Текст книги "Даниил Московский"
Автор книги: Борис Тумасов
Соавторы: Вадим Каргалов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Якушка Балагур ходил по Коломне неторопливо, вразвалочку, будто время убивал в ожидании торгового дня. Заговаривал с коломенскими посадскими людьми, сидевшими без дела на лавочках возле своих дворов, спрашивал о пустяках. А среди пустяков нет-нет да и о важном узнавал, о таком, что в Москве интересно будет знать. И сам свежим взглядом подмечал много интересного.
Коломна оказалась городом бедноватым, запущенным. Деревянные мостовые на улицах поизбились, в щелях между брёвнами выросла трава. Частокол на валу ветхий, если ударить пороками – враз обвалится. Новых изб в городе почти не было, да и в старых люди жили не везде. Якушка видел кузницу, двери которой были крест-накрест заколочены досками, видел гончарные мастерские с обвалившимися кровлями, заросшие бурьяном дворы.
Чего было много в Коломне, так это только боярских хором. Но и хоромы в большинстве пустовали. Вотчинники возвращались в город зимой, а остальное время проживали в своих сёлах, при хозяйстве. Никуда не отлучался только боярин Фёдор Семёнович Безум, наместник и воевода городского ополчения.
Сотник Шемяка Горюн предупредил Якушку, что коломенским наместником нужно поинтересоваться особо. Якушка, конечно, не мог предположить, что у него будет случай самому познакомиться с боярином Безумом, и осторожно выспрашивал о нём у горожан. В Якушкином любопытстве не было ничего подозрительного – приезжие торговые люди всегда интересовались городскими властями.
О наместнике Фёдоре Безуме коломенцы отзывались плохо: своенравен, жесток, злопамятен, любит не по-доброму надсмехаться над людьми. А главное, неожиданным каким-то был наместник, в милостях и в гневе непостоянным. Побаивались его на Коломне и правые, и виноватые, потому что трудно было предугадать, что за его постоянной улыбочкой кроется, – с какой ноги утром встанет, так и творит. То большую вину простит, то забьёт насмерть за малую оплошность. Старик-сбитенщик, возле которого Якушка присел отдохнуть, так прямо и предостерёг:
– Ты лучше обходи его сторонкой, Фёдора Семёновича-то нашего, от греха подальше. Безум – он и есть без ума...
При всём этом боярин Фёдор Безум не был настоящим хозяином городу, к службе своей относился нерадиво. Коломенские ратники, не чувствуя над собой начальственной руки, вконец обленились, от воинского строя отвыкли, в караулах спали. Ополченское оружие в подклетях боярского двора не перебиралось который год, поди, проржавело всё. Только о земляной тюрьме-порубе[43]43
Поруб – земляная тюрьма, представлявшая собой глубокую яму, наглухо заделанную сверху деревом.
[Закрыть] побеспокоился наместник: новые замки велел повесить, двери железом обить. Но тюрьма – дело особое, она для своих, а не для неприятелей...
Понятно, сам Якушка встречи с наместником не искал. Разузнал о нём от знающих людей – и довольно. Поручение сотника Шемяки Горюна было к другому коломенскому боярину – к Фёдору Шубе.
Днём Якушка раз и два прошёлся мимо двора боярина Шубы, высмотрел, что боярин на месте: холопы во дворе челноками сновали взад-вперёд, телеги выезжали с кладью, из поваренной избы дым валил. Такой суеты на дворе без хозяина не бывает!
Но при свете являться к боярину Якушка поостерёгся, решил подождать вечера. Сотник Шемяка Горюн именно так советовал, без лишних глаз.
В сумерках Якушка вышел из избы.
Милава проводила его до ворот, спросила обеспокоенно:
– Куда собрался на ночь глядя? О разбоях у нас точно бы не слышно, но всё ж таки зачем в темноте ходить? Подождал бы до утра...
– Ненадолго я, голубушка. Не тревожься, – успокоил Якушка.
