Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

2

Время убыстрило свой бег, понеслось вскачь, разбивая головы неосторожным, закружилось пёстрой чередой событий, сливавшихся в такую непрерывную полосу, что невозможным оказывалось проследить их начала и их концы и определить виновных и невиновных.

В Тверь приехали из Городца великокняжеские бояре Акинф Семёнович с сыновьями Иваном и Фёдором, зять его Давид и иные многие любимцы и радетели покойного Андрея. Боярин Акинф объявил всенародно, что Андрей перед смертью будто бы благословил тверского князя Михаила великим княжением. Дело оставалось за малым – за ярлыком хана Тохты. Михаил Тверской засобирался в Орду. Княжеские тиуны готовили серебро для подарков, рассылали грамоты в боярские вотчины и монастыри. Михаил поручился возместить боярам и игуменам все издержки, даже если для этого придётся опустошить до дна великокняжескую казну...

Не теряли времени и в Москве. Князь Юрий Даниилович объявил ростовскому епископу Тарасию, который проезжал через московские волости по своим церковным делам, что ныне он, Юрий, остался старшим среди князей русских, потому что род свой ведёт от Александра Ярославича Невского напрямую, а князь Михаил Тверской продолжает младшую ветвь, от Ярослава Ярославича начало имеющую...

Епископ Тарасий правильно оценил эти слова: Юрий Московский намекал на великое княжение. Вместо Ростова епископ поспешил во Владимир, к митрополиту Максиму, а Максим тотчас послал гонца в Тверь, к Михаилу: «Юрий домогается великого княжения! Опереди неразумного!»

Князь Михаил Тверской, отставив на время заботы о серебряном обозе, спешно собирал конные и пешие полки, ставил крепкие сторожевые заставы на московском рубеже. Дело шло к войне.

Князь Юрий Московский с братом своим Борисом отправился во Владимир, чтобы заручиться благословением митрополита Максима на поездку в Орду. Но митрополит своего благословения не дал, держа руку тверского князя. Он поручился, что Михаил Тверской отдаст из своего княжества всё, что Юрий пожелает, если московский князь откажется от безрассудной мысли искать великокняжеский ярлык. «А ещё больше, отринув гордыню, князь Юрий от Бога милостей примет!» – закончил митрополит Максим свои поучения.

Юрий Даниилович, припомнив советы хитроумного боярина Протасия, со смирением ответствовал, что поедет в Орду не за ярлыком, но только по своим собственным делам...

Митрополит настоятельно советовал в Орду не ездить, а если надобно что в Орде, то просить всё это сделать тверского князя Михаила, который испросит для Москвы щедрой милости хана Тохты...

Пока шли эти пустые разговоры, новый митрополичий гонец скакал в Тверь, чтобы предупредить князя Михаила. Большая конная рать, к которой присоединился верный боярину Акинфу городецкий полк, ворвалась во владимирские земли, чтобы перехватить москвичей. Боярин Акинф спешил выполнить зловещий наказ князя Михаила: живым или мёртвым привезти Юрия...

Но князь Юрий Даниилович уже покинул негостеприимный Владимир. Он ушёл в Орду непроторённой дорогой, вдоль малых рек Судогды и Колпи, через мещёрские леса.

Заметались тверские воеводы, пытаясь вызнать, куда направил своего коня московский князь, но так ничего и не дознались. Князь Юрий исчез, как иголка в стоге сена.

Обнадёживавшее известие боярин Акинф получил с суздальской заставы, которая стояла на речке Уводи: какая-то конная дружина пробежала мимо заставы к Костроме. Так вот оно что, князь Юрий пошёл в обход, к Волге!

Тверское войско поспешило к Костроме. На речке Солонице, вёрстах в сорока от Костромы, боярина Акинфа встретили посланные люди с прямыми вестями: «Князь Юрий на Костроме!»

Но костромские доброхоты князя Михаила Тверского ошиблись. В город вошёл с малой дружиной не Юрий Московский, а его младший брат – княжич Борис. Московский князь жертвовал им, чтобы навести тверичей на ложный след.

