.

Булан во гневе опрокинул казан с мясом, швырнул в темника Угенча золотым блюдом. Он не кричал, он визжал, брызгал слюной:

– Ты не забыл, Угенч, как прежде, чем стать темником, ты гонял табун? Ты снова будешь табунщиком! Ублюдок матери-собаки не может быть воином. Ты забыл, что находишься в земле урусов, и вёл тумен, не выслав дозор, и потому потерял своих воинов! Ты привёл на своём хвосте конязя Мстислава. – Булан круто повернулся ко второму темнику: – Демерчей, ты со своим туменом задержишь конязя Мстислава, пока печенеги не повернут своих коней в степь.

Темник Демерчей с презрением посмотрел на хана, вышел из юрты. Демерчей понимал, Булан собирается бежать, а его, темника, оставляет в заслоне. Сейчас Демерчей ненавидел хана, который оказался не меньшим трусом, чем Угенч, потерявший свой тумен. Хан Булан обрёк тумен Демерчея на гибель ради своего спасения. Но Демерчей – воин, и он выполнит волю хана: Для Демерчея нет выше чести воина, даже если ему не доведётся вернуться к себе в вежу.

6

Васильку ночь веком показалась. Долгая, утомительная в выжидании. С вечера переправились кмети и гридни на правый берег Днепра, кмети расположились в лесу, где дорога сворачивала на Белгород, с ними и смерды, какие явились в Переяславль ватагой. Мужики, один к одному, в кафтанах некрашеного сукна, в штанах пестрядных, лен с пенькой, в лаптях, а головы шлыками покрыты. Все – ровно братья. Попросились:

– Перевези, воевода, на ту сторону, хотим печенегов бить. На киевском перевозе поганые стоят, так мы к тебе подались.

– Добро, мужики, будет вам работа, – ответил им Василько и поставил смердов вместе с кметями. Сам же с пешими гриднями закрыл дорогу на Канев в том месте, где Днепр выгнул излучину.

Укрылись переяславцы в лесу, ждут орду. Василько сотникам наказал:

– Печенегов стрелами бейте, а как они в лес полезут, крушите шестопёрами, колите пиками. А как вас печенеги минуют, то тут мы их встретим. Да не робейте, спешенный печенег не воин…

Гридни вполголоса переговаривались, шутили, но воевода знает, каждый напряжён. Чуют, смертный бой предстоит. Мало кметей и гридней, а врагов тьма.

Василько чувствует лёгкий озноб. Ночь хоть и тёплая выдалась, но накануне мороз прихватывал, тело от брони стыло. На воеводе кафтан, мехом подбитый под стальным шлемом шапочка суконная. Вслушивается Василько; не слышно шума, значит, пока не ввязались кмети.

Гасли звёзды, небо поблекло, и восток заалел. Трону ла лес первая звонкоголосая птаха, ей откликнулись. И запели, защебетали, радуясь дню, совсем не опасаясь людей, пришедших в их лес.

Нехотя выползло солнце, легло первыми лучами на верхушки деревьев, заскользило по Днепру.

– Теперь ждать недолго, – сам себе проговорил Василько.

– Ты о чём, воевода? – спросил сотник.

– Булан к переправе станет торопиться.

– То так, – сотник огладил бороду. – Я о кметях думаю, трудно им будет, сомнут их печенеги.

Василько помолчал, потом сказал:

– Я не велел им из леса выходить, а в чащобу печенеги лезть поостерегутся.

Сотник тронул Василька:

– Чуешь, воевода?

Василько и сам услышал: вдали раздались крики и конское ржание.

– Началось! – сказал он. – Вали деревья, сотник, наш черед настал!

Тысячник Затар, назначенный ханом темником вместо Угенча, в передовой отряд послал Белибека. Не десятника Белибека, теперь уже сотника. Раненный в бою с черниговцами, Белибек в седле, однако, держался бодро.

За сотней Белибека следовал тумен Затара, а за ним сам хан с мурзами и беками. А у Киева сдерживал урусов темник Демерчей.

