Текст книги "Антология странного рассказа"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)
Начинающие скрибы уверены, что вдвоём работать вдвое легче.
Опытные знают: с точностью до наоборот– вдвое труднее.
Но именно устраивать себе трудности – один из главных принципов нашей работы. Чем труднее, тем лучше. Преодолевая препятствия, что-то делаешь. Результаты не заставят себя ждать.
О да.
Мы сидим – вернее, сижу я, а она уж точно не из тех, кто может спокойно усидеть хотя бы десять единиц – в моей инсуле, которую я тщательно убираю к её приходу, чего не стал бы делать для себя ни при какой погоде: оно мне надо? Порядок в помещении – совсем не то, что требуется для работы. Для работы нужно знать, где в помещении что находится. Скажем, нож – за голенищем, кристон – под столом, а кофе в зёрнах – в морозилке…
Итак, мы обсуждаем тему, и она сходу выдвигает десятки субвариантов, а я ей немедленно сообщаю, что было уже и это, и то, и то, и это. По крайней мере, теперь она верит мне и не лезет в сеть проверять – раньше проверяла, вскоре убедилась, что в этом смысле на меня можно положиться, и успокоилась. Хотел бы я знать, кто, собственно, ей порекомендовал работать со мной? Но спрашивать в лоб неприлично, так что я этот вопрос никогда не поднимаю: сама рано или поздно проговорится.
Её основная идея сейчас: кибы для интимных отношений. То есть это я так предпочитаю формулировать, тогда как она изрекла: «андры для траха». Я морщусь – всё-таки, когда я был в её возрасте, юноши-скрибы выражались несколько сдержаннее, не говоря уже о девушках – и навскидку называю тексты, где речь шла о киберэросах, роборгазмах и тому подобном.
– Да ладно, – возражает она, – ведь дело же не в том, что уже было, а в повороте сюжета! Вот смотри: таких искусственников выпускают, конечно, большие корпорации…
– Выпускают, в самом деле. Кому же интересно читать о том, что и так есть на каждом шагу? Всё равно, что о кухонных плитах или микроволновках…
Говоря так, я, понятно, слегка лукавлю: есть, есть читатель и для такого чтива, хоть отбавляй. Так называемый постреализм: пишите о том, что все знают, что видят каждый день – как герои завтракают в кафе, как летят в такси, как закручивают романчики с начальством или с подчинёнными, как вдвоём – а лучше втроём-вчетвером – залезают в интим-джакузи…
– Да постой же, дослушай… но есть и маленькие формы, где кибернаков делают по старинке…
– И собирают на коленке в подвале.
– Ну да, именно! Так вот, изделия таких фирм неожиданно начинают пользоваться повышенным спросом, потому что они – индивидуальны, а не серийны! Всасываешь?
– Допустим.
– Ну вот, и героиня вызывает ремонтника из такой крохотной фирмы: её трахандроид разладился!
– Гм…
– Ага! Приходит такой классный парень, весь в джинсне…
Я не удерживаюсь и начинаю хохотать: заразил-таки я её своими оборотами! Вот же переимчивая девчонка!
Очень хорошо: для скрибы это важно.
– …Ну чего ты ржёшь? Дело же происходит не сейчас, а в недалёком будущем, и у них это – сплошной винтаж!
– Извини. Продолжай, я внимательно слушаю тебя.
– Так вот, он на героиню сразу западает в полный рост и начинает… как это в ваше время говорили: подбивать под неё клинышки.
– А она его сходу ставит на место: куда ж тебе, добрый молодец, супротив киба!
– Точно! И уходит, выразив надежду, что к её приходу через два часа он машинку наладит, а иначе она накатает телегу в межведомственную комиссию, и их фирму просто прикроют…
– Всё страньше и страньше. А про любофф где же?
– Ну что ты такой нетерплячий? Счас будет. Он сердито начинает разбирать свои инструменты, прикидывая, какой узел у трахандра отключить сначала – и тут кибернак ему вдруг говорит…
– …человечьим голосом…
– Именно! Сообщает в упор, что он вообще-то человек, а андроидом просто прикидывается! И более того, что все «изделия» их фирмы на самом-то деле люди, но об этом в курсе только руководство, то есть два человека всего-то.