И снова забота хозяйки растрогала Якушку. Давно уже не провожали его со двора вот так – лаской...
Луна высветлила до белизны деревянные кровли посадских изб, но в узких улицах лежали чёрные тени и было темно – хоть глаз выколи. Якушка ступал осторожно, придерживаясь рукой за забор. Хорошо хоть, что днём вызнал дорогу к двору боярина Шубы, а то и заблудиться недолго – спросить не у кого, на улицах пусто.
Неподалёку от двора боярина Шубы Якушка постоял в темноте, послушал, не крадётся ли кто за ним, потом осторожно постучал кулаком в ворота.
Приоткрылась калиточка. Сторож высунул наружу лохматую голову, спросил неприветливо:
– Чего надобно?
– Проводи к боярину, – строго сказал Якушка. – Передай, что человек издалека пришёл.
Сторож пропустил Якушку в калитку, свистнул.
Видно, ночные гости были во дворе боярина Шубы не в диковинку. Четверо рослых молодцов окружили Якушку и повели к хоромам.
Казалось, нисколько не удивился ночному гостю и сам боярин. Жестом отпустил холопов, спросил:
– С чем пришёл, добрый человек?
– Тёзка твой, боярин Фёдор Бяконт, приветы шлёт. На день Воздвижения в гости собирается...
Якушка не знал, чем памятен Шубе его тёзка и почему именно на Воздвижение боярин Бяконт собрался гостить в Коломне, но сотник Шемяка велел начинать беседу именно с этих условленных слов.
Как тотчас убедился Якушка, сотник знал своё дело. Боярин подобрел лицом, указал Якушке на скамью против себя, протянул многозначительно:
– Вот ты откуда... Садись, садись... Переданное тобой запомню... Так и скажи тому, кто тебя послал. А теперь меня слушай и запоминай, как есть...
О многом важном рассказал боярин Фёдор Шуба притихшему Якушке. Но наиважнейшим всё-таки было то, что князь Константин Рязанский стоит на Оке-реке непрочно. Вотчинники из коломенских волостей Гвоздны, Мезыни, Песочны, Скульневы, Маковца, Канева, Кочемы больше тянутся к Москве, чем к Рязани. А своего войска у рязанского князя в здешних местах почти нет: сотни три ратников в Коломне, полсотни в заставе на Москве-реке да в Серпухове сколько-то, но тоже немного. Одна сила опасная – орда мурзы Асая на бронницких лугах, больше тысячи конных. Но захочет ли мурза за князя Константина крепко биться, никто сказать не может...
– До самого Переяславля-Рязанского можно дойти беспрепятственно, – заключил Фёдор Шуба. – А вот в Переяславле у князя Константина войско есть. И своя дружина, и пришлые ордынские мурзы...
– Надо бы мне в Переяславль...
– Ни к чему бы тебе ехать! – не согласился боярин Шуба. – Опасно. И без тебя найдётся у меня человек, который передаст, кому надобно, приветы Фёдора Бяконта. Но если знак у тебя есть с собой тайный, знак дай.
Поколебавшись, Якушка достал из-за пазухи железный перстень с печаткой, покоптил печатку над свечкой и оттиснул на кусочке бересты знак, который свидетельствовал о высоком доверии Москвы к человеку, имевшему его.
Боярин Шуба бережно завернул бересту в платок и спрятал в ларец. Заверил:
– Всё сделаю, как надобно. Нынче вторник. Значит, в четверг мой человек будет в Переяславле-Рязанском. А ты задержись на денёк-другой, поторгуй для вида и – с Богом!
* * *
Домой Якушку проводили молчаливые холопы боярина Шубы.
Милава ещё не спала. Открыла калитку на первый стук, посторонилась, пропуская Якушку во двор. Ничего не сказала, но Якушка почувствовал – рада, что вернулся благополучно.
Засыпая, Якушка думал, что судьба благодарно наградила его душевным участием, не сберечь которого – грех. И перед Богом, и перед людьми, и перед самим собой – грех...
Хорошо было на душе у Якушки, хорошо и тревожно. Каменное спокойствие, к которому он привык за последние годы, таяло, как снег под весенним солнцем.
Но будут ли на проталине живые всходы? Прорастут ли семена любви и милосердия в его сердце, высушенном горем? Да и пришло ли время для нового счастья? Кто мог ответить на эти вопросы, если сам Якушка ещё не знал?
Чувствовал только Якушка, что жить так, как он жил раньше, в окаменелом тоскливом одиночестве, он уже не сможет... А может, надежда на счастье уже и есть счастье?..
* * *
Всё оборвалось на следующий день, оборвалось неожиданно, дико, стыдно.
Якушка и Милава шли по торговой площади. В толпе промелькнуло и скрылось будто бы знакомое лицо. Потом Якушку нагнали ратники наместника, молча заломили руки за спину, сорвали с пояса нож.
Подбежал толстенький человечек, завопил, тыкая пальцем в Якушку:
– Узнал его! Тать он! Серебро своровал с московского мыта! Держите его крепко!
Якушка вгляделся в безбородое, трясущееся от злости лицо. Так и есть – знакомый рязанский купчишка, приятель мытника Саввы Безюли, видел он его на Гжельской заставе.
Побледнев, отшатнулась Милава, в удивлённых глазах – боль, укор, жалость, ужас – всё сразу...
– Верь мне, Милава! Невиновен я! – только и успел крикнуть Якушка, пока ратники волокли его к двору наместника...
Боярин Фёдор Безум поначалу показался Якушке совсем не грозным: росточка небольшого, бородка причёсана волосок к волоску, пальцами цепочку перебирает, а на цепочке – резной кипарисовый крестик.
Заговорил наместник негромко, с улыбочкой:
– Беглый, значит? С московской заставы? Ай-яй-яй, как нехорошо! На заставе служить надобно, не бегать. Говорят, старшим был на заставе? Совсем нехорошо, коли старший бежит, худой пример показывает. И серебро своровал? Ещё того хуже. Что делать с тобой, не придумаю. За воровство правую руку отсечь надобно, да на цепь, да в земляную тюрьму. Что делать с тобой, может, сам посоветуешь?
– Дозволь, боярин, наедине поговорить, – решился Якушка.
– Людей, что ли, стыдишься? – язвительно пропел боярин. – Ну, да ладно. Ступайте, ступайте! – вдруг закричал Фёдор Безум, взмахивая руками.
Ратники, отпустив Якушку, затопали к двери. Вышел и доказчик-купец, повторив напоследок: «Тать он, доподлинно знаю!» Только один, молчаливый, остался сидеть в углу. Якушка покосился на него, но спорить не стал – понял, что человек не из простых. И, как бы подтверждая догадку Якушки, наместник сказал:
– Ну, говори, молодец, а мы с сотником послушаем. Как на исповеди говори. Самое время тебе исповедоваться. Может, и отпустим грехи твои.
И Якушка начал:
– Что с заставы бежал – верно, и что серебро с собой унёс – тоже верно.
– Ишь смелый какой! – повернулся наместник к молчаливому сотнику. – Сразу повинился! И то верно, и другое – верно. А неверное что, есть?
– Неверно, что тать я...
– Серебро своровал, а не тать? – насмешливо прищурился наместник.
Сотник зло рассмеялся, ударил ножнами меча об пол.
– Тать чужое серебро ворует... – начал Якушка.
– А ты своё, что ли, взял?
– Не своё, но и не чужое...
– Ну-ка, ну-ка, объясни! – совсем развеселился наместник.
Разговор, как видно, начинал ему нравиться, и Якушка, почувствовав это, заметно приободрился.
– С кого московский мытник то серебро насобирал? С купцов рязанских. А если я, рязанец родом, то серебро к рукам прибрал да в рязанский город привёз, разве это воровство?
– Ловок! Ловок! – смеялся наместник. – А ты не врёшь, что рязанец?
– Вот те крест, не вру! Хоть и долгонько я в залесской земле пребывал, но думаю, и поныне в сельце Городне, что возле Осётра-реки, сродственники мои остались...
– А может, подосланный он? – пробасил из своего угла сотник. Под чёрными, закрученными вверх усами сотника хищно блеснули крупные зубы. – В пытошную подклеть его, по-иному заговорит!
Якушка протестующе вытянул руку, но наместник успокоил:
– Это сотник так, для примера предположил. А я, может, тебе поверю. Садись к столу, поговорим.
Бесконечным и мучительно тяжёлым показался Якушке этот разговор. Наместник Фёдор Безум и хищнозубый сотник, имени которого Якушка так и не узнал, засыпали его неожиданными вопросами, отвечать на которые приходилось тотчас, не задумываясь, чтобы не посеять подозрений у коломенцев.
«Кто нынче в больших воеводах у князя Даниила?»
«По каким градам стоит московское войско?»
«Сколько конных и сколько пешцев собирается на войну?»
«Воевода Илья Кловыня в чести ли? Кого ещё из московских воевод князь Даниил жалует? »
«С кем из князей Москва ссылается, гонцов шлёт?»
Допрашивали наместник и сотник умело, напористо, и Якушке немало труда стоило не оступиться, не сказать явной неправды и одновременно утаить то, что, по его разумению, чужим знать никак не следовало.
Будто по тонкому льду ступал Якушка, рискуя ежесекундно провалиться в чёрную зловещую воду. Оказалось, что вести разговор иногда потруднее, чем корчевать вековые пни на лесной росчисти...
Особенно интересовался наместник Безум, почему вдруг прибавились ратники на Гжельской заставе (оказывается, знали об этом в Коломне!). Якушка ответил, пожимая плечами, будто недоумевая, почему наместник сам не догадался о таком простом деле:
– Потому на Гжели ратников прибавили, что боится князь Даниил Александрович за свой рубеж.
– Почему боится? – быстро переспросил наместник.
– Ордынское войско набронницких лугах встало... Слухи пошли, что рязанцы с ордынцами собрались воевать московские волости...
– Так, так... – задумчиво произнёс наместник, переглянувшись с сотником многозначительно. – Значит, Даниил рати ждёт?
– Истинно так, боярин!
– А почему мало ратников на Гжель прибавили, если рати ждут? – вмешался сотник. – От рати заставу тысячами, а не десятками подкреплять надобно!
Якушка побледнел. Он понял, что если не найдёт убедительного объяснения, то весь прошлый разговор пропадёт даром. Ведь верно заметил проклятый сотник: пятью десятками подмоги большую рать не встречают! Вот и наместник уже смотрит без доброжелательства, подозрительно...
– То мне доподлинно неведомо, – нерешительно начал Якушка. – Но от себя мыслю – некого больше князю Даниилу на заставу посылать, к другим рубежам ушло московское войско. От Владимира князь Даниил бережётся, от Смоленска, от Твери...
– Откуда знаешь? – снова вмешался сотник.
– Гонцы говорили, что на заставу с вестями прибегали. Старший ведь я был, мне все говорят...
Наместник удовлетворённо откинулся в кресле, спокойно сложил руки на животе. Видимо, Якушкины рассуждения сходились с его собственными мыслями о слабости Москвы на рязанском рубеже, и наместник, не удержавшись, укорил недоверчивого сотника:
– Говорено же и раньше тебе было, а ты сомневался!
– И теперь сомневаюсь, – упрямо возразил сотник.
– Ну и сомневайся себе на здоровье! – уже раздражённо крикнул Фёдор Безум. – А я сему человеку верю. И всё сказанное им до князя Константина Романовича доведу.
– Повременить бы, Фёдор Семёнович, – снова начал сотник, но наместник уже не слушал его.
Ласково, прямо по-отечески, он обратился к Якушке:
– Как с тобой-то быть? Ладно, отпущу тебя с миром. И верно, что серебро не московское, а наше, рязанское. Верно я говорю? (Якушка закивал головой, соглашаясь.) И не твоё ведь серебро, верно? (Якушка снова кивнул, но уже с сомнением: куда ведёт наместник?) А раз не твоё серебро, мне отдашь! Тиуна с тобой пошлю за серебром.
– Боярин! – умоляюще начал Якушка.
– Ништо! Ништо! Товар у тебя есть, ещё серебра наживёшь. А я велю, чтоб торговать тебе вольно, без утеснений. Благодари за милость да ступай подобру!
И расхохотался, довольный собой.
* * *
Милава, напуганная внезапным приходом тиуна и холопов с секирами, прижалась к стене за печкой. Якушка присел к столу, уткнулся лбом в сомкнутые кулаки. Тиун откинул крышку Милавиного сундука, где сохранялась злополучная калита с серебром, встряхнул её рукой.
– Всё серебро тут иль ещё где спрятал?
Якушка, не поднимая головы, буркнул:
– Всё!
Когда тиун и холопы ушли, громко хлопнув дверью, Якушка сразу засобирался. Достал из короба и заткнул за пояс нож, накинул кафтан поплоше, самый будничный. Поклонился Милаве на прощание:
– Не поминай лихом, хозяйка! Не так мыслилось мне расставание, но, видно, не судьба! Ты верь мне, Милава, верь! Вернусь! Любы вы мне, ты и маленький Ванюшка...
Уже от порога, спохватившись, добавил:
– Короб с товаром оставляю. Много больше там, чем Ивану за постой причитается. Доволен он будет, брат-то твой...
Переулками, задами Якушка пробрался к воротной башне. Караульный ратник равнодушно проводил его глазами. Так, с пустыми руками, города не покидают. Видно, торговый человек о своей ладье беспокоится, пошёл проведать.
Якушка спустился к пристани, загремел цепью, отмыкая замок. Подбежал сторож Иван, поинтересовался:
– Далеко ли путь держишь?
– На Северку-реку, к рыбным ловцам. Расспросить хочу, почём рыба. Да ты не тревожься, что сбегу, товар-то мой в избе остался!
Сторож засмущался, сдёрнул шапчонку, пожелал купцу доброго пути, а в торговле – прибыли. Куда как вежлив стал сторож Иван, узрев у Якушки серебро...
Прощай, Коломна-город!
* * *
Обратный путь показался Якушке Балагуру одновременно и тяжелее, и легче прошлого. Тяжелее потому, что пришлось выгребать против течения Москвы-реки, а легче оттого, что впереди был конец всей дороги – ведь Якушка плыл не в тревожную неизвестность, а к своим...
У Софьинского починка его ждали дружинники, оставленные сотником Шемякой Горюном. Якушка перешёл в большую воинскую ладью, улёгся на корме под овчиной и забылся тяжёлым сном.
Московские дружинники, исполняя строгий наказ Шемяки Горюна, гребли беспрерывно, сменяясь у весел. Никто не любопытствовал, не расспрашивал Якушку, откуда он приехал ночью и почему самая быстрая воинская ладья ожидала только его целую неделю. Если так приказано сотником Шемякой, значит, так и надобно. В Москве разберутся...
* * *
Много времени спустя Якушка Балагур узнал, что его спасла только собственная осмотрительность. Наместник Фёдор Безум послушался-таки своего сотника, послал ратников за Якушкой, чтобы учинить ему допрос с пристрастием.
Но ратники наместника опоздали...
ГЛАВА 6
КОМУ СТОЯТЬ НА ОКЕ-РЕКЕ?
1В год от сотворения мира шесть тысяч восемьсот девятый, на Воздвижение[44]44
14 сентября 1300 года.
[Закрыть], в канун первых зазимок, когда птицы в отлёт трогаются, московское войско выступило в поход.
На сотнях больших ладей поплыла вниз по Москве-реке пешая судовая рать.
По разным дорогам, сквозь леса, выбрасывая далеко вперёд чёткие щупальца сторожевых разъездов, пошли к рязанскому рубежу конные дружины.
Князь Даниил Александрович Московский сам возглавил войско.
Поход на Оку-реку не начинал, а завершал рязанские заботы князя Даниила. В Москве к рязанским делам присматривались давно. Для Даниила Александровича не было тайной, что обширное и многолюдное Рязанское княжество изнутри непрочно. Не было в нём главного – единения. От Рязани давно уже отпали сильные старые города Муром и Пронск, в которых закрепились свои княжеские династии. Да и в самих рязанских волостях бояре косо поглядывали на князя Константина Романовича, ворчали на его властолюбие. Скрытое недовольство обратилось в явную вражду, когда рязанский князь с честью принял беглых мурз из бывшего Ногаева улуса. «На кого променял князь Константин славных мужей, соль и гордость земли? – возмущались бояре. – На ордынцев безбожных, неумытых!»
В городских хоромах и глухих вотчинных углах Рязанского княжества сплетался клубок боярского заговора. Князь Даниил искал кончик нити в этом клубке, чтобы, потянув за него, намертво захлестнуть петлёй-удавкой князя Константина. Отъезд на московскую службу черниговского боярина Фёдора Бяконта, связанного с рязанскими вотчинниками родством и дружбой, передал в руки Даниила искомую нить.
И потянулась эта нить из Москвы в Коломну – к боярину Шубе, из Коломны в Переяславль-Рязанский – к боярину Борису Вепрю, а от него ещё дальше, в боярские родовые гнезда на Смедве, Осётре, Воже, Мече.
Обо всём этом не знал Якушка Балагур, когда пробирался поздним вечером ко двору коломенского вотчинника Фёдора Шубы, как не знал и о том, что не совсем понятные ему слова о гостевании в день Воздвижения означали для посвящённых срок похода. Но эти слова были подобны факелу, брошенному в уже сложенный костёр.
Сразу зашевелились вотчинники в рязанских волостях, принялись снимать со стен дедовское оружие, собирать своих военных слуг, съезжаться в условленные места.
По лесным тропинкам переходили московский рубеж худо одетые, неприметные люди, передавали на заставах грамотки, а в грамотках обнадёживающие слова: готовы, дескать, служить господину Даниилу Александровичу, ждём...
Грамотки незамедлительно пересылались с застав в Москву, вручались в собственные руки большому боярину Протасию Воронцу или воеводе Илье Кловыне, и к началу сентября таких грамоток накопилось в железном воеводском ларце много...
А в остальном в рязанских волостях возле Оки-реки было по-прежнему тихо, и совсем немногие люди догадывались, что пройдёт совсем немного времени, и загорится земля под ногами Константина Рязанского, и поймёт он, ужаснувшись, что опереться ему не на кого, кроме собственной дружины да пришлых ордынских мурз...
Известия о незащищённости рязанского рубежа на Москве-реке, привезённые Якушкой Балагуром и другими верными людьми воеводы Ильи Кловыни, оказались истинными. Даже кипчакский мурза Асай, на которого возлагали столько надежд в Рязани, не принял боя. Когда московская судовая рать причалила к берегу возле бронницких лугов, а позади ордынского стана выехали из леса конные дружины, мурза запросил у князя Даниила мира и дружбы, поцеловал саблю на верность и поставил под его стяг тысячу своих нукеров.
Даниил даже не удивился такому обороту дела. Не всё ли равно было мурзе Асаю, от чьего имени владеть пастбищами – Константина Рязанского или Даниила Московского? И тот, и другой для мурзы чужие, кто оказался сильнее, за тем Асай и пошёл...
Так с бескровной победы на бронницких лугах начался рязанский поход князя Даниила Александровича Московского. А дальше удача следовала за удачей.
С рязанской заставы успели послать гонцов в Коломну, чтобы предупредить наместника Фёдора Безума об опасности. Но гонцов перехватили в Марчуговских коленах люди местного вотчинника Духани Кутепова, давнишнего приятеля и сображника боярина Шубы. Гонцов связали, уложили на дно ладьи и повезли не в Коломну, а навстречу московскому войску. Духаня Кутепов с рук на руки передал их воеводе Кловыне, а сам остался с москвичами.
Дальше по Москве-реке рязанских сторожевых застав не было.
Встречные купеческие караваны поспешно сворачивали с быстрины, уступая дорогу воинским ладьям. Люди из прибрежных деревень прятались в лесах и оврагах, напуганные грозными возгласами боевых труб. Да и как было не испугаться? Могучее войско двигалось в ладьях по Москве-реке. Ослепительно блестели на солнце оружие и доспехи ратников. Бесчисленные стяги трепетали на ветру. Отбегала назад изорванная тысячами весел речная вода. Волны накатывались на берег и шумели, как в бурю...
* * *
В Коломне не ждали нападения, и это было продолжением удачи. В набат коломенцы ударили, когда московские ратники уже высадились из ладей на берег и побежали к городским воротам.
Но ворота города коломенские сторожа всё же успели закрыть.
Москвичи столпились под воротной башней, опасливо поглядывая вверх, на зловещие чёрные щели бойниц. Но ни одна стрела не выскользнула из бойницы, ни один камень не упал. За воротами творилось что-то непонятное.
Якушка Балагур, подбежавший одним из первых, услышал доносившиеся из-за ворот крики, топот, лязг оружия. Но кто с кем там бьётся? Ни один московский ратник ещё не успел пробраться в город...
Потом всё стихло. Ворота начали медленно приоткрываться.
Москвичи подались назад, настороженно подняли копья.
Из ворот выехал боярин на рослом гнедом коне, меч его мирно покоился в ножнах, в поднятой руке – белый платок.
Якушка узнал боярина Фёдора Шубу, повернулся к своим, раскинул руки в сторону, будто прикрывая боярина от нацеленных копий, и закричал:
– Стойте, люди! Сей человек – слуга князя Даниила!
А из ворот выезжали другие коломенские бояре и их военные слуги, бросали на землю оружие и смирно отходили на обочину дороги, пропуская москвичей в город.
Якушка крикнул дружинникам, назначенным для пленения наместника Безума: «За мной!» – и первым нырнул под воротную башню. Перепрыгивая через трупы зарезанных боярами воротных сторожей, дружинники выбежали на городскую улицу, которая вела прямиком к торговой площади.
Был самый торговый день – пятница, но людей с площади будто ветром сдуло. Только стоявшие в беспорядке телеги да разбросанная по земле рухлядь свидетельствовали, что здесь только что был многолюдный торг.
Хрустели под сапогами дружинников черепки разбитых горшков.
«Вперёд! Вперёд!»
Перед воротами наместничьего двора выстраивались в рядок коломенские ратники. Их было совсем немного, последних защитников боярина Фёдора Безума – десятка три-четыре.
Москвичи ударили в копья, опрокинули их и, не задерживаясь, пробежали дальше, к хоромам наместника, выбили топорами двери.
Якушка прислонился к резному столбику крыльца, перевёл дух.
Вот и исполнено последнее поручение сотника Шемяки Горюна. Он, Якушка Балагур, привёл дружинников ко двору наместника самой короткой дорогой. И, как это часто бывает после свершённого дела, Якушкой вдруг овладело какое-то странное равнодушие, ощущение собственной ненужности. Всё, что происходило вокруг, его больше не касалось. Только усталость чувствовал Якушка, усталость и давящую духоту.
Было и впрямь знойно, необычно знойно для осеннего месяца сентября. Якушка Балагур дышал тяжело, с надрывом – запалился. Из-под тяжёлого железного шлема струйками стекал солёный пот. Кожаная рубаха, поддетая под колючую кольчугу, облепила тело. Ладони были мокрые, будто только что вынутые из парной воды, и скользили по древку копья.
Весёлые московские дружинники провели мимо Якушки наместника Фёдора Безума. Якушка равнодушно проводил его взглядом и отвернулся, удивившись своему безразличию.
