Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

   – Кому стол наследовать?

Что она могла ответить ему?

   – Когда я брал тебя в жёны, то мыслил о сыне, но ты долго жила пустым цветом.

   – Моя ли в том вина?

   – Господь рассудит.

Сказал князь и будто хлыстом ударил княгиню. Она сжалась, попросила:

   – Дозволь, великий князь, мне в монастырь удалиться.

   – В келье покоя ищешь? Либо есть покой на земле?

   – Богу послужить хочу, вины свои отмолить.

При тусклом свете лампады, тлевшей под образами, Анастасия увидела, как зло сверкнули глаза князя.

   – Сердцем чуял, не любила ты меня уже с того часа, как взял тя в жёны.

Ничего не возразила Анастасия. Встал великий князь, подошёл к двери и, за ручку взявшись, бросил резко:

   – Поступай, как душа те подсказывает.

Не могло укрыться от великого князя Владимирского, что теряет он ханское благоволение. Почему? И так гадал князь Андрей и этак, ум отказывался понимать. Ужли семя недоверия посеяли брат Даниил и племянник Юрий?

Угроза потерять расположение хана страшила Андрея Александровича больше, нежели желание княгини Анастасии удалиться в монастырь.

Ныне хан Тохта обрёл невиданную силу, его власть распространилась от седых гор Урала и Закаспия до горбов Карпатских, и теперь ни один из князей не будет искать защиты у Ногая.

Дабы сохранить великий стол, владимирский князь Андрей Александрович весной отправится на поклон к хану, но прежде сходит на Переяславль, заставит переяславцев покориться воле великого князя.

Нельзя сказать, чтобы он не задумывался над словами Анастасии, что она хочет уйти в монастырь. Он не только не возразил, но даже и одобрил её желание стать монахиней. Если ей не суждено сделаться матерью, к чему быть женой?

В гридницу тиун заглянул:

   – Кажись, к снегу повернуло, ветер с моря задул.

   – Всё ли готово к полюдью, Елистрат?

   – Два десятка саней да полсотни гридней дожидаются санного пути.

   – С тобой боярин Ерёма поедет. Смердов не жалей, они на слезу давят. Особо проследи, чтоб рухлядь порченую не подсовывали, мех самолично проверяй. Кто из мужиков дань утаивать почнёт, того на правёж, дабы другим неповадно было.

Князь Андрей потёр крупный нос:

   – Вели печи топить, ночью колею.

И снова о полюдье заговорил:

   – Поторопись, Елистрат, ино баскаки наедут за ордынским выходом.

   – Люд злобится, хан ясак на откуп отдал.

   – На то ханская воля, и нам ему не перечить.

   – Я ль перечу? Откупщики-нехристи шкуру сдирают, как бы до смуты не довели.

   – Баскак – слуга хана, у него охранная грамота. Хан за баскаков с нас спросит, поди, не забыл, как мурзу Чету ублажали за бунт суждальцев? Кабы Тохта о том прознал, помыслить страшно. Все мы под его властью ходим и дышим по ханской милости.

   – Слух есть, княгиня нас покидает.

Князь Андрей Александрович посмотрел на тиуна строго:

   – Я княгине волю дал, и епископ благословил, пусть поступает, как ей Бог повелел. О том боле не воспрошай.

Тиун, прихрамывая, удалился.

   – Покличь боярина Ерёму! – вслед ему крикнул князь.

Узнав о смерти Ногая, княжич Юрий со смешком сказал брату Ивану:

   – Хан хана жрёт и тем сыт бывает.

На что Иван заметил:

   – Мыслю я, брат, настанет та пора, когда источится сила ордынская.

   – Не верится, велика она.

   – Ныне велика, а завтра? Печенежские аль половецкие орды малы были? Время, брате, время перетрёт.

   – Когда такое случится, нас жизнь сомнёт. Не доживём мы до ордынской погибели.

   – Нас не будет, другие увидят. Мыслю, к тому времени князья наши в разум войдут, к единению Руси потянутся.

   – А до той поры мы ещё не раз псами лютыми друг другу горло грызть будем...

Иван сказал с сожалением:

   – Тут я, брате, с тобой согласен.