– А наш ремонтник отвешивает челюсть до пояса от изумления. Но послушай, а как, собственно, лжекибы справляются с… э-э… недетской нагрузкой?
– Справляются вполне! Это отборный контингент, бывшие порноактёры.
Пожалуй, полёт её фантазии самое время запить. Я встаю и иду к мини-бару.
– И мне, – требует она. – То же самое.
– Уверена?
Я обычно пью «Хвост мантикоры»: ямайский ром, джин, шоколадный ликёр, мараска, паприка, сок памелы, сок чеснока, крошка мухомора, мышьяк (пропорции – тайна фирмы), и ни в коем случае не добавлять лёд.
– Не в первый раз.
Действительно, не в первый. Аж в третий. В первый раз она поперхнулась и тут же выплюнула, едва попробовав.
Но во второй раз уже смогла выпить почти треть стакана.
В этот раз она кривится, но пьёт лихо. И неожиданно отвлекается:
– А ты когда-нибудь участвовал в групповом изнасиловании?
Та-ак, приехали.
– Гм… а ты?
– Ага, когда-то, совсем была мелкая. С тремя подружками накатили бутыль вот такой же примерно бурды и решили отыметь знакомого мальчика.
Немая сцена.
Она наслаждается видом моей физиономии. Затем мрачнеет:
– Ничего хорошего не вышло, конечно. Чуть не придушили беднягу. Он потерял сознание, пульс почти не прощупывался… жуть в полосочку! Мы его еле-еле привели в чувство… Потом та-акой скандальон был… короче, тогда я и решила: а, всё равно уж теперь – стану скрибой.
О, наконец-то «горячо».
– И?
– И мне посоветовали работать с тобой.
– Кто посоветовал-то? – вот теперь спросить можно и даже нужно.
– Ты не знаешь. Да-да, не смотри так – не знаешь.
– А…
– А она тебя знает. По карнавалу.
Ч-чёрт!
Говорили же мне мои друзья и коллеги: не доведут тебя до добра ритуалы да карнавалы.
Ладно. Я допиваю свою порцию, не чувствуя вкуса, и предлагаю вернуться к работе.
– Ага, – она уже слегка закосела и весело хихикает, чего с ней в трезвом виде не бывает. – Короче, никаких неполадок у квази-андра, конечно, нет, а просто он…
– …поостыл к хозяйке?
– Ну! Как ты сразу догадался?
Поживёшь с моё, кроха, тоже сможешь догадываться с полуфразы. Но этого я вслух не произношу, а лишь корчу значительную гримасу.
Впрочем, она легко читает мои мысли:
– А, опять забыла: ба-альшой жизненный опыт. Мне-то всё кажется, что ты меня старше всего лет на шестнадцать-семнадцать и мог бы в принципе быть моим папулей.
– Уж скорее прадедулей, сокровище. Однако продолжай.
– Вот, и он предлагает ремонтнику… заменить его! Они вдвоём делают вижуал-грим… ну, знаешь, такую обманку, генерируемую из…
– Знаю, не отвлекайся.
– И «андр» уходит на свободу под видом ремонтника, а ремонтник остаётся в сладостном плену изображать трахандра, полный опасений и предвкушений.
Нет, она не лишена, определённо.
– И, конечно же, предвкушения обмануты, а опасения оправдываются.
– Да-да. Но не так, как… короче, девушка сама оказывается кибернаком, только скрытым, и ей по барабану любые чуйства…
– Ты знаешь, что-то я слегка запутался. Чуйства, а? Что ж, пожалуй, это всё уже можно записать. Только удовлетвори сперва мою любознательность: а что именно таинственная «она» тебе показала из моего?