Зорок Белибек, не случайно говорит Затар, что у сотника соколиный глаз. Он рысит впереди своего отряда и гордо посматривает по сторонам. Когда он покидал вежу, его жены видели Белибека десятником, а возвращается сотником. Одно плохо, он не везёт себе новой жены. Но это не последний набег, какой совершает Белибек.

– Ой-ля! – напевает Белибек и поводит раненым плечом, морщится. – Проклятый урус, чуть правей – ив самое горло угодил бы…

Подрёмывает Затар в седле. Он знает, если в охранении Белибек, можно чувствовать себя спокойно. Темнику хочется спать. Ночью Булан снова выговаривал темникам и тысячникам, винил их. Но разве темники привели орду на Русь накануне зимы? Демерчей прав, надо было поднимать орду весной, а теперь им надо спешить в степь, где оставили свои вежи.

Затар сочувствует Демерчею, ему досталось самое трудное – сдержать конязя Мстислава.

– Идёт урусская зима, – говорил Демерчей. – Она заморозит печенега и его коня…

Зорок взгляд Белибека, а слух его сравнится со слухом собаки, какая сторожит табун. Сотника насторожила трескотня сороки на лесной опушке. Она прыгала с дерева на дерево. Сотник слышал, что эта крикливая птица ведёт себя беспокойно, если поблизости люди. Белибек подозвал печенега:

– Вернись к темнику. Я чую, там урусы.

И тут же поманил десятника:

– Карай, проверь!

Не успели печенеги к лесу подъехать, как в них полетел рой стрел. Конь под сотником вздыбился, закружил, Белибек видел, гибнут воины. Подоспела тысяча из тумена Затара. Спешились и, обнажив сабли, побежали к лесу. Им навстречу высыпали смерды, бьются шестопёрами и топорами, колют вилами и копьями. Тут сотник кметей не выдержал. И хоть не велел Василько лес покидать, крикнул:

– Поможем мужикам, кмети!

Отчаянно бьются урусы, дрогнули печенеги. Но тут новая тысяча подоспела, Белибек саг»! слышал, как сотник кметей звал урусов отходить в лес, но его не слушали, и ложились под их мужицким оружием печенеги, а под печенежскими саблями кмети и смерды… Когда всё было окончено и подъехал Булан, он укорил Затара:

– Этих урусов надо было взять живыми. Мы повели бы их на арканах в Таврию.

Потом перевёл взгляд на мурз и беков:

– Почему урусы выбрали такую смерть?

Но мурзы и беки промолчали. Хан и сам должен знать: от урусов всего можно ожидать.

От леса и до обрывистого берега Днепра за завалами укрылись гридни. Упёрся тумен Затара. Спешились печенеги и, прикрываясь кожаными щитами, начали приближаться к завалам. Гридни встретили их стрелами. Не слезая с седла, темник подбадривал печенегов. Затар спешил, ему надо освободить дорогу, пока не подъехал хан.

Вот печенеги у завала, принялись растаскивать деревья, а другие рубятся с гриднями. Звон стали и крики. Попятились печенеги, но новые толпы навалились на гридней.

Видит Василько, неравные силы. Хоть и много положили печенегов, но и гридней полегло немало.

– В лес, в лес оттягивайтесь! – крикнул Василько.

Отбивая наскоки печенегов, гридни отошли в лес.

7

Ушла орда от Киева. В разорении Подол и пристань со складами гостевыми, сожгли Берестово с теремом княжьим и Предславино.

Прикрывая бегство, отходил Демерчей, огрызаясь как раненый зверь. Мрачен и зол темник. Булан не воин. Он привёл орду, обещая богатую добычу, но где она? Печенежские саквы так же пусты, как и в тот день, когда они вышли из степи.

Орда потеряла много воинов. Они лежат под стенами Кия-города и вдоль дороги. Печенеги отходят так поспешно, что не успевают сжечь погибших товарищей. Что скажет Булан дома, в степи?

