Текст книги "Даниил Московский"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Вадим Каргалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспечённым хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридню Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече...

Провожали Олексу деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин в стремя ступил, отёрла слезу:

   – Прикипела к те, ровно к сыну.

А старик заметил:

   – Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил, его удел пашню холить...

Застоявшийся конь легко нёс гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и берёзовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи. Мясистые, не тронутые червями, они красовались тёмными и красными шапками. Не баловал, по всему, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля конями ордынскими избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, как коли не Орда налетит, так баскак заявится... И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.

О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьём.

Близилась зима. Прижухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.

О близости зимы говорили прохладные утра, только к обеду выгревало солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.

В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, видать, думает, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли месяц густарь на исходе, листопаду начало, а Олекса всё не возвращается.

А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин торопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве...

Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, из-под седых бровей повёл взглядом:

   – Поднимем, братья, кубки с мёдом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.

Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущённый голос Константина Романовича остановил их:

   – О каком согласии речь ведёшь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил!

Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:

   – Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.

   – Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счёт Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.

Молчавший до того великий князь Владимирский в спор вмешался:

   – Ведь ты, Константин Романович, с Даниилом ряду подписывал!

Рязанец вскипятился:

   – Брат твой, аки тать, за горло ухватил! Ко всему, ты, князь Андрей, его руку держал!

   – Говори, князь Константин, да не запирайся, – огрызнулся Андрей Александрович. – Княжество твоё эвон какое раздольное, и сам ты пауку уподобился – лапы разбросал.

   – Я паук? Нет уж, великий князь, это вы с братом сети плетёте!

   – Доколь, братья, вы будете ножи точить друг против друга? – снова подал голос князь Смоленский. – Не пора ли нам один за одного стоять, всё полюбовно миром решать!

   – Истину глаголешь! – враз поддержали его князья Ярославский и Ростовский.

   – Того и я прошу, – раздался скорбный голос князя Даниила. – Пусть Коломна будет на нищету княжества моего.

   – А и то так, – согласился смоленский князь. – Поди, не оскудеешь, князь Константин.

   – Ох, чую, князь Глеб, когда князь Московский тебя щипать примется, по-иному взвоешь! – выкрикнул с обидой рязанский князь... И махнул рукой: – Я сказываю, вы, князья порубежные, к Литве тянете. Оно всё легче, чем татары, а сами к согласию взываете!

   – Як Литве? Бога побойся, князь Константин. Подобру ли Чёрная Русь под Литвой? Аль мы ей заступ? Каждый о своём мыслит, а нас татарове и литовцы ровно клещами жмут.

Ростовский князь смоленского поддержал:

   – Воистину, Святослав Глебович, коли б мы против татар заедино стояли, может, и чувяки ханские не лизали.

Великий князь побагровел, но смолчал.

Сгустились сумерки, и холопы внесли свечи. Помолчав, князья снова принялись за разборки. Спорили до хрипоты, к еде не притрагивались. Наконец устали, и князь Андрей Александрович сказал резко:

   – Поелику между Москвой и Рязанью ряда о Коломне, то пусть будет, как ею определено, но впредь подобного не допускать.

Великого князя Тверской поддержал, а следом и другие голос одобрения подали, и только Константин Романович зло выкрикнул:

   – Во имя такой справедливости съезд собрали? – И, возмущённый, покинул палату.

Даниил вскочил, с шумом отодвинул лавку:

   – Чую, наведёт рязанец татар, коли отпустим его с миром...

Вёрстах в десяти от Дмитрова налетели на рязанских дружинников гридни московского князя, кого саблями посекли, кого копьями покололи, а тех, какие ускакать попытались, стрелы догнали. Самого же князя Константина с коня сбили, связали и в Москву увезли.

Кинули рязанского князя в поруб на долгие годы и словно забыли о нём удельные князья.

ГЛАВА 5

Осенью на Плещеево озеро по утрам ложились холодные туманы. В их молочной гуще растворялась водная гладь.

Тихо. Иногда тишину нарушит голос и плеск весла. Из липкого тумана выскользнет длинная рыбацкая ладья, направится к невидимому берегу.

Славится Плещеево озеро светлой жирной сельдью. Ею в обилии торгуют в Переяславле. Бочонки с сельдью развозят по всей Русской земле.

