Текст книги "Антология странного рассказа"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Антология странного рассказа

На обложке – Сергей Принь. Мальбрухт в поход собрался.

Графика – Евгений Вишневецкий, Энвер Изетов, Николай Кращин, Уника Цюрн

© Авторы, 2012 © С. Шаталов, составление, 2012

Виртуальное интервью
c Ко Миробуши
/поэт, танцор, в прошлом – странствующий монах/

В горах Ёсино

Долго, долго блуждал я

За облаком вслед.

Цветы весенние вишен

Я видел – в сердце моём.

Сайгё

¿. . .?

– В силу моей отчужденности бесконечная потенция слов покинула меня. Я хотел ослепнуть и умереть, влекомый теченьем реки. Я был посторонним в своей культуре. Разумеется, я люблю японскую поэзию, традиции, но я не есть «я прекрасной Японии». Я не мог забыть свою отчужденность и свою смерть, даже когда любил. Я не мог найти язык… язык сообщества. Я не хотел быть ничьим заложником, но я должен был решить, как тратить, куда направлять и как останавливать своё тело. Зачем? Конечно, тело есть некий излишек. Оно было для меня самым странным из моих событий. И я решил научить чуткое и дикое тело жить во все стороны света – это и есть, как мне думается, высокое говорение языком танца.

¿. . .?

– Это было в конце шестидесятых. Я пробовал себя в уличных представлениях, читал Ницше, потому что он мыслил своим телом, но я не мог нащупать путь танца в этом направлении, пока мой друг не познакомил меня с великим Тацуми Хиджиката, я отдал ему себя и обрел свои возможности. Но он не посвящал меня в Буто. Я учился танцу в кабаре. Здесь композиция растянута и многозначна – не менее, чем содержание. Здесь прошлое, будущее, отсутствие, гипотеза, неопределенность. Я пробовал это делать словами на рисовой бумаге, но им бесконечно не хватало света и тени.

– Между Японией и моею Японией – пропасть. Когда я покидаю страну– обе Японии рушатся. Отбелить и предать забвению невозможно. Достичь мысли в ее неподвижности – там, за пределом памяти, и вернуться. Расшатывать смыслы внутри себя, менять дыхание. Менять язык на язык дальнего плавания, на язык ветра, солнца. Но едва услышу «Птица летит», как я снова не здесь.

¿. . .?

– Мой учитель – та синева, которая проступает на горных хребтах и, порою, у моря. Крутизна склонов – также из моих учителей: балансируя, устоять. С этой точки начинается танец: тело вынуждено создать свое пространство и время. Тело ли (слово ли?), уже – всегда подверженное – изменению, подвергает изменению нечто, ему неподвластное. Моя кожа, мои ногти, мои волосы движутся, входя в соприкосновение с воздухом, с другой жизнью, и я обретаю внутри себя пронзительный текст. Текст, чуждый всей прежней жизни. Мне даже не за что зацепиться…

¿. . .?

– Когда я говорю, что пошел в школу Хиджиката, обычно восклицают: «О, так Вы Буто-танцор!» Я не возражаю. Но в Буто нет истории, есть только бесконечная длительность «мига белизны». Ты должен прекратить выражать свою историю. Этот парадокс – сущность Буто. Это сущность всего, что вдруг (!) Когда образом своей жизни, молитвенностью своей жизни ты заслужил это ВДРУГ.

¿. . .?

– Дыхание. Дикое, чуткое дыхание, воздух тонкий, как кожа. Странствующее дыхание. Дыханье голодного зверя. Вязкое, резиновое дыхание. Дыханье, дарящее тебе полумесяц. Дыхание рыбы в илистой топи. Дыхание грибов под кедровыми иглами. Как дыхание на горных вершинах – как выстрел или побег в жест, в слово.

¿. . .?

– Пока у нас с танцем лишь белый ключ. Мы продолжаем репетиции. Я не знаю, что за дверь будет открыта этим ключом. Вероятно, это будет решительное расставание с движением естественной жизни и переход в нечто иное – надмирное, где каждый поворот тела очертит новое солнце.

АВСТРАЛИЯ

Татьяна Бонч-Осмоловская
/Сидней/

Противоядие

Субботним июньским вечером, когда черные какаду мчатся, разрывая воздух ядовитыми криками, над выложенными румяной черепицей крышами, суета в Ланцестоне стихает: магазины закрывают двери и ставни, чулочная и табачная фабрика останавливаются до рассвета и колокольня скрывается за подушкой тумана. В сумраке стихают карминно-лимонные аккорды зимней листвы, вспыхнув напоследок, гаснет в небе полотно заката, замолкают, укладываясь в пуховые постели, чайки и дети. Только в одном доме на мощеной булыжником Сисайд-авеню кипит веселье.

