Текст книги "Возвращение из Индии"

Автор книги: Авраам Бен Иехошуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

Я был непреклонен.

– Нет. Отложить переливание крови гораздо более опасно. – И, произнося это, я посмотрел на его жену. Но поскольку она продолжала хранить молчание, словно не желая открыто становиться на мою сторону, я поднял драматическим жестом обе руки, словно кто-то внезапно приставил к моему виску пистолет, и, окруженный толпой любопытствующих индийцев, сгрудившихся вокруг нас, добавил голосом, полным такой боли, что это удивило и меня самого: – O'key, – сказал я. – Это ваша дочь. Прошу лишь одного – объясните мне, во имя всего святого, какого черта вы потащили меня с собой?

Не исключаю, что именно эти слова сразили жену Лазара, которая бросила весь свой авторитет на мою чашу весов, в результате чего сам он немедленно обратил свои организационные таланты на отмену нашего полета, поиск носильщиков и выбор наиболее приемлемого отеля. А затем Эйнат потеряла сознание, и меня впервые охватил настоящий ужас, что она ускользает из наших рук. Окружающие помогли поднять ее. Присущие индийцам навыки по переноске тел, приобретенные ими во время помощи больным и умирающим людям, оказались очень кстати, импровизированные носилки были мгновенно сооружены из одеяла и двух бамбуковых палок, и с большим шумом мы двинулись из здания аэропорта. Разваливающийся на ходу минибас принял нас и с несвойственной индийскому транспорту скоростью покрыл дистанцию в двенадцать миль, отделявших аэропорт от города. Вскоре мы добрались до отеля «Ганг», и хотя Эйнат уже очнулась от обморока, администрация решила, что лучше изолировать нас от других постояльцев, в связи с чем нас провели в пристройку, нечто вроде флигеля для пилигримов, где предоставили две простые, но очень чистые комнаты, меблированные плетеной мебелью, покрытой ярким пурпурным лаком.

После того, как я тщательно вымыл руки и со всей возможной тщательностью соорудил подобие небольшой хирургической маски, я быстро вернулся к своему медицинскому набору, чтобы собрать все необходимое для переливания крови, которое я решил провести по правилам для срочных процедур согласно требованиям «Маген Давид Адом», [2]2
  Маген Давид Ад ом – израильская служба скорой помощи.


[Закрыть]где я работал ночным стажером, будучи студентом медицинской школы. Иначе говоря, прямое переливание крови, где я в состоянии руководить процессом. Я попросил Лазара сдвинуть вместе две кровати, а двух женщин – лечь рядом бок о бок, и Лазар помог мне снять с них обувь и расстегнуть пояса. Я измерил им кровяное давление (оно у обеих оказалось удовлетворительным – сто тридцать на восемьдесят) и попросил жену Лазара, которая иронически поглядывала на меня, чтобы она сняла свои очки.

– Это еще зачем? – изумленно спросила она. – Это важно?

– Это совсем не важно, – ответил я раздраженно. – Мне кажется, так вам будет удобнее.

И без дальнейших объяснений нащупал у Эйнат вену, после чего достал миниатюрный набор для переливания. Когда игла вошла в нее, Эйнат издала короткий крик боли, и я тут же успокаивающе погладил ее по голове, извиняясь, хотя и знал, что из-за хрупкости ее сложения и состояния кожного покрова боль была неизбежна. Я перебросил шланг через настольную лампу, стоявшую между двумя кроватями, и начал искать вену на руке матери, которая тонула в ее пухлой плоти. Обернув резиновый жгут, я затянул его, не почувствовав никакого исходящего от нее страха, быстрым и легким движением ввел иглу, не причинив ей ни малейшей боли. И в то время как кровь стала медленно уходить из ее вены, она, улыбаясь, начала непринужденно шутить, чуть поддразнивая меня.

Я спросил Лазара, который бродил вокруг меня, похожий вовсе не на директора больницы, в которой днем и ночью производились сложнейшие операции, а на самого обыкновенного испуганного мужа и отца, не может ли он чуть-чуть приподнять свою жену и подпереть ее спину подушкой, чтобы кровь безостановочно текла от матери к дочери согласно закону сообщающихся сосудов. Прическа его жены совсем растрепалась, частично закрывая ее лицо. Она пыталась подбодрить свою дочь, которая лежала, закрыв глаза, с выражением боли на лице, как если бы кровь, переливавшаяся в нее, причиняла ей боль. Стояла полная тишина. Лазар замер, не сводя с меня глаз и контролируя каждое мое движение со смешанным выражением тревоги и подозрения.

– Заметили ли вы, сколько крови уже прошло? – внезапно спросил он шепотом. Я покивал.

Я знал, что он фиксирует в своей памяти все, что я делаю, и от его острого взгляда не ускользнула ни одна деталь, а когда мы окажемся дома, он, не жалея времени, начнет расспрашивать всех – начиная от Хишина и кончая последним из подчиненных ему профессоров, – было ли на самом деле так уж необходимо производить переливание крови столь срочно – настолько, что пришлось отменить вылет. Но я был спокоен и уверен в своей правоте и готов был не только доказать любому из профессоров больницы совершенную необходимость срочного переливания крови, но и потребовать должного уважения к себе за точность моего диагноза и проявленную профессиональную ответственность в критических обстоятельствах. Им нужен был «идеальный человек» для этого путешествия… внезапно я почувствовал, как огромная волна гордости поднимается во мне. Так вот – они его получили!

После процедуры, во время которой Эйнат получила примерно четыреста кубиков материнской крови, я приложил ватный тампон со спиртом к руке Дори, некоторое время подержав ее так. Снова она мне улыбнулась – и необычной какой-то показалась мне эта улыбка. И если бы не торопливость, с которой Лазар, совершенно бессмысленно, схватил резиновую трубку, ни единой капли крови не вылилось бы из вены. Но он не проявил должного умения, и несколько капель крови его жены попали на мою одежду.

– Ничего, ничего… – сказал я и разъединил все части прибора для переливания крови, вынув в конце процедуры иглу из запястья больной, которая тихо дремала, – мне хотелось, чтобы эта дремота естественным образом перетекла в нормальный сон.

Подойдя к окну, я задернул шторы, погрузив комнату в полумрак. И, замерев, полностью насладился мгновением счастья, охватившим меня.

– Ну, а теперь нам надо отдохнуть, – сказал я, обращаясь ко всем сразу. – Особенно вам, Дори.

И, сказав это, я покраснел. Потому что впервые с начала путешествия я обратился к ней так же, как обращался к ней муж. Но оба они добродушно рассмеялись, а Лазар, кроме всего, доверительно обнял меня.

– Вам тоже не мешало бы отдохнуть, – сказал он, но я был в боевом настроении, я был полон жизненных сил, как если бы это мне сделали переливание крови. Я уложил все инструменты в рюкзак и отнес все во вторую комнату, а поскольку я уже знал, что эта супружеская пара постоянно голодна, я решил взглянуть на нашу больную, пока они будут ужинать, а затем, если все будет хорошо, я спущусь вниз, чтобы быстро поесть и, если получится, заглянуть в ближайший музей.

Но вообще-то я понимал, что ни в какой музей я не попаду. И не пойду. Потому что совсем рядом был великий Ганг, и многочисленные ступени, ведущие к пустынным, заброшенным, таинственным, темно-коричневым замкам, которые мне так и не удалось повидать, манили меня. После позднего ужина, съеденного в одиночестве в гостиничном ресторане, ободренный явными признаками улучшения у Эйнат, которая, после того как исчезли последние свидетельства недавней процедуры, проснулась и даже попробовала пожевать что-то из принесенного ее родителями, я позволил себе совершить вылазку к реке еще до наступления темноты. Теплый мелкий дождь просеивался сквозь воздух, и смрад от города возносился ввысь, подобно фимиаму. Кто поверит, что я снова вернусь сюда, размышлял я, пока шел по узким аллеям сквозь неутомимые и бесконечные толпы. Я пришел на берег реки, который, невзирая на дождь, был полон купальщиков, и нанял лодку, попросив лодочника отвезти меня к южному причалу, откуда удобнее было разглядывать огромные крепости на другом берегу.