Зима легла ровная, снежная, унялись ветры, и не давили морозы. Ночную тишину нарушали лишь караульные со стен:

   – Вла-ди-мир!

И сызнова всё замирало.

А на рассвете город пробуждался от колокольного звона, звали к ранней заутрене.

На первой неделе после Покрова покидала Владимир княгиня Анастасия. Умостилась в широкие розвальни вместе с холопкой, согласившейся разделить с госпожой её долю.

На розвальнях поклажа, вещи Анастасии, в руках холопки ларец из кипариса с серебряными монетами – вклад княгини в монастырь.

Накануне отъезда навестил Анастасию епископ Владимирский, грек Андриан, напутствовал:

   – Дочь моя, – говорил епископ, – в молитвах и послушании обретёшь покой мятущейся душе...

Утром, в час отъезда, вошла княгиня к мужу попрощаться. Тот встретил её холодно, промолвил:

   – С Богом. Замаливай не только свои грехи, но и мои.

И отвернулся...

Сани окружила дворня, приковылял тиун, скинул шапку, поклонился низко, чуть не коснулся снега бородой:

   – Путь те добрый, княгинюшка, завсегда помнить тя будем.

   – Ты, Елистрат, за великим князем доглядай, он ныне в тревогах. – Поманила тиуна и чуть ли не в ухо шепнула: – Заблудшийся он, на брата Даниила замахивается. Отговори, либо Дмитрием не сыт?

   – Ох, княгинюшка, аль те норов великого князя неведом? Ему власть превыше всего, за неё он и Орду на Русь наведёт.

   – Мне ль того не знать, оттого и волнения мои. Коли не сам, так руками ордынцев народ русский изводит...

Сани тронулись, и княгиня бросила на ходу:

   – Прощай, Елистрат, и вы, холопы, буду за вас Всевышнего молить...

Съехались во Владимире. Уж больно загадочно звал их, князей Ярославского и Ростовского, великий князь. Собрались в гриднице хозяин Андрей Александрович, Константин Борисович да Фёдор Ростиславич. О делах, зачем званы, говорить не торопились, пили пиво хмельное и меды выдержанные, закусывали выловленной стерлядью из проруби, жареным и варёным мясом молодой лани-важенки, солёными груздями и пирогами с брусникой.

Ели, перебрасывались редким словом, ждали, когда начнёт разговор хозяин. А великий князь на пиво нажимал, да всё знак отроку подаёт, чтоб кубки наливал. Князь Константин Борисович разрумянился, глаза озорные.

   – Впору девок-холопок, князь Андрей Александрович, пощупать!

Но великий князь шутку князя Ярославского не принял, да и ростовский князь из-под седых бровей бычился угрюмо. Буркнул:

   – Те, князь Константин Борисович, девки к чему? Разе подержаться?

   – Обижаешь, Фёдор Ростиславич, у меня в палатах не одна девка забрюхатела.

   – Грозился беззубый кобель волка загрызть.

   – Но-но, гости, к чему перебранка, поди, каждый свою силу имеет.

Тут отроки наполнили кубки мёдом, паренным на вольном духу и настоянным на ягоде малине. По гриднице потянуло таким запахом, что князья головами закрутили:

   – Славный медок, славный! Видать, великий князь, медовар у тебя знатный.

Князь Андрей Александрович улыбнулся, довольный:

   – Помню, такой мёд любил пить отец, Александр Ярославич.

   – Грех не пивать, – сказал князь Ростовский, – от такого медка душа распахивается.

   – Когда мурзу Чету ублажал за суждальцев, сколько истратился, такого мёда ордынец выдул, поди, с десяток бочонков да ещё пяток с собой прихватил.

   – Э-э-э, – протянул Фёдор Ростиславич Ярославский, – дёшево отделался.

   – Я ль один? И от вас грозу отвёл. Ну-тко наслал бы хан ордынцев, всем княжествам горе.

   – Да уж воистину, – кивнул Константин Борисович, – умеют татары Русь разорять. У них, пока одни воюют, другие грабят и полон берут...

   – Знакомо. А медок у тебя, великий князь, воистину ровно девка в соку...