Дружинников с княжичем Борисом была малая горстка, сотни полторы. Когда тверское войско ворвалось в Кострому через ворота, открытые старыми приятелями боярина Акинфа, княжич Борис приказал сложить оружие. Сражаться было бесполезно, на каждого московского дружинника приходилось по сотне тверичей.

Тверские ратники переворошили все дворы в городе, так и не поверив, что князь Юрий Даниилович давно уже отъехал в другую сторону. Искали и в пригородных сёлах, и в лесных деревнях, и на волжских островах, не осмеливаясь известить князя Михаила о новой неудаче...

А князь Юрий Даниилович, пока его тщились схватить в Костроме, был уже недосягаем для погони. Под копытами его коня шелестела колючая степная трава Дикого Поля, и ордынский сотник, одарённый сверх всякой меры серебряными гривнами, сам провожал его по кратчайшей дороге к столице Орды – городу Сараю... Князю Михаилу не оставалось ничего другого, как самому поспешить за соперником в Орду. Началось состязание, в котором стремительность бега московских коней спорила с лёгкостью скольжения прославленных тверских ладей.

Отъехали в Орду князья-соперники, но усобица на Руси продолжалась, охватывая всё новые и новые города и земли. Боярин Акинф Семёнович, облечённый высоким доверием князя Михаила, прибирал к рукам бывшие великокняжеские владения.

Тверские воеводы с немалым войском пошли в новгородские земли. Склонить Великий Новгород под князя Михаила было бы великой удачей!

Однако новгородское ополчение встретило тверичей возле Торжка. Начались переговоры. Боярин Акинф надеялся взять власть над Новгородом без битвы, именем великокняжеским, но новгородские бояре, ревнители вольностей новгородских и древних обычаев, воспротивились. Они говорили, что власть над Господином Великим Новгородом князья приобретают вместе с великокняжеским ярлыком, а спор между Михаилом и Юрием только начинается, и непонятно ещё, кто из них пересилит.

   – Потерпите немного, пока князья не возвратятся из Орды, – уговаривали новгородцы. – Тогда мы изберём князя по великокняжескому ярлыку, по нашему обычаю исстаринному!

Новгородские бояре отнекивались, а многолюдное и нарядное новгородское войско угрожающе шевелило копьями, и крылья его медленно сближались, обтекая, как полая вода пригорок, тверскую рать.

Боярин Акинф и тверские воеводы сочли за благо отступить.

«Если не на новгородском рубеже, то в ином месте возьмём своё! – неистовствовал боярин Акинф. – На Переяславль, на Переяславль!»

Но и там честолюбивого боярина подстерегала неудача. Князь Иван Даниилович, новый владетель Переяславля, успел собрать войско и сесть в осаду.

Боярин Акинф Семёнович с сыновьями Иваном и Фёдором бесстрашно подъезжал к городским стенам, увещевал переяславцев не проливать крови за князя Юрия, яко тать в ночи бежавшего в Орду, города свои на погибель оставившего...

С воротной башни ответствовал старый священник Иона:

   – Переяславцы крест целовали князю Юрию, а к супротивнику его не переметнутся, живот положат за правду свою и московскую. А прочь не пойдёте – быть бою...

Простые же люди переяславские кричали со стены срамные слова, которые и повторить-то христианину стыдно, и грозили боярину Акинфу копьями.

Князь Иван Даниилович, владетель и наместник переяславский, даже на стену не поднялся, являя своё презрение к дерзким крикам боярина Акинфа. Что толку браниться? Пусть с чернью боярин лается, если гнев свой сдержать не может! Если б знал боярин Акинф, что ждёт его через день-два, посмирнее бы говорил!

Но боярину Акинфу не дано было знать то, что знал князь Иван. На помощь Переяславлю воевода Илья Кловыня вёл из Москвы большое войско. И о том, как будут переяславцы и москвичи вести битву, было заранее договорено. Соберутся московские рати тайно в пригородных лесах и оврагах перед вечером, а ночью верный человек на ладье выплывет в Плещеево озеро, зажжёт два факела. А с городской башни, что к озеру выходит, ответят ему тремя факелами – два рядом, а один поодаль. И значить это будет, что и переяславцы в городе, и москвичи под городом готовы к битве, и с первыми лучами солнца ударят воинству боярина Акинфа в чело и в спину – одновременно! Так пусть ярится боярин, конца своего не предвидя...

...Ночь выдалась холодной и ветреной. Сосновые леса на возвышенностях, окружавших переяславскую низину, раскачивались и гудели, и в этом гуде не слышно было осторожных шагов московских ратников. Неслышными быстрыми тенями скользили конные дружинники, скапливаясь в оврагах. Воевода Илья Кловыня за считанные дни успел собрать большое войско, смело обнажил все рубежи Московского княжества, кроме Тверского: знал, что именно под Переяславлем решается судьба войны. И из Звенигорода пришли ратники, и из Можайска, и из Рузы, и из Коломны с коломенским сотником Якушем Балагуром.

Коломенская дружина остановилась в лесу на высоком берегу Плещеева озера. Воевода Илья Кловыня велел Якушу Балагуру вечерком отыскать в прибрежных деревнях ладью и самому никуда не отлучаться.

   – Нужен будешь ночью! – закончил воевода своё короткое наставление.

Якуш понимающе кивнул головой. Он не стал интересоваться, зачем нужна ладья и зачем сам он будет нужен воеводе: знал, что Илья Кловыня до времени ничего не скажет. Да и сам Якуш привык к загадкам. Последние три года что ни дело, то загадка! Видно, уж на такой путь его поставил воевода – ходить в стороне от проторённых дорог!..

Коломенский десятник Левуха Иванов, которому Якуш Балагур верил, как самому себе, вернулся только к полуночи, шепнул на ухо:

   – Есть ладья... Шесть вёрст пришлось идти по берегу, пока нашёл... Из ближних-то деревень люди от рати разошлись розно...

Шепнул и замялся, будто ещё что-то хотел прибавить, но сразу не решился.

   – Да уж говори, чего недоговариваешь! – усмехнулся Якуш. – Вижу ведь, что сказать хочешь!

   – С ладьёй и хозяина привёл, рыбака здешнего. Говорит, без знающего человека по Плещееву озеру плавать опасно, сердитое оно, Плещеево-то озеро. Вот я и подумал...

   – Верно подумал. Но рыбака стерегите крепко.

   – Стережём. Самко да Ишута глаз не спускают...

Дружинник Самко и Ишута Нерожа, сын воротного сторожа, были людьми надёжными, и Якуш успокоился. По делу будет видно, надобен окажется рыбак или нет. Пусть посидит пока под караулом...

Наказ воеводы Ильи Кловыни был короток и прост: выехать в ладье на озеро, стать поодаль от берега, зажечь два факела, подождать, пока на городской башне поднимут три горящих факела, два рядом, а третий – поодаль, и немедля возвращаться. Ждать воевода будет тут же, на берегу. Десятника Левуху, который привёл здешнего рыбака, воевода одобрил, но прибавил, как и Якушка: «Стерегите его крепко, чтоб до утра под караулом был!»

Ветер разогнал на озере большую волну. Ладья тяжело опускалась между валами, резала гребни высоким острым носом. Весла рвались из рук. Но рыбак, севший у рулевого весла за кормчего, уверенно направлял ладью вдоль берега, туда, где неясно маячили над тёмными валами стены и башни Переяславля-Зялесского. Дальше, за невидимой в ночной тьме рекой Трубеж, мигали на лугу костры осадного тверского войска.

   – Город прямо перед носом! – донёсся едва слышный в вое ветра крик рыбака. – Куда дальше править?

   – Весла суши! – распорядился Якуш Балагур и кивнул Левухе: – Зажигай!

Десятник Левуха поднёс смоляные факелы к свече, спрятанной от ветра в берестяной туесок, и высоко поднял их над головой. Пламя факелов металось, раздуваемое ветром: капли горящей смолы падали в пенистую чёрную воду.

Почти тотчас над городской башней вспыхнули три дрожащих огонька – два рядом, а третий поодаль. Якуш Балагур облегчённо вздохнул. Всё было так, как наказывал воевода, можно возвращаться...

Воевода Илья Кловыня встретил Якуша на самом берегу, даже сапоги намочил в неожиданно набежавшей волне. Спросил нетерпеливо:

   – Твои огни видел, а в городе как?

   – Были огни в городе, были! – заверил Якушка. И десятник Левуха подтвердил: – Были!

