Текст книги "Мстислав"
Автор книги: Борис Тумасов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)
За три дня до выступления черниговцев прикатил воевода, боярин Роман с вестью недоброй. Дальние заставы видели половцев. Человек десять конных проехали вблизи одной из застав, но, увидев гридней, намётом ушли в степь.
Мстислав забарабанил по столешнице:
– Значит, половцы? Ожидал я их, да не так скоро.
– Думаю, княже, им не мы нужны, а печенеги. Степь. Вот когда они её обживут, тогда и набегов ждать.
– Так и я мыслю. Однако же ополченцев не возьму, оставлю их боярину Димитрию. С дружиной на ляхов пойду. На тебя, воевода, полагаюсь, вели дозорам и заставам со степи глаз не спускать. Коли что, в Чернигове и Киеве знать должны…
Черниговским бабам в радость, только намерились провожать мужиков, поголосить, ан князь от ополчения отказался.
– Сказывают, половцы объявились.
– Что половцы, мы и печенегов повидали, отобьёмся.
За полночь пришёл Мстислав на половину жены, прилёг.
– Вишь, Добронравушка, гадал, не скоро половцы в степи скажутся, а они не заставили ждать. Думаю, года через три-четыре они по всей степи кочевать будут, вот тогда жди зла земля Русская.
Мстислав помолчал, вздохнул:
– Беспокоит меня, достанет ли ума у князей удельных, какие после нас сядут, заодно стоять. Что, если в распрях ненависть затмит их разум?
Князь подумал о сыновьях Ярослава, ведь им столы наследовать, а Добронрава вслух произнесла:
– Сыновья Ярослава Богом не обижены.
– А что после них, ведь половцы надолго придут.
– Найдётся и на них на Руси управа.
– Но прежде они бед причинят не мало.
Добронрава обняла его, повела пальцем по виску:
– Поседел в заботах, князь Мстислав, может, за то и люб мне…
И сызнова дорога – деревни и обжи за жердевыми изгородями, поля с первыми зеленями и распашкой, Десна и луга, леса и перелески.
По трое в ряд разобралась дружина, большая и меньшая, с хоругвями и стягами червлёными, трубачами с трубами серебряными. Сотня за сотней едут полки большой, правой и левой руки, засадный. Каждый со своим воеводой – боярин Семён, боярин Иван, касог Хазрет. До трёх тысяч гридней ведёт князь Мстислав, и столько же пошлёт Ярослав, да ещё пешее новгородское ополчение.
Чернигов покидали неспешно. Покуда из города вытянулись, Василько успел с Марьей попрощаться, Василиску побаюкать. Тревожные думы в ночи остались, воспоминания о них гнал прочь, корил себя: эк распустился, воин, аль на Каневской дороге не он ли с гриднями стоял и что случилось? Ещё на свадьбе у Василиски, потом у её сына погуляет.
А Марья улыбалась:
– А ну как девка у Василиски родится?
– Она не ты, знает, чем отцу угодить…
К дружине подъехал, когда его засадный полк через ров перешёл, копыта коней отстучали по бревенчатому мосту. Многих гридней провожали черниговские красавицы, шли, держась за стремена, снизу вверх заглядывали на возлюбленных. Васильку такое неведомо, кабы Добронрава не женила, так бы и оставался один…
Увидел Мстислава, тот намётом обходил дружину. Вороной конь шёл легко. На князе алое корзно, шапка, опушённая мехом. Князь в седле сидел как влитый, повернул голову к дружине, на ходу осматривал гридней, и они подтягивались, а молодки стремена отпускали.
Василько знает, дружина любит Мстислава за храбрость и справедливость. Без обиды, зла никому не причинил, в бою за спины не прятался, его видели в самой сечи.
Слышал Василько, на Лиственном поле Мстислав не принимал участия в сражении, и гридни его поняли. А разве не так поступил Василько, когда заявил Ярославу, что не желает биться с тмутараканцами. Киевский князь те слова до сих пор помнит. Зато он, Василько, честь сохранил, нет на нём крови русичей…
Василиска на ум пришла. Выросла. Зимой кроватку ей смастерил. Берёзу выбирал глазастую, с пятнышками. Отменная получилась кроватка, ножки точёные, резная, будто в кружевах, и лесом пахнет. А ещё лошадку-качалку сделал. Марья потешалась:
– Забыл, она девка, не парень.
На что Василько ей ответил:
– Княгиня тоже не отрок, а на хазар и печенегов ходила.
– Так то Добронрава.
– А у нас Василиска!
Василько обратил внимание, что некоторые молодые гридни досыпали в сёдлах. Посмеялся в душе: видать, дома не до сна было. Эвон, красавицы едва от стремени оторвались.
А Мстислав запретил Добронраве провожать его:
– Ты княгиня, и негоже на людях слабость свою показывать.
Опередив полки, князь пустил коня шагом, дал волю мыслям. Странно, они у него не о предстоящем, а о недавнем разговоре с Добронравой. Вспомнил, как сказала она, что он любовь свою на двоих делит. Мог ли он возразить ей, если и самому не разобраться? Добронраву он любил и жалел, а Оксану? Иногда казалось, что любит, но больше привязанность чувствовал, тянуло к ней. Бывая в обже, забывал всё, даже княжеские заботы отступали, смердом себя чувствовал.
А кто он на самом деле? Коль в глубину веков заглянуть, то все люди равно трудились и равно от плодов своих питались. Так и в Святом Писании сказано. А князья и бояре? Их жизнь сделала. Вон Василько из гридина в бояре вышел, так же и другие бояре. О том бы им помнить надобно…
Мстислав съехал в сторону, пропустил дружину и обоз. Крепкогрудые кони тянули хорошо крытые телеги с бочками с солониной, мешками с крупой и мукой, с луком и салом. А на последних телегах кузнецы с инструментом: в дороге коней подковать либо шины перетянуть или ось подправить. В пути всякое может случиться. От Чернигова до Киева три конных перехода, а от Киева до Перемышля, с пешими новгородцами, в две недели уложить бы…
К вечеру сделали остановку на берегу Десны. Запылали костры, огнями отражаясь в реке. Стреножив коней, гридни варили похлёбку из солонины, приправив её мукой.
Мстиславу и воеводам поставили шатры. Похлебав горячего варева и пожевав солонины, князь улёгся на потник, заснул. Сны он видел редко, но в эту ночь приснился ему дед Святослав. Князь не знал его совсем, тот погиб задолго до рождения Мстислава. С нём он только наслышан. А тут как наяву увидел деда – крепкий, коренастый, с бритой головой и вислыми усами, с серьгой в ухе. Как живой предстал он перед Мстиславом и заговорил, да так ясно, что когда князь пробудился, помнил слова его:
«Помни, ты внук Святослава, мой внук. Я не знавал поражений, меня не в бою одолели печенеги, вероломством, на порогах подстерегли. Но ты, Мстислав, им за меня отомстил… Ныне ты на ляхов идёшь. К ним я на «вы», не ходил, но совета моего послушай: ищи врага и бой начинай первым. Помнишь игру мальчишек на Святках? Яйцами бились, кто первым ударял, у того яйцо в целости. Не бойся численности неприятеля, разъярённая кошка и пса огромного одолеет. И третий совет мой: воевод выслушай, но поступай по мудрости своей…»
Открыл глаза Мстислав, весь разговор деда помнился. Хороший совет подавал князь Святослав, заповедей этих и он придерживался, когда на хазар ходил и на печенегов. Не намерен он дожидаться, когда королевское войско сражение навяжет. Пусть ляхи говорят: «Русь пришла!»
Через открытый полог видно небо, оно засерело. Поднялся Мстислав, вышел. У хоругви бодрствовала стража, спал трубач. Князь растолкал его:
– Труби подъем, выступать пора.
Перед Киевом Мстислав решил дать дружине хороший отдых. Едва солнце за полдень перевалило, велел остановиться. Гридни пустили коней на луговую траву, а сами стали готовить пищу. Варили щи из кислой капусты с солониной, кашу, приправленную салом с луком.
Далеко окрест разносился запах жареного. Сбросив корзно, день был тёплым, Мстислав шёл берегом реки. Уже и голосов не слышно, далеко стан. Увидел выброшенную на берег корягу, сел. Река будто стоит на месте, едва течёт. На середине плыл сухостой. На нём примостилась ворона. Время от времени она каркала, и ей откликалось воронье, кружившее над лесом.
Солнце коснулось верхушек деревьев, но было совсем светло, весенний день прибывал заметно. Скоро и лето начнётся, травень на исходе, наступят жаркие, изнуряющие дни, и днём придётся делать привалы. Когда Чернигов покидали, Мстислав наказал Димитрию поторопиться с перестройкой детинца и камень свозить. Князю хотелось улицы камнем замостить и, настанет время, город каменными стенами окружить, чтоб был Чернигов для врагов неприступным.
Прошлым летом надумали черниговцы поставить на запруде водяную мельницу. Мстислав одобрил, денег из казны выделил. Давно пора, а то в каждом дворе ручными мелят. В полуверсте от города заработала мельница.
С шумом падала вода на лопасти огромного колеса, ино вращало жернова, из-под которых ручьём стекала в деревянный короб мука. Её стойкий запах висел вокруг. Белый от мучной пыли мельник насыпал муку в мешки, а приезжие мужики грузили её на телеги, увозили в город и по деревням. У мельницы всегда было скопление телег.
Ниже от мельницы черниговцы устроили шерстобитку. Несколько мастеровых чесали и валяли валенки, и черниговских валенках далеко известно, плотные, в носке долгие и тёплые, за ними гости торговые из варяжских земель приезжали.
Мстислав ремесленный люд привечал и старейшинам указал дань им уменьшить. Князь говорил:
– Ремёслами город богатеет.
Было у него желание иметь в Чернигове домницы, чтобы не привозные крицы к кузнецам попадали и не те, в ковке мало пригодные, которые по глухим болотным деревням выплавляли, а добрые, какие и на сталь сгодятся.
О многом мечтал черниговский князь, и его радовало, что старейшины города его поддерживали. В посадской избе князь бывал часто, смотрел писцовые книги, в которых учёт всяким приходам вёлся, а в кованых ларцах хранились долговые расписки, спрашивал с боярина Авдея, ведавшего избой; о приходах и расходах. Боярин хоть сам в грамоте едва смыслил, но при нём был великовозрастный отрок Никодим, обученный отцом Кириллом читать и считать…
Мстислав сидел долго. Сгустились сумерки, и от реки потянуло прохладой. Князь поднялся, направился к стану.
За поворотом реки Мстислав увидел воеводу полка левой руки касога Хазрета, оставшегося служить черниговскому князю даже тогда, когда касоги покинули его.
Он был подобен горному барсу, стремительный, с гордо поднятой головой, и всегда настороже. Хазрета по праву считали верным товарищем. Говорили, что в своё время князь Редедя увёл у него невесту и Хазрет дал слово отомстить князю, но вскорости Редедю убил тмутараканский князь. С той поры Хазрет и служит в дружине Мстислава.
Поговаривали, не одна черниговская красавица пыталась увлечь воеводу, но он их не замечал. Молчаливый, черноглазый касог проходил мимо, вызывая у девиц поначалу недоумение, насмешки, а затем уважение.
Присел Мстислав рядом, положил руку на плечо Хазрета. Князь службой касога доволен, а молчаливость его объяснял тоской по родине.
Князь и княгиня любили Хазрета, Мстислав за преданность и смелость, а Добронрава видела в нем птицу, попавшую в золотую клетку. Она и себя считала такой птицей. Ещё Добронрава не забывала, у неё и касога одна родная земля, земля предгорий и гор.
Князь и касог сидели молча. Но вот Хазрет показал на юг, промолвил:
– Там горы, князь. Ты видел их из Тмутаракани. Но то не горы, в горы надо подниматься высоко. И там аул, мой аул, где ревут водопады и летают орлы, пасутся отары и гарцуют на своих скакунах гордые касоги. Ты, князь, не видел, как важно шагают по аулу почтенные старцы, а молодые касожки с кумганами на плече, как гордые козочки, прыгают по тропинкам за водой.
– Может, ты, Хазрет, хочешь вернуться в свой аул? Ты скажи, и я отпущу тебя, но знай, я всегда буду тебя помнить.
Хазрет повёл головой:
– Нет, князь, я тебя не покину. Ты честный воин и мой кунак. А бросить кунака для горца позор. Я останусь с тобой, в твоей дружине.
Задержались на второй переволоке. Толкали ладьи на катках, не успевали вытирать пот с лица. Саднили руки в кровь, болели спины. Пров торопил, покрикивал:
– Налегай, новгородцы-молодцы! Да-авай! Раз пошла и два пошла!
В висках стучало, хотелось упасть и лежать неподвижно. Но когда ладья зарылась в воду, вздохнули облегчённо, и усталость куда подевалась. Теперь от Смоленска по Днепру до самого Киева трёхсотвёрстный путь при попутном ветре и на вёслах в четверо суток уложат.
Что новгородцу дни, он свой город нередко на годы покидал. Его пропавшим считали, а он отзовётся то из Бухары, то из Персии, а то ещё дальше судьба его забрасывала. Новгородцу в Царьград сплавать ровно в Ростов Великий сходить.
Стук топоров и визг пил новгородских ушкуйников и городенцев слышали на Белоозере и Вологодчине, на Онежье и Великом Устюге, городки ставили, дань взимали…
Пожилые новгородцы говаривали:
– Молодая кровь играет, в года войдут, остепенятся.
Но и в старости новгородец неугомонен. Он кричал на вече, требуя прогнать князя или посадника. Свести с престола архиепископа, казнить любого, кто новгородцам не по душе.
На торговле и на ушкуйниках, собиравших дань с пятин[142]142
…собиравших дань с пятин , – Пятина – один из пяти административных районов, на которые делились земли Великого Новгорода.
[Закрыть], жирел Господин Великий Новгород.
Кичились новгородцы тем, что давали Киеву великих князей, вспоминали Владимира и Ярослава. Одному помогли одолеть Ярополка, другому Святополка. Говаривали заносчиво:
– Новгороду Великому великие князья киевские кланяются, знайте!
На переволоке, у Любеча, Днепр не широк, однако ниже, вёрстах в шестидесяти, он принимает Припять, а ещё ниже в него вливается Десна. Весенние дожди и талый снег сделали Днепр полноводным. Местами от берега до берега глаз не охватывал. Безлюдье, сосны да берёзы, редкие Деревни. Увидели церковку на взгорке, место дивное, красуется, крестом в небо упёрлась. Посерьёзнели новгородцы, перекрестился кормчий:
– И да воздаст Господь каждому по правде его и по истине его…
А Пров добавил:
– Каждый понесёт своё бремя.
Покинул князь Чернигов, ушла с ним дружина, и будто опустел город. И на душе у Добронравы тоже сделалось пусто. Когда Мстислав рядом, любовь не так чувствуется, а в разлуке всего недостаёт, даже взгляда угрюмого, когда у него, князя, что-то не ладится.
Дни Добронрава проводила среди рукодельниц, обшивающих князя и княгиню. С девицами время бежало незаметней, они пели или рассказывали разные истории.
С Евпраксией бывала на торге, толкалась в рядах, задерживалась у лавок, где торг вели золотыми и серебряными украшениями, сворачивала к торговцам восточными пряностями и разными духмяными мазями.
Княгиня корила себя, что не уговорила Мстислава взять с собой. Пожалел. А не стоило. Ей бы с князем легче было, чем в ожидании.
Заходила к княгине Марья с Василиской, и в такие часы она особенно чувствовала своё одиночество.
Бывал у неё духовник, отец Кирилл. Однажды явился с книжицей, сказал:
– Аз-буки это, княгиня, а проще, букварь. Стану яз обучать тя грамоте.
– Аль я отроковица? – удивилась Добронрава. – Под четвёртый десяток подбирается, а ты, отец духовный, чего удумал!
Священник посмотрел на неё с укоризной:
– Негоже княгине неучёной быть, и должна ты к книжной премудрости тянуться. Воротится князь, ты его и порадуешь.
Пётр любовался Оксаной: статная, чуть раздобревшая, с гибким станом, не скажешь, что и кровь в ней крестьянская. Она по-хозяйски вела дом, и во всём чувствовалась её рука.
Жалко Петру сестру. Сватался к ней мужик, добрый, работящий, отказала, а брату заявила:
– Коли лишняя те, в монастырь постригусь.
И не пожелала больше разговаривать, однако Пётр сказал:
– Аль я тя неволю? Только к чему тешить себя попусту, зачем ты князю? У него ведь жена есть.
– Мне ли того не знать? И не мыслю княгиней стать. Мне бы любил меня, и тем довольна буду.
– Люди-то что говорят!
– Люди мне не указ. Мне моё сердце господин. Как оно велит, тому и быть. Я родить князю хотела, но не судьба.
– Ты что! – Пётр поднял руки. – Как мыслишь, сын князя и холопки. Кем ему быть?
Оксана прищурилась:
– От деда Мстислава, князя Святослава, и рабыни Малуши родился великий князь Владимир, отец нашего князя.
– Так то Владимир!
– А почто бы моему сыну не сидеть князем черниговским? Но Бог не дал мне ребёнка.
– Горда ты, Оксана, ох как горда!
– Да уж какова есть. И не кори меня, брат, дождусь князя, пусть он рассудит.
Кончался травень месяц с лунными ночами и тёплыми, ещё не изнуряющими днями. Месяц, когда пахари вглядываются в зеленя и просят дождя.
Ярослав совершал вечернюю прогулку. По спуску вышел на пристань, полюбовался днепровским разливом. Закатное солнце бросало свои косые лучи на левый, пологий, песчаный берег. Глянул на готский и свейский корабли у причалов. Тесно прижавшись друг к другу, трут бока. Летом кораблей будет больше. Они приплывут из разных стран, и тогда на пристани сделается многолюдно и шумно.
От причалов Ярослав направился на Подол. Шёл не торопясь, по сторонам посматривал. От последнего печенежского набега Подол оправился, отстроился, похорошел.
В старом городе князь не задержался, а в новом остановился у собора Святой Софии. У зодчего дел здесь ещё много, дай Бог освятить собор лет через десяток, а Мстислав уже торопит, Петруню в Чернигове ждёт.
А новый город эвон как разросся, уже стоят хоромы митрополита и кельи монастырские, и трапезная, и церковка бревенчатая, однодневка. Владыка Паисий сказывал, с временем каменную возведут.
Вокруг собора бояре и люд торговый и ремесленный строится, нередко дома двухъярусные, с подклетями и верхними светёлками. Хоромы, какие каменные, а иные бревенчатые. Тёс на крышах ещё не потемнел, светлый, а двор от двора глухими заборами обносят, за ними собаки беснуются.
Все последние дни Ярослав в раздумье, вот-вот в Киев прибудет Мстислав с дружиной, приплывут новгородцы, их ладьи уже вошли в Днепр. В Киеве ни черниговцы, ни новгородцы не задержатся, и так время потеряно. Он, Ярослав, уже киевских ополченцев и обоз проводил, они нынче в Белгороде и скоро на Перемышль подадутся. Готов покинуть Киев и воевода Будый с дружиной. Но у Ярослава не о том думы. Рядясь с Мстиславом, они уговорились: одержав победу, а в ней Ярослав не сомневался, в червенских городах посадником сядет воевода Пров, а Чернигов получит от короля дань.
Братья пришли к выводу, что Ярославу лучше остаться в Киеве, ну как печенеги наскочат. Однако теперь Ярослав думал: одержит Русь победу, и её станут приписывать Мстиславу. Уже и так слышал, Мстислав-де Киев от печенегов спас… Каково ему, Ярославу, князю киевскому, такое воспринимать?
И Ярослав решил, он пойдёт с Мстиславом.
Василько с Хазретом ехали рядом. Били кони сухую землю копытами, позванивали удила. Касог помалкивал, не заговаривал и Василько. С Хазретом у них дружба, и молчаливость касога Василька не удивляла. Он заходил к ним в гости, Марья угощала его обедом. Хазрет иногда улыбнётся коротко либо посмотрит на Марью с грустью. У Василька даже мысль рождалась, а не любит ли касог Марью? Он нянчился с Василиской, возил на плече, а однажды сказал:
– Аул покидал, там сестрёнка осталась. Сейчас большая…
Кони шли шагом, потряхивая гривами, хвостами отгоняя слепней. Солнце едва поднялось, даже не успев полностью выкатиться из-за леса. Неожиданно Хазрет заговорил:
– У вас солнце за деревья цепляется, а у нас оно выползает из-за гор, и снег слепит. Солнце сначала взбирается на самую высокую гору и потом спускается в аул, – Хазрет говорил негромко, гортанно. – Когда оно заглядывало в нашу саклю, мама успевала испечь чуреки, и мы ели их с кислым молоком – айраном…
Если мы когда-то вернёмся в Тмутаракань, я повезу вас с Марьей и Василиской в аул и покажу, как у нас красиво. С гор падают водопады. Они ревут, подобно дикому зверю, а в лесах, какими покрыты горы, так много медведей, лосей, коз и вепрей, что охотник никогда не возвращается в аул без мяса.
– Ты вернёшься в свой аул, Хазрет?
Касог ответил нескоро:
– Ты говоришь о том же, о чём меня спрашивал князь.
Я сказал ему: я Редеде не служил, я князю Мстиславу служу. Знай и ты это, Василько! Князь мой кунак, и ты мой кунак, и они все, – Хазрет повёл рукой по дружине, – мои кунаки, а кунака касог не предаст.
Даже помыслить не могла Добронрава, месяц не минул, а она не только буквицы познала, но и слога складывала, читать пробовала. На аспидной доске свинцовой палочкой писала, удивляясь:
– Гляди, отец духовный, этак я вскорости Евангелие прочитаю.
– Тя, княгинюшка, Господь умом не обидел. Человеку столько Создатель дал, сколько он имеет. Вон Васек, сын стряпухи, всего-то росточка в нем от горшка два вершка, а смекалист и хитёр, науки с полуслова схватывает. Другого возьми, хотя бы боярина Романа Саньку, яз его секу, дома шкуру спускают, а он баран бараном. А мы с тобой, княгинюшка, разве одно Евангелие одолеем? Доберёмся и до иных мудрёных книг. Там, гляди, яз тя греческому и латинскому обучу, головушка у тя, дочь моя, светлая. Языки те древние, и на них книжицы многие писаны, по ним люди мир познают. Послушай, княгинюшка.
Отец Кирилл встал, одёрнул рясу и, воздев руки, заговорил по-гречески, но вскоре перешёл на русский:
– Сие творение великого Гомера. В нем повествуется о приключениях мореходов, какими водами они плавали и что видели. Ты, дочь моя, вскорости об этом сама прочитаешь. Верю, к языкам иноземным у тя такие же способности, как и к грамоте. Теперь латинский послушай. На нём писали люди великой учёности. Язык тот подобен сладкой музыке, звукам божественной арфы.
Священник заговорил латинским, и Добронрава заслушалась. Слова отец Кирилл произносил нараспев, будто трогал струны неведомого инструмента. Наконец спросил:
– Истинно ли сказывал? Языки те знать надобно. Настанет время, когда книги с греческого и латинского на русский переведут, но то не скоро случится. Ты же должна читать их, как писали древние.
– А к цифири когда приступим?
– С будущей седмицы, дочь моя. Сколько наук, и от всех человеку польза великая: астрономия и геометрия, математика и филозофия. Да разве всё перечесть? Как без них мореходам и гостям торговым, врачевателям, и воинам? Что до филозофии, то в древности их мудрости внимали короли и императоры. А на Руси кто из князей к мудрости не влечётся? Взять князя Ярослава, он книжник, и похвально его желание свести воедино законы, какими народ русский живёт…
Киевский князь разумом познал пользу от учения книжного. Не потому ль школы открыл в Новгороде и Киеве. Своих детей к наукам приобщил, ибо без того как с послами речи держать?
– О князе Ярославе речь ведёшь, слово похвальное ему сказываешь, а почто князя Мстислава не упоминаешь? Не он ли велел детишек в Чернигове обучать? – обиделась Добронрава.
Священник головой покачал:
Воистину, дочь моя, школа в Чернигове стараниями князя Мстислава живёт, однако одной школой не насытишь город, аль мало детишек черниговских к грамоте тянутся? – Встал. – Пойду-ко яз. Ты же отдохни, княгинюшка.