Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

От счастья Олекса не ведал, что и отвечать, к Дарье кинулся. А она, уставшая, но умиротворённая, только улыбалась...

С того дня поселилась в домике ещё одна живая душа – Марья.

Зима в силу входила, Марья росла здоровой, прожорливой. Бывало, воротится Олекса с княжьей службы, поглянет на Дарью, головой покачает:

   – Всю кровинушку она у тя выпьет. Да не корми ты её часто, себя пожалей.

Дарья посмеивалась:

   – Пусть ест, молока много. Я тебе ещё не одну выращу. Ты лучше поведай, где ноне дозорил, что повидал.

Расскажет гридин, как день в дружине провёл, и бежит по хозяйству управляться. А оно у них немалое: корова, кабанчик да кур с десяток.

В субботний день Дарья заводила опару, замешивала тесто, пекла хлебы, а ранним воскресным утром, ещё и заря не загоралась, вытаскивала из печи румяные да духмяные пироги, укладывала их в берестяной короб, укутывала, несла на торг...

Так и жили Олекса с Дарьей.

Не одну неделю сидит великий князь Владимирский в Орде. Уже и с Дюденей повидался, и у хорезмийки обласкан был, она его дарам, ровно дитя малое, радовалась, а Тохта всё не допускал к себе.

Кинется русский князь то к одному ханскому вельможе, то к другому, но те ухмыляются. А ведь не с пустыми руками обегал их великий князь Владимирский, всё, что в Сарай привёз, порастряс, только придерживал подарки хану. Однако когда позовёт его Тохта к ответу, неведомо.

Великий князь и боится этого часа, и ждёт. Он падёт ниц перед грозными очами хана, и тот волен будет в его жизни и смерти. Но князь Андрей позор воспринимает как должное. Чингис и Батый поставили Русь на колени, и с той поры ханы повелевают русскими князьями, ровно улусниками. Великий князь Владимирский знает, как здесь в Орде, у хана Берке, сломили гордого и храброго отца – Александра Невского.

Его поставили в живую лестницу к ханскому трону, и нога старого Берке вот-вот готова была ступить на шею и голову князю Александру, но хан велел Невскому подняться и стать рядом с царевичами.

Князь Андрей Александрович не мог представить, что творилось в душе отца, потому как сам он гордость свою оставлял дома, на Руси, где милостью хана Тохты повелевал князьями. Но удельные князья строптивы и не всегда покорны. Между ними частые раздоры, особенно когда делят уделы, вот как случилось с Переяславским княжеством. По какому праву Даниил обрёл его, если им владел их отец Александр Ярославич? А ведь он, великий князь, поддержал брата, когда тот Коломну к Москве прирезал. Так-то отблагодарил его Даниил, с Михаилом Тверским связался, заодно против него, великого князя Владимирского!

Ох, если бы ему поверил хан и послал с ним, князем Андреем, свои тумены – наказать и Даниила, и Михайлу, а заодно и Фёдора Ярославского. Вишь, возымели себя вровень с великим князем Владимирским!

От злости у князя Андрея желваки на скулах заиграли. Он представил, как будут метаться удельные князья, когда великий князь явится с ордынцами. Даниил отдаст ему Переяславль, а князья подпишут ряду.

Неожиданно вспомнил, как боярин Ерёма говорил: те бы, князь, в родство с ханом войти... Оно хорошо, да что он, старый князь Андрей, станет делать с молодой женой? Может, потому и Анастасия от него в монастырь удалилась?

...Анастасия... Анастасия... Как любил её! Да и сейчас она словно заноза в его сердце. В Суздаль ездил – теплилась надежда вернуть из кельи в княжьи хоромы, чтобы скинула монашескую одежду и красовалась в наряде княгини.

Прошлое нахлынуло: как в Городец её привёз, и она, ладная и статная, поразила всех своим великолепием и строгостью. На память пришло, что сестра Анастасии, Ксения, жена Михаила Ярославича, а надо же, никакого родства тверской князь к нему, князю Андрею, не питает. Да и что там Михайло, когда брат родной Даниил на него замахнулся...

Открыв дверь каморы, покликал отрока:

   – За жаровней следи, перегорит скоро. Эвон, князя заморозишь!

Гридин вышел и вскорости воротился с мешочком деревянных углей, насыпал в жаровню, подул на загасший огонёк и, когда пламя ожило, заплясало, покинул камору.

