Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

При том разговоре Анастасия оказалась. И сколько же неудовольствия уловил боярин на её лице. А всё из-за гридня. Значит, верны его, Ерёмы, догадки.

А однажды, когда великий князь в Орду отправился, княгиня высказала Ерёме:

   – Отчего, боярин, зла мне желаешь?

Отпрянул Ерёма. Взгляд у Анастасии неприязненный, губы поджаты.

   – Я ль, княгиня-матушка? Откуда мысль у тя такая?

   – Вижу. Норовишь, как меня больнее лягнуть... И достал.

Высказавшись, удалилась, оставив Ерёму одного. Тот потёр затылок, раздумывая, как могла Анастасия догадаться, что у него, боярина, на уме?

Сам себе сказал:

   – С княгиней держи ухо востро, боярин Ерёма.

И, решив больше судьбу не испытывать, покинул гридницу.

В Москву с добрыми вестями вернулся Юрий, обрадовав несказанно отца. Князь Даниил немедля отправил в Тверь боярина Стодола. Вскорости стало известно: великий князь Андрей в Орду отъехал.

Неделя за неделей выжидали князья Даниил и Михаил, гадали, с чем возвратится Андрей Александрович, если с ордынцами, то жди беды.

Коли же Москва и Тверь попытаются сопротивляться, то хан во гневе пошлёт на Русь свои полчища и они разорят Московское и Тверское княжества, а на самих князей падёт ханская кара. Разве забыто, как городецкий князь Андрей, начав борьбу с братом Дмитрием за великий стол, навёл татар? Горела и стонала земля Русская, бежал Дмитрий, а князь Андрей с ханским ярлыком сел на великое княжение...

И снова съехались тверской и московский князья, теперь уже в Переяславле, у постели больного князя Ивана Дмитриевича, и сказал Михаил Ярославич:

   – Коли явится князь Андрей с Ордой, то беда неминуема, разор и поругание Отечеству нашему. Пред силой ханской нам не устоять. Но мнится мне, хану разорение Руси ныне ни к чему. Что станут собирать баскаки с нищих княжеств?

Тяжко больной переяславский князь Иван, поминутно задыхаясь, кивал, а Даниил Александрович брови супил, соглашался:

   – Твоя правда, Михайло Ярославич, но коль без Орды пойдёт на наши княжества Андрей, не дадим себя в обиду, укажем ему место.

Переяславский Иван приподнялся на подушках, заговорил хрипло:

   – Князь Михайло Ярославич, – взял за руку тверского князя, – в тебе я видел всегда брата старшего, ноне чую, последние дни жизни отведены мне. Когда возьмёт меня смерть, княжество своё завещаю Москве. Ты, князь Михайло Ярославич, прими это как должное, а боярам моим слово моё ведомо. Не дайте волку серому, великому князю Андрею, растерзать вас...

Заметив тень неудовольствия, проскользнувшую по лицу тверича, князь Иван сжал его руку:

   – Помню, князь Михайло, было время, Тверь в княжество Переяславское входила, но ныне твоё княжество разрослось, с Владимиром соперничает, а Московское княжество слабое, и у князя Даниила сыновья. Настанет время им уделы выделять. Не держи зла на меня, Михайло Ярославич.

Тверич усмехнулся:

   – Я ль перечу, князь Иван? Нам с князем Даниилом не враждовать, нам бы выстоять пред алканием князя Андрея.

Стояли жаркие дни. С безоблачного неба знойно палило солнце, и степь выгорела, а всё живое затаилось, не подавая признаков жизни. Даже не верилось, что скоро и листопаду время. Так бывает разве что в июле-страднике либо в августе-густаре.

Старались передвигаться больше ночами, вдоль древних рек Итиля – Волги, Танаиса – Дона, их больших и малых притоков.

Едва горячее ярило начинало доставать землю, гридни стреноживали коней в какой-нибудь впадине, располагались на отдых. Великому князю разбивали шатёр, и он, молчавший всю обратную дорогу, уединялся, хмурый и чужой для всех...

Было отчего задуматься великому князю. Псом побитым ворочался Андрей Александрович домой. Подарками богатыми наделил он ханских вельмож и, уверенный в ханской милости, предстал перед его очами. Но хан был грозен. Он спросил:

   – Дал ли я тебе, конязь Андрей, ярлык на великое княжение?

   – Я ль не твой верный холоп, могучий хан?

   – Ты не ответил, конязь, получил ли от меня грамоту?

   – Я ль не обласкан тобою, великий и могучий хан? – Князь Андрей на коленях пополз к ханскому возвышению. – Ужли в чём виновен я?

Тохта поднял руку, и могучие багатуры схватили русского князя за плечи, готовые привести в исполнение ханский приговор. Но Тохта временил. Он сказал:

   – Я поставил тебя, конязь, старшим над всеми конязями, чтобы выход, какой платят мне урусы, множился! Ты должен помогать баскакам собирать ясак. Так ли? Но ты забыл это и затеваешь свару с братом своим Даниилом. К чему? Разве это нужно Орде? Я знаю, ты станешь просить у меня воинов, чтобы власть твоя усилилась. Но ты их не получишь, и знай, конязь Андрей, если урусы поступят с моими баскаками так, как они повели себя с мурзой Четой, то я посажу на великий стол другого конязя.

Тохта не пожелал слушать оправданий князя Андрея. Под смех царевичей и мурз, окруживших ханский престол, князя Андрея вышвырнули из дворца. Очутившись за оградой, он покачнулся, в глазах потемнело, и разум померк. Великого князя подхватили у ворот гридни, принесли в караван-сарай, стянули рубаху и сапоги, поминутно прикладывали ко лбу и груди тряпицы, смоченные холодной водой, пока сознание не вернулось к нему.

А поутру ещё один позор пришлось испытать князю Андрею. Явился мурза Чета, остановился у дверей каморы и голосом, не терпящим возражений, изрёк:

   – Конязь Андрей, могучий и великий хан всех моголов велел те возвращаться на Русь. Но ты оставишь в Сарае десять гридней. Такова воля великого и могучего хана Тохты...

Мог ли он воспротивиться повелению хана?

Случившееся в Сарае не прошло бесследно, князь Андрей почувствовал боль в груди. Сердце словно опрокидывалось и замирало, напоминая Андрею Александровичу трепыханье раненой птицы. Мысль, что Тохта отберёт у него ярлык на великое княжение, омрачала даже предстоящую встречу с Анастасией. Князь Андрей злобствовал и на тверича, и на брата Даниила. Тверской князь давно уже мнит себя великим, а Даниил его руку держит.

Подъезжая к Владимиру, Андрей Александрович решил: пойдёт войной и на Михайлу и на Даниила, а с собой позовёт князей Ярославского Фёдора Ростиславича и Ростовского и Углицкого Константина Борисовича. Они его сторону держат. Он, князь Андрей, силой овладеет Переяславлем...

Сумеречные тени просачивались в горницу. Гасли последние солнечные блики, падавшие через высоко прорезанные узкие оконца, взятые в кованые решётки. И тишина, будто вымерли хоромы великого князя.

Но вот издалека, из гридницы, донеслись голоса и смолкли. Скрипнули половицы. Анастасия вздрогнула, решив, что это направляется к ней князь Андрей. Но то холопка внесла свечу.

   – Погаси, – промолвила княгиня.

Задув свечу, холопка удалилась. Густеющая темнота скрадывала бледное, грустное лицо Анастасии. Видит Бог, как ждала она возвращения из Орды великого князя. Не его, Андрея Александровича, а Любомира. А великий князь вернулся, оставив половину сопровождавших его гридней у хана, а с ними и Любомира. И никто не ответил ей, княгине, долго ли суждено прожить им там и на что обречены в Орде гридни...

В сумерках и в тишине Анастасия вспоминала те, теперь уже далёкие дни, когда уединялись с Любомиром, и там, за городом, в лесу, гридин принадлежал только ей. И как трудно было таить им любовь, оказавшись среди людей.

Княгиня больше всего страшилась потерять Любомира и потому не могла простить князю Андрею, что оставил его в Сарае. Может, князь сделал это с умыслом, догадался, кем был для неё Любомир?

Исчезли в горнице последние блики, и стало совсем темно. На стенах Детинца перекликались дозорные, а Анастасия оставалась наедине со своими думами.

Вспоминала, как Любомир подводил ей коня, придерживал стремя, а на поляне снимал её и легко нёс на руках... Добрые и ласковые глаза Любомира она, княгиня, запомнила навсегда. Разве когда так смотрел на неё князь Андрей?

К полуночи сон сморил её, и привиделся ей Любомир. Его большие и сильные руки лежали на её плечах. Княгиня чувствовала их тяжесть. Гридин спрашивал:

   – Княгинюшка, любовь моя, ужли судьба разлучила нас навсегда?

Анастасия хотела закричать «Нет!», но голос пропал, а слёзы застлали глаза. Она пробудилась и почувствовала, что плакала по-настоящему, лицо было мокрым. Вытерлась ладонью. Спать расхотелось. Как наяву Любомир перед ней. Анастасия гадала: к чему он так говорил ей? Неужели им не суждено больше встретиться? И Анастасия молит Бога, чтоб сон не сбылся, ведь накануне отъезда она так и не улучила мгновения поведать Любомиру об их ребёнке.

ГЛАВА 4

Весной, когда оглушительно затрещал лёд на Оке, на крутой берег высыпала вся Рязань поглядеть, как змеятся трещины по синей глади и оживает река, лезут льдина на льдину, открывая тёмную воду.

Появился на берегу и князь Константин Романович, раздобревший, лысый, с редкой бородёнкой и нависшими бровями. Постоял, поглядел и, вдохнув сырого воздуха, отправился в палаты.

Вот так всегда, из года в год. Сойдёт лёд, очистится река от шуги, и поплывут по Оке корабли и разные судёнышки в опасный торговый путь к Волге, к Дону, а там к морям Хвалисскому и Сурожскому...

Княжество у Константина Романовича неспокойное, упёрлась в южное подбрюшье Дикая степь, и редкий год обходится, чтоб не топтали Рязанщину копыта татарских коней.

Рязань для Руси что грудь – она первой принимает на себя удар степняков, печенегов и половцев. Сшибались в жесточайшей сече рязанские ратники со степняками, звенела сталь, и падали воины среди берёзовых перелесков и древних курганов.

А с той поры, когда страшным ураганом прошёлся по рязанской земле и Руси Залесской хан Батый, постоянная угроза нависла над Рязанщиной, над её городами: Пронском и Белгородом, Переяславлем-Рязанским и Зарайском, Борисовом-Глебовом и Ростиславлем, Коломной и самой Рязанью. Отстроятся рязанцы, возведут стены бревенчатые Детинца, и снова какой-либо татарский царёк стучится в ворота.

Избы и домишки ремесленного люда жмутся к кремлёвским стенам. С трёх сторон прикрывают город вал, ров и овраги, а четвёртая сторона прилепилась к речной круче.

В Детинце княжьи хоромы, каменные соборы Успенский и Борисоглебский, постройки хозяйственные, поварня, клети с зерном и продовольствием, скотница, какую строго берегут княжьи дружинники.

Константин Романович среди удельных князей слыл человеком скупым, хозяйственным. Даже полюдье не доверял тиуну либо боярам, сам объезжал княжество; почитай, всю зиму в санях проводил, дань со смердов выколачивая, только и передыхал в Муроме, Пронске и Коломне.

Между Константином Романовичем и Андреем Александровичем была неприязнь, великий князь на северо-восточную часть Рязанщины зарится, а с прошлого лета стали в Рязань доходить слухи – у московского князя Даниила желание волчье Коломной овладеть. Рязанский князь сыновей Александра Невского бранил, корыстолюбцами их величал. А когда во Владимире на съезде мурза Чета пытался их примирить, Константин Романович обиды набрался, высказывал. Андрей Александрович взъярился.

   – Хулу возводишь! – кричал великий князь.