Она смеётся, поднимает глаза к заросшему лианами потолку и нараспев произносит на одном дыхании:
– …некий скриба, такой себе юг, с погонялом Купкович, и его герлушка Массиана Хвойда так однажды надрались адской смесью светлого с мараской, что, не отходя от стойки, наныкали отпадную тему про одного вама, у которого была до того темнотяжёлая карма, что он превратился в компьютерного жука ещё до наступления миллениума. Утречком папахен заваливает к нему в комнату, а там: здравствуй, ужас! – сынуля лежит на спинке и шевелит всеми тринадцатью прозрачными лапками. А дэдуля его, надо сказать, был крутой сатмарский хасид, слывший среди местных ешиботников мисна-гедом. Как увидел он своего хейра, так и устыдился подлой уроды своей, посыпал солью последние локоны, а после ухватил пацана подмышку и – наружу по бульвару Цицерона. Идет и поет: «Митра воскресе!!». Ну, тут уж все, кто там был: и морпехи, и пимпы, и рокеры немытые, и асфальтоукладчики, и даже пожиратели йогурта разбежались кто куда и тоже уверовали кто во что горазд: те – в восьмую печать, эти – в девятого ла-медвавника, а которые попроще, так в четвертый дименш. Тем временем дочапал старый удмурт до Бруклинского моста да и кинул сынишку сверху непременно вниз: дескать, лети-лети, лепесток, через запад на восток, где чел подарок?!..писать, как Гаалчонкин, легче и приятнее, чем драть шкуру с Тохтамыша Запоева; но первое слово дороже второго, как сказал бы японский террорист-извращенец Мукио Цю-сима, делая сэппуку некстати подвернувшемуся рекаденту Пелофееву…
– Понятно, – говорю я и наливаю себе ещё. Теперь мне по крайней мере в самом деле понятно, кто же эта таинственная «она». Хотя и так мог бы догадаться, идиот. – Ладно, партнёр, в седло.
Она извлекает из чехла своё «гусиное перо», точную копию аутентичного образца из Касталийского музея древностей. Разумеется, в перо вмонирован мини-комп. Мои предпочтения с наговариванием на кристон ей смешны – но куда бы она делась сейчас без моего умения визуализировать слово?
Она делает первые торпливые записи на бумаге – настоящей бумаге, на изготовление которой пошла настоящая целлюлоза. Я тем временем настраиваюсь.
Стена перед нами становится подобием экрана, только очень расплывчатым, без определённых очертаний.
И на экране мы видим – хотя никогда невозможно знать наверняка, видим ли мы с ней абсолютно то же самое – нашу героиню.
У неё практически отсутствует мимика. Лицо куклы. Очень милой куклы. По щеке сползает слезинка, но лицо неподвижно. Потом губы трогает лёгкая улыбка, но это не имеет никакого отношения к тому, что внутри. Просто проверка, как могут двигаться губы.
Потом героиня сбрасывает одежду– подобие льняного хитона на голое тело – и внимательно рассматривает себя в зеркале.
Её не назовёшь красавицей – по крайней мере, с моей точки зрения. Грудь маленькая, но соски огромные, брр. Спина прямая, но как-то чересчур, как у часового по стойке «смирно», нет очаровательной девичьей гибкости. Руки…
Вот руки как раз очень красивые. Сильные и в то же время нежные пальцы. Удивительная соразмерность их.
Она медленно поворачивает руку, сгибает в локте, в запястье, делает движение, словно взлётая.
Потом сгибает в колене одну ногу, рассматривает её, приподнятую. Бёдра вообще-то чуть широковаты, но это опять-таки смотря с чьей точки зрения.
Да, она хороша, надо быть объективным.
Да, она киб, сомнений нет.
Да, это будет хороший скрипт. Девочка в самом деле очень способная…
Странный звук врывается в тишину.
Оборачиваюсь – ну так и есть!
Моя партнёрша рыдает в голос, совершенно по-детски размазывая слёзы по щекам.
– Закусывать надо, – укоризненно говорю я.
– А ты предложил? – огрызается она, но уже постепенно успокаиваясь.
– Эх, ну и балда же ты, малая! Будешь так халтурить, никогда не сможешь выходить даже на самый низкий уровень. Что, жалко стало героиню?
Кивает и шмыгает носом. Ну совсем ребёнок же. Но и я хорош: нашёл кого «Хвостом» поить!
Она вытирает нос и вдруг очень жёстко спрашивает:
– Значит, ты так меня видишь?
Вот к этому вопросу я совершенно не был готов, по правде сказать. И ведь – чёрт, чёрт!! – я не знаю, как она видела то, что появилось на экране!
Для меня-то это, конечно же, ни с какой стороны не она – а та «она», которая меня ей рекомендовала…
Впрочем, в некотором смысле это одно и то же лицо.
– Послушай, нинья, – я подхожу к ней и нагибаюсь (отмечаю, что опасно близко нагнулся, но сейчас так надо), – не выдумывай чепухи. Тебе ещё надо научиться видеть экран без помех, понимаешь?
Она снова шмыгает носом и кивает.
– И всё, на сегодня работа прекращается. Завтра в это же время – всё сначала. А сейчас… хочешь в зоопарк, а?
Она уже смеётся:
– Ты бы меня ещё на карусели покататься пригласил!
Вот так.
На карусели мы как раз катались с…
Неужели знает?
Нет, не думаю.
Не до такой же степени.
Впрочем…
И я нагибаюсь за ножом.
– Хочешь меня вскрыть? – бесстрашно интересуется она.
– Нет, нинья. Себя.
Рафаэль Левчин
Юрий Проскуряков
Из [Стены У]– Вот это и есть главная стерва!..
Ещё и пяти минут не прошло, а она
уже прёт на публику всей грудью!
Г. Фаллада. «Что же дальше, маленький человек?»
2 [змея совершила]
Гигантская змея совершила очередной поворот внутри обозначенного горящими свечами спирального коридора и распалась. У Адама в сознании почему-то всплыл японский иероглиф ¥ и обрывок «Ста стихотворений ста поэтов» Фудзивара-но Тэйка. Её тонко нарисованное, абсолютно неподвижное лицо и безошибочная прелестная рука, выкладывающая только правильные половинки стихотворений при игре в «ута-гарута» в новогоднюю японскую ночь…
Между тем оставлявшие символическую змею люди в пёстрых костюмах развернулись и поклонились на все четыре стороны несколько раз, с каждым разом всё ниже. Четыре женщины в коротких хитонах: зелёном, лиловом, оранжевом и чёрном – голова змеи – вышли в центр спирали и подняли над головами обнажённые клинки, тяжёлые на вид, длинные и сверкающие. Одна из них начала с подъёмом произносить что-то, остальные вторили окончаниям фраз. Что именно они говорили, расслышать было невозможно, так как всё перекрывалось невнятным, но довольно громким бормотаньем, исходящим от толпы непосвящённых, окружавших сделанный из свечей лабиринт-спираль, внутри которого происходило главное действо.
Адам попытался протиснуться сквозь чащу тел, натыкаясь на расставленные локти, упрямо вздыбленные спины, и остановился. Поскольку ближе всё равно не подпускали, он прекратил бесплодные попытки рассмотреть в сгущавшейся темноте происходящее и расслышать произносимые заклинания. В конце концов, он здесь не ради этого. По крайней мере, не только ради этого.
Хотя подслушать его мысли как будто не мог никто (во всяком случае, в этот момент), он непроизвольно оглянулся. Сухощавый старик с закрытым чёрной повязкой глазом смотрел на него в упор. Адам невольно отвел глаза. Во взгляде незнакомца читалось что-то неясное и угрожающее. Именно в этот момент наступила полнейшая тишина, так что барабанные перепонки готовы были взорваться от бесплодного поиска внезапно исчезнувших звуков. Прямо над головой Адама над толпой в колеблющейся тьме закричала птица, металлическим неживым голосом. Что-то произошло – замелькали лунные блики, лица людей замещались мордами животных и мгновенно возвращались к своему почти первоначальному виду. Красный туман медленно расползался под ногами.
Ради чего он, собственно, здесь?
Адам чувствовал, что ещё немного– и он потеряет сознание. Чтобы не упасть, он ухватил за плечо рядом стоящего человека… Как ни удивительно, несмотря на испуг и панику в предчувствии припадка, мысли продолжали течь своим ясным… кажется, чересчур ясным порядком.
Официально– он журналист, которому повезло быть допущенным на тайный ритуал неоязычников…
Это подумал он сам или зловещим шепотом прошептал старик, который теперь уже стоял за спиной Адама почти вплотную? Адам снова с тревогой оглянулся. За спиной у него стоял невысокий длинноволосый мужчина средних лет, чем-то напоминающий индейца. Он пил колу из банки и не смотрел на Адама. Кадык мужчины, когда он делал крупные глотки, ритмично ходил вверх и вниз, как спуско-подъемный механизм.
Адам поискал глазами в толпе. Старика нигде не было… Тошнило… Кружилась голова… Красный туман уже поднимался до пояса, распространяя мерзкую вонь горящей свалки.
Померещилось?
Исчезнув, зловещий старик почему-то не желал уходить из сознания…
– Извините… Извините… Мне плохо… – тусклым, еле слышным голосом пробормотал Адам, избегая смотреть на соседа, в плечо которого он впился всей пятерней…
– Что… что… что-о-о-о-с-ва-ми… свами?
Слова разбегались в звуки, лепились друг к другу так, как будто он был в пустой металлической цистерне, и кто-то… возможно, владелец спасительного плеча… кричал-кричал… кричал…
Но в то же время кто-то другой в его сознании хладнокровно и презрительно повторял, стараясь, чтобы голос его был не слышен окружающим и особенно тому, кричащему, вопиющему, вопрошающему:
«Да, повезло. Повезло, ты понял? И если повезёт ещё больше, возьмешь интервью у кого-нибудь из жрецов…».
Но все это не более чем крыша.
«Нет, не крыша, а… ксива, записочка такая, из железного цилиндра в другой, такой же металлический… Слышишь, ксива!..».
В действительности же он ведёт расследование. Своё собственное расследование. Он ни на кого не работает, вот так!
Адам закричал, но не слышал своего голоса, только стенки цистерны металлически бубнили:
– Что… что… что… что-о-о-о-с-вами… свами… ами?..
«Ты что, и вправду думаешь, что ведёшь расследование? Расскажи это своей чёртовой бабушке…».
Да! Да, ни на кого! Если его разоблачат, он с чистой совестью скажет всем, народу и трибуналу, именно это, и никто из них: ни одна ведьма, ни один друид – не сможет опровергнуть это заявление.
«Ты не в курсе, парень, – с насмешкой возражал голос, какой-то теперь кафельный и банный, мягкий, не настойчивый, даже как будто женский, – их средства, знаешь ли, сильнее любого детектора лжи или наркотика правды. Что называется, у них и не такие начинали говорить…»
Но ему-то и в самом деле не в чем более признаваться. Пока, во всяком случае. Расследование не касается ничьих интересов, кроме его собственных.
Беда в том, что сам он в этом не был так уж совершенно уверен, и, следовательно, как только они вскроют его сознание, тут же эту неуверенность отловят.
«Да уж будь уверен! Расскажешь и то, что знаешь, и то, чего не…» – издевался голос, теперь напоминавший Адаму смесь крика павлина и блеяния козы.
– Нет… – вновь не слыша собственного голоса, закричал Адам. – Вы от меня ничего не добьётесь… Я ничего не знаю. Это личное дело…
«А сам-то ты в этом уверен? Вот вскроем тебе череп, и сразу будет видно…»
Адаму показалось, что огромная тёмная тень наклонилась над ним, и в руке сверкнул скальпель. Колени подгибались, розовый туман клубился уже у подбородка.
В этот момент кто-то больно ткнул локтем в спину. Адам через силу обернулся. Молодой парень с круглым лунообразным лицом тупо и одновременно проницательно смотрел ему прямо в глаза. Маленькая папиллома на верхнем веке мелко вздрагивала.
– Извините…
Парень запустил руку в нагрудный оттопыривающийся карман кожаной куртки, и Адаму вновь стало страшно. Он отвернулся, ожидая беспричинного удара по голове или в спину, под лопатку. Всплыло хокку Саеки: «Прости! Когда-нибудь/ и мне снесут голову,/ как я – тебе…
– Ему, как и мне сейчас, было страшно…
Ничего не происходило.