Если открыть высокую дубовую дверь, на улицу выплеснутся запахи мясной похлебки, спиртовые пары и раскаты хохота, сопровождающие решительный жест немолодого человека в лёгком, по погоде, костюме, уже следующего к выходу из паба. Его слова: «А я докажу, что это простое фокусничанье и вещь совершенно ненужная» еще звенят под тяжелыми брусьями потолка, в оркестровке литавр общего смеха. Человека зовут мистер Джекоб Маккраб, он упрям, как ирландец, кто он и есть по рождению. Мистер Маккраб живёт в маленьком коттедже на окраине города, фактически – в пригороде, с одним только мальчишкой-слугой. Родители его давно умерли, не дождавшись, когда сын разбогатеет и вернётся позаботиться о них, а своей семьёй он не обзавёлся и уже не обзаведётся. К своим тридцати шести годам мистер Маккраб на практике освоил профессию инженера медного рудника и трудится там с утра до ночи, шестидневную рабочую неделю, выбираясь помимо работы только в паб субботним вечером, чтобы перемолвиться парой сдержанных фраз с городскими. Сегодня, впрочем, сдержанность покинула его, к радости остальных завсегдатаев паба, от Толстого Боба, хозяина заведения и по совместительству – бармена, до сержанта городской полиции Ваттса, не упускающих случая поразвлечься. В осколках хохота, тянущегося за ним из паба, мистер Маккраб вышел в кромешную темноту, наступившую за пару минут, которые мы провели с ним внутри, в этом городе, удалённом от читателя на добрые десять тысяч миль и полторы сотни лет, и пропал бы, если б не искра трубки, указывающая нам путь к гостинице «Бык и плуг» на западе города, где он встретился с одним из постояльцев, а затем, под быстрыми кожаными арками крыльев летучих лисиц, к его собственному коттеджу.

Существо беседы мистера Маккраба с постояльцем, доктором Джеймсом Широм, осталось неизвестно. Допрошенный на следующий день коридорный клялся, шмыгая носом, что сквозь запертую дверь мог различить только отдельные слова– «совершенно бесполезная», «пусть цапнет», «не могу вам позволить», «мне нечего бояться», «двадцать фунтов», «сто двадцать», «если только маленькая».

Уже заполночь добравшись до дома, мистер Маккраб выбивает пепел из трубки в остывающий на ночь камин, мешая золу с золой, и теперь только огонь его воли освещает предлежащую ему короткую тропу в забвение. Уже назавтра его бессмертная душа покинет этот мир, давно стёршийся из настоящего времени в неверные смутные отпечатки.

Пока наш герой спит как человек, принявший решение и не заботящийся о последствиях, вернёмся обратно в паб, где за три года до того происходили события, взбудоражившие весь город и вызвавшие нынешние разговоры и поступки наших героев. В тот день горожане толпились снаружи заведения Толстого Боба, пересмеиваясь у дверей, слева от которых был прибит листок, убеждающий приобретать чудодейственное средство доктора Андервуда от ядовитых гадов и прочих рептилий, с кратким изложением чудесного избавления доктора, в те дни – простого охотника за кроликами, от смертельного укуса, а справа – афиша доктора Шира, обладателя уникальной и единственной в мире формулы, способной вернуть на этот свет даже укушенного тигровой змеёй. С приближением вечера электричество, ещё не проведённое по улицам города, находило выход в человеках: то тут, то там в толпе вспыхивали искры потасовок, способных объединить площадь в короткое замыкание общего побоища – половина жителей были сторонниками доктора Андервуда, уже опробовав на себе чудодейственную мощь его средства, другие – доктора Шира, спасшись от неминуемой гибели с помощью его патентованной панацеи.

Надо сказать, что змеи в те отдалённые времена были почти такими же частыми гостями на улицах этого практически столичного города, как нынче – автомобили, а уж о злых нравах и отвратительном характере тасманийских пресмыкающихся известно и по сей день. Особый ужас внушала тигровая змея, вонзающая зубы, как тонкие подкожные иголки, в тело жертвы и способная прикончить человека полуграммом яда. Страшным казалось разнообразие их внешнего вида – тигровые змеи могли быть черными, желтыми, оранжевыми, оливковыми, длиной от полуметра до двух метров, но всегда чрезвычайно раздраженными и смертельно опасными. Так что неудивительно, что бизнес доктора Андервуда, как и дело молодого доктора Шира, процветал. К тому же оба джентльмена самостоятельно и эффективно рекламировали свои чудодейственные средства, вкладывая в дело если не душу, то хрупкое тело. Справедливости ради надо отметить, что доктор Андервуд первым начал практиковать страшный метод привлечения покупателей, действуя с убедительностью героев Шекспира: при стечении народа, обыкновенно – в пабе гостиницы или на рынке, он доставал змею из внутреннего кармана пиджака, раззадоривал рептилию наглыми щелчками едва ли не по морде, пока она не кидалась и не кусала его. Зрители ахали и расступались, а доктор Андервуд, быстрым движением запихнув змею в мешок, принимался корчиться, стонать и покрываться пятнами, но трясущейся рукой доставал из того же мешка склянку с чудотворным эликсиром и последним рывком вливал себе в рот. Минута проходила в гробовом молчании: зрители окружали недвижное тело, с трепетом дожидаясь момента, когда по лицу целителя пробежит дрожь, бледная рука, так и удерживающая склянку, вскинется, и доктор Андервуд вскочит на ноги, улыбаясь и раскланиваясь с публикой как ни в чём не бывало. Зрители бросались покупать снадобье, подшучивая над змеей, сонно свернувшейся в мешке в обнимку с бутылочками с препаратом.

Удивительно, но несмотря на то, что представление доктора Джеймса Шира мало от того отличалось, пациенты делали выбор между целителями: тот, кто доверял жизнь эликсиру доктора Андервуда, ни во что не ставил средство доктора Шира, а те, кто держал в буфете микстуру доктора Шира, под страхом смерти не отведал бы снадобья доктора Андервуда. Оба лагеря сыпали живыми примерами, когда глоток чудодейственного лекарства буквально из могилы поднял их мужа, бабушку, сына, и кляли дребедень соперничающего доктора, которой только овцам глисты выводить, дай им бог здоровья. Сами целители, по слухам, еще пару лет назад делившие барак в исправительной колонии на юге острова, подливали масла в огонь, не упуская случая обвинить соперника в шарлатанстве, мошенничестве и воровстве знаменитой формулы одновременно. Они колесили по острову, стараясь, чтобы расписание их гастролей не пересекалось, но вот, благодаря случайности и невезению, оказались в одном городе в один день. Взрыва было не избежать.

Стало известно, что соперники согласились встретиться на честной дуэли, оружием в которой будут их холоднокровные питомцы, с единственным условием, выдвинутым доктором Андервудом, требующим применять в бою самых ядовитых змей, вплоть до тигровых. Доктор Шир немедленно согласился с требованием, и, дабы раз и навсегда выяснить, кто из лекарей в самом деле обладает секретной формулой, дуэль была назначена на тот же вечер, открытая для всех любопытствующих.

К назначенному времени зал был полон. Еще до появления докторов зрители разбились на два лагеря, через проход посреди бара настороженно поглядывая друг на друга. Толстый Боб не успевал разливать пиво, выпиваемое в молчании сотней глоток. Миссис Браун разносила тарелки с картошкой. Толстая Шарлотта поскользнулась и растянулась на скользком полу, оголив лодыжки, но и это не отвлекло зрителей от напряженного ожидания. Каждый лагерь не доверял другому, но все обвинения, высказанные снаружи – кто вырывает змеям ядовитые клыки, кто смачивает их молоком, чтобы яд не проникал в кровь, – были оставлены, когда наступило время поединка.

Первым на импровизированной сцене, отделённой от зрителей барьером из полотнищ старых бочек, появился молодой доктор Шир – те, кто ни разу не видели его, вздрогнули, встретившись взглядом с худым, долговязым человеком в черном, похожим на одетый в пальто скелет или на мрачное огородное чучело с подрисованными глазами на белой тарелке лица. Доктор Шир поклонился зрителям и приподнял шляпу, откуда вывалился клубок небольших чёрных змей. Лагерь его сторонников взорвался аплодисментами, заглушенными только криками со стороны поклонников доктора Андервуда, встречающих своего кумира, упитанного человека средних лет с добрыми глазами семейного врача. Доктор Андервуд с видимым презрением отодвинул тростью рептилий и снял пиджак, а затем, к смущению мисс Шарлотт, расстегнул рубашку, откуда вынырнула голова громадной тигровой змеи, за пятнадцать минут убивающей человека. «Она согрелась у меня на груди и готова к встрече с вами», – с улыбкой объявил доктор Андервуд. Доктор Шир не остался в долгу, принявшись выуживать разнообразных змей из карманов своего плаща, а их, как оказалось, было множество – изнутри, снаружи, за воротником, за подкладкой. Змеи ползали по сцене – тигровые, от которых схватывает дыхание и сражает удар, почти двухметровые ковровые, упрямые медноголовые, все самые опасные чудовища, которых можно встретить на земле Тасмании. Кто принёс больше змей, чьи были более ядовитыми – решить, казалось, невозможно. Дуэль, похоже, подходила к ничьей. Но это было только начало.

Доктор Андервуд достал из бумажника пятифунтовую банкноту, крошечная белогубая змея проскочила между его пальцами и быстро присоединилась к своим соплеменницам, и потряс деньгами в воздухе: «Этот человек, что позорит звание лекаря, украл у меня рецепт эликсира, но не сумел воспроизвести правильную формулу. За свои чудовищные преступления обманщик должен быть снова закован в цепи, чтоб он встретил конец дней своих в карцере. Пока наше правосудие, – он выразительно взглянул в сторону быстро краснеющего сержанта Ваттса, – дремлет, я вызываю мошенника на спор: пусть он выложит сюда пять фунтов и попробует найти противоядие от моей красавицы. Только пусть выложит их сейчас, потому что когда моя девочка укусит, времени у него уже не будет». Говоря это, доктор Андервуд осторожно достал из мешка крупную и уже разозлённую тигровую змею.

Оба лагеря загудели, требуя, чтобы доктор Шир принял пари. Но тот вместо банкноты достал еще более крупную бриллиантовоголовую змею и помахал ею перед носом доктора Андервуда. «А что ты, мышьякопийца, скажешь о моей подружке? Небось, сдрейфишь подойти поближе?» При виде змеи соперника доктор Андервуд утратил джентльменский лоск и превратился в каторжника, которым он и был не так давно: «Моя укусит первой, конец тебе, проходимец!» – «В твоей микстуре ничего, кроме йода и нашатыря!» – «Жулик! Свинья!» – «Трус! Лжец и мерзавец!» – «Таракан паршивый!» Они кричали друг на друга, как вдруг доктор Шир взмахнул змеёй как кнутом и набросил её на шею доктора Андервуда. В тот же миг доктор Андервуд копьём швырнул свою змею в лицо противнику. Зал замер. Удары были так внезапны, что ни одна из змей не успела ужалить и, свалившись на пол, уползла от дуэлянтов. Тут уже взорвались зрители, и в зале началась такая драка, что рептилии не рисковали вмешиваться. Спортивное преимущество было на стороне доктора Андервуда: он мутузил доктора Шира хорошо поставленными боксерскими ударами, пока тот, едва уходящий от хуков и размахивающий кулаками как мельница, не перевалился через барьер в толпу, где его, вместе с прыгнувшим за ним следом доктором Андервудом, захватила вакханалия общей битвы. В партере, однако, ход дискуссии переломился – сторонники доктора Шира сумели привести более убедительные аргументы и вскоре выкатились на улицу, торжествуя полную и сокрушительную победу: отныне эликсир молодого доктора Шира был провозглашен единственным стоящим.

Пока мужчины большинством голосов выясняли победителя в споре, миссис Браун, вздохнув, дала знак Шарлотте, и обе дамы, вооружившись вениками, смели змей в мешки и выбросили на помойку.

Посрамлённый доктор Андервуд удалился от дел. А доктор Шир продолжал колесить по острову, обласканный уважением горожан, неспособных отличить ужа от кобры, и уже задумывался о распространении своего бизнеса на континент, когда и произошли события, с которых начинается наше повествование.