Вёрст за двадцать от Киева Демерчей оторвался от дружины Мстислава. Но у переправы он не стал задерживаться и повёл тумен к Каневу…

Мстислав его не преследовал. Со дня на день станет Десна, и ладьи вмёрзнут в лёд. Надо было торопиться в Чернигов.

Похоронила Русь убитых, оплакала. Но слезами Русь не поднимешь. Застучали топоры, завизжали пилы. Трещали, падали деревья, тесались брёвна, чтоб по весне начать ставить избы и церкви, мастерские и дворы гостевые.

Велел Ярослав боярам, какие на Подоле намерены селиться, не только бревенчатые хоромы рубить, но и каменные возводить, дабы огня не боялись. Да о двух ярусах. Не от тесноты подворий, места достаточно, а для красоты, купцам заезжим на удивление, эвон каков Киев, мать городов русских!

Зимой по едва примятой дороге прикатил в Переяславль малый санный поезд. Одни за другими четверо саней остановились у крыльца воеводы переяславского. Из передних выбралась боярыня Марья в шубе тёплой и валенках чёсаных, на голове шапка соболиная, глубокая.

За боярыней холопка последовала с Василиской, закутанной в тулуп.

Выскочил Василько, обнимает жену, а холопка ему не то дитя, не то куль протягивает. Марья смеётся:

– Не навестить, жить к тебе приехали. Не бедовать же тебе одному на воеводстве. И князь одобрил, говорил, где муж, там и жене место.

Ещё одна зима минула.

Так и жизнь человека от весны до зимы тянется, да всё в делах и заботах. Год минет, и ладно, пережили. А что новый сулит, одному Богу ведомо.

Но русский человек терпелив, на судьбу не ропщет, всё на авось рассчитывает. Гляди, и посветлеет жизнь…

Зимой по городам и деревням гуляли свадьбы, молодым наказывали:

– Мужиков рожайте, земля наша ими обедняла…

Помощь Мстислава не умалила Ярослава, не унизила гордость киевского князя. Не попрекнул Мстислав: он-де Киев спас! Одной заботой братья одолеваемы – Русь от печенегов беречь…

А ещё истории известно, от того печенежского нашествия убрались печенеги в степь, получив от Мстислава суровый урок. И пока жив князь черниговский, печенеги будут остерегаться ходить на Русь.

В детинце, напротив княжьих хором, черниговские плотники срубили голубятню, просторную, с двухскатной тесовой крышей. Голубятня на столбах, с резьбой и дверкой, а над ней лаз для птицы и оконце, чтоб свет проникал. Рядом шест с перекладинами взгромоздили.

За три года голубей развелось бессчётно. Обсядут перекладины и крыши княжьих и боярских хором, башни детинца, топчутся по двору, воркуют, стаями летают над Черниговом.

Вернулся Мстислав с обжи в добром настроении. Оксана в ласках говорила: «Приворожила я тя, князь, и сама не рада». А что присушила, так то верно, коли сам Мстислав каждой встречи с ней ждёт, будто впервой видит…

Отрок коня увёл, а князь у голубятни остановился. Парнишка, сын тиуна, гонял голубей, с усердием размахивал шестом, на конце которого болталась красная тряпица. Прибежал мальчуган, кивнул князю как равному, на голубятню по лесенке вскарабкался, в дверь нырнул ненадолго. Выбрался, на землю спрыгнул и, достав из-за пазухи двух голубей, подбросил их. Голуби, порхнув, взлетели, а мальчуган, засунув в рот пальцы, засвистал заливисто, по-разбойному.

У Мстислава в душе боль ворохнулась: таким и княжич был бы, если б не смерть. Отчего так жестоко ударила его жизнь? Сколько раз он думал об этом, но ответа не находил, и никто, даже духовник, не мог объяснить.

От горькой мысли его оторвал мальчуган. Сердце ребёнка чувствительно, видно, догадался, что князю тяжёлой, поймал голубя, показал:

– Во вертун, погляди!

Голубь и впрямь, взлетев, завертелся, падал камнем до земли и снова взмывал.