Илья Кловыня сразу заторопился, полез по обрыву наверх, где в лесу ждали его ближние дружинники и конные гонцы. Не поворачивая головы, воевода наставлял сотника Якуша Балагура:

   – Как в городе набат ударят и сеча начнётся, выводи своих Коломейцев из леса на берег. Тверичей, кои берегом побегут, промежду лесом и водой, перенимай и вяжи, а биться будут – руби без пощады... А за службу спасибо, большое дело ты сделал...

Самой битвы Якуш Балагур так и не видел. Когда над лесом взошло солнце, набатно загудели колокола в Переяславле-Залесском. До коломенцев доносились приглушённые расстоянием крики, лошадиное ржанье, лязг оружия – привычный шум битвы. А здесь, на песчаном пологом берегу, отсечённом обрывом от леса, было тихо. Шевелилась на жёлтом песке переменчивая полоска прибоя. Проносились над тихой водой чайки, и удивительно мирным и высоким казалось небо над озером.

Только на третьем часу дня[59]59
  Для месяца июля это примерно 6 часов утра по современному счету времени.


[Закрыть] на берегу показались первые тверичи, в беспорядке бежавшие от города. Заметив преградившие им дорогу цепи коломенских ратников, беглецы бросали на песок оружие и покорно отходили к обрыву, где обозные мужики вязали им руки сыромятными ремнями. Но беглецов было не много: видно, большие тверские полки отступали в другую сторону, за Трубеж и к устью Нерли...

Позднее Якушу рассказывали, что исход боя решило войско воеводы Ильи Кловыни, неожиданно напавшее с тыла на тверичей. Воинство боярина Акинфа Семёновича, избиваемое с двух сторон, смутилось и побежало, пометав в страхе стяги свои, и много тверичей полегло на переяславских полях. Смертный жребий не миновал и самого Акинфа: вместе с зятем Давидом он был поднят на копья ожесточившимися московскими дружинниками.

Уцелевшие тверичи бежали до самой Волги, пугая мужиков в деревнях, хотя погони за ними не было. Погоню не отпустил князь Иван Даниилович, удивив такой рассудительностью даже воспитателя своего Протасия Воронца.

   – Нечего нам яриться, не отроки неразумные, которым лишь бы мечом помахивать! – объяснил Иван воеводам. – Своё отстояли, а за чужое пока не время хвататься. Кто знает, чем ордынское дело князя Юрия закончится? Может, с Тверью мириться придётся? А для мира лишняя кровь ни к чему. И без того победа славная, по всей Руси эхом отзовётся...

* * *

Эхо переяславской победы действительно разнеслось по Руси, воодушевив доброхотов князя Юрия Данииловича Московского, устрашив его врагов.

В Костроме горожане поднялись на тверских любезников, на бояр Льва Явидовича, Фрола Жеребца и иных некоторых, дворы их спалили, имение раздуванили, а слуг боярских Зерна и Александра до смерти забили каменьями. Так перестала быть Кострома союзным городом князя Михаила Тверского, хотя и вотчиной Юрия Московского ещё не стала.

И в Нижнем Новгороде поднялись вечники, избили бояр покойного великого князя Андрея, которые по примеру товарища своего боярина Акинфа Семёновича прилепились было к тверскому князю. Плачь, Михаил Ярославич, и о Нижнем Новгороде, не твой он отныне!..

Заключался в костромском и нижегородском вечевых мятежах великий смысл: посадские люди градов русских сами по себе, без княжеского благословения, держали руку Москвы.

Подлинное значение этого прояснится много позднее, когда властной рукой наследников князя Даниила Александровича начнёт Москва собирать вокруг себя все русские земли, объединять удельные княжества в могучую державу, имя которой – Россия.

Доброго ей пути!

3

А пока в белом войлочном шатре ордынского хана Тохты, в душном полумраке чужого жилища, на цветастом ковре, распластавшемся по чужой, иссушенной солнцем земле, стояли насупротив друг друга два русских князя – Юрий Московский и Михаил Тверской.

Каменно застыли смуглые лица ханских родственников и улусных мурз, сидевших на корточках вдоль стен шатра; глаза их хищно перебегали с золотой гривны на шее князя Юрия на драгоценные перстни князя Михаила, как будто ордынские вельможи заранее прикидывали, кому достанутся эти богатства, если хану покажутся дерзкими речи князей и он прикажет умертвить их.

