Текст книги "Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы"
Автор книги: Борис Лавренев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)
ЛИДОЧКИНО ЛИХО
1
Томление вошло в Лидочкино сердце неожиданно, нечаянно, вместе с распустившейся зеленым узором листвой, с первыми майскими грозами.
Вечерами луна шире набухала серебром и медлительно карабкалась по лиловому бархату из-за грозных кубов зданий, из-за судорожно вздернутых в ночь, закостеневших пальцев заводских труб.
И с луной наплывало томление.
Вытравить его не могли даже любимые книги.
Больше всего любила Лидочка читать историю революционного движения.
В стремительном разбеге потрясающих страниц о тюрьмах, побегах, ссылках и казнях, бомбах и восстаниях, от пролетающих строчек в зрачки набегала красная муть, и тогда казалось:
Сырая, подземная камера страшного Алексеевского равелина, мерцание коптилки, визг дерущихся крыс и в камере комочек – Лидочка.
Страшный жандарм, косой и рыжий (почему-то он всегда являлся таким), впивается клещами пальцев в Лидочкино горло. И от мучительного удушья отбрасывала Лидочка в ужасе книгу и вскакивала из-за стола с остановившимися глазами.
С трудом входил в помраченное сознание солнечный блеск, белая комнатка, солдатская постель.
И с бьющимся сердцем Лидочка брала, чтобы успокоиться, минералогию Соколова. Точные формулы кристаллографии успокаивали возбужденный мозг.
Но в этом мае не помогла даже минералогия.
Голос, певший внутри (с каждым днем он становился громче), говорил, что в этом вот мае, здесь, в строгом северном городе, в Лидочкину жизнь должно войти что-то значительное, огромное и решающее.
2
Вечерами Лидочка уходила в клуб.
Клуб получил летнее помещение в саду старого барского особняка.
В саду был павильон, желтый, с белыми колоннами, и в нем разместили библиотеку и буфет.
На скорую руку, своими средствами (все работали) соорудили открытую сцену.
Две недели студия драмкружка репетировала «Потоп».
Лидочка приходила, забиралась за кулисы и маленькой белой мышью в уголку слушала.
Но сквозь реплики пьесы, сквозь легкую дымку белой ночи, смешанную с жидким лунным серебром, просачивалось с новой силой в сердце знакомое томление.
………………………………
На круглом Лидочкином плече твердая дружеская рука.
Повернув медленно золотокосую голову, увидала Лидочка лучшего приятеля Колю Клепцова.
Коля Клепцов заправила спортивного кружка, голкипер сборной команды, рекордсмен по метанию диска.
У Коли резкий профиль и широкие плечи, и от этого жизнь кажется ему простой, и никаких томлений Коля не знает.
– Что, Лидуня, тоскуете?
Беспомощно улыбнулась Лидочка.
– Нет, не тоскую, а так, как-то смутно. Сама не знаю что.
– Я и то смотрю, что это с вами? Бродите, как мощи святой Евфросинии. В чем дело? Случилось что-нибудь?
– Да нет! Ничего! Но вот вторую неделю какая-то тяжесть, даже не тяжесть, а именно смутно. Какое-то ожидание. А чего жду – не знаю.
– Жара не бывает? – спросил Клепцов суровым докторским тоном.
– Нет. А что?
– Так. Я думал, может, малярия.
Он помолчал, бросил окурок и вдруг спросил:
– Спортом не занимались?
– Нет!
– Напрасно. Великолепно действует. Никакой смутности не остается. Вот что – приходите завтра днем на спортивную площадку, я вас сведу к инструктору, и начните заниматься в женской группе. Как рукой снимет!
– Правда?
– Серьезно!
– Ну, что ж. Я приду! – вздохнула Лидочка, смотря на луну, ползущую в высоте, сквозь лиственное кружево.
3
Лидочка недоуменно и растерянно остановилась.
По ровно вытоптанной площадке, забрызганной солнечным золотом, носились взад и вперед черно-коричневые нагие тела в погоне за футбольным мячом.
В очерченном мелом кругу стоял коренастый юноша в трусиках. Вокруг него столпилось человек десять.
Грудь у юноши была похожа на крепкий кирпичный свод.
Он нагнулся и взял рукой тяжелые гантели.
Уперся левой рукой в бедро и рванул гантели с земли.
И под шелковистой кожей мгновенно вздулись на руках и спине такие железные желваки, что Лидочке стало страшно: а вдруг кожа лопнет.
Она оглянулась и увидела Колю.
– Пришли? Вот и хорошо! Пойдем к инструктору!
Лидочка покорно двинулась за ним. Оглянулась еще раз на поднимавшего гантели.
– А он не может надорваться? – спросила она тревожно.
– Кто надорваться? Васька Майсуров? Он еще на гантели сверху меня и вас посадит, и то не надорвется. Здоров, как бугай!
– Хорошо быть сильной, – мечтательно сказала Лидочка, – никто не обидит.
– Ну вот подзайметесь и тоже станете сильной.
Инструктор стоял, окруженный девушками в синих коротких юбочках, белых блузках и алых платочках, и казалось – вокруг него цветущее маками поле.
– Вот, товарищ Лугин, привел вам новую спортсменку, – сказал Коля, здороваясь с инструктором.
– Милости просим. Раньше занимались гимнастикой?
– Нет, – ответила Лидочка и покраснела. Ей стало вдруг стыдно, что в ее жизни такой пробел. Может быть, это очень нехорошо.
– Ну, ничего, научим. Сегодня побудьте здесь. Смотрите и запоминайте движения и команды, а завтра введем вас в строй. Ну, товарищи, становитесь!
Лидочка смотрела на гибкие движения девичьих тел не отрываясь и даже пожалела, когда инструктор объявил перерыв.
Потом отошла, и ее внимание привлекла толпа, сгрудившаяся у турника.
Оттуда окликнул веселый голос, и, подойдя ближе, она узнала свою закадычную приятельницу Саню Туркину.
– Лидусь? Ты что здесь делаешь?
Лидочка сделала гордое лицо и уверенно сказала:
– Занимаюсь спортом!
– О… И давно ли?
– Уже со вчера!
– Ай, какой ты комик. Смотри, сейчас будет интересная вещь. Ты никогда не видала мельницы?
– А что это мельница?
– Молчи! Смотри!
Лидочка взглянула.
Под отшлифованной руками железной трубкой турника, сшитой к ней, стоял кто-то тонкий и стройный и неторопливо мазал куском мела ладони рук.
– Зачем он мелом? – спросила шепотом Лидочка.
– Молчи! Чтоб руки хорошо скользили.
Стоявший под турником положил мел в зарубку столба и, легко подпрыгнув, ухватился за палку. Раза два передвинул, уже вися, руки, приловчаясь, и потом раскачнулся быстрым и сильным движением.
Еще два толчка. Ноги взлетали высоко в воздухе, и Лидочка в восхищении крепко ухватила Саню за талию.
На вытянутых руках, выпрямив стрелой все тело, гимнаст с невероятной быстротой описывал круги в воздухе.
Раз… два… двадцать.
Наконец он легко оторвался от турника и, перевернувшись в воздухе, стал на ноги под трещащее хлопанье ладошек.
Повернулся лицом к аплодирующим, и Лидочка увидела его спереди.
И мгновение сильно толкнуло ее в сердце.
У гимнаста были большие, серые, с особенным горячим блеском глаза и дерзким изгибом вырезанные, насмешливые губы. Он поклонился и отошел в сторону, вытирая платком пот.
И, повинуясь непреодолимому толчку, Лидочка быстро подошла к нему.
– Это очень хорошо… то, что вы делали… Я никогда еще не видела… Вы, наверное, очень счастливы, что можете проделывать такие штуки? – сказала она восхищенно.
Он медленно вскинул на Лидочку сияющие дерзкие глаза.
Усмехнулся, и от усмешки грудь Лидочки захлестнуло теплой волной.
– Разве? Пустяк! Я еще не то умею! А вы кто такая? Я вас не видал на площадке!
– Я… я, – смутилась Лидочка, – я недавно… только сегодня. Я Лида Пушкова!
Он опять с дерзкой усмешкой взглянул ей в зрачки.
– Те-ек-с! Лида Пушкова? Замечательно приятно! Будем знакомы!
И неожиданным, властным и уверенным движением продел под Лидочкин локоть свою крепкую руку, сжал кистью и повел Лидочку к скамье.
4
Лидочка была суровой аскеткой.
На мальчишек она не глядела и жестоко их презирала.
Несколько попыток ухаживанья со стороны рабфаковцев встретили такой суровый отпор, что больше смельчаков не находилось.
Но от прикосновения руки этого совсем незнакомого, почти голого человека Лидочка странно обессилела и без всякого сопротивления дала довести себя до скамьи.
Только там она вырвала руку и с сердцем сказала:
– Зачем вы хватаете? Кто вы такой?
Он нагнул коротко стриженную голову и опять с усмешкой (такая странная и волнующая усмешка) ответил шуткой:
– Слуга покорный – Лука проворный.
– Не дурите. Как вас зовут? Вы слишком решительны!
– Меня? Зовут меня Петром!
– А фамилия?
– Ишь какое любопытство! Все сразу и выложи. Хватит и Петра.
– Тогда я с вами разговаривать не буду. Я неизвестно с кем не хочу разговаривать.
– А сама подошла и заговорила?
Лидочкины щеки малиново вспыхнули.
– Ну и что ж! А вы дерзяк и нахал! Я уйду!
Она повернулась, но он остановил одним голосом:
– Стойте!.. Садитесь, тогда я буду с вами разговаривать.
И опять, повинуясь властному зову, Лидочка покорно села.
Он опустился рядом, легко и свободно, и сказал:
– Итак… Зовут Петром, а по фамилии Мальшин. Небось довольны теперь!
– Подумаешь, велико удовольствие! – попробовала огрызнуться Лидочка.
Он снова просунул руку под ее локоть. Лидочка рванулась, но рука держала крепко.
– Пустите! – сказала она, задохнувшись.
– Э… бросьте. Что за пустяки? А еще рабфаковка!
– Поэтому и говорю – пустите. А то смажу! – пригрозила в отчаянии Лидочка.
Он со смехом зажал обе ее ладони в одной своей.
– Ишь до чего прыткая девушка! Ну, пробуйте! Что, силенки мало?
Лидочка резко рванулась и побледнела.
Мальшин взглянул в глаза и выпустил ее руки.
– Ну, будет! Если обидел – не взыщите. Я такой уж уродился, разбойный!
Лидочка посмотрела на него и засмеялась:
– Я разбойников не боюсь!
Он закурил папироску и закинул ногу на ногу.
– Трудно было выучиться так вертеться? – спросила Лидочка.
Мальшин осторожно выпустил колечко дыма, повернулся к Лидочке и начал серьезно рассказывать о занятиях гимнастикой.
Лидочка поднялась со скамейки, когда уже свечерело.
– С вами заговоришься! Надо домой идти.
– А вам куда?
– На Васильевский, на Пятнадцатую линию.
– Подождите! Я оденусь и провожу вас. Почти по дороге. Я у Николаевского моста живу.
Он побежал в раздевалку.
Лидочка осталась одна на скамейке. Внимательно прислушалась к толчкам крови в глубине тела и с недоумением покачала головой.
– Ну, вот я и готов. Идем!
В обычном костюме, в черной толстовке и брюках с широким клешем Мальшин казался ниже и понятнее, и поэтому Лидочка доверчиво прижалась к его руке.
Вышли на набережную.
Розовой сталью отливала Нева и тихо бурлила, омывая быки моста.
Взлетающей ввысь тонкохвостой кометой пылала игла Петропавловского шпиля.
Перейдя мост с Петербургской стороны, они устали и снова присели на набережной у биржи.
Мальшин подозвал мороженщика и угостил Лидочку малиновым мороженым.
Она, сощурившись от удовольствия, лизала языком холодную, сладкую массу, зажатую между тонкими вафлями, и слушала Мальшина.
Внезапно спросила:
– Почему я вас никогда не видела на комсомольских собраниях?
Он неторопливо отозвался:
– Я не комсомолец!
– Почему? – даже отодвинулась Лидочка.
– Я не тороплюсь вступать. Что проку? Много в комсомоле лишнего народу. Ничего паря не смыслит в политике, книжки толком прочесть не умеет, а сам в комсомол лезет. Лестно! А я пока не угляжу, что дошел до сознательности, – записываться не буду. Чего зря загружать?
– Так в комсомоле же и можно образоваться. Там и приобретается сознательность!
– Ну, у меня такое уж самолюбие. Не желаю, чтоб меня учили! Сам выучусь!
– Вы гордый! – тихо сказала Лидочка и с удовольствием взглянула на Мальшина.
Он сидел боком, и ясный профиль его отчетливо стыл на розовой немеркнущей заре.
«Странный», – подумала Лидочка.
– Кто ваш отец?
– Отец? Был рабочим. Токарь. В седьмом году заслали в Сибирь, там и помер. А мать в деревне сейчас, на родине. Звала меня. Только я в деревню не поеду. Темнота и скука!
– Меня тоже мама звала на огород это лето, а я не поехала, – вздохнула Лидочка и встала.
– Идем! Что это такое?! Никак не могу домой дойти.
В воротах Лидочка остановилась:
– Ну, спасибо за проводы и угощение. До свиданья!
Под воротами было темно.
Мальшин шагнул к Лидочке и твердо взял ее за руку.
«Вот… вот!.. Страшное… то самое», – мелькнуло в голове у Лидочки, и она обессиленно закрыла глаза.
Почувствовала прикосновение к своим губам чужих, властных и нежных. Охнула и безвольно прильнула к чужому плечу.
– Завтра на площадке, – сказал Мальшин.
– Хорошо, – шепотом бросила Лидочка и вдруг вырвалась и опрометью бросилась в серую глубину двора.
5
Луна стояла высоко над головой, бледная и прозрачная. С востока уже порхали стрельчатые розовые лучи.
Лидочка лежала на окне с блаженной ленивой улыбкой и смотрела на луну.
Прибежав домой, она полежала на жесткой кровати, встала, погрызла засохший хлеб и, махнув рукой, сказала:
– Ну, что ж!.. Вот и пришло. А ты думала без этого прожить? Врешь! Бытие определяет сознание, и нужно только быть счастливой.
Разделась, перетащила матрасик на подоконник и легла лицом в небо.
От зрительного напряжения заболели глаза, и луна на мгновение странно раздвоилась.
Лидочка закрыла глаза и подумала: «Вот вчера я была совсем одинокая, а теперь у меня есть… Петя. Какое славное имя!.. Петя!»
И сейчас же Лидочка вспомнила о луне. Ей стало жаль луну, что она всегда одинокая. И по обыкновению, Лидочка замечтала.
– Хорошо бы сделать на земле большущий-пребольшущий шар… Из легкого чего-нибудь… целлулоида или папье-маше. Оклеить серебряной бумагой. Зарядить большущую пушку и пальнуть к луне. Шар притянется и будет вокруг луны бегать. И ей не так скучно будет… Будет у луны свой… Петя.
Лидочка слабо улыбнулась сквозь дремоту и уснула.
………………………………
Три дня Лидочка торопилась, волнуясь, на площадку и только тогда успокаивалась, когда в глаза ей бросалась фигура Пети.
Каждый день провожал он ее домой, покупал по дороге сласти, пирожки и все дольше и острее были поцелуи под воротами.
На четвертый день, провожая Лидочку, Петя сказал:
– Лида, сегодня мое рождение. Зайдешь ко мне? Я угощение приготовил маленькое.
Сердце Лидочки снова дрогнуло перед неизбежным. Она вспыхнула и сказала:
– Ладно!
На третьей площадке широкой лестницы Петя открыл американским ключом тяжелую дубовую дверь.
– Входи!
Лидочка вошла в переднюю. Петя зажег свет.
– Сюда!
Лидочка шагнула в комнату и ахнула.
Посреди комнаты, большой и светлой, на столе, в фарфоровой вазе, стоял громадный букет сирени и белых роз.
На тарелках лежала нарезанная ветчина, колбаса, коробки шпротов и сардин, рядом стояли бутылки с вином и наливкой.
– Какая у тебя хорошая комната! – сказала, оглядевшись, Лидочка.
– У меня две! Вот!
Лидочка заглянула в другую комнату.
– У тебя целая квартира!
– Да, две комнаты и ванная. Один приятель, комиссар, уезжал и передал. Спокойно! Никто не мешает! Ну, садись, хозяйничай! Я сейчас чай вскипячу.
Петя зажег в передней примус и вернулся в комнату.
Налил в рюмки малаги.
– Ну, Лидуся, твое здоровье!
– И твое, Петечка… Как странно. Пять дней назад мы еще не были знакомы, а сегодня ты мой… Петюша.
Лидочка с аппетитом ела ветчину, шпроты, сыр. Выпила несколько рюмок вина и наливки, и у нее сладко закружилась голова. Петя налил новую рюмку, но Лидочка отодвинула.
– Почему?
– Нет!.. Не хочу!.. Я не пью. Так, за твое здоровье, шутя, можно, а больше не буду.
– Ну, ешь фрукты!
Душистая груша таяла во рту. Лидочка медленно смаковала ее.
– Сколько тебе стоило это? Небось мне хотел пыль в глаза пустить и разорился… Глупый! Мне, кроме тебя, ничего не надо!
– Пустяк, – ответил Петя, наливая чай, – разве это расход?
– Откуда у тебя столько денег? – спросила Лидочка.
Петя помолчал и бросил сухо:
– Я одним монтерством по домам червонцев десять в месяц зашибаю.
– Десять червонцев?.. Ай-ай! Я за весь прошлый год истратила восемнадцать червонцев. И то думаю, как много!
– Ах ты чудачка!
Петя отпил чаю и присел на диванчик рядом с Лидочкой.
Рассказывал долго и хорошо о девятнадцатом годе, о фронтах, о взятии Перекопа, под которым он был в конной бригаде.
Лидочка слушала, мышкой прижавшись в углу дивана.
Петя взглянул на часы.
– Ой-ай! Как я заговорился! Три часа ночи. Совсем светло уже.
Лидочка встала, медленно обошла вокруг стола, обвила руками Петину шею и, вздохнув глубоко и горько, сказала:
– Петечка!.. Я люблю тебя. Я останусь у тебя.
6
Утром Петя съездил на Васильевский и привез Лидочкины вещи – разломанную корзинку, жестяной чайник, матрасик и продавленную чахлую подушку.
В этот день они никуда не выходили, и Лидочка была пьяна Петей и своей любовью.
На следующий день оба пришли на площадку. Петя прошел в раздевалку, Лидочка направилась в свою группу.
Но по дороге ее остановил Коля Клепцов.
– Лида, на два слова!
– Что такое?
– Видите ли, может быть, это не мое дело… Я вижу вас все время с Мальшиным… Так вот, я хотел предупредить вас… Собственно говоря, я… мы ничего не можем сказать о нем плохого. Его отец рабочий. Сам он был в Красной Армии… на фронтах… Но он какой-то странный. Всех чуждается. В комсомол отказался вступить… живет широко, тратит большие деньги… откуда достает – неизвестно. Некоторые пытались заходить к нему, но он никого к себе не пускает… говорит, не любит людей… значит, он человек не общественный и не наш… вот я и решил вам сказать.
Лидочка побледнела и с презрением, раздельно, сказала Коле:
– Вы, Коля, сплетник и клеветник. А чтобы вы больше не говорили гадостей, – имейте в виду, что я жена Мальшина, живу в его квартире и ничего нехорошего у него нет.
Коля смешался.
– Я ничего… Простите! Я ведь не знал!
– И не надо вам знать! И больше нам говорить не о чем!
7
Июль приходил к концу. Темнели ночи, делались долгими и увеличивали Лидочкино счастье.
Забыла в счастье рабфак, зачеты, собрания и сидела больше дома.
Любила Петю крепко, и Петя баловал ее подарками, сластями, кинематографом, дарил платья, покупал книжки.
Деньги у него всегда были, и в желтом бумажнике шуршали новенькие червонцы.
Иногда беспокоило, что Петя уходил среди ночи, часов в двенадцать, в час, и возвращался только под утро.
– Куда ты исчезаешь, Петя? Что за тайна? Мне это не нравится! – сказала она однажды.
Петя нахмурился.
– Не приставай! Что за мещанство? Куда… куда? Хожу в клуб. Одним монтерством не проживешь. Мажу в макашку, а мне везет всегда.
Лидочка внимательно взглянула на него.
– Это нехорошо, что клуб. Это нечестно, и пролетарию в таких грязных местах недостойно находиться. Я этого не хочу!
– Брось глупости! Кто в клубе сидит? Нэпман! А у нэпмана деньги ворованные у нашего же брата, бешеные. Так чем у него их другой нэпман вытянет – пусть они лучше в мой карман перейдут. Я же не шулерничаю. Честно играю. А раз везет – отчего с буржуя не взять?
И успокаивал Лидочкины сомнения поцелуями, от которых горело тело и, замирая, стучало сердце.
Но однажды, когда Петя вернулся под утро и засыпал Лидочку ласками в белой спаленке, – на лестнице дрогнул звонок.
– Эх, кого нелегкая принесла? – проворчал Петя и пошел открывать.
Неведомая сила столкнула Лидочку с кровати, и она, бесшумным зверьком, подкралась к выходившей в переднюю двери, которую Петя прикрыл.
Прижалась ухом и услышала:
– Ей-право! Говорю тебе! Очнулась проклятая старуха…
– Что ты врешь?
– Да не вру! Промах дали. Говорил я тебе, дураку, – стукни еще раз. А ты не захотел. Не стану мертвую бить. Вот тебе и мертвая!
– Ну, хоть и ожила, какая беда? Ведь она нас-то не знает?
– А по приметам опишет, по костюмам. Сыщичье теперь шпана такая пошла – по тесемке от подштанников найдет.
– Да ты откуда узнал, что ожила?
– Да проводил я тебя и пошел назад. И как черт меня под бок толкает. Иди, мол, по Ивановской. Я и пошел. Гляжу, у дома Скорая помощь, милиционер, дворник, еще люди какие. Я у дворника и спрашиваю: застрелился кто? «Не, говорит, квартиру грабили и старуху пришибли, да не совсем. Очнулась – только голову немного повредили. Сейчас в больницу повезут». Ну, я и ходу к тебе!
– Эх, черт! Ну, иди! У меня тут баба! Днем зайду к тебе, – поварганим.
Щелкнула дверь.
Идет Петя обратно в спальню, а в спальне на постели Лидочка, дрожит, как в лютый мороз, и глаза страшные, чужие.
– Не подходи!.. Не подходи!
Сразу понял. Звериная складка вздернула губы.
– Что ломаешься? Чего там?
А Лидочка:
– Негодяй, подлец… убийца!
– Не кричи! С ума спятила!
– Буду кричать!.. На улицу побегу! Всем расскажу! Мерзавец! На тебе твои проклятые подарки!
С руки браслет – и в лицо Пете.
– Сюда!.. Помогите!.. Убийца!
Схватил настольную лампу бронзовую и с размаху Лидочку по голове.
Ничком Лидочкина голова в подушку – и молчание.
Нагнулся, послушал сердце… Бьется.
Достал из стола бечевку, крепко связал руки и ноги. Сбегал в ванную, принес стакан воды и облил голову.
Вздохнула Лидочка, открыла помутневшие глаза, увидела искаженное лицо и вздрогнула в ужасе.
– Молчи! Пикнешь только – убью стерву!
Петя, мальчик, тот, что на турнике вертелся, потом целовал нежно. Он ли?
Волк степной беспощадный, и ничего человеческого в лице.
Схватил на руки, понес в ванную и положил в эмалированную ванну.
– Лежи, сволочь! Кричи не кричи – никто здесь не услышит. Подумай! К вечеру вернусь!
И ушел.
Больно Лидочке. Режут тело затянутые бечевки. Не страшны бечевки – режет сердце бритвой поруганная любовь, девичья радость. Не поверила Коле. Еще обидела.
Слезы градом по Лидочкину лицу. И нет Лидочке жизни.
8
Вернулся. Распахнул дверь, выволок из ванной.
Притащил в спальню, грубо бросил в кресло, так, что хрустнули за спиною связанные руки.
– Слушай! Разговор короткий! Или будешь молчать, или… – и вынул из кармана нож.
Дрогнуло обессиленное Лидочкино тело. Чуть шевелились губы.
– За что?
– За то! Из-за тебя, драной кошки, под машинку не пойду. Или молчи, или конец!
– Хорошо! Только пальцем меня не трогай! Ненавижу тебя!
– Мне из твоей любви перчатки не шить. Много шлюх на свете!
– Подлец!
– Опять орешь? – И у самого Лидочкина лица нож и обезумевшие от злобы глаза.
Замолчала. Подвинулась в кресле и застонала.
– Больно!.. Руки! Ой… развяжи!
– Не реви! Принцесса, подумаешь!
Грубо, ломая руки, развязал веревки.
– Сиди тихо! И знай! Без меня никуда! Пока дома я – будешь на свободе. А как только буду уходить – в ванную и на веревку. Так и подохнешь здесь.
– Как ты смеешь?
– А вот так! Сгною в комнате!
– Я же тебе сказала – никому не скажу.
– Так я и был дурак – тебе поверил. Вам поверь только. Будешь на привязи, пока не уеду. А уезжать буду – все одно на прощанье пришью, чтоб не растрепала. В мешок – и в Фонтанку!
Заплакала Лидочка горькими, обжигающими слезами.
– Перестань нюнить! Сказал раз! Чай свари лучше! Голоден я, как пес!
Шатаясь, встала Лидочка, разожгла примус, поставила чайник и все время дрожит, как в лихорадке.
Мутится в голове, пухнут стены, наваливаются и давят.
Села бесцельно у чайника, уронив голову на руки.
И неожиданной, в мутный вихрь мыслей влетела горящая стрела:
– порошок.
Вспомнила.
В шифоньерке у кровати видела, в уголке ящика, стеклянную капсульку и внутри порошок желтоватый, кристаллический. Говорил Петя как-то, что цианистый калий.
С трудом встала, еле несли через комнату ослабевшие ноги.
– Куда?
– Одеколону возьму. Голова болит.
Голос глухой и ломающийся. Поверил. Сел спокойно.
Взяла склянку, налила на платок одеколону, чтоб слышал запах, и тихо достала капсульку. Сломала осторожно в руке.
Вышла обратно. Заварила чай и, заваривая, всыпала весь порошок в чайник. Налила стакан и подвинула.
Едва сдерживала крик. Не понимая, смотрела, как размешал сахар, поднес стакан к губам, хлебнул.
Сразу выкатились глаза. Попытался вскочить, опрокинулся вместе со стулом, и в судороге забили по полу крепкие каблуки американских ботинок.
И только когда затихла судорожная дробь, склонившись набок, в глубоком обмороке сползла на пол, потащив за собой стеклянным дребезгом рухнувшую со скатерти посуду, побелевшая смертельной белизной Лидочка.
<1924>