Холодным воскресным утром, вскоре после того, как колокол, вспугнув стаю радужных лорикитов, перечеркнувших небесную простыню штрихами изумрудных крыльев, пробил окончание службы, мистер Маккраб уверенным шагом прошествовал сквозь собравшуюся у дверей паба толпу на второй этаж, в номер отеля, где его уже ожидали сержант Ваттс и несчастный, переминающийся с ноги на ногу доктор Шир. «Добрдень, сэр», – вытянулся Ваттс. Несмотря на то, что накануне он был среди самых ярых насмешников, по долгу службы и по просьбе мистера Маккраба он прибыл засвидетельствовать ход эксперимента и лично проследил за выполнением желания мастера Маккраба – оградить его от посторонних, чтобы никто не помешал им осуществить задуманное. Вчера, наравне со всеми жителями города, на сто процентов убеждённый в действенности эликсира, сейчас сержант почему-то чувствовал себя неуверенно, пот, несмотря прохладу зимнего утра, тёк по его багровому лбу, а поросшие рыжим волосом руки то и дело заправляли под ремень выцветшую форменную рубашку. Впрочем, его волнение не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывал доктор Шир, уже не бледный, как в день знаменитой дуэли, но прозрачно-синий, словно покойник: «Дорогой мистер Маккраб, – бросился он навстречу вошедшему, – скажите, что вы передумали. Умоляю вас, не подвергайте себя опасности, даже маленькие тигровые змеи смертельно ядовиты». – «Да что вы говорите! – усмехнулся мистер Маккраб. – И конечно, именно поэтому вы не дадите ей меня цапнуть. Вовсе не потому, что у ваших змей нет зубов, и яд выдохся, если не был обезврежен до того». – «Тигровую змею невозможно нейтрализовать, мистер Маккраб», – выпрямился доктор, обиженный за питомцев. «Тогда приступайте», – мистер Маккраб закатал рукав. «Ну, что же вы, – подстегнул сержант, – делайте ваше дело». Несчастный доктор достал из саквояжа змею и приложил её к руке мистера Маккраба. «О нет, стойте! – он отдернул рептилию, едва поворачивающую сонную голову. – Подождите, я должен измерить вашу температуру». – «Делайте, что считаете нужным, доктор», – в тоне мистера Маккраба слышалась издёвка. «Вы видите, – сказал через несколько минут доктор Шир, – у вас повышенная температура, давайте перенесём наш опыт на другой день». – «Чтобы дать вам возможность сегодня же удрать из города? – сощурился мистер Маккраб. – Приступайте», – и он снова протянул доктору руку. «Может…» – промямлил сержант Ваттс. «Что может? Вы заодно с этим шарлатаном? Я подозревал, что он не может в одиночку обирать людей, полиция его прикрывает!» – «Да вы!.. Да вы у меня заплатите за оскорбление сотрудника полиции! Вы у меня сейчас отправитесь прямо в участок!» – тревога сержанта выплеснулась волной гнева. «Только вместе с этим проходимцем. Посадите нас в одну камеру, когда всё закончится», – приказал мистер Маккраб. Доктор Шир обречённо поднёс змею к его руке. Согревшаяся гадина не стала дожидаться уговоров и вцепилась в тело. «Вот видите», – коротко рассмеялся мистер Маккраб и повалился на крашенный бордовой краской пол. «Виски!» – прошептал он, пытаясь дотянуться до кармана. Сержант Ваттс бросился за флягой, и мистер Маккраб в три сильных глотка опустошил её. «Эликсир», – совершенно белыми губами прошептал доктор Шир, протягивая свою склянку. «Убирайтесь! – умирающий отшвырнул лекарство. – Это всё лишнее». Полицейский, сам не зная, что делает, задул в свисток, и в комнату ворвалась толпа болельщиков во главе с хозяином отеля. Все кричали и предлагали свою помощь, взбудоражив даже кукабарр за окном, отозвавшихся на крики людей издевательским хохотом, как нельзя больше подходившим чудовищному эксперименту. Бедного мистера Маккраба, всё так же отказывающегося от средства доктора Шира, уложили на повозку и по каменистой дороге повезли в госпиталь, по несчастью оказавшийся закрытым в этот праздничный день. Доктор Шир, вмиг ставший никому не интересным, бежал за трясущейся по булыжникам повозкой всю дорогу до коттеджа мистера Маккраба и, пугая несчастного, уже впавшего в бредовое состояние, бился о дверь, запертую друзьями больного, продолжая предлагать своё патентованное средство. «Лишнее, всё это лишнее, – только и повторял мистер Маккраб. Затем почему-то произнёс, – наконец-то, мама», и замолчал, вытянувшись в кровати. Он не приходил в себя до утра и на рассвете новой рабочей недели, которая пройдёт уже без него, скончался.

Доктора Шира арестовали было за убийство, но по показаниям очевидцев, в первую очередь – сержанта Ваттса, засвидетельствовавшего под присягой нежелание доктора осуществлять эксперимент, признали невиновным. Заговорили даже было о том, чтобы считать погибшего самоубийцей, но отец Грей отрезвил паству, прогрохотав с кафедры, что только потому, что несчастный умер как идиот, он не разрешит тревожить его прах, и волнения утихли, как утихла шумиха вокруг змеиного эликсира, ставшего бесполезным в глазах уже всех жителей острова. Отчаявшись продать хоть флакон, доктор Шир пропал с глаз газетчиков и любопытных, как пропали в тумане давно прошедшего все герои нашей истории. Только змеи не узнали о разразившейся человеческой драме и, пока бетонный шаг цивилизации не прогнал их с улиц австралийских городов, продолжали жалить, как жалили.