А ещё кормит Плещеево озеро переяславцев сушёными снетками. Со свежими снетками переяславские бабы пекут сочные пироги.

Переяславль всем городам русским город, потому как нет на Руси земли богаче. Здесь поля под рожью и пшеницей, овсом и гречей всем на удивление. Бог наградил переяславцев опольем.

За неделю до Покрова скончался переяславский князь Иван Дмитриевич. Гроб с телом стоял у самого алтаря каменной церкви Спаса, возведённой ещё Юрием Долгоруким. В те леса этот князь велел перенести Переяславль от Плещеева озера и заселил город людом.

Два дня в ожидании приезда князя Даниила провели у гроба переяславские бояре.

Московский князь приехал с сыновьями Юрием и Иваном. Явились Тверской Михаил, Ростовский Константин, Ярославский Фёдор, и только не было великого князя Владимирского.

В церкви у гроба Ивана Дмитриевича епископ объявил волю покойного – переяславская земля отныне едина с княжеством Московским...

Разъезжались князья с похорон недовольные, косились на князя Даниила. Каждый мыслил прирезать от Переяславского княжества кусок к своему уделу, ан Москве всё досталось.

Провожая Михаила Ярославича, Даниил спросил:

   – Князь Михайло, ведь ты не запамятовал наказ Ивана Дмитриевича, так ужли и ты зло на меня поимел?

Тверской князь бороду огладил, ответил миролюбиво:

   – Помню, Даниил Александрович, но, вишь, Фёдор и Константин обиду затаили – не попрощавшись, Переяславль покинули. Чует моё сердце, вместе с великим князем Владимирским пойдут на Переяславль.

   – В силе уговор наш, князь Михайло?

   – Ряду не порушим, Даниил. Дружины тверская и московская, а отныне и переяславская противостоят великому князю Андрею, коли чего.

   – Спасибо, князь Михаил, успокоил ты Меня, врозь мы Андрею не устоим, подомнёт он нас поодиночке. Слышал, воротился он от хана несолоно хлебавши. А без татар великий князь – волк беззубый.

   – То так, Даниил, да не совсем. Он ведь и подручных себе сыщет. Сам зришь кого.

   – И то верно, однако, коли чего, обнажим сабли.

На том и разъехались.

На удивление прохладно встретила Дарья Олексу. Почему? И сама не поняла. А ведь как мечтала и ласку ему выказать, и угостить знатно. Ещё собиралась назвать Олексу мужем...

Гридин даже решил, что не мил он Дарье. Ел нехотя, разговор не вязался. А когда стал прощаться, Дарья даже не проводила к калитке.

Закрылась дверь за Олексой, а Дарья ойкнула, на лавку опустилась и, положив голову на столешницу, запричитала вполголоса:

   – Натворила ты, Дарья, бед, потеряла головушку. Оттолкнула судьбу свою, любимого. Ну как не придёт он к те боле, забудет?..

А Олекса дорогой гадал, сожалеючи: чем же не угодил он Дарье? И решил – завтра пойдёт он к ней, спросит...

Но наутро, едва заря зардела, растолкал Олексу боярин Стодол. Вскочил гридин, спросонья не сообразит. А боярин ему наказ даёт:

   – Немедля поскачешь в Тверь, к князю Михайле Ярославичу, с грамотой от князя Московского.

Олекса наспех перехватил хлеба с куском варёного мяса вепря, коня оседлал, из Кремля выехал. И такое у него желание было хоть на минутку к Дарье завернуть, но пересилил себя, взял на Тверскую дорогу. Мысленно прикинул: коли удача будет, в неделю туда-сюда обернётся, тогда и Дарью повидает...

Малоезженная, поросшая блёклой, высохшей травой дорога брала на северо-запад. По сторонам часто виднелись латки золотистого жнивья, иногда близко от дороги встречались избы смердов с постройками и копёнками свежего сена, огородами, обнесёнными жердями от дикого зверя.

Деревеньки в три-четыре избы. И повсюду стоял стук цепов. То на плотно убитых токах, под крытыми навесами, смерды обмолачивали снопы пшеницы.