А Даниил руки разводил:

   – Поклёп. Хоть оно, по справедливости, Коломна к Москве ближе и ею Ярославичи владели.

   – Когда? – возмущался рязанский князь. – В помыслах разве? Я суда у хана искать буду.

   – Ты ль? – рассмеялся Даниил Александрович. – Так-то те хан веры даст? А вот я пожелаю да и возьму Коломну на щит!

Константин Романович плюнул в Даниила Александровича, а тот саблю обнажил. И коли б не мурза и епископ Сарский, быть беде...

С той поры два года минуло, но князь Рязанский угрозу Даниила не забыл, неспроста, неспроста сказывал московский князь, что Коломна Москве сподручней, вдруг да попытается исполнить свой замысел? Тогда не миновать кровопролития между дружинами.

Коли же такое случится, он, князь Рязанский, призовёт в подмогу хана Ногая...

Вернувшись с реки, Константин Романович, оттрапезовав и передохнув, намерился суд чинить. Покликал пристава:

   – Собрались ли истцы и ответчики?

Пристав промолвил:

   – Готовы, князь.

Константин Романович вершил суд на княжьем дворе. Усевшись в высоком кресле, обтянутом красным аксамитом, подал знак, и толпившиеся вокруг бояре и гридни притихли. Народ наперёд подался. День-то воскресный, люда собрал немало.

Вершил князь суд, как уж от древних лет повелось, со времён Ярослава Мудрого, по «Русской правде»[83]83
  ...по «Русской правде». – При великом князе Киевском Ярославе Мудром (около 978—1054) была составлена «Русская правда» – свод древнерусского феодального права, включающий «Правду» Ярослава Мудрого, «Правду» Ярославичей, «Устав» Владимира Мономаха и др.


[Закрыть]. Первой привели истицу, рябую девку. Жаловалась она на торгового человека, какой сулил жениться, а как прознал, что она непраздна, так и сбежал.

В подтверждение сказанного девка поглаживала большой живот.

Князь на купца посмотрел с укоризной:

   – Чуешь грех за собой?

Замялся торговый человек, а Константин Романович уже приговор объявляет:

   – Платить тебе, торговый человек, за посрамление молодки пять гривен.

Посмеялся народ над купцом незадачливым – эка дорогая любовь оказалась, а пристав с Гриднями уже другого на суд приволок. Детина здоровый, рыжий. Разбоем детина промышлял.

Грозно нахмурился князь:

   – Почто же ты, вор и душегубец, не от трудов праведных живёшь? Сыт кровушкой людской?

Расхохотался разбойник:

   – Ужли ты, князь, сеешь и жнёшь? Ты ведь пахаря-смерда обижаешь, грабишь, клети свои его добром набиваешь.

Махнул Константин Романович приставу:

   – Разболтался вор, разумничался. Утопить его в Оке, дабы другим неповадно было...

Расходился народ, княжий суд одобряя.

   – По справедливости приговор княжий, эвон сколь разбойного люда бродит.

Константин Романович не раз мысленно обращался к спору на съезде. Да, он отправится к Ногаю, и коли князья за то его попрекнут, Константин Романович им ответит: почто же вы великого князя не судите, не у него ли в привычку вошло Орду впереди себя пускать?

Иногда он думал о том, что никто из князей не встанет в защиту Рязани, поопасаются братьев Даниила и Андрея. Единственный, кто справедливости ради голос подать может, – это Михайло Тверской, но он за рязанского князя не вступится, а всё потому, что между ним, князем рязанским, и тверским давняя неприязнь. Всё из-за княгини Ксении. Было время, послал князь Константин бояр Ксению сватать, а та Михайлу предпочла. И хоть тому не одно лето минуло, а Константин Романович тверичу простить не мог, что помешал его счастью. В первый год даже войной на Тверь замысливал пойти, да бояре отговорили. И он согласился: ну что сказали бы о нём люди? А на Ксению князь Константин обиды не таил, ему ли тягаться с Михайлой? Тот высок, широкоплеч и ликом выдался. Тем, верно, и взял Ксению.

Ныне у рязанского князя своя семья, жена, дети, но он, князь Константин, нет-нет да вздохнёт, Ксению припомнит. Попервах имя жены путал, Ксения перед глазами стояла.

И снова рязанский князь думал о том, что ни Ярославль, ни Ростов с Угличем, ни уж, конечно, Тверь за Рязань не встанут против князей Владимирского и Московского, а те всегда готовы Рязанское княжество пощипать, от земель его крохи отхватить.

Как только Константин Романович о том задумывался, Ногая вспоминал. Как-то несколько ногайских улусов подкочевало чуть ли не к верховьям Дона, в Пронске даже тревогу ударили. Пришлось рязанскому князю дары везти степняку, бить челом, чтоб убрались его улусы из Рязанщины.

Ногай тогда принял Константина Романовича благосклонно, угощал, сажал с собой рядом, в дружбе заверил. Правды ради, хан слово сдержал, и татары его орды редко набегали на Рязанщину.

Прознав о поездке Константина Романовича к Ногаю, Тохта потребовал явиться в Сарай. Вот уж когда князь страху набрался, совсем было с жизнью простился, но Тохта помиловал, а уж как изгалялся – поди, на коленях поболе, чем в храме, настоялся.

Размышляя о том, рязанский князь только вздыхал: разве он один такой, в Орде все проходят через унижения, никого горькая чаша не минет. Да и здесь, на Руси, последний мурза с ханской пайцзой мнит себя выше русского князя. Перед пайцзой, этой пластиной со знаками, все склоняли головы. Русские князья мечтали о пайцзе как об охранной грамоте. Батый жаловал золотой пайцзой Невского, потому Берке прощал Александру Ярославичу своевольство. И даже когда тот, возвращаясь из Орды, порубил татар, попытавшихся заступить ему дорогу, хан Берке не обвинил Невского.

Тохта хоть и дал Андрею Александровичу ярлык на великое княжение, но пайцзой не наделил. Верно, оттого удельные князья не слишком боятся великого князя Владимирского. Константин Романович, как и другие князья, не чтит Андрея Александровича, но понимает: если Москва и Владимир на Рязань пойдут, ему их не одолеть...

Рязанский князь подчас вопрос себе задаёт: отчего города русские каждый сам за себя, недружны, спорят, войной ходят друг на друга, не желают признать, что сила Руси в согласии, а не в раздорах? Алчность князей обуяла, без злобы жить не могут. Он, Константин Романович, довольствуется тем, что имеет. Объехал в полюдье свою землю – и полны клети и амбары. Ан нет, на его добро посягают. Возомнили, будто у рязанского князя нет дружины и он на Даниила и Андрея управы не сыщет.

Как только Константин Романович начинал об этом думать, его забирал гнев. Единственное средство успокоиться князю ведомо. Он зовёт дворского, велит истопить баню. Полежит Константин Романович на полке, попарится, уймётся волнение...

   – Мыльня наша, – говорил князь, – самая отменная!

От съезда во Владимире, где Даниил Александрович похвалялся отнять у Константина Романовича Коломну, минул год. Улеглись страсти, пришло к рязанскому князю успокоение. Однако подчас предчувствие беды накатывалось на него.

Прискакал из Коломны в Рязань боярин Ведута с горькой вестью: занял Даниил город, а тех бояр, какие не взяли его сторону, казнил.

Случилось то неожиданно, когда в Коломну съезжались на торг смерды из окрестных деревень. На рассвете спустились по Москве-реке ладьи с московскими дружинниками, бросились к городу. Ударили коломенцы в набат, едва успели ворота закрыть. А к берегу всё новые и новые ладьи причаливали. И тут в Коломне изменщики отыскались, часть бояр сторону московского князя приняла, открыли ворота.

С князем Московским явилась вся его дружина, ко всему великий князь Владимирский Андрей обещал прислать в подмогу Москве своих ратников да ещё передал: ежели рязанский князь не смирится, то и Муром отнимем у него.

Не стал дожидаться Константин Романович, пока братья Даниил и Андрей его из Рязани изгонят, отправился в степь, к Ногаю.

Выступили из Коломны полки московского князя. Шла с развёрнутыми стягами дружина. В подмогу Даниилу прислал тысячу воинов Переяславль.

Вёл князь Даниил Александрович полки к бродам через Оку, чтобы на переправе встретить рязанского князя.

Пять тысяч ратников выставила Москва, у Рязани побольше. Ещё с князем Константином Романовичем три тысячи татар. На них у рязанцев надежда.

Хан Ногай наставлял тысячников:

   – Конязь Даниил ко мне не приезжает. Он улусник Тохты. Идите с конязем Константином, накажите московитов...

Скачут татары, клубится пыль, визжат и воют воины. Они видят исход. Сомнут вставшие на их пути московские полки, смерчем пронесутся по земле московского князя и вернутся в степь, отягощённые добычей.

Рязанский князь доволен, он вернёт Коломну и за урон, какой нанёс ему Даниил, потребует заплатить сполна.

Ертаулы[84]84
  Ертаул – передовой или разведывательный отряд.


[Закрыть] донесли – Даниил стоит на бродах и с ним не одна тысяча воинов. Но Константин Романович спокоен, не выдержит московский князь уже первого удара, какой нанесут татары. Вон они мчатся обочь рязанской дружины. Привыкшие побеждать, они сомнут полки князя Даниила Александровича и погонят, на их спинах ворвутся в Москву. Горько пожалеют братья, что обрели в рязанском князе врага.

А Даниил Александрович молча взирал на вздымавшиеся до самого неба тучи пыли, слышал далёкие отзвуки приближавшейся конницы. Знал – то мчится к переправе татарское войско. Московский князь определил безошибочно: нагоняя страх, истошно кричали ордынцы.

Подозвал боярина Стодола, воеводу полка Большой руки:

   – Выдвини в чело пеших ратников. Им первым принять бой. Пусть дадут конным переправиться.

Стодол засомневался:

   – Устоят ли?

   – Должны. А тем часом на левое крыло ордынцев ударит воевода Касьян с переяславцами. Мы же навалимся на правое крыло.

   – Замыслил хорошо, князь, но помнить надобно – татары станут прерывать пешцев.

   – Пусть ратники напружинятся. И запомни, устоять надобно. Ежели побегут, татары посекут...

Войско татарское приблизилось к переправе. Передние достигли Оки, направляли коней в воду. Видит Даниил Александрович: на том берегу, на возвышении, остановился темник, а с ним князь Константин. Теперь ждать будут, когда сеча начнётся и дрогнут московские ратники.

Взбучилась Ока от множества коней, люда. По левому краю рязанские дружинники переправляются.

«На переяславцев выйдут», – подумал Даниил...

Передние ордынцы уже на берегу завязали бой с пешцами. Ратники щитами огородились, колья выставили. Смотрит князь Даниил, почти весь тумен перебрался на левый берег. Положил московский князь руку на рукоять сабли, бросил коротко:

   – Возволочьте стяги! Пора!

И кони, ломая грудью перелесок, вынесли гридней в правое крыло татарского войска. А в тот же час в левое, рязанцев, обрушились переяславцы...

Зло рубились ордынцы, яростно крушили москвичи и переяславцы. Трещали колья, звенела степь, храпели кони, крик и стоны разносились над Окой. Колыхнулись стяги русичей, нагнулись татарские хвостатые бунчуки. Долго без перевеса длилось сражение. Но вот попятились ордынцы, повернули коней к переправе, а их настигали, секли.

Тех, кто в воде оказался, добивали стрелами.

В том бою не одна тысяча ордынцев и рязанцев полегла на поле, утонула в реке. Немало московских и переяславских ратников осталось лежать на берегу...

Послал князь Даниил Александрович вдогон за бежавшими боярина Стодола:

   – Лишней крови не жажду, воевода, добудь князя Константина.

Переправившись на правобережье, воевода Стодол повёл дружину вслед за уходящим от преследования рязанским князем.

Даниил Александрович наказывал боярину:

   – Уйдёт князь Константин в степь, к Ногаю, явится сызнова с ещё большим войском...

Пригнувшись к гриве, вырвался Олекса наперёд. В бою он был в самой гуще, и, может, посекли бы его татары, да не раз спасала лёгкая сабля, успевал уворачиваться.

Со времён Александра Невского многие князья отказались от мечей и вооружили дружины татарскими саблями...

Сильный конь, хоть и подуставший, легко нёс гридня. Под копытами мелькала земля. По ту и другую сторону редкие перелески, кустарники, овраги. Скоро начнётся степь, и тогда уйдёт рязанский князь. В степи и на ордынцев налететь можно...

Торопит Стодол дружинников. А гридни и сами чуют, приустанут кони – из этакой сечи да вдогон...

Рязанцев увидели неожиданно. Они передыхали, не ожидая преследования. Не успели коней взнуздать, как московская дружина налетела...

   – Князь Константин! – закричал Стодол. – Не будем рубиться, не прольём крови, аль мы не русичи? Князь наш хочет тебя на Москве видеть!

   – В плен берёшь, воевода?

   – То как разумеешь, однако жизнь тебе и гридням твоим обещаю...

Безлунная ночь. Тишина на Москве, только перекликается на стенах стража да лениво перебрёхиваются на посаде псы.

Не спится Даниилу Александровичу, задумчиво идёт он по Кремлю, и мысли его о рязанском князе, которого он вот уже месяц держит в темнице.

Вчера гонец привёз из Твери письмо князя Михаилы. Пишет тверской князь: доколь ты, Даниил Александрович, будешь таить Константина Романовича? К чему глумишься? Коломной овладел, и ладно...

Даниил, однако, опасается отпустить – освободит рязанского князя, а он к Ногаю кинется, и тот его пригреет, воинов своих даст, и хватит ли тогда у Москвы сил отбиться?

Сам того не замечая, оказался у темницы – бревенчатого сруба с дубовыми дверями, на которых навешен тяжёлый замок.

Караульный узрил князя.

   – Не уснул, страж? – спросил Даниил.

   – Как можно, княже.

   – Олекса, кажись?

– Я самый, князь.

   – Доволен ли службой, гридин?

   – Уж куда как.

   – И добре, стереги пленного в оба.

   – Аль отсюда побежишь?

Промолчал Даниил Александрович, ушёл, оставив Олексу размышлять о предвзятостях судьбы. Вот хотя бы Константин Романович. Княжил в Рязани, владел городами и землями, а ныне в темнице томится. Видать, истину сказывал старый гусляр: «Жизнь, Олекса, ровно поле в оврагах и рытвинах, того и гляди, ногу сломишь...»

Князь Даниил спрашивал, доволен ли Олекса службой княжеской. А что отвечать? Сыт Олекса, одет, по миру не скитается с сумой... А ещё Дарью повстречал... Тепло сделалось на душе у гридня, и не будь он караульным, так бы и пустился в пляс...

А князь Даниил Александрович поднялся по ступеням крыльца, поглядел на небо, затянутое тучами. Ни просвета, хотя бы где дыра открылась, звезда показалась.

В опочивальне, разоблачаясь, решил поутру призвать князя Константина, попытаться уговориться с ним по-доброму.

Побив на Оке не одну сотню татар, Даниил Александрович понимал – за это придётся ответ нести. Позовёт его Тохта и как оправдаться? Московский князь готов был и смерть принять, сыну Юрию наказы давал. Однако теплилась надежда, что те татарские воины были из орды злейшего врага Тохты – Ногая. Близилась осень. Молчит Сарай. Может, хан не обратил внимания, что князь Даниил прирезал к своему княжеству Коломну?

Со временем улеглись страхи, и теперь уже Даниил Александрович поверил – Тохта не придал значения своеволию московского князя и не разорит его княжество.

Они сидели в трапезной друг против друга и, хоть стол едой уставлен, к пище не прикасались.

Утром рязанскому князю баню истопили. Он попарился, грязь, какую собрал в темнице, смыл и теперь настороженно слушал, о чём говорил его недруг Даниил:

   – Ты, князь Константин, не гляди на меня волком. Я, может, для тебя и серый, но меня жизнь принудила. Коломна-то город земли московской.

   – Московской? – взбеленился рязанец. – С каких пор? Говори, Даниил, да не завирайся. Отколь Коломне княжества Московского быть?

   – Аль отец мой, Александр Ярославич, не владел ею?

   – Нет, не припомню такого!

   – Не желаешь вспомнить, так твоё право. А была, была!..

   – Ты, князь Даниил, байки для других побереги.

   – Ко всему, князь Константин Романович, Коломна у Москвы под боком. Ты же, поди, не забыл, как меня мальцом в Москве князем посадили. Княжество малое, нищее, и городов нет. Ты же землёй рязанской завладел, одних городов у тя пять, не мене. Ужли умалится княжество Рязанское, коли на нищету мою Коломну выделишь?

   – Те, Даниил, Коломну, Андрею – Муром... Вы, братья, звери хищные, ненасытные.

Даниил глаза прикрыл:

   – Попусту злобствуешь, Константин Романович. Коломна была рязанской, ныне московская, а ты у меня в плену, и я волен в жизни твоей и смерти.

   – Не стращай!

   – Я не стращаю, сказываю как есть.

   – Чего хочешь?

   – Ряду подпишем.

   – О чём?

   – Коломну за Москвой признай.

   – С ножом ко мне, ровно тать!

   – Не суди строго. Была бы твоя сила на Оке, ты бы с Ордой Москву разорил.

   – Орда, уходя, Пронск пожгла.

   – Ты татар сам навёл. Давай миром ряду подпишем, и отпущу тебя в Рязань.

   – А не подпишу?

   – Ох, князь Константин, не пытай меня.

   – Видит Бог, душегубствуешь.

   – То суди как хочешь.

   – Жизнь нас рассудит.

   – Как знать. Так как, Константин Романович, станем писать ряду?

   – Зови бояр. Седни быть по-твоему.

Мало прожил Олекса, да много повидал, иному и на две жизни достанет. С дедом-гусляром странствовал, гриднем стал, копыта его коня топтали дороги от Москвы до Твери, Переяславля, теперь в Рязань послал его князь Даниил, сопровождать рязанского князя.

С Олексой ещё два гридня. Третий день в пути, обо всём переговорили. Князь Константин впереди едет, в седле скособочился, у него, видать, свои мысли.

Чудно Олексе – зачем московский князь рязанского в темнице держал? От боярина Стодола слышал, за Коломну князья спорили. А о чём говорить, когда Москва Коломной овладела?

Гридин считает, жизнь княжеская слишком суетная. Неймётся князьям, друг против друга злоумышляют, войны ведут, норовят землицы у соседа урвать, смерда пограбить. Ко всему татар с собой приводят...

Размышляет об этом Олекса и удивляется алчности княжеской. Ужли мало им того, чем владеют, и отчего не берегут они Русь? Для того ли власть им дадена, чтоб разбои учинять?

Задаёт себе Олекса вопрос, а ответа не находит. Чаще думает гридин о Дарье... Его, Олексу, в Москву дед Фома привёл, а Дарью судьба из Владимира в Тверь вела, а оттуда в Москву, и всё для того, чтоб они встретились. Разве не счастье это?..

О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег пустил их кузнец. Кузница его стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дёрном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.

Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:

   – Скудно живёшь, мастер.

Снял кузнец кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:

   – Это, дед, с какой стороны подходить, коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив, людям добро несу. Бедный аль богатый что подаст за мой труд, и ладно. Всё едино нагими родились, обнажёнными и в могилу сойдём...

На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлёвские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота...

В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнём, и всё у него плывёт, как в тумане.

В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошёл и, едва несколько шагов сделал, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать гридня, товарищи уехали.

Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин в себя пришёл. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.

   – Ожил? – спросил старик. – Мы, грешным делом, думали, не жилец. Теперь день-два – и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили...

Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:

   – Не отправиться ли те, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.

Старик ложку отложил, на гридня из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:

   – Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошёл, он уйдёт, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.