Взгляд Адама, не повинуясь хозяину, запрокидывался за спину к круглоликому парню, и теперь казалось, что тот запустил руку под ремень кожаных брюк, и что-то пульсирующее, скользкое, всплывающее из тайной глубины не то детства, не то инобытия… папиллома… слюна в углу толстых выпяченных губ, наглый обессмысленный взгляд теперь выпученных глаз, устремленных в опасную глубину мысли, которую невозможно скрыть…
Тем временем в центре спирали события сменяли друг друга. Вновь у Адама в сознании мелькнул иероглиф ¥ и раннее утро с ней на огромном камне у подножья поросшей мелколесьем горы, скрывающей слепящий диск восходящего солнца. Роса на камне, на широком атласном рукаве её платья, на окружающей камень траве, на листьях отдалённых деревьев. Сияющее темно-синее небо кажется усеянным жемчужными блестками росы. Каждая капля до краев наполнена тишиной, бездонной тишиной, которая случается только на рассвете. И он уже не видит женщину, он видит самого себя, падает в пропасть инобытия, туда, где не нужны слова, где влекуще и смутно сияет темным пламенем лампада юген, таинственное пламя поэзии. И тьма…
Воспалённое ожиданием чего-то страшного воображение перепрыгивало с предмета на предмет, постоянно крутясь вокруг мысли о возможном разоблачении. Чувство реальности не возвращалось, и Адам не понимал, действительна ли смена событий или это его сознание показывает ему как бы фильм ужасов, особенно изощренный тем, что ничего страшного, собственно, не происходит, но в этом-то и состоит самое страшное. Сам ритуал, идущий со скоростью, превышающей человеческие возможности, таит в себе ужас поглощения… события в центре спирали стремительно сменяют друг друга… и всё рассеивалось: окружающий туман и тьма, глухо бьёт в барабан тяжелой кистью небо… птичий крик… К разноцветным жрицам медленно приближается высокое существо в мехах, с головой, скрытой рогатым шлемом-маской. Оно, спиной к Адаму, то приближается, то удаляется, как будто кто-то играет трансфокатором… Да, оно повернуто спиной, и невозможно рассмотреть морду…
Бьёт барабан… Адам корчится от подступающей к горлу дурноты… С каждым ударом нарастает чувство опасности… Как будто сон… кошмар… и это плечо в судорожно сжатой ладони, пытающееся вырваться… И этот рогатый…
«Он-то тебе и нужен…
«Ну, не иначе это Самаэль собственной персоной!» – предательски шепчут Адамовы губы, иронизируя над собственным страхом, и Адам чуть не валится, потеряв равновесие… плечо соседа выскальзывает из его пальцев, и чья-то рука хватает за плечо его самого… Всего на миг Адаму кажется, что это рука старика из толпы. Рука!.. как будто покрыта густой рыжей шерстью…
Адам осторожно скосил глаза. Руки на плече не было. За ним стояли двое незнакомых мужчин и негромко переговаривались. Несмотря на их приглушённые голоса, Адаму было так ясно слышно, как будто между ними существовал невидимый звукопроводящий коридор. Плотный рыжеволосый мужчина говорил, сохраняя на лице подобье презрительной усмешки, второй, с узким, как лезвие ножа, лицом, украшенным длинными бороздами глубоких продольных морщин, казалось, удерживает рыдания, но голос его при этом был сухим и холодным, как последний февральский мороз в этой полунощной стране.
– А, коллега! Категорически вас приветствую.
– Добрый, если так можно выразиться, денек, коллега.
– Хоронят?
– Как видите.
– Похоже, последний простат дал дуба.
– Какой там простат! Мы их давно перестреляли, как бешеных собак. Что касается последнего, так его прикончили на бегу, когда он спешил предупредить старца Гермогена о том, что его собираются ликвидировать. А самого старца шлёпнули минут через десять-пятнадцать прямо на ступенях храма. Да что я вам рассказываю, вы все это и без меня отлично знаете.
– Хм… теперь у нас ни простатов, ни старцев, одни заводные муляжи и манекены, биороботы служителей культа и представителей общественных институтов… или, хуже того, цахесы с тремя золотыми волосинками на гладко выбритых лысинах.
– Но согласитесь, квалифицировать его как простата было с вашей стороны чрезмерной натяжкой.
Узколиций изобразил на своем плачущем лице далёкую родственницу усмешки:
– Не стану спорить, но и думать о нем, как о простом метэке, дорвавшемся до кормушки, не так уж справедливо.
Рыжеволосый поправил галстук и высокомерным движением пригладил воздух над коком с двумя проборами по сторонам, парадоксальным образом напоминавшим стиляг и членов политбюро одновременно. Узколиций подозрительно скосил глаза на его неприличные манипуляции:
– Извините, но вам явно не достает комсомольских активистов начала шестидесятых с их уличными ножницами. Они бы вас выровняли под одну гребёнку.
– Лучше и не поминайте всуе, а то явятся, как чёрт из табакерки.
– Самое место помянуть нечистого. Наша социальная система хотя и отличается от афинской пятого века до новой эры отсутствием простатов и, так сказать, поголовной метекизацией, но всё же не препятствует проникновению альбигойских ересей и явлению самого Барона во время таких, напоминающих чёрную мессу ритуалов.
– Вижу, коллега, что вы подковались, прежде чем пришли на предварительный вынос тела.
– А как вы думаете? В минуту всеобщей скорби разум не должен блуждать в туманных закоулках воображения.
Рыжеволосый снова неопредёленно хмыкнул в ответ и вторично поправил воздух над поблескивающим антикварным бриолином коком:
– Хотелось бы знать, что с ним случилось, я имею в виду, как его…
Он осёкся, увидев предостерегающий взгляд сведённых у переносицы глаз узколицего, и понизил голос, обретший заговорщицкие обертоны.
Адаму казалось, что, беседуя, они как-то выразительно поглядывают на него, что всё, что они говорят, каким-то образом относится и к нему. От этого слабость только усиливалась. Но одновременно он изо всех сил напряг слух, пытаясь уловить каждое слово странной беседы.
– Это и меня интересует. Экспертиза показала, что ему всадили две пули одна в одну прямёхонько в сердце.
– Такого не припомнят и архивисты Скотланд-Ярда…
– Если порыться в литературе, то и не такое можно найти, – философски заметил узколицый.
– А я вот слышал, что его уже мёртвого сняли с полумёртвой от страха девки, – рыжеволосый цинично осклабился, – славный конец, всем бы так…
– Чур меня! Это их повариха. Её недавно приняли на работу. А он, как известно, насиловал всё, что поблизости шевелится. Не знаю, что с ней будет, но дело, разумеется, замнут.
– Кого-нибудь подозревают?
– Есть один подозреваемый, но он исчез… Смотрите, выносят!
Адам поискал глазами и увидел, как в глубине расступившейся толпы старухи в чёрном, по двенадцать с каждой стороны, несут гроб, заваленный венками и цветами. За гробом обнажённые молодые женщины с окрашенными чёрной краской грудями, в две шеренги также по двенадцать с каждой стороны несут подушки с орденами. За ними движется колонна низкорослых плотного сложения мужчин в серых мешковатых костюмах с портретами. Толпа, раздвигаясь как по команде, пропускает процессию и, сразу по её прохождении, смыкается.
– Не хватает оркестра, – заметил узколиций, запрокинув голову и как бы принюхиваясь.
– Оркестр будет завтра. Это всего лишь репетиция.
– Где будут упокоивать?
– Как обычно, в стене…
– Скоро там уже места не будет.
– Не беда, построят пятое кольцо…
Адаму снова показалось, что на плечо ему легла поросшая густой рыжей шерстью рука.
«Рука!..» – холодок сумасшествия пробежал у него по спине.
Резко обернувшись и балансируя, как будто на скользком льду, едва удержавшись, чтобы не упасть, и пытаясь сгруппироваться, чтобы при падении откатиться в сторону, он оказался носом к носу с девушкой, очень коротко стриженой и одетой так же, как четыре жрицы, с той лишь разницей, что её хитон был белого цвета. Руки у нее были нормальные. В левой она держала что-то, напоминающее лунный камень.
«Какая редкость!»– мелькнуло и исчезло в сознании Адама вместе с полузабытыми геологическими познаниями.
Её первых слов он не расслышал и переспросил:
– Что?
Она улыбнулась и повторила громче:
– Вы мне чуть ключицу не сломали…
Туман вокруг рассеялся, и мир вокруг обрёл свои обычные очертания предсказуемости. Адам бросил взгляд в толпу: никакого следа похоронной процессии в ней не было.
– Извините… Мне… У меня голова закружилась…
Он не мог оторвать глаз от гипнотического сияния камня.
– Могу я чем-то помочь? – девушка приподняла бровь, но лицо её осталось неподвижным. Эта разбалансировка мимики напоминала Адаму ожившую маску, которую он видел… или это ему приснилось, что он видел… в Японии, на берегу океана… Странствующий мим и прикрывшая веером красиво раскрашенное лицо гейша возле киоска, за которым уходила вверх отвесная скала с единственным деревом на вершине. Девушка напоминала Адаму одновременно мима и гейшу, странное существо с непривычными для европейца движениями угловатой плавности. Снова слегка закружилась голова, как тогда, когда он оторвав взгляд от мима, посмотрел на дерево на вершине, которое именно в этот момент со скрежетом накренилось, посыпались комья грунта, и оно стало падать прямо на гейшу, прикрывающуюся веером…
– Нравится?
Девушка бросила взгляд на толпу, продолжавшую свои метаморфозы, на камень в руке и прямо в глаза Адаму, пытаясь расшифровать его взгляд, прикованный к камню.
Он пожал плечами:
– Вы про камень или про ритуал?
– Про ритуал, конечно… А камень… это всего лишь фаль…
– Фаль? – не веря своим ушам, переспросил Адам.
– Ну да, фаль… – девушка снова улыбнулась, чудесным образом сохраняя остальную мимику на Лице в полной неподвижности.
И тут он сообразил, что она говорит по-русски. Хотя и с необычным мягким акцентом. С другой стороны, почему бы ей и не говорить по-русски… Но откуда она знает, что…
– Меня зовут Нинлиль, – сообщила она.
Естественно, это её здешний псевдоним, понял он и назвал своё настоящее имя, не видя причин скрывать его и вообще придерживаясь принципа: если не знаешь, что сказать, говори правду.
– Поляк? – полуутвердительно спросила Нинлиль.
– Литовец, – поправил он и, подумав секунды три, уточнил:
– Хотя, пожалуй, скорее белорус… то есть вообще-то еврей.
– О-о! – оживилась она. – Что делает мальчик из приличной еврейской семьи в таком месте, как это?!
Он вежливо улыбнулся старой шутке и выразил сожаление, что главный ритуал так плохо виден и слышен.
– Да это же вовсе не главный ритуал! – пренебрежительно махнула рукой девушка. – Точнее, это главный для непосвящённых, – она кивнула в сторону толпы, окружавшей составленный из свечей лабиринт-спираль.
– А настоящий главный ритуал – завтра, рано утром, когда большинство гостей, наблюдателей вроде вас и рядовых участников разъедутся, и останется только элита.
– И вы, надо полагать, принадлежите к элите?
– Пока нет. С завтрашнего утра буду.
В центре спирали из трепещущих язычков пламени образовался круг, внутри которого оказались загадочное рогатое существо и полуобнажённая белая женщина с чёрной грудью. Все замолчали, и в напряжённой тишине послышалось не то завывание, не то пение дуэтом черногрудой женщины и Рогатого. Это прозвище, как ярлык, приклеилось в уме Адама к носителю мохнатого шлема.
– Жрица Млечного Пути…
Адаму показалось, что Нинлиль в полутьме сверкнула зубами то ли в усмешке, то ли с агрессией.
– Вы о ней? – Адам кивнул в сторону черногрудой жрицы.
Нинлиль не ответила. Её лицо стало непроницаемым.
Тем временем живая змея из людей в спирали-лабиринте стала активно подтягивать диалогу жрицы и рогатого. Слов по-прежнему было не разобрать, но эмоциональность происходящего нарастала на глазах.
– Это, – Нинлиль кивнула в их сторону, – …ну… как бы настройка. Если угодно, репетиция. А вот завтра утром – главная мистерия.
– Вот как? На этом же самом месте?
– Не совсем. Можно сказать, что это будет в концертном зале.
У Адама брови поползли вверх:
– В концертном зале? И что, при публике?
– Возможно. Только вряд ли публика будет подозревать о смысле происходящего.
– Что? Вот эта черногрудая и Рога… – Адам поперхнулся и с трудом припомнил подходящее к случаю слово. – И этот церемониймейстер в рогатом шлеме?