Шевелился шёлковый полог позади ханского трона, выдавая присутствие настороженных нукеров-телохранителей, и тишина в шатре Тохты была напряжённо-натянутой, как тетива боевого лука.

Глухо и торжественно звучали слова Юрия Данииловича Московского:

   – Старшими в русском княжеском роде ныне князья московские, внуки Александра Ярославича Невского. Москва бьёт челом о великокняжеском ярлыке!..

Открывалась новая страница в истории земли Русской: Москва заявила о готовности встать во главе великого народа, не утратившего сознания своего единства даже под тяжким ордынским ярмом, в кровавой неразберихе княжеских усобиц.

Потом будет и изощрённое полуазиатское лукавство князя Ивана Калиты, и ратная доблесть князя Дмитрия Донского, и неброское внешне упорство великого князя Василия Тёмного, и искупительный поход государя всея Руси Ивана III Васильевича к осенним берегам Угры-реки[60]60
  На берегах реки Угры осенью 1480 года русские войска нанесли поражение хану Большой Орды Ахмату (Ахмед-хану), в результате чего было свергнуто монголо-татарское иго.


[Закрыть], но отсчёт возвышения Московского княжества начинался с Даниила Александровича, первого московского князя, и с сына его Юрия, на бешеном скаку перенявшего из отцовской руки московский стяг. Да и можно ли отделять конец княжения Даниила Александровича от начала княжения Юрия? Едины они и в мыслях, и в делах...

4

А тем же летом через леса, ступенями спускавшиеся к Оке-реке, пугая диких зверей голосами и звоном оружия, пробиралась дружинная конница. Сотник Якуш Балагур, снова исторгнутый из милого сердцу коломенского двора непререкаемым воинским приказом, вёл своих товарищей к новому рубежу, на новую московскую заставу, которая встанет на реке Протве.

Не меренными ещё вёрстами катилась под копыта коней лесная дорога, уводившая всадников всё дальше от Москвы. Мужики-звероловы в редких лесных деревушках с удивлением разглядывали незнакомый им московский стяг.

Но и здесь, в самой крайней московской волости, бесконечно далеко было до подлинного края Русской земли, и потому не обретёт долгожданного покоя бывший мужик Якушка Балагур, как не обретут покоя ни сыновья его, ни внуки, ни правнуки – ратники земли Русской.

Борис Тумасов
КНЯЖЕСТВУ МОСКОВСКОМУ ВЕЛИКИМ БЫТЬ.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

тылыми днями назимника-месяца лета шесть тысяч семьсот семидесятого от сотворения мира, а от Рождества Христова в октябре тысяча двести шестьдесят второго года возвращался из Орды великий князь Александр Ярославич. Из Нижнего Новгорода на Городец, а оттуда путь в столичный город Владимир.

Велика земля Российская, а людом небогатая: едет ли смерд, либо гридин[61]61
  Гридин – воин, телохранитель князя.


[Закрыть] скачет, всё больше починки встречает – малые деревеньки в три-четыре избы у дороги; деревни из десятка изб редки, а уж сёла, где высилась бы бревенчатая церковь, одно от другого вёрстах в двадцати – тридцати...

В дороге почуял Невский неладное, хворь на него наваливается. Отчего она приключилась? Неужели в Сарае-городе, на ханском пиру, каким-то зельем опоили?

Везут Александра Ярославича в санях по первопутку, укутанного в шубы. Скользит полоз, поскрипывает на морозном снегу. Скорбный лик у великого князя, боль нестерпимая в груди и в животе, криком бы кричал, но он терпит.

Дальняя дорога из Орды на Русь, сколько мыслей и дум промелькнуло в голове великого князя. Вспомнились далёкие годы: и как совсем юным в Новгород отцом Ярославом на княжение был отправлен, первую большую победу над свеями[62]62
  ...первую большую победу над свеями... – имеется в виду победа войска Александра Невского над шведами в 1240 г.


[Закрыть] на реке Неве одержал, а их ярл[63]63
  Ярл – в раннем средневековье у скандинавов – правитель.