Князь Андрей Александрович смотрел на разгорающиеся угли, и мысль о том, что жизнь человека подобна огню, на миг завладела им. Человек рождается с искрой, в молодости в нём бушует пламя, а в старости огонь гаснет. Таким Бог создал человека, чтобы прибрать к себе, когда жизнь ему станет в тягость. Одному Богу известны начало и конец жизненного пути человека, а тот суетится, хлопочет, не задумываясь о своём временном бытии на земле...

...Странно, продолжал рассуждать князь Андрей, отчего же он сам забывает об этом? И ловит себя на мысли, что боится смерти, даже вспоминать о ней не желает. Ему кажется, смерть минует его, она подкарауливает других...

Великому князю делается грустно, и он снова зовёт отрока, чтобы тот помог облачиться. Андрей Александрович намерился сходить к епископу Исмаилу.

Выбрался великий князь Владимирский из каморы, день к вечеру клонился. Осмотрелся. Во дворе редкого гридня видишь. Зимой в караван-сараях безлюдно, гости торговые ещё по осени разъехались. Теперь до весны, когда в столицу Орды приплывут по морю Хвалисскому и Волге купеческие караваны. Опасными путями от моря Русского и гор Угорских добирались гости из разных земель. Тогда тесно делалось в караван-сараях, оживали шумные базары, а сам Сарай, с пыльными кривыми улицами, с домами и дворцами, мечетями и синагогами, православным храмом, делался многоязыким, говорливым.

И так до самых холодов...

Осенними дождями Сарай тонул в лужах. Вода и грязь по колено. В колдобинах коню под брюхо.

Князь Андрей шёл к епископу, сам не ведая зачем. Видно, намерился получить душевное успокоение. Под ногами похрустывал ледок, припорошённый тонким слоем снега. Князь подумал, что в эту пору снег сугробами завалил Россию и будет лежать до самой весны, пока не выгреет солнце и не зазвенит капель. Тогда снега начнут оседать, из-под них потекут ручьи, а отсыревший за день снежный наст ночным морозом схватится корочкой.

Великому князю так захотелось домой, хоть волком вой, но он не волен в себе. Пока шёл, Новгород вспоминал, как с отцом жил, ловил на Волхове рыбу, зимой делал во льду лунки, ставил крючья на щуку. Ребята ходили кулачными боями конец на конец, но он, князь Андрей, не упомнит, чтобы сам дрался. Заводил мальчишек, а сам смотрел на драку со стороны. Верно, оттого и поныне у него целые зубы и не перешиблена переносица. Ведь в драке в ход шло все: палки и камни, и всегда дело кончалось кровью...

Епископ встретил великого князя радушно:

   – Яз, грешным делом, подумывал – забыл ты меня, княже.

   – Как мог я, владыка! Благослови.

Они уселись в креслица у столика. Молодой чернец поставил перед ними глиняную чашку с мочёными яблоками, деревянный поднос с горячими лепёшками и мисочку с пахнущим мёдом.

   – Мёд-то, сыне, с моей борти. Видал у оконца колоды? В зиму поднял на стойки, от мышей, шалят. Да утеплил, чтоб мороз не пощипал Божьих тружениц. Вот уж чудно устроены, себя кормят и нам подают. Живут по Святому Писанию.

   – Людям бы так.

   – Люди, великий князь, какие по Божьим заповедям живут, а иные предали их забвению.

Князь Андрей Александрович вздохнул:

   – Воистину, владыка, и я в том повинен.

   – Поступки свои сам суди, а что Господь скажет на своём Суде, никому не ведомо. Человек о конце жизни мыслить должен, помнить о нём.

Князь печально усмехнулся:

   – Ты, владыка, будто в душу мою заглянул. О том накануне думал.

Епископ подвинул князю яблоки:

   – Отведай, великий князь, они хоть и мелкие, да сочные. Так, сказываешь, о смерти думал? Навестило тя...

   – Приходило такое. А ещё о суете мирской.

   – Ты дела свои государственные к этим думам примеряй... Слышал, княгиня в монастырь удалилась.

Андрей Александрович кивнул.

   – Не печалься, она Господу жизнь свою вручила.

   – Я, владыка, смирился.

   – Ты, великий князь, ещё гордыню свою смири. Йак пастырь сказываю тебе.

   – Во мне ли гордость?

Епископ прищурился:

   – Яз ли не вижу? Соразмеряй поступки свои, великий князь. – Помолчал и снова заговорил: – А в княжьих сварах беды наши. Князья русские, родство презрев, сабли и мечи обнажают. – И добавил с огорчением: – Всё, всё от старейшин земли Русской зависит, а они пакости друг другу творят.