Но князь Андрей Александрович видел: князей не мёд интересует, ждут, о чём речь хозяин поведёт. Отставив кубок, спросил:

   – Отчего не спрашиваете, почто не сидит с нами брат мой, Даниил Александрович?

Посмотрел то на одного князя, то на другого. Ростовский князь руки развёл:

   – Вы, Александровичи, Невского сыновья, сами меж собой разберётесь.

   – Твоя правда, князь Константин Борисович, – кивнул великий князь, – но по чести ли живёт Даниил? Отчего смолчали вы, когда он от Рязанского княжества Коломну урвал?

   – Остерегались, не с согласия ли хана подмял Коломну, да и на тя, великий князь, глядели.

   – Не было там ни ханского добра, ни моего. Ужли потерпим, чтобы Москва и Переяславль к рукам прибрала?

   – Московское княжество, ровно жаба, раздулось, – зло кинул Фёдор Ростиславич.

Константин Борисович огладил шелковистую бороду:

   – Разрослось, разрослось княжество Московское. Может, унять Даниила-то?

   – Для того и покликал вас. Весной на Переяславль пойду и вас позову. Заставлю переяславцев власть великого князя признавать, а вам от княжества Переяславского земли прирежу.

   – Наказать Даниила, – поддакнули оба князя. – Только уж ты, князь Андрей Александрович, сольницами переяславскими по справедливости рассуди, чтобы вместе ими владеть.

Великий князь помолчал, зевнул. Холопы зажгли плошки, подкинули дров в печь. Наконец князь Андрей Александрович предложил:

   – Не пора ли нам, князья, по лавкам? Утро вечера мудренее.

   – И то так, – согласились князья.

Ночь ещё простирала свои крылья над Москвой, а Олекса пробудился. Стараясь не шумнуть, выгреб золу, заложил в печь приготовленные с вечера дрова и высек искру. Когда трут затлел, Олекса раздул огонь.

Ему нравилась эта ранняя пора, пора тишины и сонного покоя. Сладко спала на широкой лавке Дарья, подсунув ладонь под щёку, и при отблеске пламени Олекса дивился её красоте. Он любил Дарью, ставшую его женой, любил её неторопкие движения, напевность её говора.

В день, когда Олекса вернулся из Твери, был поздний час, и он не пошёл к Дарье, а увидел её на следующий воскресный день на торгу. Как всегда, она продавала пироги, Олекса стоял за её спиной, и она не замечала его, пока одна из торговок не окликнула Дарью:

   – Не тебя ли, молодушка, гридин вместо пирога купить намерился?

Дарья оглянулась и ойкнула:

   – Олекса!

И он понял, она ждала его...

Печь жарко горела, когда Дарья пробудилась. Она завела опару на тесто, поставила варить щи с потрохами. Олексе нравился тот день, когда Дарья пекла хлебы и в избе надолго повисал хлебный дух.

Дарья выгребала жар из печи, сажала в неё разрезанное на куски тесто, обмятое ладонями, закрывала печь. Готовые горячие хлебы с румяной корочкой Дарья сбрызгивала водой и укутывала холстиной. Хлебы отходили, начинали дышать.

Дарья пекла хлебы, как, наверное, пекла её мать, бабка и прабабка, как пекли все женщины на Руси, но Олексе казалось, что не было никого искусней, чем его жена, чем его прекрасная Дарья, дар ему, ниспосланный Господом.

И когда в карауле дозорил Москву от недругов, он, Олекса, знал, что бережёт Дарью. Сколько таких, как она, угнаны ордынцами либо гибли в княжьей усобице... Он думал: ужли настанет такое время, когда ордынцы не будут разорять Русь, а удельные князья ходить войной друг на друга? Бродил ли Олекса по миру с дедом-гусляром, ночевал ли в избах смердов и ремесленников, повсюду слышал эту озабоченность.

Посылал князь Дайиил Олексу к князю Михаиле. Гридин знал: московский князь с тверским уговорились против великого князя сообща стоять. Да и как иначе, коли великий князь Владимирский волю покойного переяславского князя Ивана Дмитриевича нарушить вздумал, Переяславль у Москвы захотел отнять. Корысть князя Андрея Александровича душит, богатства земли переяславской покоя не дают, от одной соли в княжью скотницу сколь серебра поступает? Да и опасается великий князь – усилится Москва, не станет повиноваться Владимиру, как Тверь. Эвон тверской князь Михайло Ярославич давно считает себя равным великому князю Владимирскому.

Князья власть делят, каждый норовит городок какой-нибудь либо деревеньку прихватить, а о смерде и не помыслит. А он ту землю пашет и хлеб растит...

Не раз слышал Олекса об этом от деда Фомы, когда они бродили по свету и видели, как людей горе пилит. Но в ту пору до малого летами Олексы тревога деда почти не доходила, не то что нынче. Да и немудрено – Олексе на семнадцатый год повернуло.

Взятый в младшую дружину князя Даниила, Олекса привык к этому городу, нравился он ему, хоть и нет здесь каменных построек, как во Владимире. Всё из дерева: бревенчатый Кремль на холме, палаты княжьи и боярские, крытые тёсом, храм Успения, а за стенами Кремля домишки и избы, торговые ряды и лавки, мастерские ремесленного люда. А у Москвы-реки, на Зарядье, лепились хибары и кузницы, бани и причал...

Жизнь в городе начиналась затемно, как и в домишке Олексы и Дарьи. Кузнецы раздували мехами огонь в горнах, кожевники вытаскивали из дубовых бочек с едким раствором шкуры, принимались мять их, гончары грели печи для обжига горшков, стучали топоры плотников, а от коптилен тянуло дымом: здесь солили и коптили окорока, грудинку и иное мясо, птицу и рыбу к столу князя и дружины да и для бояр и торга...

В Кремль Олекса направился с восходом солнца, минуя хижины и землянки, засыпанные снегом – весной они утонут в жидкой грязи, – поднялся вверх к торговым рядам, вошёл в открытые кремлёвские ворота. В Кремле гридни день и ночь несли сторожевую службу...

У княжеских палат повстречался со Стодол ом. Не успел Олекса боярину поклон отвесить, как тот спросил насмешливо:

   – Сладко ль зоревал с молодой женой, отрок?

Покраснел Олекса: что Стодолу ответить? А тот на высокое крыльцо хором взошёл, дверь в сени открыл, к Олексе голову повернул:

   – Милуйся, гридин, покуда сила есть...

   – Ты мыслил, сыне Юрий, я тебе после смерти князя Ивана Дмитриевича Переяславль в удел дам? Ан нет, у меня иные думы.

Даниил Александрович отрезал от свиного окорока кусок, положил на хлебную горбушку и только после этого поднял глаза на сидевших напротив сыновей Юрия и Ивана.

Шестой день они шли с егерями загоном. Отыскали стадо туров, удалось свалить одного, а в глухом лесу, под развесистыми дубами, наскочили на лежбище вепря, убили.

Пора бы и домой, да Даниил Александрович заартачился: хочу берлогу отыскать, поднять медведя на рогатину.

Глянул князь Даниил сыновьям в очи, заметил у старшего беспокойство.

   – Я, Юрий, разумею, те хочется удел свой иметь, князем сесть. Но я по-иному рассудил – Московскому княжеству не дробиться, а земли собирать и усиливаться. Ныне Коломна и Переяславль тому начало, а вам продолжить. Настанет такое время, когда Москва за великий стол потягается.

Даниил Александрович с сыновьями сидел за столом в избе, на которую набрели в лесу. Горели дрова в печи, и дым тянуло в отверстие в крыше.

Промолчал Юрий – отец разгадал его тайное желание. Мечтал, умрёт Иван Дмитриевич, сядет он, Юрий, князем Переяславским. Ан отец по-иному решил. Значит, не видать им с Иваном своих уделов. А Иван сторону отца принял, сказал:

   – Коли Московское княжество обрастёт землями, городами новыми, её голос вся Русь услышит, а раздробимся – недругам в радость.

   – Умно сказываешь, сыне Иван, а княжить ещё успеете, бремя власти носить тяжело – и надорваться можно. Умом и хитростью править, земли русские собирать воедино. А настанет час, и Орде место указать. Покуда же спину гнуть перед ханом, угождать, отводить грозу, дабы не извели ордынцы народ русичей. Но не так, как великий князь Андрей, – руками ордынцев нас разоряет и тем, мыслит, власть свою укрепляет.

Пока князь с сыновьями передыхал, с полатей за ними наблюдали любопытные ребячьи глаза. Дети шептались, иногда заводили спор, и тогда возившаяся у печи мать, ещё молодая крестьянка, прикрикивала.

   – Хозяин-то где? – спросил у неё князь.

   – Прошлым летом медведь задрал.

   – Так и одна?

   – С ними вот. Они мне в крестьянском деле помощники.

   – Ну, ну, – удивлённо промолвил князь. – А в полюдье тиун к тебе наведывается?

   – Ответь, княже, что ему брать у меня? Разве вот детишек.

   – И то так. – Даниил Александрович поднялся. – Однако ты дань не платишь, другой, а как князю и его дружине быть? Она ведь вам защита.

Крестьянка руки на груди скрестила, спросила со смешком:

   – От какого недруга, княже? От ордынцев меня лес спасёт, а вот от гридней, когда они с тиуном в полюдье, разве случай отведёт.

Даниил Александрович недовольно бросил:

   – Ладно, хозяйка, передохнули, спасибо. Пойдём медвежью берлогу поищем, накажем зверя, какой твоего мужа задрал.

Младший сын князя Московского Иван Даниилович, роста среднего, русоволос, с серыми, чуть навыкате глазами и пушком на верхней губе, имел от роду пятнадцать лет. Но, несмотря на молодость, был умён и хитроват.

С братом Юрием он дружен и никогда ему не перечил. Иван понимал: если отец сказал, что не намерен дробить княжество Московское, значит, так и будет. А потому после смерти отца, князя Даниила Александровича, сидеть московским князем по старшинству Юрию, а он, Иван, останется без удела. Но Иван и на то согласен и будет помогать Юрию сделать Москву богатой и княжеством великим.

Высказал Даниил Александрович мысль о Москве как о великом княжестве, и Иван об этом задумался. Понимал, трудным будет путь к величию Москвы. Первый, кто встанет на этой дороге, – родной дядя, брат отца, великий князь Владимирский Андрей Александрович. Он готов обнажить меч уже на Переяславль.

Возвращались с охоты не спеша, не гнали приморённых коней, и каждый думал почти об одном и том же. По правую руку Даниила Александровича – Юрий, по левую – Иван, а позади гридни и санный обоз с добычей.

Князь Даниил будто догадался, о чём думал меньший сын, сказал:

   – Весной, Иване, отправишься в Переяславль, встанешь над переяславской дружиной. Как прослышишь, что князь Андрей двинулся на переяславцев, заступи ему путь, а там и мы с князем Тверским подоспеем.

   – Слышал, будто великий князь звал на нас князей Ростовского и Ярославского? – спросил Иван.

Князь Даниил кивнул.

   – Не послать ли им, отец, грамоты, князьям Ростовскому и Ярославскому, чтоб не держали руки великого князя?

   – И я о том мыслил, Иван, да ретивы князья Фёдор и Константин.

   – А ежели грамоту с посулами?

   – Слыхал, они у Андрея просили переяславскими сольницами совместно владеть, – сказал князь Даниил Александрович.

   – И что великий князь? – спросил Юрий.

   – Оставил без ответа, – усмехнулся Даниил Александрович. – Будто не слышал, чего князья просили.

Тут Иван снова голос подал:

   – И ты, отец, посули, а тот посул посулом и останется.

Даниил Александрович кинул на меньшего беглый взгляд, подумал: «Хитро, хитро, посулить – не значит дать...» А вслух сказал:

   – Разумно, сыне. Подумать надо. Как мыслишь, Юрий?

   – Без того, что Иван советует, князей Константина и Фёдора от великого князя не оторвать.

   – Так и поступим, – согласился с сыновьями Даниил Александрович. – Пошлём грамоты в Ростов и Ярославль.

При впадении Корослы в Волгу на торговом пути, во времена Ярослава Мудрого заложили город и нарекли его Ярославлем. С той поры город разросся, обустроился, удивляя приезжающих обилием рубленых и каменных церквей, Детинцем на холме и большой церковью на мысу, храмом Успения.

На княжьем дворе палаты и постройки всякие. А за Детинцем посад Ремесленный, огороды и выпасы.

В Ярославле Олекса бывал лет пять назад. Они с дедом-гусляром пришли сюда из Ростова Великого, а ныне в Ярославль прислал его князь Даниил с письмом к князю Фёдору Ростиславичу. Прельщал московский князь ярославского сольницами переяславскими, обещал добром отблагодарить, коли Фёдор Ростиславич с Москвой заодно будет.

Заманчиво писал Даниил, было от чего задуматься. И великого князя боязно, но посулы князя Московского перетягивали...

И тогда решил Фёдор Ростиславич с великим князем на Переяславль не идти, а послать полсотню дружинников с воеводой, самому же на болезнь сослаться. А там что Бог даст. Будет удача у великого князя, с ним воевода ярославский на Переяславль ходил, отобьётся Даниил, он, Фёдор Ростиславич, всего-то малую часть дружин в подмогу князю Андрею Александровичу выделил, попробуй попенять...

Колючий осенний ветер будоражил Волгу и Ахтубу, гнул камыш в многочисленных рукавах и, вырываясь в море Хвалисское, поднимал воду. Последние купеческие корабли покидали Сарай до заморозков, уходили к берегам Персии, а там уже гости торговые отправятся караванами через пустыни и неведомые земли в Самарканд и Бухару, Хорезм и дальше, за грозные горы. За ними живут народы, торгующие шелками и ещё многими чудесными товарами.

В ту осень на кораблях увозили невольников-ногайцев. Невольничий рынок в Сарае, на голом, продуваемом насквозь берегу, наводнён был рабами. Их гнали толпами, как отары, и продавали дешевле захудалой отцы.

Невольникам-ногайцам, чтоб не пытались бежать, набивали на ноги колодки или подрезали сухожилия. Такова была воля того, кто называл себя потомком великих Чингиса и Батыя. Он, непобедимый и могучий Тохта, покарал ослушника Ногая. Где теперь Ногай, возомнивший себя ханом? Труп этого шелудивого пса склевало воронье. И так будет с каждым, кто даже в помыслах посчитает себя равным ему, хану Тохте...

А остатки Ногайской орды, переправившись в низовья Дона, уходили берегом Сурожского моря к горбам Кавказа. Скрипели колеса двуколок, брели старики, женщины и дети, перегоняли стада и табуны, чтобы на левобережье бурной Кубань-реки найти себе пристанище. Так побитый и пораненный зверь ищет логово, чтобы зализать раны.

С первым апрельским выгревом, когда стаял снег на полях, но ещё оставался по лесным буеракам да по глубоким оврагам, из Владимира выступил великий князь с конной дружиной. По дороге пристал к нему князь Константин Борисович, а из Ярославля привёл четыре десятка гридней воевода Дрозд, и полки двинулись на Переяславль.

Недоволен великий князь Андрей: схитрил ярославский князь, не прислал дружину. Хотел было не принять его воеводу с малым отрядом, но до поры промолчал. Настанет день, и он, князь Андрей, напомнит об этом Фёдору Ростиславичу.

У великого князя на душе неспокойно. Не потому, что терзала совесть – ведь на брата родного войной пошёл. Но у князя Андрея нет угрызений совести, не испытывал их ни сейчас, ни тогда, когда против брата Дмитрия меч обнажал. Беспокоит его – отчего хан Тохта не дал ему воинов?

Прежде, когда с Дмитрием вражду за великий стол повёл, ордынцы ему помогли, на великое княжение посадили. И хотя они немало зла на Руси наделали, крови русичей пролили и полон многочисленный угнали, но князь Андрей по воле хана Русью владеет.

Мысль, что хан отказал ему в своей поддержке, беспокоит князя Андрея Александровича. Чем вызвал он недовольство хана Тохты? Ведь угождал, землю у ног его целовал, а уж сколько добра всякого, золота и серебра подарил и хану, и всем, у кого хоть малая власть в Орде была.

Теплилась у князя Андрея надежда, что не посмеет Даниил сопротивляться, миром уступит Переяславль, чать, понимает, на великого князя замахнулся, у кого ханский ярлык на власть...

Может, оттого Андрей Александрович и двигался не торопясь, словно давая брату Даниилу, князю Московскому, одуматься. А когда рубеж княжества Переяславского преступил, прискакал дозорный из ертаула с вестью недоброй: у Клещина озера собралась рать князей Московского, Тверского и дружина переяславцев. Кроме конных гридней выставили князья ещё пеших ополченцев. Правое крыло московская дружина держит, в челе Михаил Ярославич, князь Тверской, стал, а по левую руку – переяславцы.

Позвал великий князь своих воевод, совет держал. Помялись они, никто первым не решался высказаться. Наконец князь Константин Борисович заявил:

   – Как ты, великий князь Андрей Александрович, хочешь, а я своих гридней на истребление не дам, ты уж прости меня.

Его сторону принял и воевода Дрозд. Насупился великий князь, сказал резко: .

   – Устрашились воеводы.

   – Пустые слова твои, великий князь, – недовольно промолвил князь Ростовский. – Аль недруги перед нами? Свои же.

   – К миру с ослушниками взываешь?

   – Кто ослушник, князь Андрей? – со смешком спросил князь Константин Борисович.

   – Москва Переяславское княжество на себя приняла.

   – По воле покойного князя Ивана Дмитриевича, – возразил ростовский князь.

   – С Переяславским княжеством великому князю разбираться.

Пожал плечами Константин Борисович и встал:

   – В таком разе и судитесь с Даниилом Александровичем.

Сказал и вышел из шатра, а за ним последовал воевода Дрозд.

Князь Андрей Александрович повернулся к боярину Ерёме:

   – Вели дружине изготовиться в обратный путь. Поклонюсь хану Тохте рассудить нас с Даниилом. Ино так дале пойдёт, не будет сладу с Москвой.

Весёлым хмельным застольем прощались Даниил Александрович и Михаил Ярославич. Вместе с ближними боярами пировали на горе. Сошлись в хоромах покойного князя Переяславского Ивана Дмитриевича. А кому места в просторной трапезной не досталось, тем столы во дворе поставили, благо день погожий, тёплый.

По стенам трапезной полки резные с посудой драгоценной, охотничьи трофеи, добытые князьями Переяславскими, лук, какой, по преданиям, повесил князь Ярослав Ярославич.

Князья Даниил Александрович и Михаил Ярославич сидели за дубовым столом на помосте, а ниже Юрий с Иваном да сын князя Тверского Александр, похожий на отца, крупный, русоволосый, годами как и Юрий.

Князья и бояре пили за дружбу, славили Всевышнего, что не довёл до кровопролития, и удивлялись, отчего хан, милость которого так щедро сыпалась на великого князя, на сей раз не послал Орду на Русь?

   – Мыслимо ли, – говорил Даниил Александрович, положив руку на плечо Михаилу Ярославичу, – брат на брата войной шёл!

Тверской князь кивнул, а Даниил продолжал:

   – Мы с тобой, Михайло, от одних корней, Ярославовых, не забудем этого.

Иван к Юрию подался, шепнул:

   – Предадут, ох как предадут, ровно Иуда Христа.

Александр услышал, однако не возразил. Может, и прав меньший Даниилович? Сыну тверского князя Иван не приглянулся: ни ростом не вышел, ни обличьем. Говорили, умом Бог не обидел, но как в том убедиться, коли Александр с Иваном редко виделись?

   – И оное случается? – насмешливо спросил Юрий у брата.

   – Свершится, брате, и мы станем тому свидетели.

   – Ужли?

   – Припомни Святое Писание: когда пропоют петухи[90]90
  Припомни Святое Писание: когда пропоют петухи... – в Новом Завете пение петуха имеет символическое значение (см. Еванг. от Матфея, Еванг. от Марка). Когда Христос был схвачен и приведен к первосвященнику Кайафе, апостол Петр, последовавший за учителем и узнанный людьми, трижды отрекся от него. Пение петуха напоминает Петру пророчество Христа и вызывает слёзы раскаяния.


[Закрыть].

Повернул Юрий голову к Александру:

   – Чать, слыхивал, о чём Иван плёл, так это хмель в нём взыграл, а то и потехи ради.