[Закрыть] Биргер позорно бежал, а за то народ прозвал князя Александра Невским...

Вспомнились и конфликты с новгородцами, как они его из Новгорода прогнали, но ненадолго. Когда нависла над новгородцами и псковичами беда, немцы-рыцари на Русь вторглись, вече новгородское и приговорило кланяться князю Невскому.

Александр, обиду презрев, повёл дружину и новгородских ополченцев и на Чудском озере разбил иноземцев...

Резво бегут кони, водит сани из стороны в сторону. Сызнова боль подступила. Ох, как тяжко!

Отпустило, и мысли перекинулись на то, как после смерти отца на княжение сел. По старшинству. Умрёт он, Александр, следующий сын Ярослава станет великим князем...

Время страшное, Русь в разорении, баскаки наглые и неумолимые, нет денег, живым товаром берут, мастеровыми, крепким людом, девицами. Не ведают пощады. А удельные князья нет бы заодно стоять, чернят друг друга, перед ханом на коленях ползают, стыда не ведают.

Долго не склонял головы перед Бату-ханом Невский, пока не услышал грозный окрик. Согнулся, однако до полного позора не довели великого князя Александра Ярославича, новый хан ордынский пощадил. А может, решил не злить славного русского князя?

И опять перехватила резкая боль. Сцепил Александр Ярославич зубы, шепчет:

   – Господи, пошто обрёк меня на муки телесные?

Думы о смерти одолевают. Чуял, она рядом и на сей раз не минует. Мысленно великий князь обращался к сыновьям, о каждом вспомнил, по делам оценивал: смерть старшего Василия... Василий, душевная боль его, Александра. В Новгороде посадил он Василия на княжение, а тот новгородцев на отца поднял... Невский милость к сыну проявил, однако старший сын плохо кончил, в пьянстве беспробудном жизнь оборвалась...

Дмитрий хоть и молод, однако когда Невский послал его против ливонцев, Дерпт взял и рыцарей одолел...

Третий, Андрей, посаженный в Заволжском Городце на княжение, Александра Ярославича не радует, завистлив и злобен. В кого удался?

А Даниил ещё отрок, однако хозяйственный, копейке цену знает. Ему великий князь Москву в удел выделил. Неприметный городок, но Невский верил: настанет время, когда Даниил и земли приумножит, и город обустроит...

Торопят ездовые коней, скачет за санями малая дружина. Лютует зима, местами успела поставить сугробы. Дует ветер, сечёт по лицам всадников снежной порошей. Темнеет лес, разбегаются по сторонам его гривы, и чем дальше на север, тем леса гуще, пока не перейдут в глухомань.

Русь богата лесами, и в том её спасение. Редкие отряды ордынцев решались углубляться в лесные дебри. Так случилось и с Новгородом. Разорив Понизовую Русь[64]64
  ...Понизовую Русь... — Юго-Восточная и Юго-Западная Русь с городами Рязань, Москва, Ростов, Тверь, Владимир и другими княжествами.


[Закрыть], полчища Батыя остановились перед лесами и болотами новгородской земли...

Зафыркали, заржали испуганные кони, учуяв волчью стаю, и тотчас засвистели, заулюлюкали гридни. Вот и ордынцы подобны волкам. И не только когда на Руси люд обирают, а и в Орде. Сколько ни привози даров в Сарай, всё мало. Попробуй насытить хана и его жён, сыновей и царевичей, всех родственников ханских, мурз и нойонов...

Вспомнил, как Берке вознамерился женить его, великого князя, на своей племяннице, уговаривая, что и молода она и красива. Едва Александр Ярославич отговорился, стар, дескать, сыновья старше мачехи будут...

Берке недовольный остался. Уж не в том ли причина хвори нынешней?

Сыновья! Какими-то окажутся на княжении, не почнут ли Русь зорить, иноземцев в подмогу звать? Такое ныне не впервой. Не оттого ли ханский баскак с пайцзой мнит себя выше любого князя? Когда же русичи из-под ханского сапога выберутся?..

Смежил глаза Невский, забылся в коротком сне. Сидевший рядом с князем ближний боярин Иван Фёдорович прикрыл Александра Ярославича овчинным тулупом, дал знак ездовым не щёлкать бичами, не понукать коней.