Не далее как сегодня утром Якушка злорадно мечтал: «Посмотрю, наместник, как ты улыбаться будешь, когда руки за спину заломят!» Но вот свершилось: бредёт наместник поперёк двора, спотыкается, руки связаны за спиной ремнями, а радости у Якушки нет...
Из-за частокола донёсся отчаянный женский крик.
И сразу Якушку будто по сердцу резануло: «Как Милава? »
Якушка сунул копьё кому-то из дружинников, выбежал за ворота.
Бой в городе уже закончился. Московские ратники неторопливо проходили по улицам. Коломейцев почти не было видно: притаились, попрятались по своим дворам. А в извилистом переулочке, который вёл к Милавиному двору, и москвичей не было – совсем пусто.
Якушка свернул за угол и чуть не столкнулся с рослым человеком, закутанным в плащ. Хищно блеснул под усами знакомый Якушке оскал. «Сотник наместника!»
– А-а-а! – торжествующе протянул Якушка Балагур и обнажил меч. – Встретились наконец!
Сотник пригнулся, вытянул вперёд руку с длинным ножом, прыгнул.
Якушку спасла кольчуга. Нож только скользнул по доспехам, и сотник, споткнувшись о ногу Якушки, покатился по пыльной траве. Якушка успел ткнуть его мечом в спину, а затем с силой опустил меч на голову сотника.
«Вот и не с кем больше сводить счёты в Коломне!»
Якушка постоял мгновение, посмотрел, как расплывается вокруг головы сотника бурое кровяное пятно, и побежал дальше, подгоняемый тревогой за Милаву. Обманчива тишина, если такие волки по улицам бродят... Да и своих москвичей опасаться надо, не больно-то они добрые в чужом городе. Одинокую вдову долго ли обидеть?..
Возле Милавиного двора было тихо, калитка в исправности, заперта плотно – не шелохнёшь. Точно бы всё благополучно.
Якушка обтёр лопухом окровавленный меч, достал платок, провёл по лицу, по бороде; платок сразу потемнел от запёкшейся пыли. Постучался. Не так постучался, как бы стал стучаться в любую другую калитку в Коломне, не громко и требовательно, а – бережно, костяшками пальцев.
Не сразу из-за частокола донёсся голос Милавы:
– Кого Бог послал?
Якушка облегчённо вздохнул: «Жива!»
Крикнул весело, по-молодому:
– Принимай, хозяйка, прежнего постояльца! Якуш это!
Загремел отброшенный торопливой рукой засов. Милава выглянула и замерла, удивлённая, – не узнала Якушку в обличии княжеского дружинника. Потом кинулась ему на грудь, прижалась щекой к колючим кольцам доспеха.
Развязался и ненужно соскользнул на землю чёрный вдовий платок.
– Я ждала... Я верила... Ты вернёшься...
Мягкие русые волосы Милавы сладко пахли луговыми травами.
Якушка прижимал её голову к груди, и слёзы текли по его щекам, и он удивлялся этим слезам, и радовался им, и ещё не верил, что счастье уже пришло, и очень хотел в это верить...
Оглушительный колокольный звон спугнул тишину. За избами взревели трубы, созывая московских ратников.
Милава вздрогнула, вопросительно подняла глаза.
– Не бойся, се не битва, – успокоил Якушка. – Видно, князь Даниил Александрович в город въезжает. И мне идти нужно. Но теперь уж ненадолго. – И добавил заботливо: – Ты калитку-то замкни покрепче, мало ли что...
Когда Милава скрылась за калиткой, Якушка поднял с земли уголёк, нацарапал на досках калитки условный знак – два скрещённых меча. Дворы с таким знаком москвичам было приказано обходить сторонкой, хозяев не обижать. Два скрещённых меча означали, что здесь проживают свои люди, княжеской милостью отмеченные, неприкосновенные. Большего для Милавы пока что Якушка сделать не мог. Нет для ратника на войне своей воли, своей жизни...