И кубок поднял:

   – Мыслю, Тверь с Москвой одной верёвкой повязаны, пока Владимир над ними стоит.

В самом торце стола бояре переяславские теснились с посадником своим Игнатом, тот разговор слышали. Посадник с товарищами переглянулся. Те кивнули, будто ведая, о чём Игнат сказывать будет. Встал посадник, кряжистый, седобородый, заговорил голосом трубным:

   – Князь Даниил Александрович, отныне ты нам князь и нам вместо отца. Одним уделом мы повязаны, и где главный город – Москва ли, Переяславль, не о том моё слово. Мы, бояре переяславские, в чести были у князя Ивана, верим, и ты нас не обидишь.

Среди переяславцев гул одобрения, а князь Даниил к ним подошёл, руку поднял:

– Зрите, бояре, пальцы, и каждый из них мне дорог. Так и вы мне.

   – Верим, князь.

А посадник своё ведёт:

   – Ужли кто в том сомнение держал? Мы, князь, не о том речь ведём, дал бы ты нам на княжение сына своего Юрия.

Нахмурился Даниил Александрович:

   – Я, бояре, думал о том и с сыновьями разговор имел. Два удела ныне в един тугой узел связаны, и не дробить его – такова моя воля. Вас же, бояре, я заверяю, вы мне так же любы, как и московские.

Над притихшим, спящим Переяславлем подрагивали редкие крупные звёзды. Поднялся Даниил Александрович по крутой лестнице на угловую стрельницу, осмотрелся. В серебристом свете луны смутно угадывался ближний лес. Там две деревни, одна за другой, но князю их не видно: всё сливается в ночи. Темнеет освободившееся от снега поле. Днём на нём зеленеют латки озими. Совсем рядом с городом заросший кустами овраг.

Кутаясь в шубу, князь слушал, как перекликаются на стенах дозорные. Вот заухал сыч, заплакал обиженно. Воздух свежий, с весенним ночным морозцем. Дышалось легко, будто пил князь хмельное вино.

Вчерашним утром князь Даниил проводил тверичей, обнимались с Михаилом, в дружбе клялись. А на той неделе покинет Переяславль и он, Даниил, а здесь, в Переяславле, останется посадник Игнат. Пожалуй, лучше не сыскать: и разумом наделён, и характером твёрд, справедлив. Боярин и люду переяславскому по сердцу.

В эти размышления внутренний голос неожиданно вмешался: понапрасну ты-де благодушествуешь. Аль запамятовал брата Андрея? Не даст он те покоя, наведёт на Русь татар... Голосок тихий, въедливый.

Вздрогнул Даниил. Правду, истинную правду услышал. Не оставит Андрей своих подлых замыслов, отправится с жалобой к Тохте, и ежели хан поверит ему, то вернётся великий князь с татарами, как уже не единожды случалось, И разор причинят Москве и до Твери достанут. Эвон когда Андрей с Дмитрием тяжбу за великое княжество затеяли, кто помог ему? Ордынцы. И за то Андрей с ними Русью расплачивался...

Спустился князь с башенки, направился в хоромы. Теперь его мысли перебросились на те дни, когда Андрей с Дмитрием вражду затеяли. Андрей начал и его, Даниила, втянул. А чем у хана доверие заслужил? Наговорил: Дмитрий-де не на Орду, а на немцев и Литву смотрит.

Тохта тем словам поверил, разгневался на Дмитрия, и пришлось тому горе помыкать. Сначала бежал в Новгород, от новгородцев и псковичей, где в ту пору княжил храбрый Довмонт, зять Дмитрия, потом вернулся во Владимир. Его поддержал хан Ногай, и это совсем распалило Тохту. Он послал в подмогу Андрею тумен своих воинов, и те, как неводом, прошлись по русским княжествам и посадили Андрея на великокняжеский стол, а Дмитрий доживал последние годы в Волоколамском монастыре.

В опочивальне Даниил улёгся на широкое ложе, прикрылся шубой и всю ночь не сомкнул глаз, всё вспоминал, думал. И мысли князя Даниила Александровича о нелёгкой, трагической судьбе России...