Во сне привиделось Александру Ярославичу, будто сидит он на коне, у Вороньего камня, ждёт рыцарей. Они от Пскова отходили. Зима на весну повернула, лёд на Чудском озере сделался синеватым, опасным. Вглядывается князь в даль и видит, как рыцари к бою перестраиваются в клин. Русичи такое построение «свиньёй» именовали.

Поправил Невский кожаные рукавицы, меч обнажил и, поворотившись к дружине и новгородцам, бросил коротко:

   – Пробил наш час, воины, не позволим недругам уйти безнаказанно, отомстим за поруганный Псков!..

От звона мечей, глухих ударов шестопёров, треска льда пробудился Александр Ярославич. Подумал, сон, а всё как наяву привиделось... Два десятка лет минуло, а время одним днём пробежало, как и вся жизнь, в трудах, воинских заботах да суете...

Брата меньшего вспомнил, Андрея, горячего, подчас безрассудного. О нём подумал, и перед глазами встала жена Андрея, молоденькая Дубравка, дочь князя Галицкого. Пригожая и белотелая Аглая. Кто же её Дубравкой нарёк? Любил её Невский, да и Аглая ему тем же платила...

И сердце заныло. Знал, виновен он перед меньшим братом. И не Дубравка причиной, а то, как постыдно повёл себя, не поддержал брата, владимирского князя, когда тот против татар замыслил, на ордынцев замахнулся. Он, Александр, предал Андрея, не пришёл ему на подмогу.

Образ Дубравки померк с появлением боли телесной. У князя даже пот на лбу выступил. Сцепил зубы, ноги поджал, просит:

   – Дай, Бог, терпения!

Поманил ближнего боярина:

   – Сколь до Городца, боярин Иван?

   – Вёрст десять, княже.

Вздохнул Невский. Ох, как же это много, когда силы покидают. А он чует, их уже мало осталось, до дома бы добраться, не прихватила бы смерть в пути...

Вечерело. Зимние сумерки ранние. Небо очистилось, показались первые звёзды, яркие, мерцающие.

«Быть морозу», – подумал Александр Ярославич.

Раздумья о жизни и смерти явились. Человек рождается, чтобы оставить свой след на земле. В делах своих, пусть в малых, совсем неприметных, но из них складывается общее, большое. Он, князь, не зря прожил на свете, может, его добром помнить будут. На западных рубежах прочно стоял, ордынцев на Русь не наводил... Рано призывает его Господь, но на то воля Божья, а ему бы, Александру, потоптать ещё землю, увидеть, как вздохнёт она, освободившись от ордынского ига...

Александр Ярославич понимает, такое не скоро случится, но пробьёт час, и познают татары силу российского меча. А для того надобно князьям от распрей отречься, заодно встать. Успеть бы наставить на то сыновей своих, вразумить. Пусть помнят: дурная слава далеко летит и навеки позором покрывает...

И снова на своё мысль повернула. Любил ли он кого, кроме Дубравки, и был ли любим? Поди, теперь и сам не ответит. На княжении и дома гостем редким бывал, не упомнит, как дети росли. А Аглая с первой встречи сердце занозила. С той поры всегда с ним в его помыслах, всё такая же тростиночка с голубыми глазами... Любовь свою Невский от всех в душе хранил.

Издали донёсся собачий лай. Великий князь догадался: впереди город.

Услышал, как бояре советовались, в княжьи ли палаты либо в монастырь. Боярин Иван сказал решительно:

   – В монастырь, чтобы князь схиму принял, и там лекарь сыщется. Я же за князем Андреем отправлюсь...

Небо снова затянули тучи, спряталась луна. Наперёд саней выехало несколько гридней, зажгли смоляные факелы, освещая дорогу. Заскрипели монастырские ворота. Гридни бережно сняли князя с саней, внесли в тесную келью, уложили на лавку, вышли. Удалились и бояре. Александр Ярославич остался один. Свеча тускло освещала келью. Вдруг Невскому почудился до боли знакомый голос. Он раздался откуда-то с высоты. Голос позвал его:

«Княже Олександр!»

«Господи, да это же Дубравка меня зовёт! – догадался Невский. – Но ведь её нет в живых?»

Он вздрогнул, вытянулся, и в тот же миг смерть взяла его душу...

А во Владимире ждали великого князя. В палатах горели свечи, жировые плошки. Собрались бояре, духовенство. Все знали – князь болен. Началось утро. Блёклый рассвет пробился в гридницу. Распахнулась дверь, и на пороге встал епископ Кирилл. Стих говор, а епископ, воздев руки, воскликнул:

   – Солнце отечества закатилось! Осиротела земля Русская. – Голос его задрожал. – Не стало Александра!..

Взмах крыльев, и орёл взлетел ввысь. Утренняя заря едва тронула небо, и лес, стоявший стеной, ожил. Пробовали голоса первые птицы, застучал по сухостою дятел, шурша прошлогодней листвой, пробежал ёж. Орел парил, и ничто не укрывалось от его зорких очей. Всё живое, что могло сделаться добычей гордой птицы, спешило укрыться в траве и кустарниках. Камнем падал орёл на свою жертву, рвал крепкими когтями, бил страшным клювом. Победный клёкот слышался далеко. И снова полёт, недосягаемый, величественный. На мгновение орёл замер. Внизу он увидел группу всадников. Кто они и куда держат путь? Орел не опасался людей, да и какой вред они могут ему причинить? Люди сами живут в страхе. И эти всадники, вероятно, тоже торопились укрыться в лесу. Сколько раз доводилось видеть орлу, как метались люди, покидая свои жилища, бежали в глубь лесов, а из Дикой степи с шиканьем и визгом вырывались конные полчища, и тогда горели избы и огонь и дым сопровождали степняков.

Описав круг, орёл чуть спустился к земле, но ничего интересного для себя не обнаружил. На траве лежал старец, и рядом, под кустом, сидел отрок. Разве орлу понять, что жизнь и смерть соседствуют, идут рядом, и тому подтверждение эти два человека? Смерть шла по следам старца, но могла ли она устрашить его? Года преклонные, и ноги устали бродить по земле, а тело просило покоя. Не единожды старец исходил землю Русскую от далёкой Тмутаракани до Великого Новгорода и от Галицко-Волынского края до Рязанского княжества.

Старец лежал, задрав бороду, и помутившиеся глаза смотрели ввысь, куда вскорости должна вознестись душа, где ждал суд Господень, строгий и справедливый. Об одном сожалел он, что оставляет бесприкаянным парнишку, которого подобрал лет пять тому назад в Переяславле, на Днепре.

Теперь отрок сидел рядом, и у ног его лежали гусли и холщовая сума. Кто даст ему приют, какой добрый человек отогреет его сердце?

Жизнь человеческая – суета сует, думает старец и переводит взгляд на парнишку, на его худое, обветренное лицо, и ему вспоминаются далёкие годы, когда он, тогда ещё подросток, такой же, как этот Олекса, был поводырём у слепого гусляра, и они брели из Тмутаракани, что у моря Сурожского, безлюдной, дикой степью. Однажды на них наскочил конный половецкий разъезд, но не тронул слепого и отрока. Половцам ни к чему были эти немощные русичи, каких нельзя даже продать в рабство.

Через многие годы пронёс старец воспоминания, как они добрались до окраин Киевской Руси и увидели в запустении её городки и деревни, народ, уходивший в Московскую Русь от печенежских и половецких набегов.

Брели слепой гусляр и отрок, питались подаянием, и не было просвета в их жизни. Как-то раз, когда слепец и парнишка сели передохнуть, в небе пролетала огромная воронья стая. Крик и грай перекрыли все остальные звуки. Слепой поднял голову, долго вслушивался, наконец спросил:

   – Скажи, отрок, много ли воронья в небе и куда летят они?

   – Они затмили свет, дедушко, и появились с той стороны, где восходит ярило.

Слепец приник ухом к земле, и лицо его сделалось озабоченным.

   – Великая беда надвигается на землю Русскую, – произнёс он. – Издалека идёт на Русь грозный враг. Несметны его полчища, горе и страдания несут они.

   – И когда случится такое? – спросил испуганный парнишка.

   – Скоро, отрок, скоро. И не на год и не на два, а на века навесят ярмо испытаний на русский люд...