Мстислав потеребил мальчугану вихрастые патлы, спросил:

– Васек, хочешь грамоте обучиться?

Князь хорошо знал этого мальчугана, сына стряпухи, озорного, смешливого. Услышав вопрос князя, мальчик вдруг посерьёзнел.

– Не, – ответил он, – вона как у боярина Романа сына Саньку каждодневно секут за буквицы.

– Отчего же секут, – улыбнулся Мстислав. – А ты будешь верно называть. Для того и голова на плечах.

– А картинки там показывают?

– И картинки. Там тя, Васек, и читать и считать научат.

– Ну, коли сечь не будут, то и можно.

– Я попрошу отца Кирилла и мамке накажу, чтоб за учение не била. А ты парень смышлёный, всё одолеешь.

Киев встречал митрополита. Добирался грек, владыка Паисий, через Болгарию на Теребовль, оттуда в род. С митрополитом два афонских монаха, Серафим и Лука, оба книжники и оба, как и митрополит, русским владеют.

Уже от Галича удивлялся Паисий, как велика Русь. Вторую неделю катит его возок по Русской земле, и нет ей конца. О Киевской Руси митрополит наслышан но представить её себе не мог. Князья и народ отреклись от язычества, сделались верными христианами.

Паисию пятидесятый год. Он смуглолиц, носат, а некогда смолистые волосы и бороду совершенно посеребрило. Строг митрополит и малоразговорчив. Из-под нависших бровей на мир смотрят чёрные, мудрые глаза.

Сопровождавшие Паисия молодые монахи были настолько похожи друг на друга, что даже митрополит различал их с трудом…

Возок владыки тесно набит книгами. Их так много, что они стопками лежат и в возке монахов.

Огромное пространство поразило митрополита, ин перевалил горы, пробирался лесными дебрями где подчас возок застревал между деревьями, и тогда в ход шли топоры. Его радовали светлые поля и сочные луга. Где бы ни проезжал митрополит, его всюду встречал народ торжественно и радостно. Такого почтения к его сану он не видел даже в Византии. Паисий ждал встречи с русскими князьями. В Константинополе говорили, Ярослав умён и приветлив, Мстислав храбр и воинственен. Что же, жизнь покажет, какие князья на Руси. Он, митрополит, не на день едет на Русь, а до конца дней своих.

О Киеве Паисий судил по тем городкам, какие встречал в пути. Всё в них из дерева, и дома, и церкви и даже стены городские, а потому ему не терпелось увидеть Киев, какой гости торговые называли матерью городов русских…

Ожидал встречи с митрополитом и Киев. Два года назад просил Ярослав константинопольского патриарха открыть в Киеве митрополию. И вот наконец сбылось.

С прошлого лета рядом с Софийским собором доставили киевляне каменные митрополичьи палаты. Камень тесали, раствор-цемянку по швам расшивой протянули. К приезду митрополита засияли палаты цветными италийскими стекольницами, а к самому крыльцу тротуары дощатые положили, чтоб ходил владыка не по грязи в случае ненастья.

От Теребовля митрополита сопровождал Пров с гриднями. В бездорожье спешивались и чуть ли не на руках несли возок с владыкой.

На десятые сутки выехали из Белгорода, а к обеду открылся Паисию Киев. И был он настолько чуден в этот солнечный день, что митрополит ахнул. Высоко над городом вознеслись купола церквей и каменная София. Даже не законченная, она поражала воображение.

Среди редких белёсых облаков золочёные кресты, казалось, плыли по небу. На горе, в зелени садов, терема каменные князя и бояр. Дома двухъярусные, под тёсом Город на холмах весь глазам открывался. Стены крепостные, башни и стрельницы грозные.

Распахнулись городские ворота, и по мосту, переброшенному через ров, вышли встречать митрополита князь с княгиней и детьми. Их Паисий определил по ярким одеждам, за ними епископ с духовенством, бояре и народ.

Торжественно и радостно зазвонили колокола по всему Киеву, возвещая прибытие на Русь главы Русской Православной Церкви.