Когда Олекса с гусляром бродили по миру и ночевали в деревнях, во время обмолота дед брал в руки цеп и вместе с мужиками отбивал колосья, а Олекса с бабами и ребятнёй подносили снопы, на ветру провеивали зерно, и мучная пыль висела над током.

Отдыхал гридин в деревеньке, в самом верховье Клязьмы-реки. Деревенька совсем малая, двудворка. В одной избе старик со старухой и молодайкой с тремя детишками жили, в другой – мужик лет за тридцать с женой и отроковицами-погодками, девками горластыми, драчливыми.

Старуха угостила гридня хлебом из муки свежего помола, холодным молоком и мёдом, добытым, как поведала хозяйка, в ближних лесных бортах.

Влез Олекса на сеновал, пахло душисто сушёным разнотравьем, весенним цветеньем, будто и не зима на носу. Спал как убитый, ночь мгновеньем пролетела. Пробудился гридин от гомона – то хозяева уже суетились на току. А когда Олекса выехал из деревеньки, его далеко сопровождал перестук цепов.

К обеду Олекса сделал привал на берегу озера, поросшего камышом и кугой. Два паренька варили на костре раков, зазвали гридня:

   – Поди к нам, воин, раков поешь.

Один из парней слил из казана воду, высыпал на траву красных, дымящихся паром раков, промолвил:

   – Раков тут, в камышах, тьма.

   – Поедим, наловим домой, – добавил второй.

   – Изба-то где? – спросил Олекса.

   – Вон, вишь поворот, там деревня наша.

   – В обмолот – и за раками?

   – Управились. Хлеб ноне у нас скудный.

Олекса поел, поблагодарил мальчишек, вскочил в седло. Конь с места взял в рысь.

По правую руку, вёрстах в двадцати, остался Дмитров, городок переяславской земли, ныне княжества Московского. Олекса не бывал прежде ни в Дмитрове, ни в Переяславле, но, став дружинником князя Даниила, он непременно повидает эти города.

Гридин перевёл коня на шаг, запел вполголоса. Скорее, замурлыкал. А песня была о любимой, о ней мечтал и хотел видеть своей женой. В песне не было склада, её придумал сам Олекса, но ведь пел о ней, о Дарье...

Хан Тохта стоял на степном лысом кургане в окружении темников и мурз, а внизу замерли верные нукеры-телохранители. Багатуры все на подбор, высокие, плечистые, с копьями в одной руке, другая на рукояти сабли, а у седла лук с колчаном приторочен.

Тохта кривоног оттого, что с малых лет провёл в седле. Яркий зелёный халат хана выделялся среди тёмных кафтанов, сопровождавших его.

Минуя курган, сотня за сотней, тысяча за тысячей следовали тумены. За первым прошёл второй, третий...

Потрясатель вселенной учил: могол, посягнувший на великого хана, царя царей, не должен дышать. Тохта чтил закон Ясы[85]85
  ...чтил закон Ясы... – Яса – название уложения Чингисхана (от тюркск. запрет, наказ, закон, а также подать, налог). По преданию, он издал его на Великом всемонгольском куралтае. В полном виде не сохранился, известен по сообщениям и выдержкам из произведений персидских, арабских и монгольских историков.


[Закрыть], боготворил величайших Чингиса и Батыя, а себя мнил им подобным. Он говорил: «Темник Ногай не хан, я наступлю на горло возмутившемуся и непокорному».

На совете темников Егудай сказал:

   – Ногай был храбрым темником, но, возомнив себя ханом, он потерял разум. Ты, мой повелитель, ведёшь на Ногая двадцать туменов, и горе постигнет Ногайскую орду, а сам Ногай приползёт к тебе, великий Хан, как побитая собака ползёт на брюхе к своему хозяину...

Тохта сам ведёт войско, потому как ему хочется насладиться унижением Ногая. Тохта вырежет всех его темников, а жён Ногая отдаст Егудаю, а остатки его орды поселит у моря, где ей будут грозить касоги[86]86
  Касоги – адыги.


[Закрыть].

Тохта поманил Егудая:

   – Егудай, ты пошлёшь верных людей, они пустят слух, что три тумена пойдут вдогон улусу Ногая.

Отправив темника, Тохта снова вернулся к своим мыслям. Когда Ногай узнает, что он, Тохта, разделил тумены, то решит побить хана Большой Орды порознь. Ох как жестоко он ошибётся. Постарел, постарел Ногай, мудрость порастерял, и зубы стёрлись, а всё мнит себя клыкастым. Тохта выбьет Ногаю последние зубы, наденет на ноги колодки и отправит к женщинам собирать бурьян и делать кизяки.

Тохта ощерился. Давно он не чувствовал себя таким счастливым, даже день не казался ему жарким.

Когда войско миновало курган, Тохта повернулся к сопровождавшей его свите:

   – Так будет со всеми, кто нарушит закон Ясы!

Любомир держал коня в поводу и вместе со своими товарищами-гриднями ждал, куда хан поведёт войско. Страшно русичам – ужли ордынцы нацелились на Русь? Любомир и его товарищи представляют, как вся эта огромная силища навалится на Русскую землю, загорятся её города, прольётся кровь, в дыму и пожарище связанных попарно людей погонят в Орду и станут продавать на невольничьих рынках...

Тумен за туменом промчались мимо кургана, татары горячили коней и тысячи их растворялись в степи. Любомиру ведомо – это отлично организованная мощная армия, беспрекословно подчиняющаяся своим начальникам, а те хану.

Тревожатся гридни, переговариваются:

   – На погибель обрёк хан княжества наши.

   – Аль совладать такую силищу?

   – Кабы князья заедино держались, то, может, и отбили бы недруга...

У Любомира всё больше и больше зрела мысль: как стемнеет, он постарается покинуть ордынцев и поскачет наперёд ханского воинства на Русь, предупредит великого князя Андрея Александровича...

К полудню, однако, стало ясно: не на Русскую землю идут тумены. Они направляются на запад, к Танаису[87]87
  Танаис – древнегреческое название реки Дон.


[Закрыть], к морю Сурожскому.

Любомир предположил: не на касогов ли намерился хан?

К вечеру определилось – Тохта ищет Ногая...

В неделю мыслил уложиться Олекса, однако судьба по-иному распорядилась. Гридин к Твери подъезжал, а князь Михаил Ярославич на охоту отправился.

Дворский грамоту принял, велел ждать князя – вдруг да вздумает Михаил Ярославич чего отписать московскому князю.

Жил Олекса в гриднице с отроками из младшей дружины. Спросил у гридней, подолгу ли князь на охоте бывает, и, когда услышал, что случается и по месяцу, охнул: ну-тко и впрямь столько ждать?

Томительно медленно потянулись дни, гридин им и счёт потерял. Только когда первый мороз тронул землю и серебряный предутренний иней опорошил траву, а прихваченный лист пожух, начал свёртываться, вдалеке затрубили трубы и залаяли охотничьи псы, а вскоре в Детинец въехал и сам князь Михаил Ярославич. В тот же день в княжью палату позвали Олексу.

   – Ты, гридин, отправляйся в Москву и передай Даниилу Александровичу: я наш уговор не запамятовал.

Подминая лёгкими сапогами пушистый восточный ковёр, князь прошёлся по палате. Остановился рядом с Олексой:

   – Ещё скажи Даниилу: ведомо мне, великий князь намерился по весне звать во Владимир князей Константина Борисовича и Фёдора Ростиславича с дружинами. Чую, воевать удумал князь Андрей.

От жары пересохшая степь волнуется седым ковылём, перекатывается вспененными валами, шумит, будто волны сползают по песчаному берегу.

А в зелёном логу, где от родников струится прозрачный ручеёк, под высокими деревьями стоит ханский шатёр. День и ночь переговаривается листва тополей, а от сочной травы тянет прохладой. Сюда, в лог, казалось, переселились птицы со всей степи.

В откинутый полог шатра заглядывают косые лучи солнца. Два великана сторожат покой Ногая, а в становище всё двигается и гудит. Ногайцы разбирали шатры, ставили кибитки на высокие колёсные арбы, сбивали в косяки стада и табуны коней, откочёвывали улусами. Вчерашним вечером, когда Ногай, сытно поев, отдыхал на кожаных подушках, лениво потягивая холодный кумыс, прискакал из далёкого караула дозорный с тревожной вестью – Тохта идёт!