Сумеречный воздух стелился над рекой, но я был не в состоянии проникнуться этой таинственностью. Я все еще переживал то, что с нами случилось, – наши споры с Лазаром насчет аэропорта, внезапный обморок Эйнат. Похоже было, думал я, что мне удалось заинтересовать их, удалось впечатлить, и когда мы вернемся в Израиль, то, как намекал ехидный профессор Хишин, Лазар вполне будет в состоянии помочь мне остаться в больнице. Но вскоре я понял, что мои мысли занимает вовсе не Лазар, а его жена, женщина, которая не могла оставаться одна. И окончательный анализ событий гласил: оказалось большой удачей то, что она поехала с нами, – как иначе я нашел бы подходящего донора в этой вечной толпе? И кто помог бы мне склонить Лазара к тому, чтобы прервать путешествие.

Освещенный баркас, шедший за нами, нагонял волну, и наша маленькая лодка подпрыгивала и кренилась. Я с нежностью начал думать об Эйнат. Как печален для нее должен быть подобный конец путешествия, которое, похоже, было не просто путешествием, но маленькой революцией, а еще точнее, попыткой бегства. И тогда в приглашении Лазаров присоединиться к ним не проглядывает ли замаскированное намерение познакомить их дочь с молодым доктором, «идеальным парнем»? Она была моложе меня всего на четыре года, но выглядела потерявшимся ребенком; кстати, почему она не доучилась хотя бы до первой академической степени, до В. А.?

Гребец призвал меня обратить внимание на пристань, которую мы миновали. Похоже, он заметил, что мысли мои заняты чем-то другим. Я улыбкой поблагодарил его и посмотрел вверх, где уходили в небо коричневые стены храма. «Вишванат, – мягко произнес я… – Вишванат…» Лицо лодочника просветлело, и немедленно он сомкнул ладони, поднеся их к груди знакомым жестом. «Намасте, – сказал он. – Намасте…» Но магия уже рассеялась, и в заключительном периоде нашего путешествия к пристаням, когда мы вернулись на берег, я не стал мешкать, а поспешил обратно в гостиницу, остановившись только у маленькой телефонной будки, возле которой сгрудилось несколько паломников. К моему удивлению, я с первого раза дозвонился до родителей, для чего им пришлось проснуться при звуке моего голоса в трубке, – похоже, мое сообщение о том, что мы уже находимся на пути домой очень их обрадовало. Да, все прошло благополучно. Подробности? Я коротко пересказал им суть произошедшего за эти дни.

Из-за двери нашей комнаты я слышал низкие голоса, и когда я вошел, то застал родителей Эйнат, сидящих на плетеных, пурпурного цвета креслах, спорящих с моей пациенткой, которая сидела на кровати очень желтая, но окончательно пришедшая в себя. Лазар находился в прекрасном расположении духа после напряженных, но успешных усилий, принесших ему четыре билета на самолет до Нью-Дели на следующую ночь. Он также был преисполнен надежды на то, что сможет поменять рейс из Нью-Дели до Рима, который мы пропустили из-за остановки в Варанаси, таким образом, чтобы, успев на рейс компании «Эль-Аль», мы оказались бы дома в пятницу. И наконец-то я понял причину нашей гонки и спешки. У него была назначена встреча с делегацией важных пожертвователей из-за границы, которых он уговорил подарить воскресное утро нашей больнице.

– Вы хотели отсрочки в двадцать четыре часа, а теперь вы получите – до вылета самолета – целых тридцать, – агрессивно сказал он мне, как будто речь шла не о его дочери. Но я только улыбнулся.

Его лицо было серого цвета, маленькие глазки запали, и если бы я был так близок с ним, как профессор Хишин, я бы немедленно положил его в больницу, в отделение интенсивной терапии, для серьезного и всестороннего обследования. Но его жена, похоже, привыкла к серому цвету его лица – такого же, как у большинства врачей, с которыми ему приходилось ежедневно встречаться. Было рано еще для того, чтобы отходить ко сну, и мне не хотелось расставаться с ними; кроме того, я не знал, хотят ли они переместить Эйнат в мою комнату или же Лазар намерен на одну ночь переселиться ко мне. В конце концов Лазар попросил меня помочь ему передвинуть одну кровать из моей комнаты в их. «А ты что думал, – сказал я, улыбаясь в душе, – а ты что, полагал, что его жена согласится хоть на одну ночь остаться без него?»

* * *

На следующий день мы прибыли в Нью-Дели, где Лазара ожидало горькое разочарование. В самолете, отбывавшем в Рим, оказалось всего лишь одно свободное место. А лететь домой через другие европейские страны означало потерю купленных билетов, каждый из которых стоил кучу денег.

– Почему вы не берете то место, которое есть, и отказываетесь лететь обратно в одиночку? – спросил я Лазара, который просто тонул в отчаянии. – Мы втроем можем лететь до Рима в пятницу и вернуться домой в воскресенье или понедельник.

Он посмотрел на меня, но ничего не сказал, затем взглянул на свою жену, глаза которой смотрели на него с тревогой, без присущей им улыбки.

– Это невозможно, – выпалил он затем, еще раз обменявшись взглядами с женой, которая с каким-то напряжением глядела теперь на меня, готовая отвергнуть любые дополнительные предложения.

Выходило, что выбора у нас не было, – вернее, был один: лететь до Нью-Дели, который после Варанаси, Калькутты и Гаи выглядел нормальным цивилизованным городом. С несвойственным для него безрассудством Лазар приказал моторикше отвезти нас в большой современный отель с просторными и, по-видимому, очень дорогими номерами.

И снова – троица Лазаров вселились в одну комнату, тогда как я был послан этажом выше, чтобы занять номер, который оказался не таким просторным, но весьма приятным и, по-своему, достаточно большим. Впервые за время нашего путешествия я почувствовал что-то вроде вины, неопределенной, но тревожной – то же самое я иногда испытывал, когда думал о своих родителях, которым приходится подолгу жить без меня. Поэтому я спустился вниз и постучал в их дверь, и, несмотря на поздний час и беспорядок в комнате, они тепло приветствовали меня, как если бы я был членом семьи, и с изумлением выслушали мое предложение: я присмотрю за нашей больной весь следующий день, а ее родители смогут воспользоваться подвернувшимся случаем – нашей вынужденной остановкой в Нью-Дели – и совершить турпоездку в Агру, в ста двадцати пяти милях от Нью-Дели, и повидать Тадж-Махал.

– Как вы иначе посмотрите в глаза своим друзьям, если, вернувшись из Индии, вы скажете, что не посетили его? – спросил я с улыбкой и предложил им взять с собой мою фотокамеру.

– А как же ответите на подобный вопрос вы? – засмеялась его жена, чья враждебность ко мне исчезла без следа.

Не проявив никакого такта, я ответил:

– Ну… я еще достаточно молод. И однажды я сюда вернусь…

К моему удивлению, предложение было принято, как если бы у них было право на некую компенсацию с моей стороны, и на следующее утро они сели в туристический автобус и отправились осматривать мавзолей, построенный императором Шах-Джаханом в память о своей жене, в то время как большую часть дня я провел с Эйнат, сидевшей в кресле или лежавшей на кровати родителей в попытке прочитать «Краткую историю времени», которая у меня лично никакого интереса не вызывала. Переливание крови, проведенное мною, явно придало ей сил; по крайней мере, кровотечения из носа прекратились совершенно. Тем не менее ее еще лихорадило, и выглядела она изнуренной нестерпимым зудом, вызванным концентрацией солей желчи. Она не спала нормально в течение последних недель и теперь дремала, в то время как я менял повязку на ее ноге, которая выглядела сейчас много лучше. Когда она очнулась ото сна, я засыпал ее вопросами; прежде всего, относительно ее путешествия в Индию, а затем о ее пребывании в больнице Гаи. Она отвечала кратко, но дружелюбно. Чтобы скрасить скуку тянущегося времени, я начал расспрашивать ее о вещах, напрямую не связанных с ее болезнью, – во-первых о ее компаньонах по путешествию, особенно о коротко стриженной Микаэле, девушке с огромными серыми глазами, той самой, которая доставила сведения о болезни родителям Эйнат в Израиль, а затем, как если бы я намеревался стать их семейным врачом, плавно перешел к незначительным вопросам, расспрашивая ее о младшем брате и очаровавшей меня бабушке. Затем я стал активно расспрашивать ее о родителях, с которыми у нее – это было совершенно ясно – не было контакта. Но все-таки я спросил, насколько соответствует действительности факт, который сообщил мне ее отец, – будто его жена не в состоянии оставаться одна…

Когда стемнело, наконец появились Лазары, переполненные впечатлениями прошедшего дня. Лазар вернул мою камеру и поблагодарил за идею путешествия. В добавление к конфетам и шелковым шарфам, которые они купили для себя, они привезли подарок мне тоже – модель Тадж-Махала из розового мрамора высотою едва ли не в фут. Жена Лазара с большим энтузиазмом описала все, что они увидели. Сам Лазар выглядел умиротворенным, и похоже, его очень позабавили эти странные индийцы, которых они встретили по дороге; выглядело это так, как если бы только сейчас он разглядел их истинную сущность. Лицо его за это время покрылось загаром и утратило тот серый оттенок, который испугал меня. Они собирались заказать большой обильный ужин на четверых, который должны были доставить прямо в номер, но мне внезапно расхотелось есть; поднявшись, я вышел.

Я вышел на улицу, чтобы прогуляться и сказать свое последнее «good bye» Индии. Так же, как несколько дней назад, я побрел по темным улицам Нью-Дели, на этот раз в более зажиточном районе, свободно двигаясь в толпе горожан, обладавших в сумерках поразительной и странной легкостью. И в эту минуту внезапно я осознал, что, вопреки моему юношескому хвастовству перед Лазарами, я никогда больше не вернусь в Индию. И сколько бы я еще не прожил, мне никогда не увидеть великолепия Тадж-Махала, который они увидели сегодня. Сознание собственной правоты наполнило меня непередаваемой грустью.

Тем временем впервые с момента прибытия в Индию я переступил порог магазина, чтобы купить что-нибудь моим родителям. Войдя в благовонную полутьму, наполненную шелестом ярчайших тканей, я подумал о двух очень далеко отстоящих друг от друга кроватях в спальне родителей и засомневался – есть ли в этой спальне что-нибудь яркое, не говоря уже о вызывающе кричащем. И я купил два красиво раскрашенных отрезка ткани, которые, по моему разумению, могли бы украсить родительскую спальню – мне показалось, что из этого выйдут отличные покрывала на кровать. Мне это понравилось, и я собрался купить еще что-нибудь, поскольку все стоило восхитительно дешево, но внезапно я понял, что не хочу больше в одиночку бродить по городу, и решил вернуться в отель и присоединиться к Лазару и его жене – может быть, и она поблагодарит меня за испытанную ею радость прошедшего дня, которой обязана мне. Но, вернувшись, нашел, что они, похоже, легли уже спать, поскольку ни единого звука не доносилось из их комнаты и ни единого луча света не вырывалось наружу. Ничего не оставалось, как самому отправиться в постель, и, подобно тому, как это было прошлой ночью в Бодхгае, всю ночь я ворочался и вертелся, не в силах заснуть, хотя обычно засыпал, едва коснувшись подушки.

Мы прилетели в Рим после полудня и, конечно, упустили рейс «Эль-Аль», самолеты которой вылетают точно по расписанию, составленному так, чтобы самолет приземлился в Израиле до наступления Шаббата. Теперь мы должны были ждать до воскресенья, но Лазар еще не сдался в своем намерении добраться в Израиль к моменту предстоящей важной встречи. И мы поселились в большом старомодном отеле на улице Коронари не раньше, чем он отправился в сражение, к вящему неудовольствию его жены, чтобы добыть недорогой билет на самолет, который доставил бы его в Израиль не позднее завтрашнего дня. Когда вечером я вернулся в отель, вдоволь набродившись по древнеримскому Форуму и вокруг Колизея, я застал эту парочку в вестибюле отеля; на ее лице лежала печать огорчения. Выяснилось, что, невзирая на свой возраст, Лазару сопутствовал успех и он сумел затесаться в дешевую студенческую группу, которая улетала завтра днем, а прилетала в Тель-Авив через Афины поздно вечером в субботу. В восторге от собственной гениальности, он старался сейчас успокоить жену, которая рассматривала все это, как тщеславие и каприз человека, убежденного в своей исключительности. В середине следующего дня мы с ним распрощались. В нем чувствовалось напряжение пополам с легкой насмешкой над женой, которая, к моему удивлению, казалась искренне огорченной, как будто ей предстояло не расставание на двадцать четыре часа, а разлука на века. И хотя я стоял рядом с ним, он обнял ее и принялся целовать снова и снова, улыбаясь при этом так, словно втайне радовался гневу, обуревавшему ее, который она не в состоянии была скрыть. Затем он повернулся ко мне, как если бы я был членом семьи, и сказал:

– Берегите ее. До завтрашнего вечера.

Я заметил, что эти невинные слова, сказанные полушутливым тоном, еще больше усилили ее гнев. Она вся напряглась, освободилась от его объятий, слегка шлепнув его, и сказала:

– Ну, ладно, иди. Иди уже, береги себя и позвони тотчас же, как прилетишь.

В эту минуту в моей душе всколыхнулся гнев против этой дамы средних лет, бывшей лишь девятью годами моложе моей матери, и при этом казавшейся не в силах даже на короткий срок разорвать узы, связывавшие ее с собственным мужем. Однако, когда он ушел, и еще до того, как у меня появился шанс сказать что-нибудь подходящее к случаю, ее глаза снова блеснули улыбкой, как если бы ее гордость не позволяла ей выглядеть подавленной в моем присутствии. Она спросила, есть ли у меня какие-либо планы, и когда я заколебался с ответом, она сказала, не буду ли я столь добр, чтобы немного побыть с Эйнат, потому что ей совершенно необходимо попасть в парикмахерскую, так как в понедельник, по возвращении в Тель-Авив, она прямиком отправится в свою контору, и прическа совершенно необходима. На мгновение я даже потерял дар речи. Я превратился в сиделку на целый день в Нью-Дели, а теперь у нее хватает нахальства ожидать, что я снова соглашусь засесть в отеле, как если бы я и на самом деле был их наемной обслугой, – и это при том, что до сих пор ни единого слова не было произнесено насчет оплаты за мое участие в путешествии.

Ее уверенность, что в понедельник она окажется на работе, снова вернула меня к образу самоуверенной женщины в коротком черном платье и в туфлях на высоком каблуке, которая с таким апломбом встретила меня в своей конторе, приведя в ярость. А кто, скажите на милость, будет присматривать за Эйнат в этот понедельник? кто будет сопровождать ее, когда она отправится в больницу, чтобы провести тесты, которые ей совершенно необходимы? Они что, собирались превратить меня в их семейного врача, а заодно и в сиделку? Но прежде чем я успел открыть рот, я увидел, что мое молчание было расценено ею, как согласие, и она устремилась вперед, исчезнув за углом, как если бы она точно знала, куда идти. Волей-неволей мне пришлось вернуться к себе в номер и снова взяться за книгу, потеряв всякий интерес к разговорам с Эйнат. Затем я легонько постучал в ее дверь, но никто мне не ответил. Я постучал снова и позвал ее по имени. Но с другой стороны двери ответом мне была тишина, и впервые с момента нашей встречи я по-настоящему впал в панику. Я понесся вниз, в вестибюль, к дежурному администратору и, объяснив ему мою связь с семейством Лазаров, попросил открыть дверь номера. Сначала я получил отказ, но я продолжал настаивать и действительно смог с помощью врачебного удостоверения личности заразить всех моей тревогой. Но когда коридорный с помощью хозяйского ключа попробовал открыть дверь, оказалось, что она заперта изнутри, там же в замке оставлен ключ, так что сделать снаружи ничего нельзя. Мы барабанили в нее изо всех сил. Никакого ответа. Я пытался уверить себя, что состояние Эйнат после переливания крови улучшилось настолько, что я уже подумывал о том, чтобы дать ей целую таблетку мочегонного, чтобы стимулировать функции почек, поскольку у меня вызывало беспокойство небольшое количество мочи, выделявшееся Эйнат. Но итальянцы продолжали паниковать, продолжая оживленно говорить по-итальянски исключительно между собой. В конце концов решение было найдено. Другой юный коридорный, родом, похоже, из Северной Африки, был выбран для предстоящей миссии, и немедленно, из смежной комнаты он с обезьяньей ловкостью перебрался в соседний номер через окно. Когда он открыл дверь и впустил нас, мы нашли Эйнат спящей провальным сном – после множества бессонных ночей она в конце концов сумела погрузиться в сон без остатка.

– Все хорошо, все в порядке, – успокаивал я разочарованных итальянцев, уже приготовившихся встретить трагедию или драму и не желающих уходить ни с чем. Я сел рядом со своей пациенткой; даже ее руки, которые не могли прекратить расчесывание с тех пор, как мы прибыли в Бодхгаю, теперь спокойно лежали на кровати. Я зажег маленькую лампу и начал снова читать книгу Хокинга, которая, если верить рекламе на обложке, была уже куплена миллионами читателей, которые, без сомнения, думали, подобно мне, что они узнают секреты и тайны Вселенной, после чего поймут, что эти секреты чрезвычайно трудны и сложны и, кроме всего прочего, противоречивы. Тем не менее я продолжал чтение, переворачивая страницы, перепрыгивая к более понятным пассажам и думая сердито о жене Лазара. Даже если мое присутствие рядом со спящей пациенткой не являлось стопроцентно необходимым, я не сдвинулся с места, из-за того, в частности, что я хотел видеть, как она начнет извиняться передо мною, когда наконец вернется. И когда она появилась в номере, великолепно причесанная, с лицом, носившим следы искусного макияжа, со множеством пакетов в руках, выбивая громкую дробь высокими каблуками, покраснев за свое опоздание, я ощутил не злость, а странную, будоражащую радость, которая забурлила во мне, как если бы я был захвачен любовью.

Кровь бросилась мне в лицо, и я тут же сел в кресло.

Ей никогда не поверить в это даже в самых сокровенных мыслях.

…Все, что она сделала, были сплошные извинения. Она извинялась… и извинялась снова. Ей в голову не приходило, что я могу сидеть рядом с Эйнат, которая, по непонятному совпадению, проснулась в ту же минуту, как только ее мать вошла в комнату, и теперь сидела со страдальческим выражением лица, снова с остервенением расчесывая себя. Когда я рассказал жене Лазара о происшедшем, она забеспокоилась и попросила осмотреть больную опять. Тогда я пошел к себе и тут же вернулся со стетоскопом и сфигмоманометром, и сразу прощупал гладкий живот Эйнат, попытавшись понять по состоянию печени, нет ли изменений к худшему; их не было. Почки показались мне немного увеличенными, но я, решив на этой стадии не прибегать к медикаментозному вмешательству, ушел, пообещав зайти к ним к обеду.

На улице шел дождь, а потому я вскоре отказался от своих планов и вернулся в отель, прошел в номер с намерением принять душ и присоединиться к двум женщинам, заказавшим отличные итальянские блюда. На мне была рубашка, которую я выстирал, когда мы жили в Бодхгае. Несмотря на возбуждение, я пытался шутить с Эйнат, которой крепкий сон вернул на щеки румянец. Но смеялась весь вечер не она, а ее мать; видно было, что ей хорошо. Может быть, поэтому, когда зазвонил телефон и Лазар известил, что добрался благополучно, голос ее звучал ласково и нежно, и никакого раздражения в нем не было. Она расспросила его о полете и заверила, что с нами здесь тоже полный порядок. Они говорили так долго, словно не собирались встретиться снова через двадцать четыре часа. Я глядел на ее ноги, которые во время путешествия были скрыты слаксами. Ноги были очень красивыми и могли принадлежать молоденькой девочке, но выпирающий живот и полные руки портили общее впечатление. Тем не менее мое возбуждение не исчезало, не в последнюю очередь из-за внутренней нервозности, и я оставался с ними дольше, чем они ожидали.

В середине ночи я проснулся, прошел в туалет, встал перед зеркалом и попробовал рассмотреть свое отражение в темноте. Внезапно я прошептал ее имя, Дори, Дори. Как будто сам акт произнесения ее имени был частью секретного сообщения. «Это судьба, это безумие», – шептал я себе. Комната раскалилась добела, и, несмотря на высокий потолок, я чувствовал, что задыхаюсь. Я оделся и пошел вниз посмотреть, нельзя ли достать стакан молока. Но было два часа ночи, и в гостиничном баре царили покой и тишина. Даже дежурный клерк – возможно, тот же самый, что помогал мне пробраться в комнату Лазара прошедшим днем, – ушел спать в каморку, спрятанную за доской с ключами. Я пробрался через большую темную комнату, где уже стояли столы, накрытые к завтраку, и, перед тем как повернуть обратно к себе наверх, открыл дверь, ведущую в кухню, по привычке, приобретенной в то время, когда я работал по ночам в «скорой помощи»; в кухне всегда есть надежда что-нибудь найти. И действительно: огромная кухня вовсе не была погружена в темноту – в укромном уголке ее слабый свет отражался от медных кастрюль и слышался басовитый смех. Я стал пробираться мимо чистых разделочных столов и сверкающих моек. За большим обеденным столом я увидел трех человек, которые говорили по-итальянски. Они ели суп из глиняных чашек, разрисованных розовыми цветами. Это были иностранные рабочие, скорее всего, беженцы. Один из них, завидя меня, тут же поднялся и спросил, чего я хочу, – спросил он по-итальянски, дружелюбным тоном, на что я ответил на английском: «milk» – и приложил одну руку к животу, чтобы унять боль, терзавшую меня с той минуты, когда я внезапно влюбился, в то же время другой рукой я поднял воображаемый стакан, поднес его к губам и показал, что выпил до дна. Он сразу все понял и объяснил ситуацию остальным на их языке, после чего отправился к холодильнику и налил мне стакан молока. И тогда я увидел, что рядом с гигантским рефрижератором, который урчал, словно взлетающий самолет, сидит маленькая девочка, похожая на ребенка из приюта; она смотрела на экран маленького телевизора. А рядом с ней тощий мужчина в очках, выглядевший очень болезненно, сидел и листал школьную тетрадь для домашних заданий.