Текст книги "Даниил Московский"
Автор книги: Борис Тумасов
Соавторы: Вадим Каргалов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА 3
ОРДЫНСКИЙ ПОСОЛ
1Подобного на Руси ещё не бывало, чтобы великий князь звал на совет меньшую братию свою, а те бы не ехали.
Не бывало, но в лето от сотворения мира шесть тысяч восемьсот четвёртое[27]27
1296 год.
[Закрыть] вдруг случилось. Великий князь Андрей Александрович не сумел в назначенное время собрать княжеский съезд.
А поначалу всё казалось ему таким простым и легко достижимым!
Андрей вернулся из Орды обласканный, привёз ярлыки на спорные города, и дело оставалось за малым: объявить князьям непрекословную волю хана Тохты и спокойно властвовать над Русью!
Во все концы земли Русской разъехались гонцы великого князя: звать удельных владетелей в стольный Владимир, на новое строение мира. Но гонцы возвратились, не привезя желаемого согласия. Нельзя же было считать за согласие неопределённые обещания одних и почти неприкрытое противление других князей?!
Даже верные служебники Андрея – Фёдор Ростиславич Ярославский и Константин Борисович Ростовский – разочаровали. Оба благодарили за честь, оба сообщили, что готовы поспешить во Владимир, но с приездом медлили – ждали, пока соберутся меньшие князья, потому что им, владетелям древних великих городов, Приезжать раньше других будто бы зазорно.
А удельные князья, раньше послушные первому слову, будто сговорились: отвечали уклончиво, ссылались на трудности пути по весенней распутице, на неотложные заботы, как будто может быть что-либо неотложнее, чем княжеский съезд!
Подобные ответы, скользкие и призрачные, как весенний лёд, – сожмёшь в кулаке, и будто бы твёрдо, но через минуту протечёт водой между пальцами, и нет ничего! – привезли гонцы из Белоозера – от князей-соправителей и Фёдора и Романа Михайловичей, из Углича – от князя Александра Константиновича, из Стародуба – от Ивана Михайловича, из Галича – от Василия Константиновича, из Юрьева – от Ярослава Дмитриевича.
«Сговорились, что ли, князья? – терялся в догадках Андрей. – Но такого не может быть! Каждый удельный владетель живёт наособицу, к единению с другими не способен. Может, слабость почуяли в великом князе?»
Предполагать такое было неприятно.
Но не скрытое противодействие удельных князей тревожило Андрея. Знал, что переломить их можно. Мигом прибегут, если пригрозить ратью, потому что измельчали князья, пугливыми стали, слабосильными. И не явная вражда Даниила Московского и Ивана Переяславского была причиной тревоги. С этими двумя тоже было всё ясно: не посольскими речами собирался вразумлять их Андрей, а мечом. И будет так, будет, если соберутся за великим князем остальные князья!
Тревожило другое – Тверь.
Начал замечать Андрей, что тверской князь Михаил старается обособиться от него. А первая трещина в былой дружбе пролегла после недавней встречи в Ростове.
Собрались тогда по-родственному: почтить годовщину преставления тестя своего, старого ростовского князя Дмитрия Борисовича. Службу в соборе отстояли, за общий поминальный стол сели, беседовали тепло, сердечно. А чем всё кончилось? Только намекнул Андрей, что ждёт помощи от Твери в переяславских делах, как вскинулся Михаил, напрочь отринул дружеские речи, даже упрекать стал:
– Переяславль – отчина Ивана! С Любечского съезда установлено, что каждый держит отчину свою![28]28
Съезд русских князей в Любече на Днепре в 1097 году провозгласил принцип наследования князьями владений своих отцов: «Каждо бо держит отчину свою».
[Закрыть] Негоже, княже, рушить дедовские обычаи!
За малым дело не дошло до ссоры.
Андрей Александрович решил тогда не настаивать на своём: не время было спорить и не место. Он знал, что и другие удельные князья не одобряют его. Не Ивана, конечно, жалеют, а о своих княжествах заботятся. «Начнёт, дескать, великий князь с Переяславля, а каким городом кончит?»