С укором головой покачал:

   – Позабыли, забвению предали, что и Мономаховичи корнями от Ярослава Владимировича[97]97
  Ярослав Владимирович – Ярослав Мудрый (около 978 – 1054) – великий князь Киевский (с 1019 г.), сын Владимира I. Успешно воевал и обезопасил южные и западные границы Руси, установил династические связи со многими странами Западной Европы.


[Закрыть].

   – Винишь? Я ль один, сам признаешь.

   – Ты, великий князь, им в отцы дан. Отчего съезд не созвать да полюбовно разойтись? Яз однажды, чать, не забыл, едва вас утихомирил. Вы уж готовы были мечи в ход пустить. А ханский посол на вас смотрел да посмеивался. Ордынцам ваша брань ровно мёд.

Исмаил постучал Ногтем по мисочке...

Покинул великий князь епископа, темень над Сараем сгустилась. Из-за Волги дул ветер, гудел заунывно, будто волчья стая. Пока до караван-сарая добрел, ни одного человека не встретил. У самых ворот татарин к нему приблизился. Промолвил:

   – Великий князь, от царевича я. Завтра к хану тя поведут, смирись и раболепствуй.

Сказал и удалился, а Андрей Александрович шубу скинул, всю ночь у жаровни просидел, мыслями одолеваем. Гнетёт его всё, и потолок каморы будто ещё ниже опустился, давит, ровно крышка гроба. Даже войлочный шатёр, в котором он будет передыхать, возвращаясь из Орды, покажется ему хоромами по сравнению с этой затхлой берлогой.

В столице Золотой Орды русским князьям не велено ставить шатры, им определено жить в караван-сарае. Одному отцу, Александру Невскому, хан Берке в знак своего расположения к храброму князю дозволил разбить шатёр поблизости от дворца.

Тускло мерцал каганец, чадил, за стеной похрапывали гридни. Сон не морил князя. Он вышел во двор. Высоко холодным светом горели крупные звёзды. В темени не видно Сарая, ни огонька. Где-то там, у самой Волги, ханский дворец... О чём спросит Тохта у князя Андрея, в чём винить станет?

Почувствовав, как мороз лезет под суконный кафтан, князь возвратился в камору...

Долгая и утомительная ночь. Но вот рассвело, сквозь дверную щель пробился свет. Гридин внёс в камору кувшин с водой, деревянную бадейку. Слил, подал льняной рушник...

Ел великий князь нехотя. Медленно жевал хлеб е куском варёного мяса, запил хлебным квасом и принялся ждать, когда за ним придут.

Во внутреннем дворике ханского дворца его подвергли унизительному досмотру. Заломив руки, проверили, не несёт ли русский князь оружия. После он оказался в полутёмных сенях, где теснилась верная ханская стража. Здесь великому князю велено было снять шубу и шапку. Начальник караула провёл его через первый зал, где толпились те, кто не удостоился чести стоять у ханского трона.

Сколько раз бывал во дворце князь Андрей Александрович и всегда испытывал дрожь в коленях.

Два суровых багатура, положив руки на рукояти сабель и скрестив копья, замерли у двери. Там, за ней, на высоком помосте, восседал тот, кого на земле сравнивали со Всевышним.

Прежде чем Андрею Александровичу предстать перед светлыми ханскими очами, в зал внесли дары великого князя. Как воспримет он их?

Но вот стража отбросила копья, и кто-то невидимый распахнул перед русским князем двери, и он вступил в зал. Теперь ему предстояло сделать несколько шагов к трону и, рухнув на колени, поцеловать пол, по которому ступали ноги Тохты.

Никого не видели глаза князя Андрея: ни нойонов, теснившихся по правую и левую руку трона, ни стоявших у стены царевичей и мурз, весь он был во власти маленького и тщедушного человека, восседавшего так высоко, что казался вознесённым к самому небу.

Стоя на коленях, князь Андрей Александрович услышал тихий скрипучий голос:

   – Отвечай, конязь, отчего скудеет земля русичей?

   – Великий и могучий хан, твоя власть над всей поднебесной. Земля, какую доверил ты мне, не скудеет, и ты в том убедишься, когда пришлёшь своих баскаков собрать выход.

   – Но отчего не повинуются тебе удельные конязи? Может, постарел ты, конязь, и надо отобрать у тебя ярлык?

   – Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.

Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперёд, и все замерли. Глаза Тохты злые и голос резкий.

   – Ха! – выдохнул он. – Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.

В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.

   – Великий и могучий хан...

   – Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетёт твой язык? Но я не дам тебе багатуров, зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем.

Боярин Ерёма поджидал князя у дворцовых ворот и, по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.

Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:

   – Миновало бы лихо... Коли казнят меня в Орде, тело моё домой везите. Не во Владимир – в Городец, где был отцом, на княжение посажен.

   – Эко заговорил, великий князь. Бог даст, всё добром кончится.

   – Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.

   – То одному Богу ведомо. Однако мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тя хан ярлыка.

   – Красно говоришь, боярин Ерёма. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михайло.

Ерёма поддакнул:

   – По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Фёдор Ярославский чем лучше? Чать, не забыл, как он повёл себя, когда ты его на Переяславль позвал?

   – Настанет и на него час. В том разе Фёдор на Данииловы посулы купился.

   – Прежде за московским князем хитрости не водилось.

   – От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен и храбростью наделён.

   – Племянник Иван ещё малолеток.

   – Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.

   – Прежде Юрия к рукам прибрать. Ох, ох, послал Бог племянников.

Ерёма спрятал ухмылку в лопатистой бороде.

   – Яблоко от яблони далеко ль катится?

   – И то так.

В камору заглянул гридин:

   – Великий князь, к те царевич.

Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:

   – Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.

Великий князь перекрестился.

   – Услышал Господь мою молитву. – Повернулся к боярину: – Принеси, Ерёма, царевичу два десятка скоры за весть добрую. Я ведаю, и твоё слово ханом услышано...

Проводив царевича, князь Андрей бросил Ерёме:

   – Вели, боярин, еды подать, оголодал я.

Съехались в Москве. Позвали и князя Фёдора, да тот отмолчался. Даниила и Михайлу тревожило: с чем Андрей из Сарая воротился? Ужли татар наведёт, как не раз бывало? Попытаться отпор дать, встать на их пути дружинами и ополчением, отразить недругов, но тогда Тохта пошлёт столько воинов, что они перебьют всех ратников, сожгут Москву, Тверь и иные города, разорят смердов, а ремесленный люд в неволю угонят.

   – Как поступим, Михайло Ярославич?

   – Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что гридни русские славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.

Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тёр, наконец промолвил:

   – Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст, свинья не сожрёт, брате Михайло.

В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Стодол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал тёплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридня:

   – Отчего тревога, Герасим?

   – Не ведаю, князь.

В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:

   – Орда?

   – Нет, княже, весть добрая.

   – Сказывай, – облегчённо вздохнул князь.

   – Дозор из степи, великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.

   – Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.

   – Да уж велел поднять гридня Олексу, одвуконь поскачет.

   – Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей. Поди, мыслил, как карать нас станет.

Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:

   – А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?

И посмотрел вопросительно на Стодола. Тот ответил неуверенно:

   – Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул на Дмитрия Александровича с царевичем Дюденей, поди, не запамятовал?

Даниил нахмурился. Он не любил напоминаний о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.

   – Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.

Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:

   – Кажись, пронесло грозу.

   – Погоди ликовать, – осадил Даниил сына, – ордынцы коварны.

   – Ужли коварней дядьки нашего?

   – Господь воздаст ему, – ответил Даниил. – Всяк за свои действия ответ понесёт.

   – Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передаётся, – заметил Стодол.

   – В крови тонет великий князь, – поддакнул Даниил.

Юрий хихикнул:

   – Его грехи княгиня Анастасия отмаливает.

Иван на брата посмотрел осуждающе:

   – Не тронь тётку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?

   – Иванова правда, – согласился князь, – у княгини Анастасии своя жизнь. – И уже Стодолу: – Проследи, чтоб Олекса не замешкался.

Дарья вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огня и зажгла фитилёк плошки. Потом принялась собирать Олексу.

Из плотно укутанного холстиной берестяного короба извлекла хлебец, отрезала кусок сала, несколько луковиц, всё уложила в кожаную суму.

Со двора явился Олекса, заметил:

   – Ты еды-то помене, чать, тверичи не дадут помереть от голода.

   – Аль до Твери есть не намерен? Угораздило же меня за гридня замуж пойти, сколь раз зареклась. И чем ты мне приглянулся?

   – А я гуслями тя взял.

   – Только и того.

   – Поди, помнишь, я в Твери у князя пел. Ворочусь, сниму гусли со стены, потешу тебя, Дарыошка. Ну, мне пора.

Заглянул в зыбку:

   – Марья на тебя, Дарьюшка, похожая. Красавица.

   – Уж и скажешь! – сладко рассыпалась в смехе Дарья.

   – Какая есть.

И, поцеловав жену, Олекса ушёл.

Снежным бездорожьем гнал Олекса коней, пересаживаясь с одного на другого. А в Твери и передохнуть не дали, в обратный путь выпроводили.

Вёз Олекса грамоту князю Даниилу Александровичу от Михаила Ярославича, и писал тот: если и явятся ордынцы, то ждать их надо потеплу, когда оживёт степь и установятся дороги...

Всем известно, не любят ордынцы зимнюю степь. Покоится она под снегом, и от бескормицы падеж конский... Морозы и метели людей тоже не жалеют, особенно старых и хворых.

Уныло зимой в степи. Голодные волки к становищам близко подходят, воют тоскливо, скот режут и мало боятся человека. А весной, когда поднимется трава, татарин седлал отъевшегося на обильном пастбище коня, отправлялся за добычей...

Скачет Олекса, и мысли скачут. О чём только не передумал он, а чаще всего Дарью вспоминал. Прикроет глаза, и вот она с Марьей на руках.

Увидел бы его дед Фома, то-то обрадовался бы! Как беспокоился он, что умрёт, а парнишка бездомным останется... Пошевелил Олекса губами, высчитал, оказалось, тому лет десять минуло. Как быстро летит время! А казалось, давно ли с дедом по миру хаживали?..

Уже под самой Москвой погода начала портиться, загудел ветер, повалил снег, да такой, что гридин сбился с дороги. На счастье, кони на избу наехали. Одна изба и та в землю вросла, снегом засыпана и топится по-чёрному.

Олекса коней под навесом привязал, торбы с зерном на морды коней надел, в избу вошёл. Под осевшей притолокой едва ли не вдвое согнулся.

В избе лучина горела, старик, совсем белый, у огня сидит, гридню рад. Принялся выспрашивать, откуда и куда едет. Сказал Олекса, а старик опять с тем же вопросом. Понял гридин – глухой дед.

Долго не мог заснуть Олекса, старик поведал ему, что была у него жена, да татары в неволю угнали, дети померли, и живёт он теперь один, смерти ждёт.

А ещё вспоминал дед, как с великим князем Владимирским Андреем, прославленным братом Невского, ходил на ордынцев и много их тогда побили...

«Видать, не мене восьмидесяти лет деду, – подумал Олекса, – а его ещё ноги носят, и пищу сам себе добывает, силки ставит, и даже коза у него молочная есть...»

К утру снег перестал и солнце заиграло. Оставив деду всё, что в суме имелось, Олекса отправился в путь.

Минуло восемь лет, как Андрей Александрович сел великим князем Владимирским. В Городце княжил, Дмитрию завидовал. А чему? Удельные князья как брату не повиновались, так и его не слишком почитают, да ещё в раздорах винят. Эвон епископ Сарский Исмаил не о том ли речь вёл?

Но что может князь Андрей поделать? Уж он и татар приводил, страхом намерился взять... Ордынцы побывали и ушли с добычей, а он, великий князь Владимирский, с князьями удельными остался, и те ему, как и прежде, не повинуются...

О том думал князь Андрей, ворочаясь из Сарая, благо живым да с ярлыком на великое княжение из Орды выпустили.

Злобился на брата Даниила, в дружбе заверял, а как Переяславль ухватил, по-иному заговорил. Ко всему, Михайлу Тверского на сопротивление подбил. Теперь, когда Тохта отказал ему в воинах, совсем потеряет он власть над удельными князьями.

Был бы жив Ногай, ему поклониться, попросить воинов, но Ногая нет, а остатки его орды откочевали за Кубань.

На ночь гридни ставили великому князю шатёр, себе походные юрты, и княжеский стан напоминал малый татарский улус. Горели костры, в казанах варили еду, и по заснеженной степи стлался дым, такой же горький, как и мысли у великого князя Андрея.

Он не замечал, что гнев затмил его разум, и ни о чём ином он не думал, кроме как о власти. Для чего жил и к чему рвался, едва получив от отца Городец?..

Однажды гридни привели к нему смерда. Молодой, рослый. Сняли с него допрос, оказался отроком из дружины брата Даниила, послан следить, нет ли с великим князем татар.

Андрей Александрович велел отсечь московскому гридню голову. Вишь, даже в степи Даниил намерился иметь свои глаза и уши.

Отправляясь к хану, Андрей Александрович думал, как расправиться с непокорными князьями, а теперь, когда нет с ним татарских воинов, оставалось одно: поклониться новгородцам. Авось не откажет Господин Великий Новгород.

Поделился о том с боярином Ерёмой. Тот согласился:

   – Новгородцам стоит на вече удила закусить.

И решили в Новгород не посольство слать, а самому великому князю ехать. Новгород гордый, не всякого принимает. Разве не известно, люд новгородский даже Александра Ярославича Невского изгонял?