Текст книги "Возвращение из Индии"

Автор книги: Авраам Бен Иехошуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

– Потому что, – объяснял он далее, – поскольку сам хирург и его команда концентрируют свое внимание на какой-то одной части организма, только анестезиолог все время думает о пациенте целиком. А не как о сумме отдельных частей. И, следовательно, именно анестезиолог и является истинным терапевтом, вне зависимости от того, что именно хирург вытворяет с сокровенными органами больного. И вы, – добавил Накаш, заключая краткую лекцию, ошеломившую меня своим красноречием и пафосом, – вы хотите быть таким терапевтом.

– Хочу? Это… не совсем точно, – произнес я с горькой улыбкой. – Боюсь, у меня не было иного выбора.

– Я думал, вы были искренни, когда признавали, что Хишин принял правильное решение. Поверьте мне, Бенци, что за всю свою жизнь я перевидал множество хирургов. Кто знает их так, как я? И я говорю вам – я видел вас в работе – что эта работа не для вас. Ваш скальпель застывает в сомнении, потому что вы слишком много думаете. Не потому, что вам не хватает опыта, а потому, что вы чересчур ответственны. А в операционной излишняя ответственность смертельно опасна. Вы должны быть готовы рискнуть отрезать от человека кусок, а после с уверенностью сказать, что сделано это исключительно для его блага. В какой-то степени вы должны быть жуликом, шарлатаном и отчасти азартным игроком. Посмотрите-ка на Хишина – он ведь время от времени производит здесь частные операции тоже, и если вы так уж соскучились по ним, можете оказаться с ним рядом возле операционного стола.

Предложение доктора Накаша было столь соблазнительным, что я не попросил даже времени на раздумье и тут же ответил согласием. Накаш не удивился.

– Я был уверен, что идея вам понравится. И в любом случае позволит вам выпустить пар, пока профессор Левин придет в себя и найдет время устроить вам экзамен по поводу вашего знаменитого переливания крови – того, что вы произвели в Индии. Он – трудный клиент, он непременно должен подавить своих коллег по отделению, а когда это ему не удается, сам впадает в депрессию. Потому, будь я на вашем месте, я не слишком спешил бы оказаться у него в руках.

Я записал домашний номер телефона Накаша, а он записал мой.

– Но это телефон временный, – предупредил я его. – Скоро я перебираюсь на другую квартиру.

Этим же вечером я известил свою домовладелицу – в соответствии с давней договоренностью между нами, – что я намерен съехать в конце месяца. Она выразила свои сожаления. Я знал, что был для нее желанным арендатором; тот факт, что я являлся врачом, придавал ей значительности, пусть даже она ни разу не обратилась ко мне с какими-либо личными проблемами – разве что интересовалась вопросами глобального свойства.

– Могу ли я спросить, почему вы решили нас покинуть? – не могла она удержаться от вопроса.

– Мне нужны перемены, – ответил я так вежливо, как только мог, и тут же пожалел о своем ответе, увидев, как по ее острому лицу прошла гримаса боли.

– Перемены? Но какие? – Она хотела чего-то большего, чем эта отговорка, и в голосе ее я неожиданно различил злость. – Какие перемены? – продолжала настаивать она.

– Просто перемены. – Слово было выбрано мною явно неудачно, но я упрямо повторял его. – Перемены. – И, опустив голову, я повернулся и пошел прочь, положив тем конец любой дальнейшей дискуссии.

Этим же вечером я дозвонился до родителей и рассказал им о предложении Накаша. И не мог удержаться, чтобы не сказать им о своих планах аренды новой квартиры, принадлежащей матери жены Лазара. Они тут же всполошились. Мысль о превращении Лазаров в моих квартировладельцев показалась им крайне неудачной.

– Зачем усложнять свои взаимоотношения с Лазаром именно сейчас, после того, как они только наладились после путешествия по Индии? – сердито спросила мать.

– Но ведь в качестве арендатора я не менее надежен, – спорил я. – А кроме того договор буду подписывать я не с ним, а с его женой.

