Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

   – В лесах зимой ватаги редкие. Они по теплу плодятся. Ну, проходи в хоромы, боярыня моя, по всему, о те уже прослышала, ждёт. Как великий князь?

Пока в сени вступили, боярин Ерёма на вопрос Селюты ответил:

   – Андрей Александрович тя, боярин Селюта, и службу твою помнит. Сказывал, передай Селюте, чтоб, как и в прежние лета, верным мне был, хоть и в Москве живёт, у князя Даниила. Его очами и ушами был бы.

   – Я ль не стараюсь.

   – Потому и послал меня к те великий князь. Мнится ему – не с добром к нему князь Даниил.

Не успел Селюта рта открыть, как на Ерёму боярыня с охами и ахами насела. Селюта, улучив момент, хитровато подмигнул:

   – Я, боярин, о всём поведаю, дай срок, вот от боярыни отобьёмся.

Этой зимой Олекса и Ермолай похоронили старого гусляра. Лёг с вечера, а утром кинулся Ермолай, а старик уже мёртв. Лик у покойного умиротворённый, благостный. Видать, смерть пришла к нему по-доброму, не терзала и не брала его в муках.

Отходил старый гусляр мир, отмерил землю, и всюду слушали его игру и пение с радостью. Был Фома-гусляр желанным и в княжьих, и в боярских хоромах, и в домах и избах смердов и ремесленного люда.

Хоронили старого гусляра всей Москвой, пришёл люд из Ремесленного посада и княжьи гридни, помянули Фому добрым словом. А на второй день явились в кабак к Ермолаю Сорвиголов с товарищами. Сказал атаман ватажников:

   – Прослышали, что не стало Фомы, помянем его.

Выставил кабатчик на стол мёд хмельной, миску глиняную капусты квашеной, приправленной кольцами лука репчатого, мясо отварное дикого вепря.

   – Пусть Господь не оставит своей милостью нашего Фому, – промолвил Сорвиголов и разлил медовуху по чашам.

Заглянул в кабак Олекса. Увидел Сорвиголова, присел на лавку, к краю стола.

   – А, гридин, – раздвинулись ватажники, – деда твоего поминаем.

Олекса вздохнул:

   – Он мне жизнь показал, уму-разуму наставил.

   – Это ты верно заметил, – согласились с гриднем ватажники, – Фома многое знал, верный человек был.

Олекса придвинулся к Сорвиголову:

   – Скажи, Сорвиголов, не твои ли товарищи на владимирского боярина на прошлой неделе насели? Тот боярину Селюте жаловался, а Селюта князю Даниилу созывал, и князь велел изловить ватажников.

Сорвиголов презрительно скривил губы:

   – Владимирского боярина упустили, слишком чижолый дух из него исходил, и след жёлтый до самой Москвы тянулся.

Ватажники весело рассмеялись, а Сорвиголов продолжил:

   – Однако спасибо те, Олекса, упредил, бережёного и Бог бережёт.

Из кабака Ермолая Олекса выбрался, когда солнце подкатилось к полудню. Его по-зимнему яркие блики осветили кремлёвские стрельницы, искрились на снежных сугробах. Но Олекса не замечал этого. Он корил себя, что последнее время редко навещал деда и даже вспоминал о нём от случая к случаю. А ведь старику гусляру обязан был Олекса своим спасением. В годину разорения Переяславля, что под Киевом, увёл Олексу гусляр, со стариком он чувствовал себя спокойно; они кормились, побираясь от деревни к деревне, платили люду игрой на гуслях и пением. Старик знал много сказаний и былин, и Олекса у него всему учился. Так почему же он забыл своего спасителя и учителя? Но забыл ли?

Нет, Олекса не мог запамятовать старого гусляра, просто, оказавшись в княжьей дружине, он с головой окунулся в иные заботы, а теперь вот Дарья.

Олекса вдруг замечает, что ноги несут его не в Кремль, а на Лубянку, к домику Дарьи. На сердце стало тепло – счастье какое досталось ему повстречаться с Дарьей!

Он ждал, когда назовёт её своей женой, поселится в её домике. По утрам будет пробуждаться от её напевного голоса и видеть её проворные руки и добрую улыбку. Но такое время наступит, когда сама Дарья этого пожелает.

Протоптанная в снегу тропинка тянулась вверх на горку, мимо огороженных домиков с глухими воротами, калитками. За высокой бревенчатой оградой просторные, на подклети хоромы боярина Стодола, старого княжеского дружинника. Стодола не только гридни молодшей дружины побаивались, сам князь Даниил к нему с почётом обращался, потому как Стодол у самого Александра Невского служил. А когда сына своего младшего на Москву посадил, велел Стодолу быть для Даниила дядькой верным. Сына напутствуя, говорил:

   – Ты, Даниил, к разуму боярина прислушивайся, он за тебя и твоё княжество радеть будет...

С той поры четыре десятка лет минуло, постарел Стодол, однако меч в руке ещё крепко держал и советником у князя был первым. Случалось в Орду князю Московскому ехать, боярин Стодол с ним.

На Великом посаде тропинка раздваивалась: налево вела в Кузнечную слободу, направо, ближе к Москве-реке, селились лубяных дел мастера, скорняки, огородники, пирожники и всякий иной люд. Олекса свернул направо и вскоре очутился у Дарьи. Хозяйки дома не оказалось. Открыв сени, гридин отыскал топор, скинув суконный кафтан и шапку, принялся колоть дрова. Не заметил, как и Дарья вернулась, поставила на порог плетёную корзину, прикрытую белым льняным рушником, расцвела в улыбке:

   – Поди, оголодал, работничек?

А у Стодола хоромы просторные, в подклети холопы холсты ткут, и чеботари у боярина свои, да вот сиротливы палаты. В молодости всё недосуг было жену отыскать, а пролетели годы – оглянуться не успел, теперь будто и не к чему. В палатах у боярина не слышалось детских голосов, а за стол трапезовать усаживался он один как перст.

Однако привык к тому, будто по-иному и жить нельзя. Ночами, когда не было сна, память к прошлому возвращала. Всё больше к детским и отроческим годам в Новгороде Великом. В ту пору там княжил Александр Ярославич, народ его чаще Невским поминал. Он-то и приметил Стодола, сына плотника, тот с отцом в то лето княжьи хоромы обновлял.

Взял Александр Ярославич Стодола в дружину, а вскоре за сметливость и храбрость перевёл из молодой дружины в старшую, боярскую. Вместе с Невским Стодол и в Орде побывал, повидал хана Берке, на княжьи унижения насмотрелся ... А когда Александр Ярославич сыновей уделами наделял, Стодола к Даниилу приставил. Боярин обещал князю быть при малолетнем князе советником верным.

Не всегда княжил Даниил так, как хотелось Стодолу. Не оправдывал боярин князя, когда тот руку брата, городецкого князя Андрея, принял и вместе они на великого князя Дмитрия войной ходили, татар на Русь наводили, принудили Дмитрия то в Новгороде, то в Литве отсиживаться. И уж как доволен нынче Стодол, когда прозрел Даниил, уразумел, какие козни творил Городецкий князь Андрей и чем грозит это Московскому княжеству.

Кабы замыслам князя Даниила сбыться! Коломну и Переяславль к Москве присоединить, враз Московское княжество мощь бы обрело.

Часто память обращала его к тому дню, когда они узнали о смерти князя Александра Ярославича, вспоминал, как отирал глаза князь Даниил на его похоронах и не сдерживал слёз он, Стодол, да и все, кто съехался к гробу Александра Невского.

А ещё запомнил боярин величественно-спокойный лик Александра Ярославича и голос епископа, сравнившего Невского с солнцем земли Русской...

В тот самый день, когда гридин Олекса проходил мимо боярского подворья, Стодол повстречал владимирского боярина Ерёму. Тот шёл с боярином Селютой от Зарядья к Кремлю, и Стодол долго гадал, зачем владимирец прикатил в Москву и что за дружба у него с Селютой. Однако ответа на свой вопрос так и не нашёл, а потом и вовсе позабыл о том и только спустя неделю, столкнувшись с Селютой на паперти Успенского храма, вспомнил:

   – Зачем боярин Ерёма в Москву наезжал?

Селюта растерялся от неожиданности, помялся, а Стодол новым вопросом озаботил:

   – В этакую пору в дорогу пускаться от нечего делать кто решится?

   – Воистину. Боярину Ерёме кто-то наговорил, что боярыня моя скончалась, вот он и побывал в Москве.

Стодол хмыкнул:

   – Твоя боярыня, Селюта, вас с Ерёмой переживёт.

Селюта сердито затряс бородой:

   – Не плети пустое, боярин.

Стодол рассмеялся:

   – Аль тебе, Селюта, боярыня опостылела, что хочешь зрить её смерти?

Селюта гневно пристукнул посохом:

   – Я ли те, Стодол, зла какого причинил?

На том и расстались. И невдомёк Стодолу, что лазутчиком великого князя Андрея наведывался Ерёма в Москву.

Суровая жизнь забирала у него всё, учила его коварству, на подлость брата Андрея Даниил отвечал подлостью. Но самое страшное – он, Даниил, уподобился Андрею и перестал считать зазорным в междоусобной войне с братом искать подмогу у ордынцев. Как обыденное воспринимал он платой за эту помощь разорение городов и деревень своего противника. Русь отстроится, говорил Даниил, лесов много, а бабы нарожают детишек.

Даниила мысль одолевала: не позволить великому князю Переяславль перехватить и чтоб не помешал прирезать к Москве Коломну.

С конца зимы начал московский князь готовить подарки хану и его окружению, дабы не принял хан Тохта сторону брата Андрея. Не заручится великий князь поддержкой Орды, не пойдёт на Москву. Москва же заодно с Тверью противостоят великому князю.

Дворский проверял пушную рухлядь, его цепкие глаза не пропускали даже малейшего повреждения шкурки, упаси Бог, узрит хан порчу меха, взъярится и окажет князю немилость...

Меха укладывали в берестяные коробья, а в ларцы из липы – украшения из золота и камня, серебра и эмали...

К весне ближе собралась в княжеской гриднице старшая дружина, расселась за длинным дубовым столом на лавках, обитых тёмным аксамитом[80]80
  Аксамит – бархат.


[Закрыть]. Даниил в торце стола на высоком кресле восседал. Повёл из-под нависших бровей очами, сказал голосом глухим, покашливая:

   – Всем вам ведомо, посылаю я сына моего Юрия в Орду, челом бить великому хану Тохте. Брат мой Андрей обиды нам чинит, княжество Московское, сиротское, и то мыслит урезать.

   – Алчность великого князя Андрея нам ведома, – разом зашумели бояре.

Тут Селюта, улучив, когда бояре уймутся, вставил:

   – Орда дары любит, а скотница московская скудная.

Даниил нахмурился:

   – Наскребём. А для хана святыню передам, чем отец мой гордился, – меч ярла Биргера[81]81
  Биргер ярл (?—1266) – правитель (ярл) Швеции в 1248 – 1266 гг. Потерпел поражение в бою с Александром Невским в 1240 г. (Невская битва).


[Закрыть]. Его Александр Ярославич в бою с варягами обрёл.

   – Невский мечом тем дорожил, – вставил Стодол, – то память его первой большой победы.

   – Тогда он Новгород отстоял. И хоть дорог нам меч, но не поскуплюсь, дабы княжество Московское упрочить.

Весна настала ранняя, со звонкой капелью, с шорохом падавшего с крыши снега. С грохотом отрывались со стрельниц снежные пласты. Снег стаивал, пар поднимался от мостовых, а по канавам и рытвинам уже пробивались первые ручейки. Дружно оголялись лоскуты озими, всё чаще выходили в поле смерды, готовились к посеву яровых, а в лесу остро запахло прелью, и с раннего утра весело пели птицы, порхали суетливо. Весна брала своё.

За утренней трапезой Даниил сказал Юрию:

   – Скоро, сыне, протряхнут дороги, и ты тронешься в путь.

Юрий только голову склонил в знак покорного согласия. Его одутловатое лицо с едва пробившейся русой бородкой непроницаемо. Он принимал поручение отца как должное, был готов к нему, но внутренний холодок нет-нет да проникал в душу. Эта его первая поездка в Орду Бог знает чем закончится, ну как подвернётся хану, когда тот не в духе, либо кто из ханских ближних наплетёт чего на Юрия...

Сидевший рядом с Юрием Иван помалкивал. В Орду ехать неблизок свет. Ещё пока до Сарая доберёшься, не одна опасность в пути подстережёт. Каждый удельный хан мнит себя потомком если не Чингиса, то Батыя либо Берке и норовит свою власть показать. А то и половецкий хан, какой давно уже ханство своё потерял и ходит в псах у хана Золотой Орды, норовит укусить. И уж сколько пакостей накатывается на того князя, какой в Сарай добирается...

Посмотрел Иван на Юрия, пожалел брата, однако с отцом согласен – Орды не минуешь, по-иному Москве не устоять и земель не прирезать. Эвон, на великого князя Андрея отец замахнулся, а тот в Сарай дорогу накатал, подарками всех улещивает...

Князь Даниил будто мысли меньшего сына прочитал:

   – Вам, Данииловичи, завещаю я и после смерти моей княжество наше крепить. Чую, настанет час, и Москве стол великий достанется. Я начало тому положу, а вы продолжите. Да зла друг на друга не держите, один другому козни не творите, одно дело вершите, то, что имеете, приумножайте, где умом, где сети хитрые плетите, а коли силу почуете, и ею не гнушайтесь.

Иван согласно кивал, а Юрий был недвижим. Мысленно он далеко, в Сарае. Пуще всего опасается Юрий ханского гнева. Тогда кто спасёт его? Юрию так хочется ещё пожить, сесть князем после отца, власть познать.

А власть сладка, и бремя её Юрию пока неведомо. Оно тяжко и опасности таит, но Юрий о том не думает.

Он вздрогнул от голоса отца, обращённого к нему:

   – На той седмице проводим тебя, сыне. Земля стряхнёт, степь оживёт, в траву первую оденется, кони веселей пойдут. Бог даст удачи те, сыне. Помни, не для себя труды твои, для княжества нашего. Не дадим неверному князю Андрею, аки волку ненасытному, терзать Москву.

Даниил помолчал. Потом заговорил снова:

   – Я же, дети мои, к Михайле Ярославичу Тверскому отправлюсь. Рядиться с ним буду, дабы заодно стоять против великого князя. Покуда же ворочусь, Москву на тебя, Иван, да на боярина Стодола оставлю...

Иван провожал брата. Они ехали круп в круп.

   – Осенью встречу тебя, Юрий.

   – Не явился бы в Орду князь Андрей и хулы на меня не возвёл. Его и кровь родная не остановит.

Иван придержал коня:

   – Попрощаемся, брате.

Они обнялись. Иван взъехал на взгорочек, долго смотрел, как удаляется старший брат, а за ним десяток гридней. Следом тянулось несколько гружёных телег.

Долго глядел вслед малому поезду княжич Иван, и только когда за лесным поворотом скрылись отъезжающие, он покинул взгорок, не торопясь направился к Москве.

Позабавил боярин Ерёма великого князя, рассказав, что Даниил шлёт в Орду княжича Юрия. Андрей Александрович смеялся, бороду приглаживал:

   – Тьма братцу моему очи застила, коль не видит: племянник-то мой, Юрий, ещё в разум не вошёл, а ему посольство править. Да Тохта, поди, и не допустит его к себе. И что Даниил пошлёт в Сарай, коли у Москвы в скотнице одни тараканы?

Ерёма соглашался, подхихикивал:

   – А что, великий князь Андрей Александрович, нонешним летом мы без ордынцев обойдёмся?

   – Поглядим, боярин, чего ещё братец Даниил вытворит...

В тот день князь Андрей поведал о том, что услышал от боярина Ерёмы, княгине Анастасии. Та обрадовалась – может, услышал Бог её молитву и не покинет Любомир Владимир. А вслух великая княгиня поддержала:

   – Молод Юрий, чтоб тебе, Андрей Александрович, в Орде противостоять. Ты, чать, у хана Тохты в чести.

   – И то так, княгинюшка, голубица моя.

Поморщилась Анастасия. Голубицей зовёт её и Любомир, то ей сладко, но слышать такое от постылого князя!

   – Не голубица я, великий князь, не зови меня именем этим, голубица голубят высиживает, мне же такого не дано.

Насупил кустистые брови князь Андрей, больно, ох как больно ударила его Анастасия. Он ли, она ль виновата, кто ведает, отчего нет у Анастасии детей? Обнял её, но княгиня отступила.

   – Будто чужд я те? – сказал с горечью.

Но в ответ ни слова.

   – Ох, Анастасия, кабы не любил тебя...

Анастасия насмешливо обронила:

   – Того мало, в соку берёзка!..

Уходил от княгини с горечью на сердце и не мог понять – злость ли его гложет, тревогу ли какую посеяла в его душе Анастасия? Встречному отроку бросил резко:

   – Вели коня седлать!

Учуяв княжий гнев, отрок метнулся, а Андрей Александрович, накинув на плечи корзно, вышел на высокое крыльцо, посмотрел на Клязьму. Она уже вскрылась и несла остатки льда, коряги и всё, что подхватывала с берегов.

Ворота Детинца распахнуты; опираясь на копья, стояла в проёме стража, в стёганых тёплых кафтанах и войлочных колпаках, с пристёгнутыми на боку мечами. Перегнувшись, осматривал даль караульный гридин. Князю видна только его спина, и он не понял, кто это из дружинников. От причала отплыл вёрткий чёлн, какой-то владимирский рыболов вышел на лов. В Кузнечной слободе звенели молоты. Отрок подвёл коня, но великий князь уже передумал ехать, вернулся в хоромы, позвал Ерёму:

   – Выведывай, боярин, чего ещё Даниил выкинет. Эвон, с Дмитрием сообща тягались, а ныне московский князёк шубу вывернул.

Версту за верстой топчут копыта безлюдную степь. На ночь гридни стреножат коней, выставляют чуткий караул.

Спят на траве, разбросав войлочные потники и положив под головы сёдла.

Молодая трава пахла свежо, и к утру было прохладно. Ночи стояли лунные, и крупные звёзды редки, лишь Татарский Шлях, усеянный мелкозвездьем, тянулся, ровно молочная дорога, с юга на север. По нему ночами мчались на Русь тумены хана Батыя, вели в набег на земли русичей свои орды разные ханы и царевичи, разоряли княжества, жгли города и деревни, гнали в Орду многочисленный полон. Такое Юрию ведомо не из рассказов, он знал, чем заканчиваются княжьи распри, и особенно когда князья зовут в подмогу ордынцев. К ней всегда прибегает великий князь Андрей Александрович. За помощь он позволяет ордынцам грабить Русь и убивать всех, кто сопротивляется.

Княжич Юрий уверен: если ему не удастся склонить на сторону Москвы хана Тохту, князь Андрей сызнова приведёт ордынцев и беда постигнет Московское княжество.

От предстоящего – встать пред грозными очами могущественного Тохты – Юрию делается страшно, его пробирает внутренний холод от самого живота. Мнится ему: вот он на коленях перед ханом, вдруг палач волочёт его на казнь, уже занёс над ним саблю...

Всё ближе и ближе конец пути, и сон у Юрия делается беспокойным, а ночи длинными, утомительными. Если бы снова оказаться в Москве и не чувствовать ужаса от предстоящей встречи с ханом! Он вспоминал прежнюю жизнь, и она чудилась ему прекрасной и далёкой. Юрий молил Бога быть к нему милосердным в этом ужасном логове, где каждый захочет вцепиться в него, московского княжича...

На исходе месяца мая-травня показалась княжичу столица государства Золотой Орды: ханский дворец и мечети, дворцы вельмож и дома, обнесённые глинобитными заборами, православный деревянный храм и еврейская синагога и ещё множество иных построек огромного города Сарая, заселённого разноплеменными народами, – города, на много вёрст прилепившегося к полноводной Волге-реке.

Провожая сына, князь Даниил напутствовал:

   – В Сарае перво-наперво навести владыку. Епископ Исмаил подскажет, кто у хана в особой чести. С того и начинай, одари. Как вельможи нашепчут Тохте, так и отзовётся.

А ещё велел передать князь Даниил владыке кожаный кошель с деньгами на храм.

   – Нищ дом Христа в сердце неверных и нищ приход, а страждущих великое множество, – говорил московский князь. – Пусть малый дар княжества Московского примет владыка Исмаил, от чистого сердца даю.

Въехав на грязную улицу, княжич Юрий направил коня к караван-сараю. Следом за ним ехали гридни, скрипел обоз.

Жилище у епископа Исмаила бедное, комнатёнка ровно келья монашеская: зарешеченное оконце, своды низкие, а под писанным на доске образом столик-налой. У стены лавка широкая, войлоком покрытая, на ней спит епископ.

У оконца стол с вычищенной добела столешницей. Старуха внесла миску с ухой из осетрины, варёное рыбье мясо с очищенной луковицей, хлеб на деревянном подносе, удалилась молча. Исмаил уселся в плетёное креслице, указал Юрию на место напротив:

   – Отведай, княжич, еды нашей, чать, устал в дороге.

   – Не токмо телом, владыка, но и душой. Терзаюсь, впервой ведь такое посольство правлю, хан в нас, русских князьях, данников своих зрит.

Епископ поднял очи к иконе:

   – Господь не оставит тебя, княжич, уповай на него.

   – Молюсь, владыка.

   – Что великий князь Андрей?

   – Козни творит, княжество Московское от него обиды терпит, притеснения. На Переяславль глаз положил, а то не хочет признать, что переяславский князь Иван княжество своё Москве завещает.

   – Алчен, алчен великий князь Андрей и скуп, – согласился епископ. – Яз ли того не ведаю? В Сарае бывая, щедр к ханским слугам, а церковь стороной обходит. В прошлый приезд княгиня Анастасия только и побывала в нашем храме... А ты ешь, княжич. Верно, хан к тебе милостив будет, только ты гордыню смири, не показывай.

   – Да уж, владыка, не до гордыни.

   – Воистину, сыне, княжич Юрий. Как ни хоробр был дед твой, князь Невский Александр Ярославич, а и того Орда сломила, преклонил колена перед ханом Берке. Если бы не согнулся, смерть лютая ждала его. Ты, княжич, времени не теряя, ищи тропинку к сердцу хана через мурзу Чету и иных, кто к Тохте близок. От них хан либо любовью к те проникнется, либо ненавистью. Ту тропинку рухлядью устилай.

   – Молю Бога, владыка, чтоб не появился великий князь в Орде.

   – Торопись, сыне.

Епископ встал, осенил Юрия двуперстием. Княжич опустил голову.

   – Пусть благословен будет путь твой, – сказал Исмаил. – Господь не оставит тя. Молю Господа, пусть разум осенит князей и не распри раздирают землю нашу, а единение. Князю Даниилу передай поклон и спасибо за пожертвование щедрое. На него начнём строить в Сарае ещё церковь с золотыми крестами на куполе да подворье при ней, чтоб князья русские, в Орду приезжая, на владычном подворье останавливались, а не гнулись по-собачьи в караван-сараях.

Минул месяц, прежде чем вошёл он, княжич Юрий, в большой зал ханского дворца. Ноги отказывались идти, но будто кто-то неведомый толкал его вперёд, к месту, где на возвышении восседал тот, кто держал в страхе и повиновении полмира.

Следом за Юрием нёс гридин Олекса на вытянутых руках меч, а другой гридин – серебряное блюдо с золотыми украшениями.

Юрий видит хана. Тот сидит неподвижно, прищурив и без того узкие глаза. На Тохте расшитый золотой и серебряной нитью зелёный халат, из-под которого виднеются носки сапог красного сафьяна.

Вокруг ханского помоста толпятся татарские царевичи, вельможи, чиновники – нойоны. Они непроницаемы. Юрий не замечает их, сегодня всё ему на одно лицо. Но у каждого Юрий успел побывать накануне и всех одарил богатыми дарами.

Олекса подал княжичу меч, после чего Юрий опустился на колени, протянул оружие. Один из ханских телохранителей принял меч, другой – блюдо с драгоценностями.

   – Великий хан, этот меч дед мой Александр Ярославич Невский добыл в бою с варягами, им сражался ярл Биргер.

   – Ты внук князя, любимца ханов Батыя и Берке, – заговорил Тохта, и голос у него тихий, с хрипотцой. – И ты ищешь у меня защиты. Я дал ярлык на великое княжение сыну Невского, конязю Андрею, но чем не угоден конязь Андрей конязю Даниилу?

   – Мы все, великий хан, твои данники.

Губы Тохты искривились в улыбке. Он кивнул, а Юрий продолжал:

   – Москва совсем малый и бедный удел, но великий князь Андрей ненасытен, он норовит отобрать у княжества Московского даже то малое, чем оно владеет.

Тохта нахмурился:

   – Мне о том известно, и не для того я дал ярлык конязю Андрею, чтобы он творил насилие над другими конязями. Возвращайся, Юрий, в Москву и передай конязю Даниилу: только великий хан имеет право давать и отбирать у конязей их уделы и вершить над ними свой суд.

Тохта слегка повёл ладошкой, и этот жест означал, что Юрий свободен. Княжич поднялся с колен и, пятясь, продолжая кланяться, покинул зал.

При впадении Твери в Волгу много лет назад срубили новгородцы городок и нарекли его по имени реки Тверью. Входила Тверь в состав Переяславского княжества, но вскоре город вырос, окреп и стал самостоятельным княжеством, а удобное положение на торговом пути сделало Тверь богатым городом.

В посадах тверских укреплений селился мастеровой люд. Особенную славу Твери составляли каменщики-строители.

В лето тысяча триста первое приехал в Тверь князь Даниил Александрович и был любезно принят братом своим двоюродным, князем Михаилом Ярославичем.

В ту пору ещё не наблюдались распри между Тверью и Москвой, оба князя опасались великого князя Андрея, алчности его неуёмной. И речь вели московский и тверской князья о том, как совместно противостоять ему.

Михаил Ярославич говорил:

   – Князь Андрей опасен коварством. По всему известно, он Орду на Русь наводит, а те грабежом промышляют.

   – Я Юрия в Орду направил, авось Тохта от Андрея отвернётся.

   – Не думаю, у великого князя в Орде немало доброхотов. Однако согласен, брате Даниил, надобно Андрею Александровичу сообща противостоять; коль он пойдёт на Москву либо на Переяславль, перекроем ему дорогу нашими дружинами. Нам бы раньше, когда он против Дмитрия Александровича злоумышлял, единиться.

Даниил головой покрутил:

   – Обманулся я, брате Михайло. Ужли мог помыслить, что за Дмитрием на других князей замахнётся Андрей.

   – И то так. Дмитрия в смертных грехах обвинял, нас против великого князя настроил, овцой прикидывался, а обернулся серым волком.

Даниил вздохнул:

   – Ноне, казнись не казнись, а нам друг за дружку горой стоять.

   – Когда Юрий из Орды воротится, гонца пришли.

   – Незамедлительно. Я сам сына жду не дождусь.

   – Чую, великий князь первым делом на княжество Переяславское замахнётся, ан не дозволим ему разбойничать...

Держали князья ряду один на один, а как солнце коснулось дальнего леса и начало темнеть в гриднице, холопы зажгли факелы, позвали бояр. На длинные столы выставили еду: мясо варёное и жареное на дощатых подносах, рыбу всякую, окорока копчёные, пироги подовые с грибами и ягодами, мёд хмельной и пиво. Шумели бояре, славя своих князей, а первым кубком помянули Александра Ярославича Невского и тверского князя Ярослава Ярославича, жизнью своей прославивших землю Русскую.

С отъездом Олексы опустел Дарьин домик. Только теперь поняла она, что не гостем хотела бы видеть гридня, а хозяином. Часто вспоминала, как, являясь, Олекса вешал на колок, вбитый в стену, кафтан и шапку, сразу же находил своим рукам дело: то забор поправит, то навес над сенями смастерит, а то и дров наколет. И всё у него так ловко получалось.

Дарья дни считала, когда Олекса вернётся, и по всему получалось, коли всё добром будет, ждать надо к концу лета.

А Москва жила прежней жизнью. Начало дню возвещал колокольный звон с деревянного храма Успения, что в Кремле, рядом с княжьими палатами. При ударах колоколов с криком срывались со звонницы стаи воронья. Пробуждался мастеровой люд, затихали голоса гридней на стенах, распахивались городские ворота, у колодцев собирались бабы с бадейками, на буйной траве под заборами паслись козы.

По воскресеньям в торговые ряды сходился народ, открывали свои лавки ремесленники и гости торговые, съезжались смерды из подмосковных деревень, голосисто зазывали пирожницы и сбитенщики. Появлялась на торгу Дарья с берестяным коробом, полным румяных пирогов. Торгуя, поглядывала, не видать ли её Олексы. А вдруг да объявится, скажет: «Угости, Дарьюшка, пирогом...»

Она улыбалась, представляя, как встретит гридня словами, что согласна быть его женой.

Под самое утро на Владимирском посаде разразился пожар. А перед тем бездождевая гроза стреляла молниями, перерезая устрашающе чёрную темень.

Княгиня Анастасия испуганно ёжилась при громовых раскатах, закрывала глаза при ярких вспышках.

В палатах не спали, бегали, суетились, а когда загорелся посад, тушить его кинулись все гридни и холопы. От Клязьмы тягали воду бадейками, заливали огонь, а чтоб не перескакивал с избы на избу, по брёвнышку раскатывали все строения. Только к полудню, когда выгорело полпосада, пожар загасили.

В ту ночь княгиня вдруг почувствовала под своим сердцем ребёнка. Обрадовалась и испугалась Анастасия, убеждена – это Любомира дитя, плод её греховной любви. Ан догадается о том князь Андрей? Однако успокоилась. Откуда князю известно о её тайной любви с Любомиром, не станет же она сама рассказывать? Пусть князь Андрей радуется: у него будет наследник.

Но Анастасия не станет скрывать от Любомира, он должен знать, чьего ребёнка она носит. Княгиня надеялась, что тайну отцовства Любомир пронесёт через всю жизнь, оберегая честь её, Анастасии. А как станет гордиться великий князь, ожидая рождения ребёнка!

Утром вернулся князь Андрей Александрович с пожарища, у крыльца скинул рубаху, долго смывал сажу с лица и рук, а когда в гридницу вступил, первой Анастасия попалась. И была она так удивительно красива и величественна, что великий князь даже поразился. Такой он её никогда и не видел. Остановился, посмотрел на неё с восхищением, и невдомёк ему, что произошло с княгиней.

Великий князь с ближними боярами гоняли лис, вытоптали зеленя. Явился к князю смерд, справедливости искал – поле его погубили. Князь Андрей велел гнать смерда батогами, прикрикнув:

   – Знай, холоп, своё место!

Великий князь пребывал не в настроении. В это лето не собирался в Орду, а приходилось. Узнал Андрей Александрович, брат Даниил в Твери побывал и против него, великого князя, уговор с Михайлой держал.

Ох, неспроста князья Московский и Тверской встречались. Ко всему ещё одно известие – Юрий в Сарае ханом был принят. Прыток Даниил. Переяславль ему покоя не даёт. Но он, великий князь, татар наведёт и Переяславль на себя возьмёт, а Даниил пусть и не мыслит – хан его сторону не примет. Орда ненасытна, на дары падка, а Москва бедна.

Князь Андрей Александрович всё подумывал, не стоит ли, направляясь в Сарай, завернуть к Ногаю, выведать, не приезжал ли к нему княжич Юрий и не просил ли подмоги. Однако засомневался, не озлится ли хан Тохта, узнав, что князь Андрей Ногая навестил?

В канун отъезда княгиня порадовала. Сколь ждал великий князь этого часа. Уединившись в горнице с Анастасией, наказывал, чтоб береглась, о том и дворецкого упредил, спрос с него за княгиню.

   – Слушай, боярин Ерёма, – сказал ему князь Андрей Александрович, – ежели что случится, ты в ответе за всё, а за Анастасию вдвойне.

Уже в пути вспомнился разговор с Ерёмой. Старый боярин оставался во Владимире, и великий князь наказал ему:

   – Ты, боярин Ерёма, задним умом крепок и всюду, коли пожелаешь, проникнешь.

Ерёма кивал согласно, а великий князь своё продолжал:

   – Нет уж ныне в те той отваги, видать, годы своё взяли. Однако зрю в тебе советника, а посему вызнавай, кто и где мои недруги, дабы душить их в зачатии. Прелагатаями[82]82
  Прелагатай – лазутчик.


[Закрыть] обзаведись, не скупись. Сорную траву с корнем вырвем, никому пощады не дадим.

   – Я ль, княже, не слуга те, иль сомнение ко мне держишь?

   – Нет, Ерёма, нет у меня боярина тебя надёжней, и не ко всем у меня вера, как к тебе, потому и речь эту завёл...

Боярин Ерёма давно учуял: не всё чисто у княгини и гридня Любомира. Конные дальние поездки и то, какими глазами поглядывал Любомир на Анастасию, наводили боярина на догадки. Попробовал намекнуть о том великому князю, но тот не уразумел, о чём дворецкий речь ведёт...

А ныне, когда княгиня ждёт ребёнка, боярин рукой махнул. Разве что заставил великого князя взять с собой в Орду Любомира – он-де и молод, и силой не обижен...