Тогда-то и решил Андрей обойтись без княжеского одобрения, отобрать у Ивана переяславский удел волей и ярлыком хана Тохты. Задумал и преуспел в задуманном: вот он, ханский ярлык на Переяславль, в его руках!
Но Михаил, видно, догадывался о хлопотах великого князя в Орде. Начал тайно сноситься с Москвой, с новгородскими посадниками. Делал это осторожно, ещё сохраняя видимость дружбы с Андреем.
Совсем недавно тайное стало явным, но не по вине Михаила. Верный человек привёз Андрею список с грамоты Михаила новгородскому архиепископу Клименту. Цены не было той грамоте! Напоминал в ней Михаил о взаимных обязательствах:
«...то тебе, отче, позедаю: с братом своим со старейшим Даниилом заодин и с Иваном, а дети твои, посадник и тысяцкий и весь Господин Великий Новгород на том крест целовали. А будет тягота мне от Андрея или от татарина, или от иного кого, вам быти со мною, не отступаться от меня ни в которое время. Пришла пора, отче, нашему крестоцелованию...»
Вот оно, оказывается, что! Тверь, Москва, Переяславль и Новгород против великого князя в одной рати!
Как тяжёлая каменная глыба, пущенная пороком, вломилась эта весть в благопристойную тишину великокняжеского дворца, переполошила советчиков Андрея, в клочья разорвала сети, которые он хитроумно плёл вокруг Переяславля. Да и только ли Переяславля? Речь шла о большем...
«Покарать, покарать неверную Тверь! – неистовствовал Андрей, всё ещё не смиряясь с тем, что его сокровенные замыслы разгаданы и разрушены. Недоумевал: почему так случилось? Задумано ведь было хорошо: взять Переяславль и тем самым врубиться, будто острой секирой, между Москвой и Тверью. Тогда оба опасных соперника, Михаил Тверской и Даниил Московский, были бы в моих руках...»
Но покарать Тверь, которую поддерживали другие города, можно было только силой оружия, а силы-то у Андрея было недостаточно. И Андрей решился на злодейское дело, от которого ещё недавно сам громогласно отрекался: он послал боярина своего Акинфа Семёновича в Орду за новой татарской ратью.
* * *
Проклятым был на Руси род костромских бояр Тонильевичей.
Семён Тонильевич, тоже боярин князя Андрея и лютый враг его старшего брата Дмитрия, в прошлые годы дважды наводил на Русь татарские рати. Ныне сын его Акинф Семёнович за тем же отправился в Орду. И не заслуга Акинфа, что на этот раз большая татарская рать не пришла. Просто время было другое. Ордынскому хану Тохте было не до Руси, связала его по рукам вражда с темником Ногаем.
Но хан Тохта всё же не оставил своего верного слугу без поддержки. Две тысячи отборных всадников из личного тумена хана, меняя в пути коней, не останавливаясь на днёвки и не рассылая по сторонам обычные летучие загоны для поимки пленных, помчались на север. Повёл тысячи не какой-нибудь безвестный тысячник, обученный лишь конному бою и преследованию в облаве, а посол сильный Олекса Неврюй, который один стоил целого войска, потому что была с Неврюем золотая пайцза[29]29
Пайцза – табличка, выдаваемая ханами Золотой Орды лицу, которое направлялось с их поручениями. Пайцза служила своеобразным удостоверением; различные виды пайцзы (золотые, серебряные, бронзовые, деревянные, с надписями и без надписей) определяли степень полномочий.
[Закрыть] хана Тохты, знак высшего достоинства и власти.
– Приведи к повиновению беспокойных русских князей, – напутствовал Тохта своего посла. – Низший должен повиноваться высшему. Андрей повинуется мне, а князья – Андрею. Пусть непокорные трепещут!
– Пусть трепещут! – склонился в поклоне Неврюй.
Однако, получив вместо ожидаемых туменов под своё начало лишь две тысячи войска, Неврюй призадумался.
Он знал, что подлинный трепет и страх внушает только сила, только неодолимые своей бесчисленностью конные тумены. На этот раз силы за ним не было.
И Неврюй отправился за советом к главному битикчи[30]30
Битикчи – писец ханской канцелярии («дивана»).
[Закрыть], о котором шла молва, что он досказывает слова хана, не произнесённые вслух, но от того не менее важные.
– Ты мудро поступил, придя ко мне, – одобрил битикчи осторожного посла. – Мне ведомы желанья вознесённого над людьми, и я поделюсь ими с тобой. Не с войной ты идёшь на Русь, а с судом ханским. Не только грози, но и уговаривай. Мири князей, склоняй лаской. Орде нужно спокойствие на северном рубеже, покамест не сокрушён Ногай. Ханский гнев падёт на тебя, посол, если привезёшь вместо ожидаемого умиротворения войну с русскими князьями. Война не ко времени. Война с князьями на пользу только Ногаю. Помни об этом, посол...
Неврюй благодарил битикчи за добрые советы, восхищался мудростью и многоопытностью ханского слуги. На прощание тот добавил:
– Возьми с собой епископа Измайло, духовного пастыря здешних христиан. Этот рассудительный старец может быть полезен в переговорах с князьями...
* * *
Пригожим июньским утром воинство Неврюя переправилось через реку Клязьму и остановилось лагерем посередине зелёного Раменского поля, напротив Золотых ворот стольного города Владимира.
Тысячи владимирцев, сбежавшихся на городскую стену, с тревогой смотрели, как татары раскидывали свои войлочные юрты и ставили их кольцом вокруг большого белого шатра Неврюя. Отогнав на дальний конец поля табуны коней, татары затихли в своём стане. Только копья караульных покачивались между юртами.
А возле города – оживление. Со скрипом отворились тяжёлые дубовые створки Золотых ворот. К татарскому стану двинулись большие телеги, укутанные рогожами: великий князь Андрей посылал ордынцам условленный обильный корм. Из города в ордынский стан и из стана в город резво пробегали на сытых лошадях бояре и тиуны. Неспешно прошествовали с иконами и хоругвями монахи Рождественского монастыря, покровителем которого считался сарайский епископ Измайло. Чёрные рясы монахов скрылись в кольце юрт.
На следующее утро из всех ворот стольного города Владимира – Золотых, Орининых, Серебряных, Волжских – выехали великокняжеские гонцы.
Возле города к гонцам присоединялись доверенные нукеры[31]31
Нукеры (в переводе с монгольского – друзья, товарищи) – дружинники хана и кочевых феодалов, часто выполнявшие ответственные поручения или служившие личными телохранителями; из нукеров обычно назначались десятник и сотники ордынского войска.
[Закрыть] посла Неврюя. Дальше ехали вместе, стремя в стремя: гонец великого князя Андрея и татарин в шубе мехом наружу, в войлочном колпаке с нашитыми на него красными шариками – знаком ханского гонца. А рядом с дружинниками-охранителями гонца поскакивали на лохматых низкорослых лошадках ордынские воины с луками за спиной, с копьями и кривыми саблями.
К Москве гонцы подъехали в день Петра-капустника[32]32
Петр-капустник – 12 июня.
[Закрыть], когда по обычаю бабы на огородах высаживали в землю последнюю рассаду. С огородов и начиналась Москва: они тянулись по обе стороны Великой Владимирской дороги.
Вокруг было тихо, тепло, благостно. Белые, жёлтые, красные бабьи платки пестрели, как цветы на лугу. Копыта коней беззвучно опускались в дорожную пыль. Негромко перекликивались на Великом лугу пастушеские рожки. Празднично поблескивали на солнце купола кремлёвских соборов.
Дорога незаметно перешла в посадскую улицу. Застучали под копытами сосновые плахи мостовой. Прохожие испуганно прижимались к частоколам, пропуская чужих всадников.
Неподалёку от Богоявленского монастыря поперёк улицы были поставлены рогатки – застава. Седенький мытник и караульные ратники, разинув от изумления рты, смотрели на страшных обличьем татарских воинов.
Великокняжеский гонец крикнул угрожающе:
– Освобождай дорогу! Гонцы от великого князя Андрея Александровича и посла сильного Неврюя!
Ратники засуетились, растаскивая рогатки. Один из них вскочил на коня, привязанного тут же, к крыльцу посадской избы, и понёсся, барабаня босыми пятками в лошадные бока, к Кремлю.
Весть о прибытии гонцов застала князя Даниила врасплох.
О том, что какое-то ордынское войско двигалось к русским рубежам, в Москве уже знали. Знали и то, что войско это будто бы небольшое, идёт без обозов – изгоном. Можно было предположить, что некий беспокойный мурза замыслил набег. Подобные набеги в последнее время, с тех пор, как в Орде начались свои усобицы, случались нередко: хан Тохта уже не мог, как прежде, держать в руках улусных мурз.
Но обычно мурзы со своими малыми ордами шарпали по окраинам, дальше Оки-реки не заходили. Да и зачем мурзам посылать впереди себя гонцов? Мурзы искрадывали русские окраины тишком, яко ночные тати...
Но времени для раздумий не оставалось. Ордынцы вот-вот будут у ворот Кремля. Князь Даниил кивнул дворецкому Ивану Клуше:
– Поди, боярин, встреть честью. Скажи, чтобы передохнули с дороги, постоловались. Да медов, медов не жалей!
Иван Романович Клуша затопал к дверям, являя ревностное проворство, столь необычное при его дородстве и медлительном нраве.
– Зовите боярина Протасия, тысяцкого Петра, Геронтия, – распоряжался Даниил. – Да толмача Артуя не забудьте, может понадобиться. Мне одеться подайте, что получше...
Подходили думные люди, запыхавшиеся, тревожные.
Боярин Протасий Воронец прямо от порога начал:
– Не к добру это! Не иначе новая Андреева выдумка!
Князь Даниил, натягивая поверх домашней холщовой рубахи синий фряжский кафтан с золочёными пуговицами, проговорил сквозь зубы:
– Поглядим... Чего заранее загадывать?
– Выпытать бы у послов, пока бражничают, зачем приехали... Да обговорить всё самим заранее...
– О том я и сказал боярину Ивану...
Тысяцкий Пётр Босоволков важно кивнул головой, соглашаясь.
В горницу вкатился дворецкий Клуша. Испуганно тараща глаза, зашептал князю, что послы упрямятся, в столовую палату не идут, но неотступно требуют, чтобы говорили с ними тотчас...
– Ну что ж, раз требуют – поговорим! – согласился Даниил. – Не со спора же начинать? Веди гонцов в посольскую горницу. Да не торопись особенно, окольным путём веди...
Наскоро обговорили между собой, что приём будет малый, без лишних людей. Князь Даниил широко перекрестился:
– Ну, с Богом!
* * *
Посольская горница Даниила Московского была не слишком просторной, но богатой. На полу расстелен цветастый ковёр. Стены увешаны драгоценным оружием, своими и чужими стягами, а среди них, на почётном месте – бунчук из хвоста рыжей кобылы, отбитый москвичами у ордынского царевича на Оке-реке. Княжеское кресло тоже было богатое, из резного морёного дуба, с серебром и рыбьим зубом[33]33
Рыбий зуб – моржовые клыки.
[Закрыть], на высокой спинке – московский герб: яростный всадник, поражающий копьём змия.
Даниил Александрович уселся в кресло, положил на колени прямой дедовский меч. Меч не был обнажён и мирно покоился в красных бархатных ножнах, окованных серебром. Неизвестно ещё было, с чем прибыли гонцы, и показывать им непримиримость голым оружием было неразумно.
За княжеским креслом стояли четыре дружинника в нарядных кольчугах, в лёгких шлемах. Это тоже продумано. Четырёх телохранителей для чести довольно, а больше не надобно. Не врагов явных встречает московский князь!
Слева от князя, тоже в кресле, но – поскромнее, пониже, с резным крестом на спинке, – пристроился архимандрит Геронтий. Ряса у архимандрита чёрная, как воронье крыло, а на сукно нашиты пугающие белые кресты – знак высокого духовного сана.
На скамейке, покрытой красным сукном, сели рядышком думные люди: большой боярин Протасий Воронец, Пётр Босоволков, воевода Илья Кловыня.
Князь Даниил окинул взглядом горницу. «Точно бы всё на месте!» И почти тотчас дворецкий Клуша распахнул двери, посторонился, пропуская гонцов.
Первым шагнул в горницу великокняжеский гонец. Сорвал с головы шапку, поклонился, коснувшись кончиками пальцев ковра, – большим уставным поклоном.
Москвичи узнали гонца, многозначительно переглянулись. Сын боярский из Костромы Воюта Иванов, верный пёс князя Андрея! Такого с лаской не пошлют, уж больно злобен!
Ордынский гонец вошёл, неслышно ступая мягкими – без каблуков – сапогами, столбом встал посередине горницы. Колпака не снял, князю не поклонился: истукан истуканом! Скользнул равнодушным взглядом по развешанному оружию, по стягам. На мгновение задержал взгляд на рыжем царевичевом бунчуке, недобро усмехнулся и снова замер, окаменев лицом.
Следом за ордынским гонцом, отталкивая локтями дворецкого, протиснулось в горницу несколько татарских воинов в засаленных халатах и шубах. Остановились кучкой у двери, сжимая рукоятки кривых сабель.
За спиной Даниила шевельнулись телохранители, звякнуло железо доспехов. Протасий Воронец побледнел, наклонился вперёд, собираясь подняться, но Даниил остановил его взглядом. Тихо произнёс, обращаясь к великокняжескому гонцу:
– С чем приехал?
Боярский сын Воюта Иванов приблизился, ещё раз отвесил поклон, начал важно, значительно:
– Слово господина моего великого князя Андрея Александровича. Приди, брате, ко мне во Владимир. Посол сильный Олекса Неврюй именем ханским рассудит твоё и моё дело. Приди немедля, ибо на то воля моя и посла ханского...
Москвичи молчали.
Ордынский гонец поглядывал в оконце, за которым на гребне кремлёвской стены наскакивали друг на друга два голубя – белый и сизый.
Великокняжеский гонец продолжал говорить, повышая голос:
– На сказанном господин мой Андрей Александрович стоит крепко! Не послушаешь слова его – быть промеж вас рати!
– Москва рати не боится! – по-прежнему тихо и спокойно ответил Даниил. – Ратью на строение мира не зовут. Не по принуждению приеду на княжеский съезд, но по своей воле, почитая брата старшего. Приеду, когда время настанет...
– А настало время-то, настало! – напирал гонец великого князя. – Так и передать мне велено: время-де настало!
– Подумаю с боярами и сообщу о решённом...
Воюта Иванов приостановился, как бегун перед опасным прыжком, сверкнул ненавидящими глазами и, решившись, выкрикнул последнее:
– Велено мне, не ожидаючи, привезти твоё первое неложное слово! Гнев ханский и великокняжеский на тебе, княже, за промедление твоё!
И опять крики Андреева гонца растворились в мёртвом молчании москвичей.
Тогда вмешался наконец ордынский гонец. Он вдруг завопил – резко, визгливо. Выхватил откуда-то серебряную дощечку пайцзы и высоко поднял над головой.
Все замерли, затаив дыхание.
Воюта Иванов отступил назад, будто собираясь спрятаться за спину татарина. Он уже отговорил своё. Теперь серебряной пайцзой заговорила Орда!
К татарскому гонцу осторожно приблизился толмач Артуй, впился глазами в письмена на пайцзе. Подвывая и закатывая от почтительности глаза, перевёл прочитанное:
«Силою вечного неба. Покровительством высокого могущества. Кто не будет относиться с благоговением к слову Тохты-хана, тот подвергнется ущербу и умрёт. Слово гонца – слово Тохты-хана...»
Князь Даниил медленно поднялся, склонил голову перед грозной ханской волей, вчеканенной чужими письменами в серебро. С серебряной пайцзой спорить не приходилось. И за меньшую вину ордынцы обдирали кожу с князей и бросали тело на съедение диким зверям. Оставалось только повиноваться...
Татарин повернулся на пятках и мягко, по-звериному, скользнул к двери. Следом вывалились за порог его воины: кучкой, как стояли до этого. Перед москвичами остался только посол великого князя Андрея.
– Что прикажешь передать господину моему?
И Даниил ответил:
– Передай, что приеду...
3Облачка пыли, как гонимая суховеем степная трава перекати-поля, побежали над дорогами. Спешили гонцы из Москвы в Тверь, из Твери в Переяславль, из Переяславля в Москву, и снова из Москвы в Тверь, невидимыми нитями связывая князей-союзников.
Накануне дня Аграфены-купальницы[34]34
23 июня.
[Закрыть], когда добрые христиане парятся в банях и с песнями окунаются в летние воды, московские и тверские дружины сошлись возле Переяславля, простояли ночь в поле за рекой Трубеж и пошли дальше, присоединив к себе переяславскую конницу.
Конное войско князей двигалось походным строем. Посередине, в большом полку – Михаил Тверской, в полку правой руки – Даниил Московский, в полку левой руки – Иван Переяславский. И не понять было, на мирные переговоры следуют князья или на битву – такой многочисленной была рать и так оберегали её со всех сторон крепкие сторожевые заставы.
Ещё одна рать – пешая, судовая – побежала к городу Владимиру по Клязьме. Задумана была эта рать как потаённая, на крайний случай. Ладьи плыли ночами, а днём прятались в безлюдных местах, в заводях и в устьях малых речек.
Даниил Московский, Михаил Тверской и Иван Переяславский приехали к Владимиру позднее остальных князей. Почти всё просторное Раменское поле было уже занято воинскими станами.
На левом краю поля, примыкавшем к речке Лыбедь, разместились удельные князья. Их разноцветные шатры стояли как будто бы кучно, но если приглядеться – каждый наособицу, каждый в кольце обозных телег, каждый под своим княжеским стягом, вокруг каждого свои отдельные караулы.
Возле самой городской стены поставили свои богатые шатры Фёдор Ярославский и Константин Ростовский, даже местоположением своим являя тесную дружбу с великим князем Андреем. Их многолюдные станы как бы прикрывали стольный Владимир от возможных врагов.
А посередине поля, в удалении от тех и от других, притаился за чёрными юртами и густыми цепями лучников ордынский посол Олекса Неврюй.
Только правый край поля, между Волжскими воротами и пригородным Вознесенским монастырём, оставался свободным. Этот край упирался в обрывистый берег реки Клязьмы, и князь Даниил порадовался, что вовремя послал по реке судовую рать. Без ладей это место было опасным, отбежать некуда...
Князь Даниил поднялся на курган, насыпанный у речного берега в незапамятные времена вятичскими старейшинами, окинул взглядом поле.
«Будто на рать собрались князья, – подумал он. – Все пришли с большими полками, обгородили станы свои надолбами да рогатками...»
Но кто с кем будет на этом поле ратоборствовать?
Выходило, что все против всех. Желания собравшихся здесь князей были настолько противоположными, что ни о каком единении не могло быть и речи!
Великий князь Андрей Александрович мечтал подмять под себя западные города, поднявшиеся за последние годы: Тверь, Москву, Переяславль.
Московский, тверской и переяславский князья хотели оборониться от великого князя и обессилить его, лишить подлинной великокняжеской власти.
А остальные удельные князья не желали ни того, ни другого. Им одно было любо: чтобы оставили в покое их глухоманные удельные берлоги. Как это говаривал на людях Василий Константинович Галицкий и Дмитровский, старейший из удельных князей? «Противоборствовали раньше Андрей со старшим братом своим Дмитрием – хорошо. Противоборствует нынче Андрей с младшим братом своим Даниилом, с племянником Иваном да с тверским родичем своим Михаилом – тоже неплохо. И у Андрея руки связаны, и у тех сильных князей. Возблагодарим Бога, братия, за милость его! До скончания века было б так! Новизна пагубна, за старину держаться надобно. Аминь...»
Ни к великому князю не пристанут удельные князья, ни к соперникам его!
Значит?.. Значит, дело всё в ханском после Неврюе!
А ханский посол забился, как медведь в берлогу, в свой белый шатёр и молчал. Принимал от всех подарки и опять молчал. Но если хорошенько подумать, то и по молчанию посла можно догадаться, с чем он приехал на Русь...
«Войско сильное есть за Неврюем? – прикидывал Даниил. – Как видно, нет сильного войска. В юртах больше тысячи-двух воинов не спрячешь. Значит? Значит, посол не воевать приехал. А если не воевать? Если не воевать, то мирить князей. Значит, можно поторговаться, война послу Неврюю не нужна...»
Так думал князь Даниил или не совсем так, кто знает? Но Михаилу и Ивану он советовал держаться перед ханским послом уверенно:
– Андрей нас к суду перед ханским послом притянуть хочет, а мы ответно его неправды покажем! Ещё неизвестно, на чью пользу суд перед послом обернётся!
* * *
Шатёр посла Неврюя – просторный, выложенный пушистыми коврами – тоже был подобен ратному полю, на котором каждый из противников знал своё место.
Посередине шатра, на широком ложе, в шёлковых подушках, подпиравших его короткое, закутанное в полосатый халат туловище, половецкой каменной бабой застыл посол Олекса Неврюй. На круглом жёлтом лице не глаза – щёлочки, да и те прикрыты веками. Не поймёшь даже – то ли дремлет посол, то ли просто не желает глядеть на беспокойных русских князей.
Тихохонько сидят на резных стульчиках чернецы-миротворцы, владимирский епископ Семён да сарайский епископ Измайло. Оба иссохшие, неземные, отрешённые, на лицах – благостность, снисхождение к суетности мирских дел. Будто с иконы сошли – святые угодники по виду...
По правую руку от посла – великий князь Андрей Александрович и его первые служебники, Фёдор да Константин. Грозно хмурят брови, под кафтанами – неживые складки кольчуг, у пояса боевые мечи.
А по левую руку – Даниил Московский и Михаил Тверской. Стоят плечо в плечо, будто братья единокровные, оба молодые ещё, рослые, светловолосые, решительные, как поединщики перед боем. И Иван Переяславский возле них, на полшага лишь отстал. Но так оно точно бы и полагалось: ведь Иван среди них младший. На бледном лице Ивана отчаянная решимость человека, перешагнувшего через свой страх и готового на любой, даже безрассудный по смелости поступок. Даниил ещё не видел таким своего слабого племянника и порадовался. Хорошо защищать того, кто сам готов себя защитить, как сегодня Иван...
А поодаль от соперников, возле самого входа, молчаливая кучка удельных владетелей. Стоят тихо, почтительно, всем видом своим являя, что люди-де они малые, сторонние, как старшие князья решат, с тем и согласятся. Будто бы есть они в шатре, но будто бы и нет, столь смиренны...
На удельных князей никто и не смотрел. Все взгляды на Андрее, на Данииле, на Михаиле Тверском. Это они собрались спорить перед незрячим, окаменевшим Неврюем.
Андрей кричал, взмахивая кулаками, наматывал действительные и мнимые вины, звал Бога в свидетели и снова сыпал проклятиями, но крики его как бы проходили мимо ушей Даниила. Не в обличениях было дело. Вмешиваться в межкняжеские счёты ханскому послу недостойно, вот Неврюй и делает вид, будто дремлет. Серьёзно другое: ярлык хана Тохты на Переяславль. Но до ярлыка Андрей ещё не дошёл, приберегал на конец...
Даниил молча смотрел на разгневанного старшего брата. «Постарел братец, поусох... Клыки как у волка выперли... А злости-то, злости... Так бы и проглотил живьём... Да не проглотишь Москву, нет, уже не проглотишь... Костью поперёк горла встанет!..»
Рядом шумно дышал Михаил Ярославич Тверской, сжимал побелевшими пальцами рукоятку меча. Переступал с ноги на ногу Иван – присмиревший, растерянный. Ненадолго же хватило племяннику задора!
– Но больше того вина Даниила и Михаила, что непокорны воле царя ордынского, к ярлыку со смирением не идут, но делают поперёк! – взвинтил голос до визга великий князь Андрей.
Посол Олекса Неврюй приподнял веки, уставился неживым давящим взглядом на московского и тверского князей. Что-то сейчас будет?
Даниил решительно шагнул вперёд, поклонился послу:
– Велик и справедлив хан Тохта! Великий и справедливый не карает невиновных! Князь Андрей добыл ярлык неправдою, без наследника Ивана. Да выслушает хан другую сторону! Пусть рассудит в глаза, а не за глаза, как судят справедливые! А мы, покорные слуги великого хана, волю его исполним непрекословно!
– Пусть великий хан допустит Ивана пред очи свои и рассудит правду! – поддержал союзника Михаил Тверской.
Так были сказаны слова, которыми Даниил надеялся разрушить замыслы великого князя Андрея, а если и не разрушить, то надолго отсрочить их исполнение. Путь в Орду не близкий, когда ещё вернётся оттуда Иван!
Понял это и великий князь Андрей. Вспылив окончательно, он потянул из ножен меч. Следом за ним обнажили мечи князья Фёдор и Константин, медленно двинулись на Даниила.
С поднятыми вверх крестами встали между противниками епископы Семён и Измайло:
– Опомнитесь, князья! Грех смертный! Не бывало крови на съездах княжеских! Не берите кровь на душу свою!
– Посторонись, отче! Твоё дело духовное! – выкрикивал Андрей, пытаясь оттолкнуть епископа Семена.
– Опомнись, княже!
Посол Олекса Неврюй неприметно повёл указательным пальцем.
Ордынский сотник, до этого безучастно сидевший в углу, ударил плетью по медному кругу.
Из-за развешанных ковров, из-за сундуков, стоявших вдоль стен шатра, из-за откинутых позади посольского кресла полосатых пологов выскочили нукеры, скрутили локти князьям-соперникам, растащили их в стороны.
Удельные владетели качнулись было к выходу, но там тоже стояли татарские воины.
По знаку Неврюя нукеры отпустили князей и снова исчезли, будто растворились в стенах шатра.
Ханский посол заговорил тихо, почти шёпотом, но слова его, повторенные громогласным половчанином-толмачом, оглушали своей размеренной значительностью:
– Ссора недостойна правителей, больших и малых... Обнажённый меч должен разить... Иначе меч покрывается позором... Тохта-хан справедлив и милостив... Он не будет наказывать князей за недостойную ссору... Дайте хану подарки сверх прошлых, и ссора будет прощена... Пусть князья слушают великого князя Андрея... Пусть князь Андрей не обижает их несправедливостью... Не послушавшие сего погибнут... Пусть князь Иван идёт в Орду, сам просит хана о своём княжестве... Я всё сказал...
Посольский битикчи протянул Ивану серебряную пайцзу.
– Поторопись, княже! – крикнул Даниил племяннику. – Отъезжай в Орду немедля. В ладьях поезжай, Волжским путём. Мы с князем Михаилом побережём до суда твою отчину...
Иван, оглядываясь то на Даниила, то на ханского посла, направился к выходу. Татарские воины расступились, пропуская его.
Долго говорили князья перед лицом сонного Неврюя, распределяя жребии ордынской дани, устанавливая сроки сбора серебра. Но говорили как-то лениво, пререкались больше по привычке, чем из-за дела. Главное было уже решено: великий князь Андрей Александрович проиграл, Переяславское княжество опять уплывало из его рук. Даже на угрозу великого князя, гневно брошенную им в лицо Даниила: «Не радуйся, не кончен спор!» – мало кто обратил внимание. Князья торопились разъехаться по своим уделам, не скрывая облегчения. «Слава те Господи, осталось всё по-прежнему!»
* * *
Опустело Раменское поле.
Первыми ушли москвичи и тверичи, к которым присоединилась по дороге переяславская конная рать. Сам князь Иван поехал в Орду с малой дружиной, оставив большие полки беречь город.
Даниил не забыл угрозы великого князя Андрея. Московские, тверские и переяславские полки, не расходясь по сёлам, свернули к Юрьеву и остановились в поле, прикрывая Переяславское княжество. Сюда же приплыла рекой Колокшей пешая судовая рать.
Предосторожность оказалась не напрасной.
Не прошло недели, как сторожевые заставы известили о приближении великокняжеского войска.
Без малого дело не дошло до сечи. Уже и поединщики сшиблись промеж полков, и лучники расстреляли первый запас стрел. Но дрогнул великий князь Андрей, видя решимость москвичей, тверичей и переяславцев, дождался ночи и в темноте отбежал прочь, бросив в стане своём горящие костры.
Узел вражды затянулся ещё туже.
