Текст книги "Голос сердца. Книга первая"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)
– Почему же?
– Я сказал тебе хорошие новости о сценарии… – Он попытался улыбнуться, но тотчас дрогнул: – У нас появилась проблема. Действительно серьезная проблема, дорогой.
– Рассказывай. – Виктор взял бутылку водки и приступил к приготовлению напитка для Ника.
– Майкл Лазарус в Париже…
– Лазарус? Но я же говорил с ним в прошлую среду, и он был в Нью-Йорке! – воскликнул Виктор.
Он поставил напитки на столик у камина и сел.
– Возможно. Но сейчас он уютно устроился в «Плаза Атен». – Заметив удивление на лице Виктора, Ник возбужденно продолжил: – Ты должен знать, что он за человек, Вик. Если бы ты был президентом многонациональной корпорации, как он, то был бы таким же вездесущим. Ты был бы везде. И нигде. А ему ничего не стоит сесть на личный самолет – в небесах он чувствует себя так же уверенно, как на дорогах Лос-Анджелеса.
Он поднял бокал:
– Твое здоровье!
– Выкладывай. – Виктор уперся взглядом в Ника. – У меня предчувствие, что ты хочешь сказать мне, что Лазарус вышел на тропу войны. В отношении фильма. Ну и что? Я готов с ним потягаться. И я тебе уже говорил, что знаю, как с ним обращаться. Поверь мне, это действительно так.
Ник поднял голову:
– Погоди, Вик. Выслушай меня, пожалуйста. Ты прав. Лазарус рвет и мечет. Он собирается в Лондон.
– Каким образом ты оказался так хорошо информирован о Лазарусе? И о том, что он думает? Откуда ты знаешь так много?
Ник ответил не сразу, тщательно взвешивая свои слова:
– Ты знаешь, жизнь полна сюрпризов, и она может быть полна иронии. Ты помнишь Элен Вернье, манекенщицу Диора, с которой я встречался?
– Конечно. Высокая длинноногая брюнетка с потрясающей фигурой.
Ник не удержался от смеха. Можно быть уверенным, что Виктор помнит всех красивых женщин.
– Забудь о ее фигуре. Она закончила Сорбонну и Лондонскую школу экономики, и она чрезвычайно хитра. Действительно, она намного умнее большинства людей, которых я знаю. Как ты знаешь, мы расстались друзьями. Я позвонил ей по прибытии в Париж три недели назад. Мы вместе пообедали, с удовольствием вспоминая былые времена и всю эту музыку. Во время обеда она спросила меня, что я пишу. Я сказал, что пишу сценарий фильма «Грозовой перевал». Для тебя. Она сразу же напряглась, даже слегка возбудилась, к моему большому удивлению. Затем она выдала, что знает кое-что о картине, поскольку связана с ее главным финансистом Майклом Лазарусом. Если говорить правду, я был поставлен в тупик. Но не ушел в сторону. Элен просила меня никому не говорить о нашей встрече. Лазарус, по-видимому, очень ревнив и держит ее на коротком поводке.
Ник встал.
– Налью, пожалуй, еще одну порцию «Кровавой Мэри». А ты хочешь виски?
Виктор отказался, затем спросил:
– Что общего у такой красивой, блестящей девушки, как Элен, с этой мерзкой жабой Лазарусом?
– Бог его знает. – Ник снова уселся в кресло. – В любом случае я обещал ей, что она может полностью полагаться на мою порядочность. Если я буду иметь несчастье оказаться в ближайшем будущем в одной компании с Лазарусом, то он ничего не узнает о нашем с ней разговоре. Мы закончили обед в более приятном настроении. Потом из Голливуда на несколько дней прилетела Натали, и я забыл об Элен и ее делах с Лазарусом. До вчерашнего утра. Она позвонила мне из квартиры своей матери и предложила встретиться с ней в течение часа. Чувствовалось, что она нервничает. Я даже не представлял, о чем может идти речь, но я полностью доверяю Элен. И слава богу, надо сказать. Оказалось, что в пятницу она обедала с Лазарусом в «Плаза Атен», и в это время ему позвонили. Из Нью-Йорка или с Побережья. Элен не уверена…
– И она услышала что-то важное о картине, не так ли? – прервал его Виктор.
– Да.
– Послушай. Я ни в малейшей степени не сомневаюсь в искренности Элен, но не думаю, что такой человек, как Майкл Лазарус, мог обсуждать важные дела в присутствии своей девушки. Он параноидально скрытен.
– Я согласен с тобой. И возможно, кто-то другой, менее проницательный, чем Элен, не смог бы сложить два и два и получить шесть. Все было зашифровано. Однако несколько вещей, которые он сказал, позволили ей сделать вывод, что он говорил о нас и нашем фильме, хотя в действительности никакие имена не назывались.
– Тогда как она может быть так уверена? – произнес Виктор с вызовом, недоверчиво глядя на Ника.
– Потому что он сказал несколько язвительных слов о сценарии, написанном одним «малопонятным романистом, учеником Родса», если цитировать Элен, цитировавшую его. Он также говорил крайне пренебрежительно о «кинозвезде, являющейся одновременно продюсером и страдающей манией величия». Это опять прямая цитата. Это о тебе, Вик.
Выпрямившись в своем кресле, Виктор сказал:
– Ладно, я допускаю, что это так. Теперь говори. Выкладывай всю правду.
Ник глубоко вздохнул:
– Он хочет другой сценарий другого автора. Он не может утвердить неизвестную актрису на главную роль. Он считает, что смета расходов астрономически высока. Он обсуждал эти подробности с кем-то на другом конце провода. Элен хорошо слышала, что он говорил, что сумма в три миллиона долларов неоправданно велика и не будет соответствовать классу картины. По содержанию его разговора можно сделать вывод, что он готов изъять свои деньги. Наконец он сказал, что готов заменить продюсера, если тот не будет следовать его линии, и заставить его делать то, что он делает лучше всего – играть!
– Сукин сын! – воскликнул Виктор спокойно, но гневно, и в его черных глазах появился опасный блеск. – Что дает ему право считать, что он может взять мой фильм так просто, без всяких хлопот! Я работал над проектом почти год!
Ник ответил без эмоций:
– Потому что у него абсолютное самомнение и потому что он владелец чековой книжки. Поэтому он считает, что контроль в его руках. И ты это знаешь.
Виктор посмотрел на Ника, затем он кивнул и после длительной паузы сказал:
– Лазарус прав в отношении расходов, Ник. Они слишком высоки. Подумай, не просто раздуты, а непомерно высоки.
Он посмотрел на стол.
– Я сидел здесь все утро, пытаясь сократить расходы. – Виктор упомянул о разговоре, который у него был с Джейком Уотсоном, и продолжил: – Я стараюсь опустить расходы на картину до двух миллионов.
– Лазаруса это вполне устроит, – быстро произнес Ник, – однако остаются еще проблема сценария и твое положение в качестве продюсера.
Перебивая, Виктор сказал необычно жестко: – Лазарус знает, что он не может, повторяю, не может убрать меня как продюсера ни при каких обстоятельствах, как бы он этого ни хотел. Он явно пытается одержать верх. А я, как продюсер, имею последнее слово в отношении сценария, и он отлично знает это.
– Даже при таком раскладе я считаю, что он помотает тебе нервы и сделает все, чтобы ты не взял неизвестную актрису на роль Кэтрин Эрншоу. – Ники умолк, думая, продолжать говорить или нет, а затем выпалил: – Слушай, Вик. Может быть, этого действительно не стоит делать? Я знаю, что ты вытянешь этот фильм сам и тебе не нужно других звезд, но, возможно, стоит прислушаться к Лазарусу. Зачем дразнить его, пробуя на эту роль Катарин Темпест? Почему бы тебе не отдать ее актрисе с именем, тем самым избавив себя от лишних неприятностей с этим типом?
Виктор покачал головой. Его лицо стало жестким.
– Нет, Ники, я буду пробовать Катарин.
Ник внимательно посмотрел на друга и, увидев его стиснутые зубы, воздержался от комментариев. В его голове промелькнула мысль, нет ли между Виктором и Катарин романтических отношений, но он быстро отмел ее как крайне маловероятную. И даже если это так, дни, когда актрис выбирали в постели, давно миновали. Кроме того, Виктор слишком трезв, слишком тверд и в нем слишком много от бизнесмена, чтобы попасть в эту опасную ловушку. Он не станет рисковать своей карьерой или деньгами ради минутного удовольствия. И все-таки Нику было любопытно и он, не скрывая своего удивления, спросил:
– Почему ты так настаиваешь на ее участии?
– Потому что я ей обещал и она, между прочим, это заслужила. Конечно, есть и другая, более важная причина. Я уверен, что эта роль идеально подходит для нее. В ней есть какая-то необузданность, огонь, которые ассоциируются у меня с Кэти из «Грозового перевала». Я думаю, она будет так же хороша в этой роли, как Мерл Оберон, возможно, даже лучше. Мне кажется, у Катарин Темпест намного больше живости и темперамента. Если пробы пройдут так, как я ожидаю, я возьму ее на эту роль, и черт с ними, этими финансистами, кем бы они ни были.
Настроение Виктора быстро улучшилось, и он улыбнулся Нику.
– Я также собираюсь привлечь ее для подписания контракта с «Беллиссима Продакшнс». Видишь ли, у меня чувство, что Катарин Темпест однажды станет большой звездой, хотя я не хотел бы говорить этого никому, кроме тебя, до того, как увижу пробы. Можешь мне поверить. Я знаю, что делаю. С того момента, когда я увидел Катарин, я понял, что она обладает одной неподдающейся описанию вещью – искрой Божьей. Это именно то, что должно быть у звезды. Как бы ты это ни называл. И если она сумеет проявить себя – а я надеюсь, что она сумеет, – она будет большой актрисой. Если она не сможет… – Он поджал губы с сожалением. – Да, она обещает стать блестящей актрисой.
Он довольно хмыкнул и посмотрел на Ника искрящимся весельем взглядом:
– Я не знаю, почему ты не заметил этого сам.
– Между прочим, я заметил, но… – Голос Ника зазвучал приглушенно, и он устало поднял плечи. – Послушай, Вик, я знаю, что повторяюсь, но я вынужден еще раз напомнить тебе, что Лазарус никогда не смирится с идеей пригласить на эту роль неизвестную актрису, как бы хороша она ни была. Похоже, он помешан на том, чтобы в пику тебе занять в этой роли кинозвезду. И вот еще что. У меня сильное подозрение, что он собирается нагрянуть в Лондон, прежде чем ты сообразишь, что к чему. Я не буду удивлен, если узнаю, что он уже здесь.
Виктор встал, нервно прошел к сервировочному столику и налил себе еще виски.
– Должен тебе заметить, что я серьезно размышляю, не послать ли мне Лазаруса куда подальше.
Это было произнесено небрежным, даже равнодушным тоном. Виктор сделал глоток и направился к своему креслу.
– Действительно, эта мысль пришла мне в голову пару недель назад и с тех пор не покидает. Властный, назойливый ублюдок, страдающий манией величия. А то, что Лазарус руководит гигантской многонациональной корпорацией, не означает, что он знает, как снимать фильмы, хоть сам он наверняка считает, что разбирается в этом отменно. Но в нашем бизнесе он рядовой дилетант. В последнее время мне много раз приходило в голову, что, пригласив его в «Беллиссима Продакшнс» в качестве инвестора в производство фильма, я сам навлек массу неприятностей на свою голову. Сказать тебе правду, я вообще жалею, что связался с ним. И то, что я услышал от тебя, побуждает меня к еще большей осторожности. Думаю, что мне следует как можно быстрее порвать с ним.
– Бог мой, Вик! Это было бы великолепно. Но как ты сможешь от него отделаться? Я думал, у тебя подписан контракт с ним.
– Контракт составлен между «Беллиссима Продакшнс» и Лазарусом, но я его еще не подписал. Там была пара статей, которые меня не устраивали, и я отправил его своему адвокату. Копию я также отправил адвокату в «Беверли-Хиллз». Я жду их заключения, прежде чем подписать контракт. Так что, ты видишь, я могу отделаться от него в любое время, не боясь каких-либо последствий. До сих пор, как ты знаешь, Майкл Лазарус не вложил ни цента. Так что, в принципе, у него нет оснований жаловаться. Я до сих пор у руля. – Он откинулся с самоуверенным видом.
– Но каким образом без него ты профинансируешь картину? – спросил встревоженно Ник.
– «Вот где собака зарыта», цитируя старого доброго Уильяма Шекспира. Если честно, я еще не знаю. Я не хотел бы идти ни к одному из крупных воротил ни для финансирования, ни для проката. Но мне, по-видимому, придется это сделать. В любом случае это лучше Лазаруса. Возможно, будет заинтересовано «Метро». Как ты думаешь?
Ник насупился.
– Если говорить честно, я не знаю. Повторная экранизация книги вряд ли приведет их в восторг. Ты читал эту статью в «Вэраити» пару недель назад? Прокатчики высказались против повторных экранизаций, и притом в решительных тонах. Они считают, что это никому не нужно и совершенно невыгодно с кассовой точки зрения.
– Забудь об этом, друг, и предоставь мне заботы о своевременности картины, деньгах и прочей ерунде. Я думаю, информация Элен о Лазарусе слегка выбила тебя из колеи. Ради Бога, не расстраивайся из-за этого типа. Я найду способ уладить дело. А теперь, почему бы нам не прогуляться? Мне сейчас просто необходим свежий воздух. Не пойти ли нам на ленч в отель «Коннот»? Там в воскресенье все общество.
– Хорошая идея, – сказал Ник, приободрившись.
– Дай мне пять минут, чтобы одеться. И налей себе еще, пока ждешь.
– Спасибо, я так и сделаю.
Ник встал и подошел к сервировочному столику в глубоком раздумье. Он повернулся.
– Послушай, Вик. Могу я тебя кое о чем спросить?
– Конечно, Ники. – Рука Виктора замерла на ручке двери в спальню. Его беспокоил мрачный тон друга.
Лицо Ника было необычно серьезным.
– Предположим, что ты решил отказаться от финансирования Майкла Лазаруса. А что ты будешь делать, если не получишь поддержки ни у одной из известных компаний: «Метро», «Фокс» или «Уорнерс»?
На лице Виктора появилось выражение озабоченности, он откашлялся:
– Я вынужден буду отказаться от производства, отказаться от фильма. Другого выхода нет, – сказал он решительным тоном, обдумав эту возможность заранее и сделав выбор. – Деньги, ушедшие на подготовительные работы, к сожалению, пропадут, и с этим уже ничего не поделаешь. Слава Богу, это не разорит «Беллиссима Продакшнс». А расходы могут быть списаны, как потери от налогов. Вот так, старина. – Он улыбнулся Нику и пошел в спальню.
«Отказаться от картины», – потрясенно думал Ник, глядя ему вслед, не имея сил поверить в это. После всех трудов, которые они вложили в картину. Боже мой, не только предварительные расходы, но и год их жизни пойдет прахом! Ник знал, что Виктор отдавал себе отчет в каждом слове, поскольку он никогда не делал пустых заявлений. Прежде чем высказать свое суждение, он всегда тщательно обдумывал и взвешивал все аргументы. Его решения всегда были благоразумными и прагматичными.
Ник чувствовал острое разочарование, думая о сценарии, над которым он работал с такой любовью и напряжением долгие последние месяцы. Он знал, что его можно считать одним из лучших из всего, что он до сих пор написал, и ему стало нестерпимо больно при мысли, что его сценарий, это любимое выстраданное дитя, никогда не увидит света.
«Ты слишком честолюбив, ты думаешь только о себе», – думал Ник, подходя со своим бокалом к окну. Отодвинув штору, он отсутствующим взглядом посмотрел на улицу, зафиксировав темный ряд мрачных домов, освещенных холодными лучами зимнего солнца. Многие из нас будут разочарованы, печально думал Ник, и не меньше других Виктор, который больше всех мечтал о «Грозовом перевале» и о роли Хитклиффа, которая давала ему возможность раскрыть свой талант во всей его мощи. Ник знал, как много значила для Виктора, очень строго относившегося к любому своему появлению на экране, эта роль.
Он и Виктор довольно быстро оправятся от разочарования, как и их съемочная группа, и начнут работать над другими проектами. Виктор уже получил несколько предложений на участие в новых фильмах, а у самого Ника уже был готов план нового романа, к которому ему не терпелось приступить, как только появится возможность. Действительно, в этом отношении он и Виктор были удачливы. Они восполнят свои потери, залижут раны и выйдут из игры без шрамов. Но что будет с Катарин Темпест? Для нее это был редкий шанс сделать имя необычайно быстро и легко. Без Виктора и его фильма могли бы пройти годы, пока ей не представился бы другой такой случай. Если представился бы вообще. Вне сомнения, Катарин поставила на эту роль все. Выигрыш может быть колоссальным, но проигрыш – почти убийственным, совершенно опустошительным. Ник знал это с большой долей уверенности, хотя они никогда не говорили по душам. Он понимал это интуитивно. Для него было ясно, почему Виктор видел в ней потенциальную киноактрису. Ник не мог не заметить многогранный талант девушки. Однако в противоположность другим, его личное отношение к ней не было однозначным. Его не соблазняла ее необычная красота и не притягивало ее обаяние. Другими словами, ей не удалось покорить его как мужчину, и поэтому Ник не был уверен в ее женской привлекательности. Он заметил присущую ей холодность, показавшуюся ему особенно странной на фоне лежавшей на поверхности чувственности. Хотя инстинктивно он понимал, что это фасад, которым она прикрылась от мира: о Катарин судили исключительно по ее внешности, которая мало отражала ее истинную сущность. Ее очевидная сексуальность была обманчива. Наблюдая Катарин в тех немногих случаях, когда он был в ее компании, Ник отметил и другие черты ее характера, которые его насторожили. Особенно это касалось противоречивости ее натуры. Временами Катарин излучала теплоту и жизнерадостность, однако в другие моменты она казалась ему страшно отстраненной, как будто она обладала способностью наблюдать не только окружающий мир, но и саму себя со стороны с холодным безразличием. Даже с отчужденностью. Ник подумал, что она, должно быть, очень одинока.
Он покачал головой в замешательстве: «О Боже, у меня слишком богатое воображение». Она, возможно, слишком амбициозна, так кто же не амбициозен в театральном мире? Несмотря на такое логическое обоснование, тревожные мысли о Катарин не уходили. В глубине души он осознавал, что эта девушка, которую никак нельзя было назвать живущей в мире с самой собой, сеет беспокойство вокруг. Не без удивления он признал, что лично ему она не нравится, хотя оснований для неприязни, в общем-то, не было. И все же он недолюбливал Катарин.
Стоя у окна, потягивая водку из бокала и стремясь понять свои эмоции, Николас Латимер и не подозревал, что ему понадобятся годы, чтобы полностью осознать, как сложны его чувства по отношению к Катарин Темпест.
11
Катарин стояла в крошечной кухне своей квартиры в Леннокс Гарденс, дожидаясь, когда же наконец закипит чайник для утреннего чая. Она вложила кусочки хлеба в тостер, а затем на цыпочках дошла до буфета и взяла оттуда чашку, блюдце и тарелку. Открыв холодильник, Катарин достала масленку и банку с мармеладом «Данди» и поставила их на поднос с фарфоровой посудой. Все ее движения отличались быстротой и необычайной грациозностью.
Кухня была настолько миниатюрной, что в ней хватало места лишь для одного человека, но казалась более просторной благодаря идеальной чистоте, свежести и отсутствию посторонних предметов, которых Катарин не выносила. Сняв эту квартиру два года назад, она решила покрасить стены и шкафы в бледно-голубой цвет оттенка утиных яиц, и этот деликатный цвет помог раздвинуть пространство, чему способствовал также линолеум под мрамор на полу. Бледно-голубые занавески, легкие и воздушные, обрамляли маленькое окно. На подоконнике стояла красная герань в глиняных горшках, наполнявшая помещение дыханием весны.
Катарин подошла к окну и выглянула на улицу. Квартира находилась на последнем этаже. Она была, собственно, частью чердака пока дом не переоборудовали под отдельные квартиры. Поэтому Катарин могла обозревать окрестности с высоты птичьего полета из своего гнезда, выходившего на закрытые сады в центре полукруглой террасы большого дома в викторианском стиле. Летом она смотрела на большие куполообразные кроны, мерцавшие переливчатым зеленым светом, когда солнечные лучи проскальзывали сквозь ажурную сеть переплетавшихся ветвей. В это же февральское утро сады были пустынны, а деревья безжизненны. Однако их черные когтистые ветки соприкасались с таким прекрасным небом, какого она уже давно не видела. Темные мрачные облака, закрывавшие Лондон в течение долгих недель, чудесным образом растворились. Сейчас небо было похоже на сияющий светло-голубой купол, источавший хрустальный свет и серебристые лучи солнца.
«Почти апрельское утро», – подумала Катарин, и ее лицо осветила счастливая улыбка. Она окончательно решила что пойдет в ресторан, куда была приглашена на ленч на час дня. Прикинув, что ей надеть, она наконец остановилась на новом комплекте, который ее портной доставил на прошлой неделе. Катарин перебирала в памяти аксессуары, которые бы ей подошли, когда ее мысли прервал свист чайника. Она выключила газ, наполнила заварной чайник, положила тосты на тарелку и отнесла поднос в комнату.
Несмотря на солнечный свет, заполнивший комнату, здесь не покидало ощущение холода. Это было вызвано цветовым решением и общим стилем оформления комнаты, который можно было назвать аскетическим. Блестящие белые полированные стены соприкасались внизу с толстым белым ковром, покрывавшим весь пол. Белые шелковые занавески холодным каскадом драпировки спускались с окон; белыми были и изящная длинная софа и несколько кресел современного дизайна. Такой же была вся остальная мебель, включая два стола приставленные к софе, большой квадратный и журнальный, а также этажерку, стоящую у одной из стен. Эти предметы, сделанные из хромированного металла и стекла, вносили в атмосферу комнаты какое-то жесткое мерцание, еще больше подчеркивая ее холод.
Здесь было мало привлекавших внимание предметов другого цвета, способных оживить снежный ландшафт. Все цветовые пятна были темными – серо-стальными или черными, и они никак не могли оживить преобладавшую в комнате холодную монотонность. Высокие оловянные лампы, стоявшие на стеклянных столиках, были увенчаны серо-стальными полотняными абажурами, и тот же самый металлический мотив повторялся в бархатной обивке софы и стульев. Черно-белые гравюры в хромированных рамках, изображающие рыцарей в доспехах, висели на одной стене, а в углу часовым стояла огромная цилиндрическая ваза со спутанными черными ветками. Этажерка практически была пуста: на ней было только несколько зеленых растений, пара черных полированных подсвечников с недогоревшими белыми свечами и черный полированный японский сосуд. Не видно было ни фотографий семьи или друзей, ни тех обычных очень личных предметов, символизирующих прошлое, дорогие сердцу воспоминания или частную жизнь. Комната напоминала монашескую келью или комнату девственницы. Она перекликалась с соседней спальней, также выдержанной в чисто белом цвете.
Катарин сама обставила и украсила свое жилье и, если бы кто-то сказал ей, что квартира холодная, безжизненная и пугающая, она бы посмотрела на него с подозрением. Ей нравилась та обстановка стерильности, которую она так тщательно создавала. Она считала ее элегантной и изысканной и видела красоту лишь в чистоте и опрятности, то есть в тех вещах, которые Катарин полагала абсолютно необходимыми для своего благополучия.
Быстро пройдя по комнате, она поставила поднос на чайный столик и присела на софу. На ее лице было мечтательно-рассеянное выражение. Налив чаю, Катарин позволила себе расслабиться. Она чувствовала себя великолепно. Всю неделю она пребывала в состоянии эйфории, и этим утром во вторник ей казалось, что каждый день, прошедший с воскресенья, был сплошным успехом.
И Франческе, и графу понравилось ее исполнение роли Прекрасной Елены, а обед в «Лес Амбассадорс» с Виктором, выступавшим в качестве гостеприимного хозяина, был незабываем. Для Катарин было очень важным то, что граф сразу же почувствовал к ней расположение. Она знала, что ей удалось очаровать отца Кима, поэтому можно было не опасаться каких-либо осложнений с его стороны и вмешательства в их отношения.
Катарин не ошибалась в том, что понравилась графу Лэнгли. Действительно, они произвели друг на друга самое приятное впечатление. Консервативный пэр и молодая американская красавица. Их быстрое сближение создало теплую и дружескую атмосферу и способствовало успеху вечера. Каждый из приглашенных получал такое удовольствие в обществе других, что Виктор продлил прием, а затем пригласил всех наверх в «Милроу» потанцевать к Полу Адамсу под его оркестр. Катарин, Актриса с большой буквы, превзошла себя, инстинктивно балансируя между сдержанностью и веселостью, при этом она ни разу не перешагнула пределов пристойности, и ее манеры были безупречны. На следующий день Виктор пригласил ее на ленч в «Клэридж» с единственной целью обсудить в деталях кинопробу и напомнить о различиях в игре на сцене и перед камерой. Он добросовестно объяснял, давал ценные и полезные советы. Благодарная Катарин была тронута таким вниманием с его стороны. Они договорились встретиться еще раз перед самой пробой, которая должна была состояться в следующую пятницу – через восемь дней. Завтра вечером после спектакля, накануне своего возвращения с сыном в конце недели в Йоркшир, граф приглашает ее на ужин вместе с Кимом и Франческой.
Катарин улыбнулась. Это была ликующая улыбка победительницы. События следовали с точностью часового механизма; все планы, которые она так тщательно вынашивала, претворялись в жизнь. Она выйдет замуж за Кима, станет виконтессой Инглтон и мировой кинозвездой. Она уселась поудобнее, запахнув свой шерстяной халатик, преисполненная радости. Ее мечты скоро сбудутся. И не будет больше ни боли, ни печали. С этих пор ее жизнь приобретет новый смысл.
Погруженная в мечтания, Катарин чувствовала себя счастливой. Ей не приходило в голову, что все это слишком хорошо, чтобы быть реальностью, и что может случиться нечто выходящее из-под ее контроля – нечто, способное нарушить эту идиллию. А если бы такая мысль и пришла в ее прелестную головку, она с презрением прогнала бы ее от себя. Потому что, к несчастью, Катарин была в огромной степени наделена одной неприятной чертой характера. Она была поражена спесью – дефектом, который древние греки характеризовали как безрассудство в искушении богов, – по сути, избытком гордости и несокрушимой убежденности в собственной неуязвимости. Причем Катарин совершенно не чувствовала за собой этого недостатка, будучи всегда уверенной в том, что делает. Вот и теперь она ни на минуту не сомневалась в положительных результатах кинопробы – она будет божественна, и Виктор даст ей роль в фильме.
Виктор Мейсон сообщил Катарин, что собирается начать основные съемки в апреле. Это время полностью устраивало ее. Ее контракт с театральными продюсерами «Троянской интерлюдии» включал пункт о возможности выхода из соглашения, который вступал в силу через год после начала ее участия в спектакле. Год кончался в конце марта – тогда она сможет, сославшись на него, покинуть труппу, чтобы приступить к съемкам. Съемки планировалось завершить за двенадцать недель. Натурные съемки предполагалось проводить в Йоркшире, а павильонные – в одной из крупнейших киностудий Лондона. Виктор также сообщил Катарин, что он планирует быстро смонтировать отснятый материал, чтобы получить оригинал фильма к сентябрю. С оригинала он собирается снять две копии, чтобы показать в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе за неделю до Нового года, тем самым делая фильм по существующим правилам номинантом на приз Академии за 1956 год. Хотя Виктор не отдаст фильм в прокат до весны 1957 года, он сказал ей по секрету, что не упустит шанса в номинации на премию «Оскара».
А что, если она выиграет «Оскара»? Эта перспектива казалась такой заманчивой, такой волнующей и манящей, что Катарин сразу же почувствовала головокружение. Поскольку у нее был самый уникальный из талантов – талант несокрушимой веры в себя, мысль о том, что у нее есть шанс выиграть, вовсе не казалась нереальной. Катарин не сомневалась, что, если даже она не выиграет «Оскара», все равно после выхода фильма станет звездой. И ее успех принесет ей не только славу, но также и деньги – кучу денег, и власть…
На лицо Катарин легла легкая тень, сменив выражение радости и удовольствия от жизни на нехарактерное для нее выражение горечи. От этого лицо напряглось, в глазах появился холодный блеск, и ее изысканная красота исказилась от ненависти, которая так не сочеталась с ее молодостью и могла напугать кого угодно.
Скоро, очень скоро она сможет сниматься в кино, полностью воплотить в жизнь свой главный план и наслаждаться плодами триумфа. Легкий вздох сорвался с ее губ. Слишком поздно спасать мать, но еще не поздно спасти брата Райана. Ее дорогого Райана, потерянного ею так давно. Это желание было одним из основных мотивов многих поступков Катарин в последние несколько лет. Ее желание освободить брата от диктата отца, его грязного влияния было не менее упорным, чем стремление сделать карьеру. Иногда, когда она думала о Райане, ее охватывала паника, и она цепенела от страха за него. Райану было почти девятнадцать, и Катарин спрашивала себя: до какой степени его душа отравлена этим человеком. Полностью ли превратился Райан в подобие своего отца? Эта мысль была так неприятна, так неприемлема для нее и так страшна, что она отгоняла ее от себя с молчаливой яростью. Ее решимость вызволить брата из Чикаго и оставить у себя, где бы она ни жила, все более крепла.
Катарин думала о Райане. Постепенно ее лицо смягчилось. Но, как обычно при мыслях о брате, ей вспомнились другие образы. Она сжала руки на коленях и замерла на диване, устремив взгляд в одну точку. С воспоминаниями о Райане естественным образом были связаны воспоминания о доме, в котором они выросли и где он по-прежнему жил: этот мавзолей, этот темный символ богатства, высокого положения и страшной силы ее отца. Она всегда ненавидела этот дом с его мрачными коридорами, винтовыми лестницами и угрюмыми комнатами, заполненными до отказа дорогим уродливым антиквариатом, всякого рода старинными безделушками и невыразительными картинами. Это был шедевр бахвальства, дурного вкуса, лишних денег и безысходного несчастья. Для Катарин это был также дом лишений. Да, у нее была дорогая одежда и лучшая еда, автомобили и слуги, поскольку их отец был мультимиллионером. Но в доме этом недоставало главного – настоящей любви. Она непроизвольно содрогнулась. Катарин не была в нем уже шесть лет, а в день, когда она покинула его, она дала зарок никогда больше не переступать этого порога.
В этот момент мысли Катарин переключились на отца. Она постоянно старалась прогнать его образ из своей памяти, но сегодня даже не сделала такой попытки. Она видела его совершенно четко, как будто он стоял перед ней. Патрик Майкл Шон О’Рурк, с его красивым угрюмым лицом и смолисто-черными волосами, с глазами синими, как сапфиры, и такими же холодными. Он был страшным человеком, и Катарин внезапно поняла, что всегда знала это, даже когда была маленьким ребенком. Она просто не знала тогда слов, чтобы правильно его охарактеризовать. Сегодня эти слова были на кончике ее языка. Он был жестоким, жадным и беспощадным человеком, для которого деньги были возлюбленной, а власть – Богом. Мир не знал Патрика Майкла Шона О’Рурка так, как его знала она. Он был воплощением двуличия: очаровательным, веселым и интересным, сладкоречивым ирландцем на людях; суровым, злобным и властным тираном в своем собственном доме. Катарин ненавидела его так же сильно, как он ненавидел ее. При мыслях об отце на ее руках появились мурашки, ее охватил озноб. Катарин плотнее закуталась в халат и вспомнила отчетливо и ясно тот день, когда она впервые ощутила на себе ненависть отца: Это было в августе 1947 года, когда ей было двенадцать лет. В тот день почти девять лет назад Катарин была счастлива впервые за многие месяцы. Ее состояние было вызвано неожиданным присутствием матери за ленчем. Розали О’Рурк чувствовала себя настолько хорошо, что решила разделить компанию своих детей за трапезой. Катарин была переполнена радостью, видя, что ее мать выглядит так же, как раньше, и если Розали не бурлила энергией как когда-то, она все же казалась веселой, почти беззаботной. Зеленые ясные широко расставленные глаза светились радостью, ее роскошные рыжие волосы, слегка тронутые сединой, казались бронзово-красным шлемом над овальным лицом, на котором не было сегодня следов боли и восковой бледности. На ней было надето длинное бледно-зеленое шелковое платье с длинными рукавами, фасон которого скрывал худое тело, изнуренное болезнью. На шее Розали было жемчужное ожерелье, а в ушах красовались такие же жемчужные серьги. На тонких пальцах блестели восхитительные кольца с бриллиантами и изумрудами.