И тотчас затрубили трубы, заиграли рожки, и становище пришло в движение. Тысячные собирали воинов, а темники сколачивали их в десятитысячные тумены.

Раб, много лет преданно служивший Ногаю, помог хану надеть кольчужную рубаху, подарок великого князя Владимирского Андрея Александровича, подал саблю.

Раб верен Ногаю. Лет десяток тому назад хан привёз его из страны ясов, и с той поры он неразлучен с ним.

В шатёр шагнул темник Сатар, поклонился:

   – Хан, тумены готовы в путь.

Тяжёлый взгляд Ногая остановился на темнике:

   – Мы встретим Тохту у Саркела и не дадим ему перейти Танаис, отрезать наши вежи от Днепра...

Когда Ногай вышел из шатра, вокруг сновали пешие и конные воины, толпились военачальники. С появлением хана всё стихло. Ногаю подвели тонконогого высокого коня, помогли сесть в седло, и хан, разобрав поводья, тронулся. Следом застучали по сухой степи многие тысячи копыт. На север, к Саркелу, двинулась конная орда Ногая. Она спешила наперехват орде Тохты.

Под топот копыт Ногаю думалось легко. Он слышал за собой силу и был уверен – его орда осилит орду Тохты. По всему, Тохта плохой воин. Ногай перережет путь его туменам и первым нанесёт удар. Как в прежние годы, Ногай поведёт в бой своих воинов. Сражение будет жестоким и беспощадным. Когда ногайская орда одолеет орду Тохты, Ногай будет преследовать своего врага до самого Сарая и заставит Тохту признать Ногая ханом...

В голове первого тумена ордынский богатырь везёт ханский знак – бунчук, конский хвост на высоком копье. Бунчуки поменьше у каждого тумена, а у тысячных свои значки.

Далеко впереди рыщут ертаулы, а по сторонам сотни прикрытия. На пол пути к Саркелу[88]88
  Саркел – город на Дону в IX—XII вв., был хазарским, в 965 г. взят Святославом и стал г. Белая Вежа (ныне на этом месте Цимлянское море).


[Закрыть] глаза и уши орды – дозоры – выведали: Тохта идёт с двадцатью туменами. Пять из них он пустил вдогон улусу.

Ногай возликовал, нет, он даже не предвидел, что темники Тохты допустят такую ошибку.

   – Сатар, – подозвал темника Ногай, – тебе известно, что сделал Тохта? Как мы поступим?

Темник нахмурился:

   – Если дозоры привезли истину, то кто скажет, зачем Тохта разбросал тумены?

   – Разве у Тохты есть ум военачальника? Мы уничтожим его тумены порознь, пока военачальники Тохты не объединились...

Ногаю весело – никогда ещё победа не стояла так близко. Глаза хана блуждали по степи. Взгляд зоркий. Вот вспугнутая лиса юркнула в терновник, видно, там у неё нора. Где-то вскрикнули перепела, а любопытный заяц, прежде чем пуститься наутёк, сел на задние лапки, осмотрелся.

Под конскими копытами потрескивал высохший бурьян. Заунывно затянул песню кто-то из багатуров, а в чистом небе проплыл орёл.

Из-за гряды дальних курганов выскочил всадник. Сатар указал на него. Ногай буркнул:

   – Вижу! С чем этот вестоносец?

Всадник сравнялся с Ногаем и, ещё не осадив коня, пал ниц:

   – Хан, я целую прах у копыт твоего коня!

Ногай стегнул вестоносца плетью:

   – Что привёз ты, сын ворона?

   – Хан, там тумены Тохты изготовились к бою!

Ногай недовольно поморщился:

   – К чему орёшь?

И, подозвав темника, распорядился:

   – Разворачивай тумены лавой, Сатар. При мне останется тумен Еребуя.

Олекса приподнялся в стременах, насторожился. За кустами без умолку трещала сорока. Гридин знал, так неугомонно ведёт себя эта птица, если её что-то беспокоит. Натянул повод, вгляделся. Будто никого.

День клонился к концу, и Олекса решил в первой же деревне остановиться на ночлег. Пригляделся. Птица вроде затихать начала. Тронул коня. Снова о Дарье подумалось. Завтра он увидит её...

Вдруг с высоты раздался резкий свист, и кто-то крупный и сильный свалился на Олексу. Его окружили, стащили с седла, били под бока, приговаривая:

   – Попался, голуба!

   – Потроши, робя, суму. Кажись, там небедно!

Один из ватажников склонился над гриднем, закричал:

   – Робя, то же Олекса, гусляра Фомы выкормыш.

Теперь и Олекса признал Сорвиголова с товарищами.

Гридня подняли, усадили, прислонив спиной к дереву.

   – Эвон, голуба, не признали мы тебя.

Олекса потирал ушибленные бока, сетовал:

   – Поколотили вы меня изрядно, как в седле удержусь?

   – Воздай хвалу Всевышнему, что кистеня не отведал, – рассмеялись ватажники. – Поведай, откуда путь держишь?

   – Из Твери, гонял с грамотой князя Московского к князю Тверскому.

   – То нам ни к чему, – прервал Олексу Сорвиголов, – а коль желание поимеешь, прокоротай с нами ночь, раздели трапезу, а с рассветом и дорога ближе покажется, да и конь передохнет.

Они углубились в лес, и на полянке Олекса увидел крытый еловыми лапами шалаш. Один из ватажников высек искру, раздул огонь под костром, другой снял с дерева оленье мясо, завёрнутое в мокрую холстину, порубил на куски.

Постепенно затихал лес, сгущались сумерки, жарилось на угольях мясо, и неторопливо вели беседу ватажники. Слушал их Олекса, дивился – от рождения не ведает человек, какие испытания ему посланы Господом, какую чашу испить, каким горем закусывать.

   – Мы, – говорил Сорвиголов, – мнишь, удачи ищем, на лёгкую тропу нас злая судьба загнала. Вон Лука, ты порасспрошай его. Боярин от него жёнку увёз, да ещё и глумился: те, сказывает, смерд, жёнка ни к чему, эвон в избе соседа полно девок.

Сорвиголов перевернул мясо, продолжил:

   – Ить и у меня своя судьба. Княжий тиун в полюдье клети мои обчистил, а весна голодна, дитя померло, а следом и хозяйку схоронил. Оттого и в лес подался, на боярах да княжьих угодниках злобу вымещать.

Немало исходил Олекса с дедом-гусляром земель, много бед повидал, но разве когда задумывался, что же гнало людей в лес, сколачиваться в ватаги, промышлять воровством, разбоем? Прежде считал: бегут от ордынцев, от разорителей-баскаков, а теперь вот услышал И иное.

За полночь перевалило, медленная луна временами пряталась в облаках. Разгрёб Сорвиголов уголья костра, разостлал на горячей золе армяк, сказал:

   – Ложись, Олекса, может, сон увидишь сладкий.

Сердце-вещун, сердце-провидец, таким создал Всевышний человека...

Второй день княгиню Анастасию не покидала тревога. Она была с ней неотступно, болела душа. Предчувствие беды давило тяжёлым гнетом. Княгиня не могла ответить, есть ли тому какая причина? Мысль назойливая – не стряслось ли чего с Любомиром?

Анастасия не ела, не отлучалась из горницы, а на другой день, когда солнце поднялось к полудню, она покликала отрока, велела оседлать коня.

Накануне её смотрел лекарь и великому князю сказал:

   – Сие не болезнь, сие предстоящее материнство сказывается. Жди, великий князь, княжича...

Выбравшись за город, княгиня пустила коня в рысь. Сама того не замечая, ехала той дорогой, какую они с Любомиром наездили.

Послушный конь с рыси то на широкий шаг переходил, то вскачь пускался. Отрок едва поспевал за Анастасией. Верно, думал отрок, княгиня в деревню едет, что в той дальней низине.

Княгиня неожиданно перевела коня в намёт, помчался за ней и отрок. Вдруг конь под княгиней, учуяв зверя, прянул в сторону, и Анастасия не удержалась в седле, выпала на дорогу.

Когда отрок склонился над ней, она корчилась от боли:

   – Там, в деревне, старуха... Скачи...

Великий князь передыхал после сытного обеда. Вздремнёт, пробудится, снова вздремнёт... Тут отрок в опочивальню ворвался с криком:

   – Княже, княгиня убилась!..

Когда князь Андрей Александрович прискакал в деревню, Анастасия лежала на лавке, и слёзы скатывались по её щекам. Она прошептала:

   – Не бывать дитю, князь Андрей, не бывать...

Конь вынес Ногая на курган, и увиденное на мгновение озадачило хана. Опытный воин, он сразу понял замысел Тохты. Хан Золотой Орды развернул на Ногая все свои тумены, а какие послал будто вдогон за ногаевскими улусами – не ударят ли они в разгар сражения в спину орде Ногая?

Он насупил брови:

   – Сатар, у вестника, что не увидел тумены, выколи глаза и вырви язык.

И снова Ногай быстрым взором окинул войско Тохты от правого крыла до левого. Вон за передним полком толпятся ханские советники, военачальники, нукеры. Ногай глазами отыскал Тохту. Тот, верно, думает, что Ногай струсит и не примет бой? Нет, у Ногая холодная голова и ясный разум, так говорил Берке-хан, когда Ногай первым переправился через Клязьму-реку и вместе со своим десятком врезался в строй русского князя Андрея Ярославича[89]89
  Андрей Ярославич (?—1263) – князь Суздальский, в 1250– 1252 гг. – великий князь Владимирский, был третьим сыном великого князя Ярослава Всеволодовича и братом Александра Невского. В то время как Александр Невский, съездив в Орду к сыну Батыя Картаку, получил ярлык на великое княжение Владимирское, Андрей искал спасения от татарской Орды в Новгороде, потом в Швеции. Возвратившись в 1256 г., он помирился с Александром Невским и княжил в Городце и Суздале.


[Закрыть].

В ту пору Ногаю едва перевалило через шестнадцатую луну, и он водил всего десяток воинов. За тот бой Берке сделал Ногая сотником.

   – Сатар, – спросил Ногай, – если тебе надо расколоть камень, что ты делаешь?

   – Я бью его молотом, хан.

   – Перед тобой каменный щит, и мы должны раздробить его.

Темник кивнул.

   – А ответь, Сатар, как поступишь ты?

   – Хан, по левую руку Тохта поставил основные силы. Видишь, как там в кулак крепко сбились тысячи воинов. Хан думает, что мы не осмелимся ударить по этому кулаку и повернём на правое крыло. Может, так и лучше, но я ударю Тохту под левую руку, где нас меньше всего ждут. Когда мы завяжем бой, Тохта постарается повернуть на меня своё чело и нажмёт на нас грудью.

   – Ты мудро рассудил, Сатар. Когда правое крыло обнажит сабли и насядет на тебя, оно непременно повернётся ко мне боком, я пошлю на него темников Сургана и Надира. Тохта не выдержит паники, тут я с тремя тысячами вступлю в сражение. Мы одолеем Тохту и заставим его бежать, как трусливого шакала.

На дальние курганы выскочили первые всадники, крутнули коней и исчезли, а вскоре в степи появились сотни и тысячи воинов. Они выстроились в боевой порядок, подняли бунчуки, застучали в тулумбасы. Раздавались звонкие команды, и в сухую землю ударили тысячи копыт.

Орда пошла на орду.

Сшиблись. Зазвенел металл, лязгала сталь сабель, визжали и хрипели воины. Ржали, грызли человека дикие татарские кони. Степь кричала и стонала, щедро лилась кровь, под конскими копытами трещали кости воинов.

В битве сцепились две конные силы, и никогда прежде не доводилось видеть Любомиру такой жестокой сечи. Накануне боя мурза Чета сказал русским гридням:

   – Кто приведёт хану на аркане ослушника Ногая, тот, милостью величайшего, будет вознаграждён.

   – Зрите, Ногай на кургане! – выкрикнул Любомир и первым толкнул коня в сечу. За ним помчались другие гридни. – Заедино держитесь! – подал голос Любомир и занёс меч.

Долго рубились русичи, и там, где гуляли их мечи, пролегали улицы. К исходу боя половина русичей пала под татарскими саблями.

Сначала бой склонялся в пользу Ногая. Вот качнулось левое крыло орды Тохты, но вскоре выровнялось. Не повернул хан Тохта и чело. Тогда ударили по нему ногайцы, задев и правое крыло. Будто изогнулось золотоордынское воинство, но спустя время выровнялось.

С тревогой следил за сражением Ногай. Так, как он рассчитывал, бой не получился. И тогда хан сказал:

   – Пора!

Приняв из рук нукера шлем, надел и, подняв руку в кожаной рукавице, дал знак тысячникам.

Три тысячи воинов, подчиняясь ханскому приказу, гикая и визжа, помчались в сражение.

Прищурившись, взирал на битву Тохта. Он видел, как упорно наседают на него ногайцы. Но вот хан заметил и другое – в сражение вступил сам Ногай.

   – Егудай, кажется, Ногай задыхается, – сказал Тохта.

   – Он задохнётся, когда я пошлю на него ещё два тумена.

   – Ты это сделаешь сейчас?

   – Я подожду, когда за спиной Ногая окажутся темники, какие отправились в обход.

   – Но почему они задерживаются? Не опоздают ли?

   – Я ожидаю их, когда солнце перевалит половину своего пути.

   – Ха, – выдохнул Тохта, – но это скоро...

Они появились совсем неожиданно для Ногая. Свежие, совсем не измотанные тумены. Их удар был настолько стремительным, что ногайцы перестали сопротивляться. Они попятились, заметались. Ногай вздыбил коня. Кто-то из нукеров ухватил его повод, потащил из боя. На нукеров наскочил Любомир, ударил одного. Краем глаза успел заметить, как в него метнули аркан. Упал на гриву. Петля пронеслась над ним. Мелькнула мысль: миновал плена.

На Любомира наскочили два ногайца, а хан занёс саблю. Отбив удар, гридин сшибся с Ногаем. Хан хоть и стар, а рубился ловко. Но на подмогу Любомиру подоспели товарищи. Они срубили ногайцев, прикрывавших хана, а Любомир, извернувшись, достал Ногая...

Рассеяв и уничтожив большую часть Ногайской орды, Тохта потерял интерес к сражению. Он дожидался, когда к нему пригонят, как побитую собаку, того, кто вздумал называться ханом. Тохта станет глумиться над своим недругом и на устрашение всем этим толпившимся за хвостом его коня мурзам и темникам заставит Ногая встать на колени.

   – Егудай, почему не ведут Ногая? – спросил у темника.

   – Великий хан, – темник потупил голову, – его зарубил в бою русич. Он привёз тебе голову непокорного.

ЛицоТохты искривилось в гримасе, он хлестнул темника плетью.

   – Где этот гридин?..

Любомир спешился, поцеловал землю у копыт ханского коня. Тохта дышал тяжело, замерла его свита.

   – Ты не исполнил моего повеления, русич!

Любомир поднял голову, смело взглянул хану в глаза:

   – Величайший из величайших, Ногай погиб как подобает воину, с саблей в руке.

Тохта поднял плеть, но удара не последовало. Голос хана был хриплым:

   – Ты не притащил мне живого Ногая, а совершил над ним суд, какой вправе вершить только я, а потому я казню тебя.

К Любомиру подскочили нукеры.

– Поступите с ним так, как он с Ногаем.

Нукеры кинулись на гридня, но тот оттолкнул их:

   – Не троньте, сам пойду!

Княгиня Анастасия лежала на высоких подушках, и мысли её были далеко, там, где в Дикой степи хан казнил Любомира. О том поведали гридни, поздней осенью воротившиеся из Орды.

Говорят, беда не ходит в одиночку, княгиня в том убедилась. Для кого теперь жить, задавала она не раз себе этот вопрос. Почему не убилась тогда, падая с лошади?

Скрипнула дверь, и в опочивальню вошёл князь Андрей. Анастасия насторожилась. Он уселся в её ногах, долго молчал. Она ни о чём не спрашивала. Пожалуй, Анастасия знала, какой разговор поведёт Андрей Александрович. Последнее время он избегал княгини, все дни был пасмурным, готовился к зимнему полюдью.

Князь вздохнул:

   – Ты не убереглась, Анастасия, и горько наказала меня.

   – Аль я того хотела, княже Андрей Александрович?

   – Сколь лет ждал я.

   – Видно, так Богу угодно.

   – За чьи грехи? – усмехнулся он.

И в опочивальне снова наступила тишина. Наконец князь промолвил: