Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Ухмыльнулся князь Андрей:

   – На великого князя замахиваешься? Думал, ты ко мне, Даниил, с добром. Я ведь тя любил как брата меньшего.

   – Коль любишь, так и чести. Помни, отец у нас един, Невский.

   – Мне ль не ведомо? Аль я от отца отрекаюсь? Поди, не забыл, как он завещал о единстве Руси печься? Отчего и хочу, чтоб вы все под единой властью ходили.

   – Под твоей?

   – Я – великий князь.

   – Ну-ну...

С тем московский князь покинул Владимир.

Зимой князья и бояре отправились в полюдье, объезжали деревни, собирали дань. Ехали санные поезда в сопровождении дружин. Нередко дань приходилось отбирать силой. Да и по лесным дорогам обозы подстерегали ватаги гулящего люда. Бились с гриднями люто топорами и рогатинами, шестопёрами и вилами-двузубцами.

В деревнях смерды твердили: мы-де прошлым летом ханским баскакам двойную дань отдали.

Великий князь сам в полюдье не поехал, послал тиуна с дружинниками. Месяц объезжал тиун сёла и деревеньки, а на обратном пути с дороги свернули в переяславскую землю, с переяславских смердов дань собирать. Но тут мужики встали на пути. Староста первой деревни, смерд угрюмый, бородатый, упёрся:

   – Мы князю Переяславскому дань платим, уезжал бы ты добром, тиун.

Озлился тиун, велел гридням отстегать старосту плетью.

   – Ты, староста, и все вы, смерды, под великим князем ходите, такоже и князь ваш Иван. Как великий князь повелит, по тому и быть.

Очистили гридни хлебные запасы смердов, забрали солонину в бочках, кожи и холсты, какие бабы наткали, и уехали.

Староста в Переяславль, к князю Ивану, поспешил, и ещё тиун великого князя не успел во Владимир воротиться, как переяславский князь узнал о произволе великого князя. А следующим днём из Переяславля в Москву санями отъехал князь Иван, дабы с князем Даниилом о бесчинстве великого князя Андрея Александровича совет держать.

В опочивальне стены новой доской обшиты, смолистой, а потому пахли сосной, а ещё сухими травами. В волоковое оконце хитро заглянул краешек луны, будто намерился подсмотреть. Где-то за печью, что в другой горнице, застрекотал сверчок. Да так у него ладно получалось, то короткими, то длинными переливами. Во дворе мороз трескучий, зима в силу вошла, а в княжеских хоромах жарко, дров не жалеют, эвон леса какие. Ещё с осени дворовые холопы навезли, поленницу сложили, целую гору, до самой весны хватит.

Князь Андрей Александрович вошёл в опочивальню тихо, стараясь не шумнуть, чтоб княгиня Анастасия не пробудилась. Разоблачился. Босые ноги утонули в медвежьей шкуре, раскинутой по полу, улёгся на широкой деревянной кровати, на осколок луны поглядел. Чего он в опочивальню заглядывает, не Анастасией ли залюбовался? Есть чем. Эвон, молодая, ядрёная, рядышком разбросалась, горит, коснись – обожжёт. Князь даже опасается – горяча слишком. Однако сам себе не признавался, что стар для неё, потому и ревнив.

Приезд Даниила на память пришёл, его угроза управы искать у хана. Зло подумал: надобно по теплу первому в Сарай отправиться да хвосты прижать и Ивану Переяславскому, да и брату Даниилу тоже.

Сказал вслух:

   – На кого замахиваются?

Анастасия не спала, спросила:

   – Ты о чём?

   – Брата Даниила припомнил. Они с Иваном Переяславским замысливают на меня жалобу хану принести. Весной в Сарай поеду.

   – До весны ещё зиму пережить надобно.

И положила руку ему на грудь, придвинулась. Князь отстранился, не хотелось близости, знал – попусту, уже сколько раз. А потом упрёки.

Анастасия догадалась, отвернулась, лишь спросила обиженно:

   – Для чего в жёны брал?

   – Ты повремени, аль всё прошло?

   – Да уж не всё, малая надежда осталась. – И фыркнула: – Ты, княже, ноне пса напоминаешь, коли и сам не гам, и другому не дам.

   – Говори, да не заговаривайся, – озлился князь Андрей, – ино поучу.

Затихла княгиня. Замолчал и князь, а вскоре сон сморил его.

Занесло Москву снегом, окольцевали сугробы бревенчатый Кремль до самых стрельниц. Не успеет люд дороги расчистить, как снова метёт.

От Переяславля до Москвы в добрую пору дорогу в день уложить, а в такую пору едва на третьи сутки добрался князь Иван до Москвы. Местами сугробы гридни разбрасывали, чтоб коней не приморить. Ночевали в деревнях, отогревались. Князю Ивану стелили на полатях, у печи. К утру избу выстудит, переяславский князь под шубой досыпал. Но сон тревожный, не давала покоя обида, какую претерпел от великого князя. Узнав от старосты, как Андрей Александрович пограбил его, переяславского князя, смердов, князь Иван хотел было броситься вдогон за тиуном и силой отбить дань, но потом передумал: у владимирского князя и дружина, и хан за него. Разорит великий князь Переяславль да ещё в Сарае оговорит!

У самой Москвы переяславского князя встретил московский разъезд. Гридни на конях, в шубах овчинных, луки и колчаны у седел приторочены. Старший, борода, не поймёшь, седая, то ли снегом припорошена, сказал простуженно:

   – Князь Даниил четвёртый день как из полюдья воротился, успел до непогоды.

Над Москвой поднимались дымы. Они столбами упирались в затянутое тучами небо. Снег белыми шапками укрывал избы и стрельницы, боярские терема и колокольни Успенского храма, княжьи хоромы и кремлёвские постройки.

На Красном крыльце холоп метёлкой из мягких ивовых лап обмёл переяславскому князю валяные сапоги, распахнул дверь. В сенях помог скинуть шубу, принял шапку. А палаты уже ожили, и князь Даниил, радостный, с улыбкой встречал племянника:

   – Я и в помыслах не держал, что ты в такую пору выберешься.

   – Верно сказываешь, в снегопад и метель в хоромах бы отсиживаться, да обида к те пригнала.

Брови у московского князя удивлённо взметнулись:

   – Уж не от меня ли?

   – Что ты, князь Даниил! Какую обиду ты можешь мне причинить? Нет у меня человека ближе, чем ты, а потому и поспешил к тебе. Великий князь князя Переяславского не чтит. Даже его тиун волен обзывать меня холопом великого князя и моих смердов грабить.

Насупил брови князь Даниил:

   – О чём речь ведёшь, князь Иван?

Но тут же сказал:

   – Что же мы в сенях остановились, пойдём в хоромы, передохнешь, оттрапезуем, тогда и поделишься своим горем. Мы, чать, вдвоём удумаем, как поступить.

Дарью поселили в холопской избе, что прилепилась в углу княжеского двора. Кроме неё здесь жили другие холопки. С утра до ночи они ткали холсты. Большие рамы на подставках служили основой стану-кросну, а по ней взад-вперёд сновал в искусных руках мастерицы челнок с нитью. Пробежит влево, вправо возвратится, а ткачихи нить тут же бердой деревянной пристукнут да ещё прижмут, чтоб холст плотней был.

Воротится Дарья от княгини, её немедля за станок усадят, дабы попусту время не теряла. Дарье ткать не ново.

Прежде чем ростовский князь увёз её из деревни, Дарья жила с мачехой и с детства привыкла к станку. Холстом дань князьям выплачивали, из холста рубахи и сарафаны шили, порты и иную одежду.

Оказавшись в Ростове, Дарья по деревне не скучала: не сладко ей жилось у мачехи, особенно после смерти отца. Не видела она добрых дней, а здесь, во Владимире, словно лучик проглянул, когда приметила гридня Любомира. И добр он, и пригож. Улыбнётся ей, остановится, робко окликнет по имени, Дарье приятно. А когда Любомир с тиуном в полюдье отправился, Дарья с нетерпением ожидала его возвращения.

В зимние дни Дарья подхватывалась рано, на дворе ещё темень. Высекала искру, раздув трут, зажигала лучину и принималась за печь. Это доставляло ей удовольствие. Берёзовые дрова разгорались мгновенно, огонь горел весело, поленья потрескивали, и вскоре тепло разливалось по избе. Холопки пробуждались и с зарею садились за станки.

Дарья исчезла. День был воскресный, во Владимир, на торжище, съехались из окрестных городов и деревенек смерды и ремесленный люд. Многолюдно сделалось в стольном городе. Только в ночь холопки, жившие в избе, обнаружили: нет Дарьи. Сказали о том тиуну, а тот великому князю. Разгневался Андрей Александрович, велел искать. Ночью и следующий день всё обыскали, нет холопки...

А Дарья всё дальше и дальше уходила от Владимира. Сначала упросила смерда, и тот довёз её до его деревни. Здесь и заночевала. На другой день тронулась в путь. От деревни к деревне шла, кормилась, что люд подаст. Радовалась, что сбежала от великого князя. Одно и огорчало: не увидит теперь она никогда своего доброго дружинника.

Накануне воскресного дня княгиня Анастасия, любуясь Дарьей, спросила:

   – Знаешь, зачем привёз тя князь Андрей во Владимир? – И тут же ответила: – Подарит он тя, Дарья, в жёны старому хану Ногаю. По весне поедет в Орду и тебя с собой заберёт.

Облилась Дарья слезами, а великая княгиня, помолчав, промолвила:

   – Тут слезами не поможешь, одно и остаётся – бежать те.

Шла Дарья в сторону Твери к сестре княгини Анастасии, Ксении. Наказывала великая княгиня Дарье:

   – Как попадёшь в Тверь, явись к княгине Ксении, у неё и приют найдёшь.

Устала Дарья, и страшно ей, но ещё страшнее мысль оказаться женой татарского хана.

Дорога безлюдная, а как заслышит она конский топот, спешит укрыться в кустарнике: ну-тка за ней вдогон скачут...

Много дней добиралась Дарья, пока не пришла в Тверь. Однако сразу не осмелилась явиться к княгине, думала, ну как она в хоромы попадёт, караульные погонят её, да ещё и на смех поднимут.

Смилостивилась над Дарьей нищая старуха, пустила пожить, а на Крещение собралась нищенка в церковь за подаянием, взяла с собой Дарью.

   – Пойдём, девка, – сказала она, – глядишь, подадут на пропитание.

Примостилась Дарья на паперти, и стыдно ей, отродясь не протягивала руку за милостыней. Мимо люд в церковь входил, вскорости княгиня Ксения прошла, Дарью едва не задела. Дарья наперёд подалась, а княгиня уже в дверях храма исчезла.

Обедня Дарье показалась долгой, она вся сжалась от мороза. А когда закончилась служба и княгиня снова поравнялась с Дарьей, осмелилась.

   – Княгиня, – едва прошептала, – я из Владимира, и великая княгиня Анастасия наказывала, чтоб к те явилась и всё поведала.

Посмотрела Ксения на Дарью. Совсем ещё девчушка, худая, большеглазая, языком едва ворочает, видать, совсем околела. Сжалилась:

   – Иди за мной.

Дарья заспешила вслед за княгиней.

Сам не свой Любомир в свободное время бродил по Владимиру. В неделю исходил город неоднократно: пропала Дарья. У кого только ни расспрашивал, никто не видел её. Наконец тиуна спросил, а тот и ответил:

   – Видать, прознала девка, что великий князь намерился её в жёны хану Ногаю отдать, вот и сбежала.

Теперь только понял Любомир, почему князь Андрей сказал, что Дарья не ему суждена. Огорчился гридин, но время своё взяло, постепенно забылась Дарья. А однажды на княжьем подворье Любомир едва не столкнулся с княгиней. Метнула на него Анастасия взгляд, шаг замедлила, может, сказать чего хотела. Однако слова не промолвила. Но с той поры Любомир часто ловил на себе пристальный взор молодой княгини.

Намерившись по весне отправиться в Орду, великий князь решил взять с собой и Анастасию. Та не возразила, пожелав, однако, ехать в облике дружинника.

   – Хану и его мурзам и бекам ни к чему знать, что с великим князем его жена, – сказала Анастасия. – Ты, князь Андрей, вели кому-либо из гридней обучить меня в седле скакать и меч в руке держать.

Великий князь согласился. Верно рассудила Анастасия, чать, на коне до самого Сарая добираться. Ответил:

   – Аль мало, княгинюшка, гридней, избери сама, и он при те неотлучно будет. Коня, какого подберёшь, твой. Да чтоб недоук не был, ино норов показывать станет.

ГЛАВА 2

Первыми о весне возвестили перелётные птицы. Они летели караванами с юга на север к гнездовьям, и ночами слышались в выси их крики и курлыканье.

С весной ожил старый гусляр, отогрелась стылая кровь. Олекса радовался, говорил:

   – Живи, дедко!

В сумерки Олекса выбирался из кабака, слушал, как перекликаются птицы. Москва погружалась в темень, и вот уже гасли свечи в оконцах боярских хором, а в избах тухли лучины.

По воскресным дням на торгу у самого Кремля, до спуска к Москве-реке, собирался народ, было шумно. В трактир заходили мужики, приехавшие из деревень, похлебать щей с жару, выпить хмельного мёда или пива. В такие дни старец брал в руки гусли, потешал люд игрой и пением. Голос у него был глухой, дребезжащий, годы сказывались.

Услышал однажды князь Даниил звон струн, заглянул в кабак, удивился:

   – Ужли ты, старый Фома? Мыслил, тебя нет. А вот и отрок твой. Возьму-тко я его в свою дружину, чать, не забыл, сам просил меня о том. – И увёл Олексу.

Непривычно Олексе в княжеской дружине, и годы у него малые, и воинские науки постигались им не сразу. А боярин, обучавший его бою, над ним потешался: то коня будто ненароком кольнёт, и тот взовьётся, сбросит Олексу, то ловким ударом саблю из рук выбьет. Гридням дай позубоскалить.

Увидел князь, пожурил боярина и гридней:

   – Аль вы враз воинами родились? У отрока рука ещё нетвёрдая, да и на коне сидел ли? Вы вот так, как Олекса поёт и на гуслях играет, сумеете ли?

В трапезной стряпухи Олексу баловали, лучшие куски подсовывали. И Олекса год от года мужал, сил набирался. Князь Даниил, куда бы ни отправлялся, брал Олексу с собой. Без Олексы ни один пир не обходился.

В один из наездов в Тверь Даниил Александрович взял и Олексу. Здесь, в гриднице у князя Михаила Ярославича[74]74
  Михаил Ярославич (1271—1318) – князь Тверской (с 1285 г.), великий князь Владимирский в 1305—1317 гг.


[Закрыть], Дарья впервые услышала голос Олексы.

Московский князь приехал в Тверь к брату двоюродному Михаилу жаловаться на великого князя. Немало обид накопилось на князя Андрея Александровича: и в полюдье в московский удел залезает, и смердов из деревень свозит, а паче всего на Переяславское княжество зарится, ждёт не дождётся смерти переяславского князя Ивана. Об алчности и коварстве великого князя шла речь между московским и тверским князем на пиру.

Кроме Даниила и Михаила в гриднице находились ещё несколько ближних бояр. Время от времени сидевший у самой двери Олекса, слегка касаясь струн, играл и пел. Зажигая свечи, Дарья заслушалась. Уж больно голосист отрок.

В тот же день она увидела молодого гридня с гуслями за спиной. Отрок как отрок, ничем не выдался: ни ростом, ни осанкой, разве что глазаст и голова в льняных кудрях.

Прошёл гусляр мимо Дарьи, внимания на неё не обратил, на коня сел, следом за своим князем выехал за ворота Детинца...

Теперь Дарья не скоро встретится с Олексой.

Однажды великий князь, остановив Любомира, велел сопровождать княгиню в её конных прогулках. Гридин удивился, он видел, как уверенно сидит княгиня в седле, но князю Андрею лучше знать. Да и мог ли перечить Любомир своему господину.

Своенравная молодая княгиня, бывало, по полудню с конём не расстаётся. За город выберется и скачет Бог знает куда, а Любомир от неё не отстаёт.

Вскоре гридин заметил, как поглядывает на него княгиня Анастасия. Поначалу смущался, потом привык. Да и чудно ему – с чего бы княгине так смотреть на гридина? Но вскоре поймал себя на том, что любуется красотой княгини. Испугался, ну как догадается княгиня Анастасия, пожалуется великому князю...

Но однажды случилось то, чего так боялся и о чём мечтал гридин в тайных мыслях.

В тот день княгиня выехала из города и поскакала просёлочной узкой дорогой, так что ветки деревьев хлестали по лицу. Конь княгини шёл широкой рысью, и Любомир опасался, как бы не засёкся о корягу. Гридин держался от Анастасии поодаль. Неожиданно набежала туча и начал накрапывать дождь. Княгиня углубилась в лес, перевела коня на шаг, но вскоре остановилась, соскочила с седла, подозвала Любомира, передала повод. Бросила коротко:

   – Привяжи.

Гридин спешился, набросил поводья на сук. Анастасия обняла его, принялась целовать. Любомир не успел опомниться, как уже корзно его валялось на траве, и он, гридин, легко подняв княгиню, бережно положил на него Анастасию...

От выставленных на рубеже с рязанской землёй дозоров во Владимире стало известно – переяславский князь Иван в Орду проследовал. Разгневался великий князь Андрей Александрович, не иначе, переяславец к хану с жалобой, и послал вдогон полусотню гридней, велев воротить князя Ивана, а коли тот сопротивление окажет, то и убить.

Опасался князь Андрей, что оговорит его переяславец перед Тохтой.

Неделю затратили гридни, ан не догнали, налегке шёл князь Иван, без обоза, дары везли на вьючных конях. Признав о том, великий князь спешно стал готовиться ехать в Орду, и коли не опередить переяславца, то хотя бы не отстать намного.

Отправились тоже неотягощённые, одвуконь. Великого князя сопровождали три десятка гридней и боярин Ерёма. С большой дружиной русским князьям в Орду дорога заказана. Одному Невскому дозволялось ханом Батыем брать с собой до тысячи гридней. У Мурома по наплывному мосту перебрались на правый оберег Оки, выехали в степь. Ржавая дорога оборвалась за сторожевыми курганами. Остались позади редкие берёзы, кустарники. Впереди, да самой столицы Орды Сарая, степной путь...

В раннюю весну степь дивная, в цветении, воздух настоян на разнотравье. Днём путников сопровождало пение жаворонка, а ночами убаюкивал стрекот кузнечиков.

С виду степь пустынна, но она живёт по своим законам, ей только понятным. Бродят по её просторам табуны диких коней – тарпанов, встречались небольшие стада буйволов. Они не страшились редкого в степи человека.

Ночами степь оглашалась волчьим воем. Волки пели свою песню. О чём она?

На привалах князю и княгине ставили шатёр, а гридни коротали время у костров, спали на войлочных потниках, пропахших конским потом.

Анастасия засыпала не скоро. Она подолгу слушала степь и думала о своём, потаённом. Рядом похрапывал князь, но она не любила его, да и было ли когда к нему чувство? А может, разобралась в его коварстве?

С той поры, как её сердцем овладел Любомир, мысли Анастасии были только о нём, ему она принадлежала и душой и телом.

Сладок запретный плод и вдвойне сладок, ибо княгиня видит, что любима. Она замечает, как смотрит на неё гридин, когда подаёт ей коня и держит стремя. Но Анастасия держится с ним холодно, ей ведомо: князь Андрей хоть и не ревнив, но упаси Бог чего заподозрит. Теперь только по возвращении из Орды сможет она уединиться с Любомиром.

По утрам, на заре, зазывно кричали перепела: «Пить пойдём, пить пойдём». Анастасии чудились шаги за стеной шатра, и она знала – это бродит её Любомир. Ей хотелось отбросить полог и оказаться в объятиях гридня, почувствовать его молодые, сильные руки...

Душно в шатре, сквозь плотные войлочные стены слабо проникает прохлада степи. С шумом дышит князь, и Анастасии делается жалко вдруг своей жизни. С той самой поры, как князь Андрей взял её в жёны и привёз в Городец, она поняла всю неправду слышанной часто пословицы: «Стерпится – слюбится...» Нет, с ней такого не случилось. Не могла она не увидеть всю кривду его жизни, как извёл старшего брата Дмитрия, власти алкая, а ныне всех удельных князей принижает, мыслит их земли под себя подмять, готов у хана сапоги целовать, дабы тот ему помогал.

Княгиня брезгливо морщится. Ей припомнился давний разговор с князем:

   – Ты не любишь Даниила, а ведь он брат твой младший, – молвила она.

Князь Андрей хмыкнул:

   – Аль он красна девица, какая любви достойна?

   – Ужли и кровь родная в тебе не говорит?

   – Даниил на пути моём встанет, ему княжество Переяславское покоя не даёт.

Анастасия удивилась:

   – Но Переяславское княжество князя Ивана!

   – Хвор Иван, помрёт, мне, великому князю, а не Даниилу наследовать....

«Лютой ненавистью и алчностью обуян князь Андрей, потому и спешит он к хану на поклон», – думала княгиня.

Не удивилась Анастасия, что согласился князь взять её с собой. В те лета и иные князья, отправляясь в Орду, брали жён, ведь нередко жили в татарской столице годами. Случалось, неженатый князь в Орде женой обзаводился...

И сызнова почудились княгине шаги за стеной. Может, кто из сторожей? Но Анастасии хочется, чтобы это был Любомир... Сомкнула глаза, и предутренний сон сморил её. Но и во сне виделся гридин, шептал ей что-то ласковое, и она тянула к нему руки...

На десятые сутки повстречался татарский разъезд. Конные ордынцы сопровождали русичей до самого Сарая.

Оставив дружину на окраине города, князь с княгиней и несколькими гриднями направились в караван-сарай, там им предстояло жить. По пыльным улицам, где за глинобитными заборами прятались домики, проехали почти через весь город. У самого берега Волги князь остановил коня, указал на большое подслеповатое строение о двух ярусах, обнесённое высокой каменной стеной:

   – Вот и жильё наше, княгинюшка. Небогатое, не палаты княжеские, ан ничего не поделаешь, мы люди подневольные, под ханом ходим. Ну да тут все посольства проживают, какие в Орду прибывают, и гости торговые.

Анастасия и прежде слышала, в каких каморах живут русские князья в Орде, но одно – услышать, другое – увидеть. Стены в каморе голые, в сырых потёках, глинобитный пол выбит, а свет едва проникал в малое оконце под потолком. И ни печи, только жаровня для углей, ни кровати.

Гридни втащили ковёр, раскатали по каморе, потом внесли кованый сундучок с вещами княгини, второй с одеждой князя. Анастасия вздохнула:

   – Не чтут ордынцы князей.

Великий князь промолчал. Он был озабочен. Накануне Тохта покинул Сарай, откочевал в степь и, сказывают, поставил свой шатёр у Белой Вежи, а отъезжая, велел князю Андрею дожидаться его возвращения.

Но не это встревожило Андрея Александровича, а то, что хан взял с собой переяславца...

Великий князь, не теряя времени, принялся обхаживать ханских вельмож, какие могли замолвить за него слово, задаривал их.

Медленно и утомительно потянулись дни. Сначала княгине было любопытно бывать на базарах, где собирался торговый люд со всего мира. Чем только не вели торг! С Руси привозили меха и кожи, холсты и воск; с Востока – пряности и оружие; из стран, что за горбами, сукна и украшения всевозможные. Даже из земель свеев добирались в Сарай гости с броней и иными товарами.

По дувалам развешаны чудесные ковры, пестрят расцветками. Ковры разбросаны по земле, по ним народ топчется, мнёт пыльными ногами, убеждая покупателя в прочности шерсти и вечности красок.

Анастасия бродила по торговым рядам, заглядывала в лавки, видела русских мастеровых, угнанных в неволю. А однажды вышла на рынок, где рабами торговали, и ужаснулась увиденным: детей от родителей отрывали, мужа от жены. Продавали здесь и русичей. Рабов было много, к ним приценивались, ощупывали, заглядывали в зубы, ровно барышники, покупавшие коней.

Горькая мысль овладела княгиней: уж не по вине ли её мужа продают этих русских рабов? Ведь он, князь Андрей, звал на Русь татар, приводил с собой Орду. Татары помогали укрепить ему власть, а потом угоняли в неволю не одну сотню русского люда.

На торгу нелюбовь Анастасии к мужу обратилась в ненависть. Он, Андрей, повинен в страданиях этих русичей. Он наводил на Русь татар, и они жгли и разоряли города и деревни, проливали кровь, угоняли народ в рабство.

Княгиня просила у Господа кары для великого князя за его преступления. Она понимала, что творит грех, ибо с князем Андреем стояла под венцом.

А ещё княгиня Анастасия знала, что даже на исповеди не назовёт имени Любомира. Она покается только на Господнем суде, когда Всевышний призовёт её. За своего гридня она готова нести Божий приговор, каким бы суровым он ни был.

Весна повернула на лето. В один из дней из ханского летнего становища приехал мурза Чета, явился в караван-сарай с повелением хана: князю Андрею возвращаться во Владимир, а с ним поедет мурза и именем хана Тохты рассудит князей по справедливости.

Великий князь на подарки не поскупился, и Чета добавил: хан задержит переяславского князя в Орде, а как долго, ему, мурзе, о том неведомо...

И сызнова стлалась под копытами русичей Дикая степь, днём изнуряя зноем, ночами освежая прохладой.

Вслед за гриднями, гикая и визжа, мчалась сотня татар мурзы Четы. Весело ордынцам, на Руси их ожидала хорошая добыча. Сам великий князь наделит их всяким добром. Они получат и серебро и меха...

Князь Андрей ехал, далеко опередив дружинников. Позванивала сбруя. Приподнявшись в стременах, великий князь посмотрел вдаль, но ничего, кроме курганов, не увидел. Князю Андрею, однако, известно – за степью следят зоркие караулы. От них не укрыться, они всё видят и обо всём успеют донести тем, кто их послал в дозор.

Обочь князя Андрея скакал мурза Чета. Он держался в седле подбоченясь. Чета ухмылялся: отныне урусский великий конязь зависит от него, мурзы, ханского посла. И коли Чета пожелает, он, возвратись в Сарай, наговорит на конязя Андрея хану, и Тохта сменит милость на гнев, отберёт ярлык на великое княжение и передаёт другому конязю. Но Чета поступит так, только если великий конязь Андрей окажется скупым на дары.

Мысль у мурзы парила соколом, одного не ведал он, что минуют годы и внук его осядет в Москве, получит поместье, приимёт веру православную и от него пойдёт на Руси род Четы, из которого выйдет царь Борис Годунов...

Мысли у мурзы о власти, её сладости. Власть над людьми замешена на крови и насилии. Ханы приходят к власти и убивая друг друга. Тохта тоже сел на ханство, убив брата. И этот конязь урусов Андрей сколько крови пролил, чтобы сесть великим князем. Не для того ли к хану приезжал? Испугался потерять власть над другими конязями...

С кургана сорвался орёл, поднялся ввысь, завис над степью. Иногда сделает взмах, опишет круг. Орлиный полёт. Мурза знает: орёл – царь птиц потому, что сильнее всех. Но у людей не всегда так. Люди коварны и хитры и часто этим достигают власти.

Мысли Четы нарушило пение воина. Татарин пел о красавице жене, сравнивая её с весенней степью. А ещё его песня о том, какие подарки он привезёт ей и как она будет ласкать его, когда он вернётся к ней в шатёр...

Хорошая песня, песня настоящего воина, и мурза подпевает ему. Чете известно это счастье: оставлять за своей спиной покорённые народы, хмелеть от крови врага и возвращаться в улус отягощённым богатством, добытым в бою. Мурза хорошо помнит, каким славным воином был его отец. Чета завидовал ему, ведь он водил тысячу воинов и вместе с самым храбрым и мудрым багатуром Бату-ханом подчинил Орде вселенную. Копыта его коня топтали землю до самого последнего моря.

Из частых походов отец привёз одну из жён, совсем ещё девочку, мадьярку. Она превратилась в красавицу. Чета любил её. А когда отец ушёл в мир иной, он, мурза, сделал мадьярку своей первой женой. Сейчас она старуха, но Чета уважает её. Лучшие подарки привозит мадьярке и младшей жене.

К вечеру в степи зажглись костры, и в подвешенных над огнём казанах варился ужин, пахло молодой кониной, и далеко окрест разносились окрики караульных.

Размяв затёкшие от долгого сидения в седле ноги, поев, мурза улёгся на кошме и, глядя в звёздное небо, крепко заснул. Его густой храп заглушал все остальные степные звуки.

В Москве тверского князя не ожидали, тверские князья Москву считали малым городом, а князей московских меньшими братьями. Тверь издавна с Владимиром спор вела, какому князю быть великим. Тверской князь Михаил Ярославич даже на ханскую пайцзу ссылался.

Михаил Ярославич, высокий, широкоплечий красавец, вступил в горницу, чуть пригнувшись под дверным проёмом, опустился на лавку.

   – Як те, Даниил Александрович, завернул, из Переяславля ворочаясь. Поди, мыслишь, эко крюк дал! Неспроста.

Князь Даниил умостился напротив, не перебивал, а Михаил Ярославич продолжал, потерев тронутые сединой виски:

   – Ты, чать, слыхал, князь Андрей сызнова навёл ордынцев на Русь, с ним мурза Чета. Сказывают, на съезд князей созывают. Чета нас рассудить намерился. Князь Андрей на переяславского Ивана замахивается. Просят меня бояре переяславские в отсутствие князя Ивана в защиту переяславцев голос подать. Могу ль я на твою помощь положиться, Даниил?

Московский князь насупился, ответил резко:

   – Я ль не просил брата Андрея на Переяславль не зариться? Не послушался. Коли соберётся съезд, с тобой, княже Михайло Ярославич, пора Андрею место указать.

   – Истину глаголешь, Даниил Александрович, аль то не ведомо, какие козни творит Андрей? Ещё с тех лет, как отцом Александром Ярославичем Невским в Городце посажен, алчность свою неуёмную никак не сдержит.

   – То так, – согласился Даниил. – Прежде я ему верил... Одним словом, осатанел князь Андрей, теперь на всё пойдёт, дабы власть свою укрепить.

   – Коли мы ныне друг дружке в помощь не встанем, князь Андрей нас порознь подомнёт. – Тверской князь поднялся. – Час пробил, мне в дорогу пора.

Князь Даниил решительно разбросал руки:

   – Никуда я не отпущу тя, Михайло Ярославич. Сейчасец оттрапезуем, в Москве переночуешь, а поутру с Богом. Стыдоба-то какая – татарин-мурза нас, князей, судить будет...

Воротился великий князь из Орды и чует – размежевались князья. Сторону Андрея Александровича взяли ярославский князь Фёдор Ростиславич и ростовский Константин Борисович. А Михайло Ярославич Тверской и Даниил Александрович Московский наперекор, в защиту переяславского князя Ивана поднялись. Съехались князья во Владимир, а вместо переяславца ближние бояре его явились.

Собрался съезд в просторной гриднице великого князя. Расселись за столом возбуждённые, злые. Мурза с одного князя на другого рысий взгляд переводит. Думает, урусы подобны волкам в стае. Но тут же на ум пришло иное: а не так ли и в Сарае? Путь к ханской власти кровью полит.

Великий князь голос повысил:

   – Ты, князь Михайло Ярославич, давно на меня злоумышляешь. На то и брата моего, Даниила, подбиваешь.

Тверской князь поднялся во весь рост, громыхнул кулаком по столешнице:

   – Я честен и на чужое не зарюсь, не так, как ты, князь Андрей. Отчего на Переяславль замахнулся?

Тут бояре переяславские, сидевшие с краю стола, загалдели:

   – Великий князь спит и видит землю нашу к себе прирезать.

   – Это при живом-то князе Иване!

   – Аль тебе, княже Андрей, неведомо, что князь Иван, паче чего, Москве удел свой завещал?

   – Я по праву и по ханской воле всем владею, бояре! – брызгая слюной, ярился князь Андрей Александрович. – Не у меня ли ярлык на великое княжение? И переяславская земля подо мной должна быть.

Князья ростовский и ярославский голос подали, а Московский бородой затряс:

   – По какому праву?

   – По праву старшинства!

Князья к мечам потянулись. Епископ Сарский Исмаил, молчавший до того (в ту пору во Владимире находился), руки воздел:

   – Уймитесь, братья, не распаляйтесь, ибо во гневе человек теряет разум! Прокляну, кто кровь прольёт!

Первым остыл тверич. Стихли остальные, а князь Андрей Александрович, подавляя гордыню, заговорил: