Текст книги "Антология странного рассказа"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Две монеты! – азартно кричал Красное Пузо, шлепая, в свою очередь, Шкилю по плечу.

Белесый хохотал; через мгновение расхохотался и Корноухий, щурясь и слегка чихая от падающих прямо в глаза солнечных лучей. Утро давно распогодилось, пятна от солнца дрожали над костром, полностью скрывая в своем блеске прозрачные кончики пламени.

В Чаще свет редко доходит до самой земли, но тут несколько стволов свалились от старости и теперь догнивали, обеспечив прогалину в темной, густой мешанине деревьев. Вчера вечером им повезло найти это место: не только сухая земля для ночевки, но и дрова для горячего завтрака. На запах примчалась банда полосатых хвостов, устроив писк и возню над головами. Впрочем, хвосты гоняли друг друга и только изредка приседали на ветках, опуская морды вниз и принюхиваясь. Когда зверьки застывали, к ним прямо из стволов тянулись листья древесных папоротников, похожие на семипалые руки в жестких седых волосках.

– Богатырь, – протянул Лютр, глядя на крупного самца. И закинул кусок лепешки в розетку листьев прямо под носом у зверька. Тот отпрыгнул в сторону, не оценив приношения.

– Перестань кидать хлеб, – Пузо, тощий мулат, густо покрытый шрамами, взялся за вертел, подул на пальцы и оторвал себе заднюю лапу от тушки.

– Ну, как же мой выигрыш? – сказал он самым противным голосом, который только мог изобразить. Тут расхохотался и Шкиля.

На деньги Пузо не надеялся. Шкиля каждый раз ставил на Лютра. Если бы он отдавал монеты, Пузо за эти годы собрал бы на небольшое поместье. На самом деле Красному Пузу нравился сам факт выигрыша, а Шкиля, большой осанистый мужик, вопреки солидному виду отличался авантюрной жилкой. Он ждал чуда. Белесый хотел ему это чудо устроить, но не выходило. Корноухий заставал его врасплох, и Белесый не успевал притормозить собственное тело, особенно легкое и свободное после сна…

– Как-то нехорошо, хотя вроде бы это всех устраивает, чего стесняться? – в очередной раз думал Капитан Део. – Зачем они вообще ходят сюда, в Чащи?

Люди думают – ради заработка. Многие считают, что в Большом лесу опасно, и платят деньги за вылазки… Тут и вправду опасно. Брадеки редко умирают дома, в постели. Даже в постели с чужой женой, или в хлеву на соломенной подстилке, или на грязном, заплеванном полу пивной… Чаща – она известная жадина.

Но опасности в ней сладкие, праздничные. Даже самое неприятное – заросли колючих кустов со всяким мелким-кусачим – гадость, конечно. Но гадость красивая. В нее вплетены гроздья цветов, яркие жабки, ящерки, тяжелые, налитые нектаром бабочки, которые еле-еле сторонятся взмахов мачете. А лесные коты и ядовитые твари покрупнее – то ли убегать от них, то ли любоваться. Даже нормальные люди, брадеки, убегая, любуются. (Лютр за слова «нормальный брадек» кого хочешь высмеет. Как будто он сам вчера не глазел полчаса на огромного красно-черно-желтого аспида, всей своею яркостью вопившего: опасно!) Белесый вспомнил, как третьего дня, чуть не перевернувшись, они въехали в узкий лесной водопад – лодка плясала как бешеная, но потом… Он снова чувствовал, как плывет, даже летит, прыгая на порогах, прямо сквозь радугу, оседающую на лице мелкими сырыми брызгами… Чудо! Сладкое в самой своей опасности. Не карауль их в воде острые камни, стаи зубастых рыб или, может быть, дремлющий в черной тени от нависающих кустов кайман – спуск по водопаду был бы скучнее, более дешевым, что ли? Мутная ярмарочная стекляшка вместо изумруда, хотя ярмарки и дешевые стеклянные бусы по-своему тоже прекрасны…

На самом деле, казалось Белесому, они ходят в Чащи, чтобы всласть, без свидетелей подурачиться. Чтоб радоваться жизни. В городе тоже славно, но такого чудного утра – без детского плача и ругани, без пенья слепых, без звона колоколов, без грюка от всех этих торговцев с тележками (они, кстати, тоже кричат), без объяснений какого-нибудь обывателя с басовитыми городскими стражниками, без вони, пыли, лохматых попрошаек и так далее… Нет, такого сладкого утра, когда кругом только друзья, жуки, птички, запах зелени и жареного мяса, тонкий белесый пар между стволов и блестящие на солнце листья – в городе не бывает.

– …Не такие уж деньги, – думал Капитан Део, догрызая припекшуюся лопатку. – Лютру они не нужны. Шкиля, мясник, тоже зарабатывает. Слава богу, его Хусита может сама справиться и с лавкой, и с балбесом-племянником, который рубит мясо во время отлучек хозяина, а в остальное время перебивается таким же случайным доходом. Даже Бенедикт, то есть Пузо, всегда может перекантоваться вышибалой… Господи, да он перед этим выходом жил в «Красном бархате»!

Белесый знал, что там хорошо. По крайней мере, сам он когда-то жил в «Бархате» как сыр в масле. Нет, тот, кто не пропадет в Чащах, он и в городе выживет. В Чащах трудней… Но так здорово!

– Ну и дрянь сырая… – сказал Лютр, суя недогрызенную ляжку в горячие угли.

– Дурак, пересушишь! – это, конечно, Шкиля.

– Я не кот и не мясник, чтобы грызть сырых кроликов!

На самом деле Корноухий похож на кота, но… Кстати, о котах, думал Белесый, досасывая кость.

За его спиной, в Чаще, лежит пард, гладкий томный красавец в темно-коричневых пятнышках… Сытый. Что ему понадобилось? Кости от водосвинки? Приличные парды охотятся ночью и с голоду, они ленивые, парды…

Нужно спросить. Белесый смылся от костра в лес под самым частым предлогом. Тихо ступая, скользнул глубже, дошел до нужного куста, за которым ждал кот, теплый, мягкий и красноватый, как земля в Чащах. Если бы Белесый не знал, что он там лежит, ни за что бы не увидел.

– Пш-х… – тихо сказал Белесый, и на морде, почти неразличимой, вспыхнули глаза – ледяные, зеленые, чудовищно чужие всему теплому и мягкому. Глаза Белесый узнал – это существо был его другом, но другом страшноватым, при том что обычного кота Чащи Капитан Део мог прогнать, стукнув кулаком по носу.

– Па-а… – сказал самец, показывая широко раскрытую пасть с клыками. – Пу-уар… Уа-хххх…

– Ва-ар, ва-ар… – подтвердил Белесый.

Мало толку. Пусть его ждут там, в Храме, что проку знать об этом? В Чащах надо всегда и всюду ходить так, как будто тебя ждут. Так надо жить везде – хотя бы для того, чтоб не стать сонным, равнодушным… Тенью города – говорил Белесый про себя, отлично зная, что слова его несправедливы. Не так много в городе теней… Просто большинство горожан, та же Мария, ждут счастья, а не внезапного нападения. Нет, даже не так: для большинства горожан, в отличие от Белесого, внезапное нападение – вовсе не счастье.

Предупреждения не нужны, и все же Капитан Део был искренне благодарен Стерегущему-в-Чаще за то, что тот уцелел, не поддался пустоте, принесенной чужеземным Создателем, к которому, впрочем, Белесый не питал дурных чувств. Дом, где ты некогда жил, отошел другим хозяевам – честно, по закону. Глупо сердиться. Но помимо гнева и претензий как приятно увидеть в окне прежний цветок, прежнего кота! Хитрый Братец ускользнул от Неизбежности не так, как Белесый, – спрятался в Чаще, растекся в ее тварях, лианах, в тонком сизом паре между деревьями… И остался другом – лукавым, капризным, но по-своему преданным; а по-другому преданным он никогда не был, – думал Белесый, гладя шею парда, – кот, а не собака. Не польза, а красота… Скорее даже любовь, жестокая и капризная, плюющая на любую пользу. Не зря Хозяин Чащи был еще и Вечным Юношей, одним из Трех Ликов Любви, вместе с Медоустой Девой и Доброй Матерью, жнущей людей, как колосья… Вспомнив это, Белесый рассердился сам на себя, на свою память, злую и неуместную в такой добрый день, которая вот-вот приведет его к чему-то вовсе неприятному.

– В-х-х-ха… – пард извернулся на бок, махнул лапой перед носом у Белесого и, игриво перекатившись по земле, исчез в Чаще. Его собеседнику только и оставалось вернуться к костру, старательно забывая непрошеные воспоминания.

– А мы уж думали… – хмыкнул Лютр, добавив пару неаппетитных предположений… Белесый ответил. Пузо хрюкнул от смеха и тоже предположил… Нет, все-таки день начинался здорово… В Чащи стоило ходить хотя бы для того, чтоб вот так, без помех, поупражняться в чисто мужском остроумии – грубом, глупом, но таком притягательном!

4

Белесый выглянул из-за кустов и сделал знак Шкиле.

Три года он ходил в Чащи, не теряя попутчиков. Конечно, Белесый знал и умел много, слишком много для нормального человека. Но в первую очередь Капитан Део был осторожен. Нет, не так: он осторожничал там, где обычному брадеку это бы в голову не пришло. К брошенному, заросшему лесом храму другие вышли бы не таясь, с радостным криком… И могли погибнуть из-за пустяка вроде клубка разбуженных змей, которые не ползут в кусты, а вопреки собственной природе, остервенело кидаются на пришельцев. Но Белесый знал, что заросший лесом вход вовсе не гарантирует отсутствие внутри живого не спящего стража. И сумел убедить в этом своих постоянных спутников, того же Лютра и Шкилю… Строго говоря, вещь почти невозможная; Белесый удивлялся, как это у него получилось.

Лютр и Пузо остались в лагере, выговорив себе право пройтись по храму потом, когда (если) это станет совсем безопасным. На таком расстоянии, – думал Белесый, – страж не учует; по крайней мере, обычный храмовый страж, обессилевший от безделья и долгого голода. Шкиля рисковал больше. Он должен был ждать Белесого у входа. Скрепя сердце, предводитель выбрал на эту роль самого флегматичного из своих спутников. Двое других внушали сомнения: станут ли они сидеть снаружи, как велено? Лютр точно полезет внутрь под любым предлогом, и Белесому придется защищать его вместо войны с храмовой нечистью… Нет уж, извините! Шкилю, конечно, тоже жалко, но снаружи опасность невелика. Кем бы ни были насельники Храма, он сумеет удержать их внутри хорошей дракой… По крайней мере, Капитан Део на это искренне надеялся.

Он прошел через зал, засыпанный пометом, листьями, сухими костями, перьями, чешуей и больше всего– едким летучим прахом, в который со временем превратилась большая часть мусора. В остальном зал был пуст, темен и абсолютно безопасен. На алтарь падала узкая мрачная полоса света, зеленоватая из-за наружной листвы… Когда храм стоял на расчищенной, вымощенной известняковыми плитами площади, свет был ярким, ликующим. Он сверкал на металле и жирно, глянцево блестел на красных потеках… Белесый не хотел вспоминать. Теперь он шел в темном коридоре, отсчитывая шаги и повороты. Ра Леоно зря обижался: брадек помнил текст от буквы до буквы – и оригинал, и перевод со всеми вставками и реконструкциями. Другое дело, что, машинально переводя слова в действия, Белесый ждал, когда что-то пойдет не так. В правой руке он держал нож – длинный, узкий, напоминающий маленький меч без эфеса. В левой – смолистую ветку, готовую стать факелом. Свет в коридоре был бы нелишним, но Капитан Део шел в темноте, как будто опасался разбудить стража. (На самом деле Белесого смущали стенные росписи. Реального вреда они не причинят, но глазеть на них… Ему ли не знать, о чем говорят храмовые росписи!)

Впрочем, свет не нужен. В коридоре темно и уютно, шаги и повороты совпадают до мелочей, стражами даже не пахнет… Самое время заподозрить подвох. Белесый, впрочем, заподозрил другое – то, что не получит желанной драки с какими-нибудь старыми знакомцами. И главное, если в храме пусто, то маски Ворона в нем точно нет.

Он вошел в погребальную камеру, слишком просторную, чтобы бродить по ней в темноте. Белесый сплюнул на ветку, тихо прошипел, подражая шипу огня… Еще один осколок памяти, бог весть откуда взявшийся. Факел вспыхнул, освещая короткий ряд гробниц – три, как и сказал сьер Леоно. Страж не чувствовался ни в виде угрозы, ни даже в виде смутной сосущей тоски, которая охватывает живого от присутствия изголодавшегося мертвеца. Нагнувшись над гробницами, Белесый наконец нашел первую ловушку. Неизвестно, что в боковых, но вождь похоронен в средней. Справа и слева на крышках выбиты нереальные, выдуманные резчиком лица, а посредине… Если отвлечься от канона Путей, лицо знакомое. Какое знакомое! На вошедшего смотрел сьер Лука Даноро, сержант королевской стражи и добрый приятель Белесого. Впрочем, если верить надписи, тому, в каменном гробу, 17, а сьеру Луке за тридцать, он муж доньи Льяны и отец целого выводка брачных и внебрачных детей… Конечно! И Белесый провел пальцем по толстой черте, обвившей Дерево Жизни возле самого мужского достоинства погребенного. Молодой вождь, лежащий в гробнице, умер бездетным.

… Какой-то неизвестный тебе вождь, верно?

Он не хотел, как же он этого не хотел, нынешний Капитан Део! Как он ненавидел этот холодный издевательский голос, свой же собственный! Не все в мире зависит от нашего желания.

Свет… Много света…

Да, Белесый ненавидел эти возвращения памяти – быстрые, бесцеремонные вспышки. Но спорить поздно… Он пойман и теперь может только корчиться, как большой полосатый жук, пришпиленный на булавку сьером энтомологом.

Руки ярко, лаково блестят на солнце: кровь. Свет заливает площадь; брошенному наземь человеку лучи бьют прямо в глаза. Умирающий щурится, бледно-серое лицо блестит от пота… И все же… Обтато-как-его-там (Белесому не вспомнить длинное родовое имя; он его и тогда сразу забыл), Лающий Пес, Брошенный Богами, даже сейчас, в смерти, смеется над общими законами. Человек со вспоротым животом должен выглядеть омерзительно, а этот красив, даже слишком; и выпавшие на землю кишки отливают речным перламутром.

Сам Белесый, стоя над умирающим врагом, не знал, смеяться ему или плакать. Бунт против богов надо карать, иначе здешняя земля со всеми своими жителями полетит в тартарары. Но этот юнец… Мало того, что красив как бог, щедро наделен всеми талантами и неотразимо обаятелен. Он взялся за дело, достойное самого бескорыстного идиота… Этот дурачок решил победить и изгнать самое Смерть!..То есть нескольких богов из самых старых, и его, Белесого, который еще не был теперешним Белесым, хотя и тогда жрецы рисовали Ждущего-нас-всех-за-реками с этим блеклым, бледным, как сероватый известняк, лицом.

Теперь победитель склонял белесое ошарашенное лицо над сраженным бунтовщиком. Губы кривились, глаза щипало. Бунт оказался скорее комичным, а сам умирающий мальчишка… Нет, он не хотел этого.

– Прости меня.

– Я… не пра-а…

– Что?!

Белесый, пренебрегая осторожностью, прижимает ухо к шелестящему рту.

– Ты прекрасен.

Смерть, она…

– Нужна? – глупо и нетактично подсказывать умирающему, но ведь он, если не дошепчет эту философию, – общеизвестную, надо сказать, – умрет недовольным.

Но у того слов нет. Горло клокочет. Лицо невредимое, но вместо звуков на губах вспухают и лопаются крупные кровяные шарики. Дыхание ускользает, щеки так бледны, что бесцветные руки Белесого кажутся рядом с ними грубыми и шершавыми, как глиняные горшки. Потом, когда даже Белесый уверился, что все кончено, мертвец поднимает голову и говорит медленно и отчетливо: – Я люблю тебя. Мы будем друзьями и… у меня будет много детей.

Вот и все.

Больше об этом приключении возле храма Белесый ничего не помнит. Он ушел. Не куда-нибудь вверх или вниз по реке, а в никуда, сквозь время или пространство… Нет, все-таки сквозь время, тогда у Вестника Мертвых не было возможности проживать день за днем, мирно бездельничая. С остальными бунтовщиками и последствиями выпало, как всегда, разбираться жрецам. И Ждущий-за-реками даже теперь, в качестве Капитана Део, искренне рад, что он сам в этих разборках не участвовал.

Только миг, память, бой, который теперь вспоминать не хочется, этот краткий, беспомощный наговор и… И сержант Лука, славный толстощекий Лука с уймой детей. Он даже пьяных брадеков, устроивших погром в кабаке, уговаривает по-отечески.

…На самом деле такие наговоры редко действуют, но Пес и тут оказался лучше остальных. Белесый действительно дружит с Лукой… И детей у сержанта много, даже многовато для нормального мужчины, а он их всех любит. Обычная земная жизнь, вполне удачная. Правда, пронзительной, захватывающей красоты в нем теперь нет, но, с другой стороны, Белесый не видел сьера Даноро юношей.

– Как-то ведь он наделал этот выводок, – думает Белесый. – И никто его за них не убил, ни любовницы, ни соперники, ни даже разгневанные маменьки. Для этого надо иметь вправду неземное обаяние… Да…

Белесый снова провел пальцем по высеченному в камне лицу. Возвращения памяти… Не все в них плохо. Теперь он понял. И про маску Ворона, и почему в гробнице не пахнет стражем-покойником, и еще кое-что… И главное, задаст он сейчас кое-кому за свое знание!

Потому что героя без подлеца не бывает. Такова уж человеческая суть – за спиной героя всегда кто-то прячется и ловит свою выгоду. Иногда, правда, выгода обманчива, а судьба героического дурачка оказывается в итоге куда завидней, но это к делу не относится.

В злости капитан Део не церемонится. Вместо возни с рычагами он стучит по краю плиты, плюет, шепчет… Крышка левого саркофага плывет влево и ложится под стенкой. Внутри пусто, то есть нет ничего, кроме золота. Потом… На досуге… Белесому ни к чему, даже противно брать золото у этого покойника, но Лютр, Пузо, Шкиля, ученые сьеры, которые будут по-детски спорить и капать восторженными слюнями на каждый завиток чеканных узоров… Их-то можно порадовать… Даже Луке это золото не помешает, по сути дела, его же собственное, припасенное для загробной жизни, хотя загробная жизнь, видите, оказалась вовсе не такой, как говорили жрецы. Знали бы люди… Нет, думает Белесый, Луке не стоит напоминать именно эту прошлую жизнь– грустную, неправильную. Но все потом, потом…

Кто-то другой, не Белесый, а другой, сильный и разгневанный, бьет по камню правого саркофага. Крышка летит. Летит, грохочет об стену, выбив большой кусок росписей, ложится на пол, переломленная длинной трещиной… Капитан Део не ожидал от себя такой силы, но сейчас не до нее. Под крышкой лежит нечто… Форменное нечто, хотя по виду – обычное человеческое тело, сухое и сморщенное. Сьер Леоно начал бы лепетать о других, нетипичных обрядах погребения – без маски, без пропитанных маслом пелен, без загробных приношений и так далее. Может быть, списал бы все на странное, неполное ограбление гробницы. Если бы успел додуматься, конечно.

На самом деле в каменный ящик брошено тело кое-как, наспех убитого раба. Такому жрецы не воздают почести. Тратить на раба приношения – все равно что молиться за упокой души червяка, наживленного на крючок сноровистым рыболовом.

Потому что, – думает Белесый, быстро оборачиваясь назад, – в храме все-таки есть маска Ворона… Вот она. Прикрывает лицо, а дальше – длинное сухое тело, кстати, весьма шустрое. Для трех столетий вообще бодрячок. Похож… не на воина-кузнечика. На подлого богомола, каннибала, застывшего в засаде. Об этом типе Белесый не может думать без омерзения, хотя понятия не имеет, кто именно там, под маской… Кто именно?! Лжец, вор, подстрекатель, подлая собака, готовая обокрасть и живых, и мертвых, и богов, которым сам же этот неизвестный жрец сто раз присягал на верность, и так далее…

Фигура идет, нет, течет к стоящему среди погребальной камеры пришельцу. Белесый, смирив ярость, ждет… Ждет, хмуро глядя в стенку. На эпические росписи, сюжет которых ему слишком хорошо знаком. Разумеется.

Тонкое копье свистит мимо плеча пришельца и, едва не поцарапав стену, идет назад. Капитан Део только улыбается, подняв повыше факел. Смотрит в прорези маски. Отводит от своего тела первые, пробные удары противника. Потом, познакомившись с его силой, слегка, не думая, отмахивается от скачущей тени. Любители благородной драки дорого дали бы за такой поединок, а Капитану Део скучно. По человеческим меркам этот богомол неплохой воин, но не так хорош, чтобы достать его, Белесого.

– Ты? – наконец шипит пораженный страж гробницы… То есть, наоборот, счастливый обладатель маски, золота и покинутого, засыпанного мусором храма.

– Ну… – тянет Белесый. – А ты ждал кого-то другого? Самого Ворона?

– Ворон – это я!

– Ха! – Белесый отвечает выпадом, его нож режет клок волос – пыльных, сухих, как у мумии, – и идет назад. Тело холодит краткий порыв ветра, похожий на вздох: оно чуть-чуть разминулось с копьем.

– Не Ворон, как видишь. Ворон бы попал.

Если скормить шакалу кусок пардовой печени, эта рыжая тявкалка не станет пардом.

Рыжая… Рыжая тварь! – Именно, что рыжая… Надо же… Он вдруг понял. Белесый глядит на срезанный клочок и хохочет, хохочет до слез. Даже в полутьме волосы не черные. Не так уж много он знал светловолосых жрецов тогда, до приезда заморских сьеров.

– Хитрая падаль… – стонет от смеха Белесый, снова и снова уворачиваясь от копья. Фрески за его спиной изрядно поцарапаны, но бывшему повелителю смерти не жаль эту пакость.

– Ты! – Богомол, поперхнувшись, останавливается. – В их одежде! С ними… Зачем тебе маска Ворона?

– Ни за чем… – пожимает плечами Белесый. – Отдам одному здешнему…

Он затрудняется, как назвать сьера Леоно на древнем, сто лет не существующем языке. (Нож и копье свистят. Капитан Део, пусть и разъяренный, не спешит кончить поединок единственно возможным способом.) Наконец он говорит «нанги», младший жрец, это слово ближе всего к статусу захудалого дворянина, имеющего, впрочем, кое-какие деньги и знания.

– Он ее сильно хочет.

Второй поединщик прямо-таки шипит от злости. Белесый с трудом отбивает очередной удар так, чтобы не разрубить ни древко копья, ни машущую им наугад руку.

– Ты! Ты…

В горле жреца клокочет. Если бы не маска Ворона, его противника хватил бы удар… А весь этот разговор чем-то нужен Белесому… Чем-то нужен.

Он опускает нож и ждет, пока бывший жрец успокоится.

– Ты… – стонет жрец. И без слов показывает на стены гробницы.

Отступать Белесому некуда. Нужно быть слепым, чтоб не видеть светлую фигуру впятеро крупнее остальных. Фигуру с серпом, жнеца, горстями срезающего другие фигурки – мелкие, коричневые.

– Ты был богом войны, – обвиняет его жрец. – Ты убивал сотни… тысячи.

Белесый пожимает плечами.

– Что они дали тебе вместо величия?

– Тю! – искренне плюет Белесый. – Тоже мне величие – убивать тысячи! Что я, пард, что ли? Да и какой пард убивает сотнями? Бешеный?

– Мы тебе служили… – бормочет жрец, не слушая. – Чем они лучше, если ты сам на службе у их богов? У их нанги?!

– Что мне их боги?… Этот нанги… служит истине.

Белесый вдруг понимает, чем ему нравится слабый, чопорный сьер Леоне. Он служит истине. Скучно, ограниченно, ну и что? Он служит истине по-человечески, с той же степенью совершенства, с которой обычный, без капельки бога, человек способен воевать. Впрочем, что жрецу-вору до истины?

– Истина? – если бы не удары Белесого, его противник мог бы захохотать.

Зря, думает Белесый, зря. Ради этого с ним и стоило говорить, драться… Слово «истина»… Вовсе оно не слово. Большие корабли, паруса, железо, диковинное оружие, доспехи, которые не пробьешь стрелой. Диковинные звери везут грузы на колесных повозках, больше и быстрее, чем все носильщики разгромленных королевств… Истина – злые потные парни, младшие сыновья, которые тащат на себе по жаре эти пуды железных доспехов. Которые сотнями плывут через опасный, почти смертельный для них океан, чтобы тут воевать – один против тысячи. Которые тычут в чужую землю крест с голым страшным богом и сами не знают, за что умрут– за крест, бога, золото или за власть на этом куске земли, отданную им дальним слабоумным королем. На куске земли, больше и богаче, чем все их заморское королевство…

«Что есть Истина?» – спрашивал какой-то мудрый правитель там, за океаном. Если верить падре Микаэлю, этот человек сомневался в истине давно, очень давно. Теперь бы он не спросил; истина этих пришельцев прет наружу, как перестоявшее в кадке тесто. Польза от нее очевидна. Но есть и еще… Еще что-то.

Знатный, конечно, всегда прав против незнатного; богатый – против бедного, и так далее. У этих, новых, тоже так. Но за пределами жизни они видят истину, в которой все равны или, может быть, неравны по-другому… Мгновенное, вроде просвета в тучах, когда белый яростный луч режет предгрозовую темноту; впрочем, они-то его считают вечным. Иногда такое мгновение встает за спиной обычного сьера – злого, жадного, туповатого, – и ты, глядя на него, веришь рассказам падре о прежних святых. Странное беспредметное бешенство, которое сводит их с ума и делает непобедимыми. Ради этого…

Впрочем, – думает Капитан Део, отводя руку, – жрецу-вору не понять. Он дал мне все, что мог, – думает Белесый, стирая кровь с ножа крохкими рыжеватыми волосами… Старую, ветхую кровь, подобную ржавой пыли. Дальше как всегда: камень, тишина, золото, тонкий беспокойный прах, желтый язык пламени, вздрагивающий от легкого, нечувствительного сквозняка… Раньше, когда они прыгали друг на друга с оружием, тоже было как всегда, но мысль об истине оставалась новой, непривычной Белесому. Вспомнит ли он ее после очередного возврата?

Не так уж хороша маска. Сделана грубо, но сила… Сила рта– чуть изогнутой щели, обведенной синими губами, сила глаз, которые просто дырки, сила грубых черных полос, от которых гладкие деревянные скулы кажутся торчащими… Интересно, что из этой силы от Ворона, а что от мастера, жреца, сделавшего маску?

– Странная мысль, – Белесый хмыкает и качает головой. – А ведь раньше, в качестве бога, я и хмыкать не умел, – думает Капитан Део. Вспоминает… Точно! Хмыкать и качать головой он научился потом, у пришельцев.

Хорошо, что они приехали! Что порядок здесь, у Реки, пришлось поддерживать чужому богу, его жрецам и алькальдам; и совсем славно, что жрецы-чужаки извели старожилов вроде этого.

Думать так слегка стыдно, но жрецы… Они сволочи, даже самые честные. Если ты – бог, они все время чего-то от тебя хотят, да что там хотят – требуют! Требуют так, что не откажешься, выскакиваешь на их зов, как чертик из табакерки, разишь их врагов… (Потому что своих врагов у бога среди людей нет…) Тот, кто извел жрецов, – лучший друг Белесого, даже если Он – пустота.

Капитан Део снова вспоминает ра Леоно, всю эту пыль, смерть, гипс, белых собачек с глубокими грязными тенями вместо глаз, все эти рамки, чучела, коробочки, оклеенные шелком, бисером, перьями, сухими розовыми лепестками… Руки, лепившие бисер, делали все наоборот, противоположно жрецу, резавшему маску: много терпенья и совсем никакой страсти. Долгий, скучный труд притворился ничем, рухлядью, которую нужно выкинуть через неделю после покупки, как только на нее ляжет первый слой пыли… А ведь не все там безобидно – лики, зелья, чучела…

– Похоже на их Бога, – хмыкает Белесый, – который так хорошо притворился хилым и слабым; мертвым… В этой комнате Ворон научится смирению, смерти. Может быть – истине, которая похожа на смерть, но все же отличается.

– Эта истина, – думает капитан Део, – вроде как вечная жизнь падре Микаэля, хотя и не вовсе вранье… Может быть, она подойдет Ворону. Каждому нужен какой-то свой способ, чтобы жить вечно.

5

Возвращаются они весело: шумные, грязные, покрытые золотом чучела. Капитан Део мог бы возмутиться назначением, которое Корноухий придал ритуальным серьгам с серпом и шакалами… За это время он вспомнил многое, и серьги тоже… Слишком многое: Медноглавого Коршуна, Держащего в Руке Завесу от Сокрытого (то есть своего же собственного храмового жреца, вора и мошенника – вот у кого была бы рожа!), Обтато, то есть сьера Луку, в чей гроб сложили все это великолепие… Серпоруких братцев с серьгами, то есть жрецов, по очереди подражавших на ежегодном празднике его единственному Серпорукому братцу. Брата, тоже бога, которого он, будущий Белесый, не любил… (Пожинающий Ярость был богом смерти у синещеких, а когда племена слились, Жнеца и Ждущего-за-реками, двух богов битвы и смерти, путали даже жрецы…) Вспомнил многое и решил, что применением серег совершенно доволен. Тем более, постоянной силы в этих золотых дисках никогда не было. Маску Ворона Белесый не показал даже спутникам, но золото они по лесу тащили на себе совершенно открыто, шумя и дурачась, как дети… Возле деревень, правда, припрятывали.

– …Расселись тут, как мерзавцы! Стоять смирна! Стоять, есть глазами мою божественность, венками обмахивать, как старого сьера Теньоаре! Где покрывало! Где опахало, мать твою! – кричал Лютр на привале.

– И правда, где?! – возмутился Белесый, ломая ветку. Опахала звонко шлепнули по плечам самозванца, сок брызнул… (Пузо по странной случайности выбрал ветку с крупными черными ягодами. Сок этих ягод по странной же случайности пахнет лесными клопами и не отстирывается. И щиплет глаза…) Лютр сулит преступнику змеиную яму; Белесый и Пузо кашляют от смеха, держась за живот; Шкиля, человек серьезный, подвывает им тоненьким дискантом.

В глубине души Белесый слега тревожился. Не из-за шума, а… Он вспомнил слишком многое. Вдруг срок его жизни среди этих людей зависит от памяти о божественном прошлом, так его и эдак! Может быть, вспомнив все, до конца, он опять очнется в незнакомом месте, забывший даже собственное имя. Среди них ему было хорошо… Но и среди других, пока что незнакомых, может быть не хуже, – утешает себя Капитан Део, – что же волноваться раньше времени!

– Что человеку нужно для счастья? – орет Шкиля возле костра.

Белесый в это время как раз возится в темноте с завязками от штанов, застегивая ширинку. Ответов не слышит, только гул, смех… Треск сломанных прутьев и треск погромче, когда длинный Пузо падает на четвереньки в охапку хвороста. Хруст хвороста, возню, сдавленное «ой!», еще какое-то шлепанье… Наконец, как разрешение конфликта, тихое, смачное бульканье из оловянной фляги, заправленной в последней по счету деревне вовсе не водой.

– Белесый, что нужно для счастья?

– Плохая память, – отвечает Белесый, подходя к костру.

– Что-о? – удивляется Пузо.

– А что, очень даже умно… – отвечает Лютр. – Вот ты, предположим, у себя в «Бархате» ешь мокчино тетушки Бебики… Вкусно.

– А то! – кричит Шкиля. – Даже я пробовал! Хусита так не может! И твоей Мелиссе до нее как пешком до неба!

– А потом тебя выгонят из «Бархата» («Хм», – кривится Пузо) и ты будешь жить у какой-то грязной чучки, которая даже зерна толком обжарить не может. А перец берет мокрый и выдохшийся.

– Хмм, – кривится Пузо еще больше, показывая невероятность такого исхода, но Лютра этим не остановить.

– И ты будешь несчастный, потому что будешь помнить и сравнивать мокчино – то и это, верно?

– Ну…

– А если у тебя дырявая память? И ты то мокчино начисто забыл? Тогда ты ешь то, другое, у глупой неряшливой чучки и счастлив! Потому что ты ешь его, как в первый раз! И пьешь пиво, как в первый раз! И спишь на старой узкой кровати и тоже счастлив, потому что не помнишь про мягкую перину в другом месте! Понял теперь?!