– Тем хуже, – с непонятным мне раздражением заявила мать и принялась, как могла, отговаривать меня от этой идеи. – Если ты сломаешь в квартире хоть что-нибудь или потребуешь денег на ремонт, она пожалуется на тебя, и это отразится на твоем положении в больнице. И поверь мне, – добавила она с неожиданной злобой, – она себе на уме и своего не упустит. В любом случае никогда не следует смешивать деловые отношения и дружбу.

Мой отец тоже прочел мне лекцию.

– Я не могу понять, – начал он своим тихим голосом, самым верным признаком его глубочайшего волнения, – собираешься ли ты сохранить тот уровень доверия, которого достиг между вами после Индии?.

Я почувствовал, что начинаю сердиться.

– Что вас так беспокоит? – Я ведь не собираюсь жить у них даром. Я буду им платить, и больше, к слову сказать, чем я плачу сейчас.

– Будешь платить больше? – в изумлении переспросил меня отец. – И сколько же?

Когда они услышали, что о точной цене мы еще не договаривались, их неодобрение стало еще сильнее. И тогда из меня вырвался протестующий вопль.

– Мои дорогие мама, папа! Мне двадцать девять лет! Пожалуйста, будьте добры, позвольте мне поступить так, как я считаю нужным! – Это утихомирило их.

Если быть честным, я немного переигрывал. На самом деле они всегда доверяли мне, и сегодняшнее раздражение моими словами было вызвано лишь тем, что я смутил их попыткой скрыть от них мои истинные мотивы. И мне тут же стало стыдно и очень их жаль. Лихорадочно стал я соображать, каким образом успокоить их, не погрязая еще больше во лжи.

– Мне нужны перемены, – вежливо сказал я. – Я увидел эту квартиру совершенно случайно, и она мне понравилась. Это близко у моря, это чистая тихая улица. Я уверен, что никаких проблем ни с Лазаром, ни с его женой не возникнет. Вы ведь меня знаете.

Они слушали внимательно, стараясь понять мое необъяснимое решение, вооружившись своей любовью и доверием ко мне.

– В том, что тебе необходимы перемены, – сказала напоследок мать, – ничего плохого нет. Это совершенно ясно. Смотри только, чтобы эти перемены закончились лишь этой выгодной сделкой и не превратились во что-нибудь иное.

* * *

Когда по прошествии недели никаких сигналов от жены Лазара не поступило, я, стараясь подавить тревогу, подумал вдруг, что, может быть, несколько поспешно объявил об изменениях в моей жизни. Забыла ли она обо мне, или, наоборот, решила избежать? Я знал, что ее мать уже перебралась в дом для престарелых. И я сам позвонил ей туда, первым делом спросив, помогли ли ей новые медикаментозные назначения, которые я ей предписал. Она была очень обрадована моим звонком, и, как она сказала, «счастлива поговорить со мной». Хронические запоры и на самом деле стали терзать ее реже – не столько, быть может, из-за изменения в приеме лекарств, сколько благодаря тишине и покою, окружавшим ее в новом жилище, о котором она говорила с восхищением, приглашая меня нанести ей визит.

– А знаете ли вы, – спросил я ее в конце нашего разговора, – что я буду теперь жить в вашей квартире, которую решил арендовать?

К моему изумлению выяснилось, что она ничего об этом не знала. Ее дочь не сказала ей об этом абсолютно ничего. А потому, сказал я себе, позвонив старой леди, я поступил совершенно правильно. Ибо ситуация выглядела однозначно: если Дори изменила свое решение и нашла других арендаторов – что ж, о'кей, да будет так, и пусть она собственноручно погубит мою любовь. Тем более что моя нынешняя хозяйка квартиры нашла супружескую пару и, не предупреждая меня, уже показала им мое жилище, которое они тут же сняли, – остановив меня на лестнице, она холодно потребовала, чтобы до конца месяца я очистил помещение.

Дурацкая ситуация! Оказаться на улице из-за нелепого и, более того, абстрактного, увлечения, не имевшего никаких перспектив? В конце концов, собрав все свое мужество, я сам позвонил Дори, чтобы понять, что происходит и на что я могу рассчитывать. Секретарша соединила меня, не спрашивая, кто я такой. Дори взяла трубку и, не выпуская ее из рук, продолжала оживленный разговор с кем-то, к кому я вдруг почувствовал жгучую ревность. Ее низкий голос звучал энергично, он был полон уверенности и значения. Когда я назвал себя, то почувствовал, что она смутилась. «Хорошо, – сказал я сам себе. – Что-то мое имя для нее да значит».

– Тут возникло очередное недопонимание, – начал я шутливым тоном, – и в результате мне придется оказаться на улице со всем своим имуществом уже на следующей неделе.

Мне показалось, что она испытала облегчение. Теперь она, не колеблясь, должна была признать, что мое желание арендовать квартиру – это не трюк, с помощью которого я хочу ее охмурить. Ситуация, в которой я оказался и которую я описал, избегая громких слов, подвигнула ее не только принять меня в качестве квартиросъемщика, но и извиниться за то, что она не сделала этого раньше.

– Квартира еще не готова, там еще куча работы. И неизвестно, что со всем этим делать.

– Да ладно, – успокоил я ее. – Оставьте все как есть. Мне ведь немного и надо! – Поболтав с ней немного ни о чем, мы договорились, что встретимся на квартире во второй половине дня во вторник, когда ее офис не работает, что даст ей возможность оглядеться и понять, что именно надо убрать, а что можно оставить, и, разумеется, закончить переговоры о сдаче в аренду. Когда я положил трубку, думал я только об одном: она приведет с собой Лазара или будет одна?

В квартире она ждала меня одна. Стоя у входной двери, я слышал мягкие звуки классической музыки, смешанные с приятным журчанием воды. Я легко дважды постучал, не желая пользоваться звонком, который, как я запомнил после первого посещения, издавал непереносимый вой. Она открыла дверь с мрачным выражением лица, была она на высоких каблуках, в ярко-красном переднике, завязанным вокруг талии. Руки у нее были в масле.

– Вы усложняете мою жизнь, – пожаловалась она, слегка покраснев. – Вы только взгляните, что пришлось здесь для вас переделать.

Ее неприязненный, едва ли не агрессивный тон удивил меня, к этому я не был готов. Как и к отсутствию в ее глазах даже намека на улыбку – взгляд ее за стеклами очков был тверд и непривычно серьезен.

– А что здесь надо делать-то? – запинаясь, начал я, пытаясь защититься от обвинений и осторожно переступая порог квартиры, в которой я тут же ощутил произошедшие перемены, пусть даже до того я побывал в ней лишь однажды в течение немногих часов. Квартира была чиста и уютна, но что-то, по сравнению с тем, когда я осматривал старую даму, что-то исчезло. Может быть, этому способствовало исчезновение расшитых салфеток, лежавших тогда на маленьких столиках возле дивана, равно как и отсутствие хрустальных и серебряных кубков, стоявших за стеклом буфета из темного дерева, а может быть, из-за семейных портретов, которые были сняты со стен. Шторы были раздвинуты, и вид из окон позволял разглядеть бесчисленные крыши и даже полоску моря. Тем не менее, находясь в квартире, трудно было даже догадаться о близости пляжа, места, где я был так счастлив в тот вечер.

И все же я быстро забыл о своем разочаровании, когда заметил, как лучи заходящего солнца преобразили все вокруг, осыпав золотой пудрой все предметы, стены и пол. На стойке белого мрамора в кухне выстроился ряд изящных кастрюль с длинными ручками, они были накрыты крышками и сияли чистотой. Мысль о том, что она так начистила их для меня, а не для того, чтобы убрать их на хранение подальше, глубоко тронула меня. Какая-то смущающая тишина стояла вокруг. Я изо всех сил старался не глядеть на ее стройные ноги в плотно облегающих, золотистого цвета шелковых чулках. Мне показалось, что я ее чем-то раздражаю, быть может, тем, что ей пришлось ради меня заниматься всеми этими кастрюлями. Может быть, это ее оскорбляло?

– Мы полагали, что все у нас в порядке, – сказала она, – но оказалось, что здесь еще уйма дел.

– Как долго ваша мать прожила здесь? – поинтересовался я самым дружелюбным тоном.

– Совсем недолго. Семь лет. С тех пор, как умер мой отец. Но она полюбила эту квартиру. И вложила в нее уйму всего. Это просто стыдно – она вполне могла бы прожить здесь еще не один год. Я до сих пор не понимаю, почему она больше не хочет здесь жить. Вот почему я не спешила связаться с вами. Надеялась, что она изменит свое решение и вернется сюда. Но сейчас, сейчас вы заставили меня покончить с этим.

Поразительное признание, что она уступила моей настойчивости, преисполнило меня таким сильным чувством удовлетворения, что я склонил голову и закрыл глаза, – что она приняла за симптом оскорбленного самолюбия.

– Если ваша мама передумает и решит вернуться обратно, я съеду отсюда в ту же минуту, – галантно заявил я, желая предстать перед Дори наиболее приемлемым арендатором. Но она только покачала головой.

– Этого не понадобится. Не волнуйтесь. Там ей очень нравится. – В этом месте я не смог удержаться от реплики.

– Я знаю, – сказал я и передал содержание нашего телефонного разговора.

Она слушала в полном молчании. Потом на ее губах появилась слабая улыбка, но глаза все еще сохраняли выражение подозрения и строгости, как бы очерчивая точную границу моего, опасного для нее, уровня разрешенного вторжения в ее жизнь.

Тем временем квартира погружалась во мрак, меняя золото заката на смутные иероглифы желтоватого пергамента. Она опустилась на диван с моей стороны и удобно устроилась, скрестив ноги.

Ее маленький двойной подбородок чуть-чуть обвис. Из потертой картонной папки, содержавшей счета за телефон, газ и электричество она достала лист бумаги с какими-то заметками и сказала в полном отчаянии:

– Вот… я попробовала составить опись всего содержимого квартиры для внесения в контракт, который мы должны заключить. Но я совершенно не представляю, с чего начать. Мы никогда не сдавали раньше квартиры. Некоторые, я знаю, вносят в такой список все подряд, включая шкафы и мойку для посуды. Но вы ведь не собираетесь продавать нашу мебель, правда? Или демонтировать туалеты и кухню? – Она произносила все это вполне серьезно, без тени юмора, и мне оставалось лишь молча кивать в ответ. Меня завораживала быстрота, с которой темнело. – Ну так сейчас мы договоримся о вещах, по-настоящему важных, – продолжала она. – Мы отметим наиболее ценные и внесем их в гарантийный список. К примеру, этот ковер или сервизы, или одну, нет две картины. Потом показания электросчетчика, да? И надо будет дозвониться до телефонной компании и записать их счет, ну, вот, пожалуй, более или менее все. Что же до одежды и прочих пожитков моей матери, которые она здесь оставляет, – уверены ли вы в том, что они вам не помешают? Давайте-ка посмотрим, что мы тут имеем и достаточно ли места для вас.

И она поднялась с дивана, но, к моему удивлению, не спешила включить в квартире свет, несмотря на то, что с каждой минутой становилось все темнее и темнее. Из ниши между кухней и ванной, предназначенной для хранения веников и швабры, тянуло прохладой, наполняющей две комнаты, уже утонувшие в вечернем мраке. Когда я проследовал за Дори в материнскую спальню, то заметил, что стеклянные бокалы, с которых исчезла мыльная пена, сияли на белом мраморе, испуская красно-рубиновые лучи. Окошко над мойкой для посуды было устроено в стене так, что улавливало полностью лучи заходящего солнца. Я хотел привлечь ее внимание к своему маленькому открытию, но она уже стояла рядом с двуспальной кроватью матери с красным покрывалом и пухлыми подушками в цветастых наволочках, дверцы двух пустых шкафов были настежь открыты, чтобы показать мне, сколько места имелось в моем распоряжении. Затем она как-то покорно открыла дверцы еще двух шкафов, забитых до отказа. В одном из них я разглядел ряд вешалок с костюмами серого цвета. Все как на подбор, одного фасона. Я, стоя перед другим, оказался, как это бывает в уже виденном сне, перед пирамидой из белых обувных коробок, в которых, без сомнения, хранилась не только обувь, но и все что угодно.

– Ну, здесь достаточно места, – произнес я, стоя за ее широкой спиной. Сказал, чтобы ее успокоить.

– Не волнуйтесь, мы все здесь очистим и уберем. Дайте нам только время перевести дух, – ответила она внезапно охрипшим голосом, снова с подозрением глядя на меня враждебным взглядом, который, вместо того чтобы охладить меня, распалил настолько, что мой пенис набух и зашевелился. Если бы только я мог поговорить с ней сейчас о каких-либо событиях, связанных с Индией, промелькнуло у меня в голове, я сумел бы разрядить атмосферу. Но вожделение, бурлившее во мне, полностью меня парализовало. Только сейчас я понял, что сумрак, царивший в квартире, был для нее весьма выигрышен. Ибо он позволял скрыть от меня и складки у нее на шее, и морщинки возле глаз и даже небольшой животик, который она тут же подтянула. Здесь, со мною рядом, находилась зрелая, соблазнительная женщина. «Может быть, она и хотела соблазнить меня?» – спросил я сам себя, когда увидел, что она двинулась по направлению к гостиной, в которой новый поток света, прорвавшийся сквозь лохмотья перистых облаков, вступил в последнюю схватку с темнотой.

– А сейчас мы поговорим об условиях ренты. – Она вздохнула и тяжело опустилась на диван, скрестив свои длинные ноги, в то время как продолжающаяся битва света с тьмой рисовала золотые арабески на ее чулках.

«Пока что единственное мое достижение от влюбленности в эту женщину, – думал я тревожно про себя, – это возможность не только обрести новую домовладелицу, но и плата повышенной аренды».

Неожиданно и без подготовки, она спросила меня, что я думаю по поводу оплаты. Я сумел лишь рассмеяться.

– Я? Что я думаю? Я не имею ни малейшего представления. Но вы не беспокойтесь, я готов, ведь вы же предупреждали меня, что платить мне придется больше, чем я плачу теперь.

– Верно, – она удовлетворенно улыбнулась. – Я вас предупреждала. Пусть даже я забыла подробности.

Я назвал ей сумму. Она вспомнила. Выглядела при этом она слегка разочарованно. Затем она задумалась, лицо ее то пропадало, то появлялось из сумерек, которые наплывали из спальни, с тем чтобы еще более сгуститься в гостиной. – Если мы добавим десять процентов к тому, что вы платите сейчас – так будет честно? – Она спросила меня обычным своим, чистым и звучным голосом, в котором самомнение казалось естественным. – Я чувствую себя виноватой… ведь вы ничего не получили за то путешествие в Индию…

– Я все получил, – протестующее заявил я не без горечи, и в то же время с чувством удовлетворения, поскольку готов был к гораздо более высокой цене за аренду. – Я получил само путешествие. Я познакомился с вашей семьей. А теперь еще эта квартира… И вы, – добавил я мягко после паузы, – и вас… в качестве моей квартирной хозяйки.

Она ничего не ответила, вновь уйдя под защиту сумерек, которая окутывала нас, – не без усилий с ее стороны, создав смущавшую нас атмосферу, подобную этой. Я совершенно не понимал, что я должен делать, – разве что дать ей и дальше углубляться в ее собственную душу, что выглядело бы как своего рода предупреждение, исходящее от меня, – таким же, каким было ее предупреждение, связанное с решением повысить мою арендную плату всего на десять процентов; здесь был намек. Я не отважился проявить свои чувства более определенно, я только понимал, что тишина, заполнившая комнату, потихоньку размывала напряжение, проистекавшее из того факта, что она была младше моей матери всего на девять лет и на десять лет младше моего отца, при том что дочь ее была всего четырьмя годами моложе меня, все это вдруг перестало иметь хоть какое-то значение.

«Может быть, именно это имело своим истоком „Краткую историю времени“», – подумал я, когда она поднялась, направившись в кухню, чтобы включить свет, косвенным образом осветив и гостиную. Не глядя на меня и без тени улыбки, она оповестила меня, что завтра или послезавтра она подготовит стандартный договор о сдаче в наем в своей конторе, после чего занесла в маленький блокнот номер моего удостоверения личности и попросила меня проставить подписи родителей на гарантийных обязательствах, после чего мы договорились, что я позвоню ей завтра или послезавтра, чтобы уточнить окончательную дату подписания контракта и получить в руки ключи. Кроме того она пообещала, что женщина, приходившая убирать квартиру, сделает это специально для меня.

– А вы случайно не помните, где расположен вентиль, соединяющий квартиру с магистральным водопроводом? – спросил я, уже стоя в дверях, и какой-то непонятный мне трепет беспокойства прошел по мне от мысли, что я оставляю ее одну.

Она сделала попытку вспомнить и прежде всего пошла взглянуть на кухню, под кухонной мойкой, а затем заглянула в ванную, но никакого вентиля не обнаружила, поскольку в этой, как и в других старых квартирах, эти вентили могли прятаться в самых неожиданных местах.

– Я спрошу у матери, быть может, она знает. Если нет, Лазар его найдет, – сказала она и обожгла меня одной из своих автоматических улыбок, о которых и не знаешь, что сказать.

И на этом мы расстались, не сказав друг другу больше ни слова, не произнеся даже слова «восхитительно», которое я всецело связывал с этой женщиной в ожидании следующей встречи, во время которой, поклялся я, пробиваясь сквозь зимний Тель-Авив на своем мотоцикле, я раскрою ей свои чувства.

Мне ясно было, что я должен признаться ей в них после того, как будет подписан договор, – в противном случае я рисковал остаться без квартиры. И это при том даже, что нынешняя моя хозяйка непрерывно оказывала на меня давление, чтобы я поскорее убрался. Я не спешил и не хотел торопить женщину, которую любил и желал. Сегодня у меня не было никакого намерения облегчать ей жизнь – убеждал я себя. Если она хочет в зародыше задушить то, что только-только началось между нами, все, что ей для этого надо сделать, это сказать секретарше, чтобы та пригласила меня в офис в ее отсутствие для подписания договора об аренде и получил ключи. Если она не хотела больше никаких контактов со мной, или если восприняла мою влюбленность как нечто легковесное и абсурдное, все что ей достаточно было сделать это, держаться от меня подальше или прислать ко мне Лазара под предлогом того, что только он мог показать мне все, связанное с водопроводом.

Но она позвонила. Через несколько дней она позвонила сама и голосом, полным какого-то нового дружелюбия и совсем лишенного той враждебной настороженности, продемонстрированной во время нашей предыдущей встречи, спросила меня, как я себя чувствую, и как распорядился вынужденным бездельем: конечно, для нее не было секретом, что профессор Левин еще не вышел из своей депрессии.

– Если бы нам могло прийти в голову, что вам придется здесь бить баклуши, – донеслось до меня с другого конца провода в сопровождении веселого смеха, – мы бы оставили вас восхищаться Индией. Потому что из-за нас ведь вы так и не удосужились увидеть Тадж-Махал.

– Это верно, – без промедления ответил я, обрадованный, что путешествие по Индии внезапно возникло снова, обернувшись связывающими нас общими воспоминаниями. – Благодаря энергичности вашего мужа это путешествие промелькнуло, как сон. И это очень, очень жаль, потому что я никогда больше туда не вернусь.

– Не говорите так, – запротестовала она. – Вы этого не можете знать. Ведь вы еще так молоды. – На что я предпочел не отвечать, ибо вовсе не собирался быть втянутым в обсуждение вопроса о моей молодости, после того как разница в возрасте между нами потеряла значение в сумерках квартиры ее матери. Сейчас ее интересовало – и она спросила об этом с непривычной для меня тревогой в голосе, – решил ли я как можно быстрее въехать в квартиру или я могу дождаться вторника, когда юридические конторы закрываются, так что у нее появится возможность до того, как все бумаги по аренде будут подписаны, не только показать мне местонахождение всех вентилей, но и то, как надо пользоваться кухонной плитой и микроволновой печью, а также сможет вместе со мной просмотреть инвентаризационный список имущества, подготовленный ее матерью, после чего ничто уже не будет мешать подписанию договора, который мы и оформим в спокойной обстановке, как то и подобает цивилизованным людям. Ну, а кроме того, никто лучше нее не понимает, что деловые отношения между друзьями всегда несут в себе опасность возможной ошибки или недоразумения.

– Ваша мать будет при этом тоже? – спросил я, ибо в мое сердце закралось некое сомнение.

– Если вы хотите, чтобы она пришла тоже, чтобы рассказать вам, как лучше управляться с домашним хозяйством, и сделала это лучше, чем я, я могу попробовать доставить ее, – ответила она естественным и спокойным голосом. – Хотите?

– Нет, нет, – поспешил я похоронить эту идею, стараясь, чтобы мой пыл в голосе не выдал меня. – Зачем пожилого человека тащить в такую даль? А кроме того, оказавшись снова в этой квартире, она, боюсь, может просто огорчиться. Вы согласны?

Она была согласна.

* * *

Несмотря на то, что предложение встретиться на квартире для подписания договора исходило от нее, я по-прежнему был уверен, что ничего между нами быть не может. Она была зрелой, реалистически думающей женщиной, купающейся в любви и обожании своего мужа и, несомненно, не только его. Даже если ей льстило внимание молодого человека вроде меня, это не давало мне повода думать, что она может откликнуться на мои чувства, поверить в них и понять, что это значит – умирать от желания. Тем более что, несмотря на то, что зеркало послушно повторяло за ней все ее обворожительные улыбки, она, я уверен, ни на миг не забывала о складках вокруг ее талии, равно как и глубоких морщинах на шее и о возрастных пятнах на коже, когда она не подвергалась воздействию макияжа. И если даже она заслуженно могла гордиться своими стройными, красивыми ногами, вряд ли была она в состоянии понять, почему этот молодой и вовсе не уродливый парень вроде меня, мужчина в расцвете сил, мог бы вот так, неожиданно и безоглядно влюбиться в нее; ей не могло прийти в голову, что толчком к этому послужила ее собственная слабость, глубоко спрятанная ее особенность, о которой безо всякой задней мысли поведал мне ее собственный муж, – она-то и пробудила во мне интерес к ней, впоследствии обратившийся в желание, наваждение, страсть. Тем не менее я готовился к встрече с ней, понимая что там-то и решится моя судьба. Я решил надеть ту же самую клетчатую рубашку, которая была на мне, когда я делал переливание крови в Варанаси, пусть даже ничего особенного в ней не было, кроме того, что она села после многочисленных стирок: я надеялся, что это, пусть даже только в подсознании, пробудит в ней воспоминание о том невероятном времени, когда я следил за движением крови между нею и ее дочерью, и вызовет в ней прилив симпатии, после решающего моего признания, которое, я знал это, будет выглядеть и унизительным, и попросту дурацким.

Ибо я решил раскрыть перед ней свою душу, надеясь только на то, что, как и прежде, квартира будет тонуть в этих золотистых сумерках, которые смягчают нас, погружая в естественную печаль умирающего дня, и делают менее смешным то, что при ярком свете наверняка выглядело бы нелепым с любой точки зрения. Но к полудню небо потемнело и сильный ливень, подобно потопу, обрушился на город. И я понял, что закатные лучи солнца лишь случайно смогут пробиться сквозь несущиеся на запад тучи и что признание мое мне придется делать при ослепительном электрическом свете. Тем не менее я был исполнен решимости и, даже стуча в дверь, молил Всевышнего, чтобы в квартире оказалась не только Дори, но и Лазар; оказался для того, чтобы защитить ее. Или меня? Защитить оттого неминуемого унижения, которое меня ожидало.

Но тихо было за дверью. И я подумал, испытывая необъяснимое облегчение: «Она не пришла».

И тут же услышал на лестнице ее шаги. Начал ли я уже издалека распознавать их так же, как и ее муж? Она опоздала, но пришла одна, уверенная, что сама справится со всем. На ее лице был толстый слой макияжа, но одета она была не слишком парадно, более того, наряд этот делал ее ниже и полнее. Она была обута в высокие черные сапоги и одета в черный бархатный комбинезон, рукава которого я не мог закатать, чтобы сделать ей прививку. Выглядела она оживленно и очень по-деловому, и враждебность предыдущей встречи отсутствовала в ней совершенно.

– Очень удачно, что вы пришли пораньше. – И, улыбнувшись, она открыла дверь. И я понял, что нет никакой необходимости объяснять причины моей поспешности. Наоборот, выглядело все так, как если бы она была полностью удовлетворена стремлением своего квартиранта увидеть ее поскорее.

– А Лазар не придет? – спросил я.

– Нет, сегодня он занят, – ответила она и отодвинула пустой чемодан, стоявший на ее пути в коридорчике, ведущем в спальню. – Но он побывал здесь вчера и настоял, чтобы я открыла для вас еще один шкаф, чтобы вам было удобнее. Проходите и взгляните – ему пришлось немало для вас потрудиться, – и широким жестом она распахнула дверцы шкафа, чтобы показать, насколько добросовестно поработал Лазар, убрав из шкафа все бесчисленные коробки из-под обуви. Но он, похоже, не решился тронуть собрание серых костюмов, висевших в другом шкафу.

– Не нужно было всего этого делать, – сказал я как можно более дружелюбно. – Здесь для меня места более, чем достаточно.

– Это сейчас, – твердо сказала жена Лазара. – Но кто может знать, что произойдет в будущем? – И в глазах у нее сверкнула улыбка, быть может напоминавшая мне о возможной женитьбе, о которой я однажды заикнулся. Затем она повела меня в кухню, чтобы познакомить с некоторыми старого фасона электрическими приборами, которые были вытащены на свет из глубины кухонных шкафчиков и выставлены в ряд на мраморной стойке. Но когда она попробовала объяснить и показать мне, как все это работает, руководствуясь наставлениями старой дамы, я увидел, что она, похоже, усвоила эти наставления весьма слабо. Когда она начала нажимать разнообразные кнопки, я ощутил исходящую от нее какую-то детскую беспомощность, тронувшую меня столь глубоко, что я не смог сдержаться и, положив свою руку на ее, прекратил эти мучения, сказав:

– Не надо. Все будет хорошо. Я разберусь с этим. А если у меня возникнут проблемы, я ведь всегда могу напрямую связаться с вашей матерью.

И мы отправились в гостиную, еще раз просмотреть список, составленный собственноручно владелицей квартиры, пытаясь разобраться, насколько этот перечень соответствует реальному положению вещей. После чего я ознакомился с текстом договора о найме, изобиловавшим наставлениями и предупреждениями, адресованными нанимателю. На мой взгляд, их было многовато, но, сказал я себе, может быть, такова стандартная форма, принятая в конторе Дори. Все было готово – кроме разве что подписанных моими родителями гарантийных обязательств, которых она согласна была ждать до следующей недели. После чего я подписал обе копии договора и, как и полагалось в подобном случае, выдал двенадцать отсроченных чеков на все месяцы наступающего года, так что нам не было необходимости беспокоить друг друга дополнительными встречами. Она положила чеки в свою сумочку, даже не проверив их, после чего достала два ключа и положила их на стол. Только теперь она расслабилась, зажгла тонкую сигарету и, мягко взглянув на меня, спросила: