Текст книги "Возвращение из Индии"

Автор книги: Авраам Бен Иехошуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Пожилой индус, ехавший вместе с ними в одном купе и поразивший их своим разговорчивым дружелюбием на протяжении всего пути, к концу его вдруг замолчал и словно отстранился. Его родственники, одетые подобно ему самому во все белое, уже поджидали его на переполненной встречающими платформе, и через мгновение отставного чиновника словно сдуло ветром. А мы втроем остались стоять, пораженные, немые, потеряв дар речи. Те толпы, которые мы уже видели на улицах Нью-Дели выглядели по сравнению с этим столпотворением детским садом, безмятежным и тихим. Мы вынуждены были стоять, тесно притиснутые друг к другу, крепко уцепившись за свои чемоданы, которые так и норовили, вырвавшись, зажить собственной жизнью в обезумевшей толпе. Мы должны были задержаться в Варанаси, чтобы совершить пересадку до Гаи, но мы совершенно не представляли, сколько туристов и пилигримов может оказаться здесь в разгар туристического сезона. Пока Лазар торговался с вертлявым, похожим на карлика носильщиком, не отстававшим от нас, один из чемоданов унесла очередная волна пассажиров. Поначалу Лазар растерялся, и, казалось, что он вот-вот расплачется. Но вслед за этим он взял себя в руки и, словно снаряд, врезался в толпу, расталкивая ее в поисках похитителя, отказываясь примириться с потерей и отвергая попытки жены успокоить его. Кончилось тем, что я был оставлен в каком-то закутке охранять остатки багажа, в то время как Лазары все с тем же носильщиком-маломерком отправились на поиски чемодана. И снова мне показалась забавной их привычка делать все вместе.

Но, возможно, именно поэтому их попытка совершить невозможное увенчалась успехом. Им удалось выловить свой чемодан в бушующем людском море, которое его и унесло, что означает, кроме всего прочего, что его никто не крал; чемодан ошибочно был погружен не на ту грузовую тележку. Теперь он благополучно переместился на спину крошечного носильщика – пропыленный и смятый так, как если бы за короткое время своего отсутствия он успел совершить собственное путешествие через весь континент. То же, на мой взгляд, произошло и с нами. Побывав в Нью-Дели, мы почему-то решили, что уже поняли правила игры в Индии, но высадка в Варанаси поколебала нашу уверенность: мы были охвачены чувством безотчетной тревоги, и Лазар, которому короткий, но глубокий сон на животе собственной жены вернул присущую ему подозрительную бдительность (или бдительную подозрительность – на ваш выбор), напутствовал меня – в неопределенных выражениях – о необходимости держаться поближе к нему и не разевать рот, а главное – не погружаться в мечты, поскольку именно сейчас с удивительной прозорливостью он поймал меня на свойственной мне слабости – склонности предаваться мечтам; подобное случалось со мною в больнице после ночи дежурства по вызову, когда, закончив одну смену я был готов к тому, что придется принять еще одну.

– Но с чего ты вдруг взял, что он замечтался сейчас? – не без изумления спросила Лазара его жена. – Разве то, что окружает нас, располагает к мечтаниям?

Но Лазар не удостоил ее ответом. Потому что в эту минуту ему показалось, что один из чемоданов начал падать с тележки, катившейся перед нами, и он рванулся, чтобы успеть подхватить его, но споткнулся и упал на платформу. Он тут же вскочил с выражением оскорбленного достоинства на лице, более того, он выглядел возмущенным… Но возмущение это, как показалось мне, относилось скорее всего к тому, что его жена при виде этой картины закатилась веселым смехом и продолжала смеяться даже тогда, когда спрашивала его с искренним участием, не слишком ли он ушибся, не забывая при этом стряхивать пыль с его одежды.

Ее смех был так заразителен, что под конец улыбнулся и пострадавший.

– Да, – сказал он. – Да. Тут не замечтаешься. Все это напоминает сумасшедший дом. Просто бедлам. Но давай, наконец, выйдем отсюда.

Но то, что Лазар назвал сумасшедшим домом, ожидало нас точно так же и за пределами вокзала, на бурлящих улицах грязного, влажного города, пропитанного сладким, многоцветным, незнакомым нам смрадом. Носильщик, не дожидаясь распоряжений, резво устремился вперед, сопровождаемый ордой босоногих детишек, которые протягивали маленькие грязные ладошки, стараясь дотянуться пальцем до лоснящейся кожи чемоданов.

– Но куда, хотел бы я знать, тащит нас этот чокнутый маленький ублюдок?! – в изумлении воскликнул Лазар, обращаясь к жене.

– В гостиницу, – отвечала она.

– В гостиницу? – эхом отозвался изумленный Лазар. – В какую же?

– Он сказал мне, что знает приличный отель с видом на реку и на пристань… о ней говорил еще нам тот индус… в поезде.

– Но где же он находится, этот отель, Дори? – в тревоге переспросил Лазар, не в состоянии поверить, что его жена, вот так, на ходу договорилась с коротышкой носильщиком.

– Эта гостиница находится в Старом городе, – ответила жена Лазара, – прямо на берегу реки.

– Похоже, ты совсем сошла с ума, поступая подобным образом. Подумай сама, что ты говоришь: «Какой-то неведомый отель в Старом городе…» – посреди всего этого дерьма? Что это на тебя нашло? Я отказываюсь тебя понять.

Но его жена игнорировала все эти реплики.

– Что нам стоит попробовать? У нас еще уйма времени. Тот индус… в поезде… он сказал, что это единственное место, где можно найти хорошую гостиницу… и уж раз мы все равно оказались здесь, мы сможем посмотреть на все эти церемонии… хотя бы из окна.

– Из окна? Из какого окна?! – возопил Лазар. – Нет! Нет, Дори. Мы не будем рыскать от одного отеля к другому и обнюхивать номера. – Все, – твердо заключил он. – Этот вопрос закрывается, Дори. Мы не станем искать гостиницу в Старом городе. Даже здесь, в Новом городе, в центре, гостиница будет, боюсь, едва-едва пригодна для жилья. Нет. Мы найдем приличный современный отель… Дори, мы падаем с ног, и мне наплевать, сколько это будет стоить.

И он помчался вперед в надежде перехватить носильщика. Что ему и удалось.

Маленький человечек пытался что-то возразить, но все было напрасно. Он воззвал к жене Лазара, но Лазар пресек все его попытки решительным жестом руки, и носильщик, несомненно разочарованный грядущей потерей комиссионных и пораженный прямо в сердце столь явным нарушением пусть даже и не до конца высказанных обещаний, развернулся и начал пробираться среди уличных толп, пока не привел нас к очень приличному на вид отелю, который встретил нас с величайшей готовностью, но в котором был всего один свободный номер. Поскольку у Лазара не было серьезного намерения надолго застрять вместе с нами в Варанаси, мы, не долго думая, нашли другую гостиницу… а затем еще одну, и одно и то же заставали везде – свободных номеров не было. И так продолжалось до тех пор, пока мы не дошли до только что построенной супергостиницы, называвшейся «Ганга Мата», – в ней-то свободные номера были, но цены на эти номера были настолько запредельными, что заставили Лазара остановиться в нерешительности.

– Цена не имеет значения, – сказал он не совсем уверенно. Но она имела значение. В конце концов под аккомпанемент грозного молчания жены он изрек: – Черт с ним. В конце концов это всего лишь на одни сутки, – и дал знак доверить наш багаж роскошно одетому швейцару.

И тут я заметил, как жена Лазара жестом остановила носильщика, уже приготовившегося выполнить этот приказ, и схватила мужа за рукав.

– Какой ты упрямый! Если мы проведем здесь всего одну ночь, зачем нам останавливаться именно в этой гостинице, неотличимой от тысяч и тысяч других, совершенно таких же? Этот носильщик поклялся, что знает гостиницу особую, не похожую на другие. И расположена она прямо на берегу реки. Так что мешает нам хотя бы попробовать?

Она сказала это очень мягко, но какая-то убедительность звучала в ее словах. И Лазар, немного поколебавшись, поднял руки вверх, словно подавал сигнал остановки швейцару, который уже было поднял два чемодана и успел вскинуть их на голову, и теперь стоял так, всем своим видом показывая то, что он думал об этих несостоявшихся клиентах.

– Ты должен принять решение, – продолжала меж тем жена Лазара. – Ты должен решить этот вопрос не потому, что где-то дешевле, а где-то дороже, а исходя из того, откуда открывается лучший вид…

И внезапно, без каких-либо признаков колебания, Лазар отступил. Мгновенно. Так, как он уже делал при мне не раз.

– Хорошо, – сказал он мирно. – Хорошо, Дори. Под твою ответственность. Если и тот отель тебе придется не по вкусу, не говори, что тебе хочется вернуться сюда.

Но его жена не собиралась давать ему никаких обещаний.

– Доверься моей интуиции, – сказала она. – Носильщик знает место, где мы сейчас стоим. Сюда мы сможем вернуться в любой момент. Так почему бы нам чуть-чуть не прогуляться? Тебе, дорогой, не нужно ничего нести. И еще не поздно. Ты согласен, что у нас впереди еще уйма времени? И ты абсолютно не выглядишь утомленным. Тебе же неплохо удалось поспать в поезде, правда?

* * *

Маленький носильщик, внимательно прислушивавшийся к этим переговорам, инстинктивно понял, с какой стороны дует ветер, и еще до того, как получил какие-либо распоряжения, почувствовав, как вместе с надеждой к нему возвращаются силы и энергия, решительно двинулся к элегантному швейцару и освободил его от чемоданов, которые благополучно переселились на его тележку. А я вдруг понял, что и сам я в этой ситуации не что иное, как разновидность багажа, и значу не больше, чем безмолвное дитя. Им, похоже, и в голову не пришло спросить меня, что я думаю, поинтересоваться, не устал ли я и не предпочитаю ли просто остаться в гостиничном номере. Я ответил на обращенную ко мне улыбку мрачным взглядом и вскинул на плечо рюкзак с медикаментами, как бы говоря этим: «У меня нет выбора. Кто я здесь? Просто наемная сила».

Я увидел, что мой мрачный взгляд был воспринят женой Лазара как оскорбление. Повернувшись ко мне, она сказала:

– Быть может, вы предпочли бы остаться здесь?

– Какое значение имеет то, что я предпочел бы? – ответил я с горькой улыбкой. И увидел, что эта решительная женщина поражена моим ответом в самое сердце, как если бы получила подтверждение, что я намеренно оскорбил ее. Она покраснела.

– Почему вы сказали это? – В ее голосе чувство оскорбленного достоинства звучало совершенно явственно. – Почему? Ведь все говорят, что следует останавливаться как можно ближе к реке, там, откуда все ритуальные церемонии видны лучше всего. А поскольку мы уже оказались здесь столь ненадолго, мы просто обязаны не пропустить самого главного… и, уж по крайней мере, быть поблизости или просто увидеть все происходящее своими глазами. Разве не так? Я не права?

Она была права. Но прежде чем мы добрались до Ганга и увидели массивную серую пристань, омываемую его волнами, нам пришлось проделать неближний путь по продуваемым ветром аллеям, настолько запруженным толпами туристов и паломников, натрудивших, как и мы, плечи огромными рюкзаками, и настолько узким, что наш носильщик вынужден был в конце концов оставить свою тележку в одной из крошечных лавчонок и нанять двоих босоногих мальчуганов, сопровождавших нас от самой железнодорожной станции в надежде помочь нам в переноске хоть какой-то части нашего багажа; теперь их упорство было вознаграждено.

Было уже четыре часа дня, и в воздухе повеяло прохладой. Плотная толпа паломников и туристов, распевая песни и аккомпанируя себе на музыкальных инструментах, целеустремленно двигалась к реке; здесь и там из-под огромных туристских рюкзаков проглядывали молодые лица. Толпа была слева от нас и такая же толпа была справа; время от времени я ловил на себе чей-то дружелюбный взгляд, улыбку или ободряющий жест, как если бы я был одним из них и уж, конечно, никому из них не приходило в голову, что мой рюкзак битком набит медицинскими принадлежностями и медикаментами; равным образом, полагаю я, никому из них не могло прийти в голову, что я вовсе не свободен, как они, а обязан следовать за парой медлительных грузных господ в пропыленных серых комбинезонах. Лазар выглядел утомленным и озабоченным. Он мужественно переносил толчки и в свою очередь толкал других, шагая впереди нас на несколько шагов, с тем чтобы не потерять из виду сопровождавших нас сорванцов, которые вполне могли исчезнуть среди десятков и десятков таких же малышей, облепивших раскаленную солнцем пристань. Река была уже совсем рядом, пыль от сотен и сотен паломников становилась все гуще, а сама толпа – все плотнее. Время от времени тонкая темная рука касалась моего плеча, прося уступить дорогу плывущему на вытянутых руках телу, завернутому в белые или желтые, развевающиеся по ветру одежды; телу, которое, казалось, плыло по воздуху, подчиняясь собственной воле над морем голов, окружавших нас. Я перехватил взгляд жены Лазара, которая шла позади нас, лавируя между зловонными потоками нечистот и осклизлыми коровьими лепешками; медленно, но легко, в своих элегантных туфлях на низком каблуке, не отрывая при этом взгляда, лишенного обычной легкомысленной насмешливости, от мертвых тел, проплывающих аллеями к реке, чтобы быть преданными пламени на ее берегу. Похоже, что в эту минуту она сожалела о своем упрямстве, подумалось мне, и, вероятно, заметив на моем лице насмешливую ухмылку, она остановилась на мгновенье и крикнула мужу, чтобы он чуть притормозил. Но Лазар был слишком одержим желанием не потерять из виду носильщиков, пересекавших в этот момент дворы, минуя беседки, скрывавшие аляповато и кричаще раскрашенные статуи безымянных отшельников. В конце концов все это привело нас в какую-то боковую аллею, где стоял ветхий, но, надо признать, все еще довольно привлекательный на вид сельский дом, окруженный запыленными деревьями, с аккуратными крошечными огородиками, разместившимися между ними. У входа в дом, который был украшен маленькими темными статуэтками, оказавшимися не чем иным, как разновидностями мужских органов размножения, окрашенных в красные и черные цвета (Лазар воззрился на них в полном изумлении), небольшая кучка индусов стояла безмолвно, явно поджидая малорослого носильщика и новых постояльцев, которых он должен был доставить с железнодорожной станции. Не тратя лишних слов на переговоры с нами, они быстро отослали обратно сопровождавших нас подростков, взяли наши чемоданы, помогли мне сбросить с плеч рюкзак и повели нас вверх на три пролета по ступеням, покрытым обшарпанной ковровой дорожкой, минуя комнаты, уже полные постояльцев. На третьем этаже нас ввели в большую темную комнату, устланную разноцветными циновками из соломы, в которой стояли две огромных кровати; был здесь и туалет, и пара плетеных кресел; не теряя ни минуты, наши сопровождающие раздвинули шторы и вывели нас наружу, на маленький балкон, сплошь уставленный горшками цветов, что по мнению наших хозяев безусловно оправдывало сам факт нашего здесь появления, поскольку соответствовало в точности тем обещаниям, о которых говорил наш носильщик на железнодорожной станции. И кто, в самом деле, мог представить тогда, что, пробившись сквозь лабиринт узких, продуваемых ветром аллей, мы, в конечном итоге, окажемся перед непередаваемо прекрасным видом великого Ганга, простершегося от горизонта до горизонта; окажемся в самой сердцевине священного этого места, сверкающего в багровеющем свете близкого уже вечера.

Жена Лазара исторгла из своей груди крик восторга, предназначавшийся, как мне показалось, для индусов и, безусловно, им польстивший. Лазар осторожно перемещался по балюстраде, смотрел на открывшуюся перед ним картину и чему-то задумчиво улыбался. Внезапно мне стала понятной тайная сила, скрытая в его жене, равно как и то, почему он так быстро уступил ей в вопросе о поиске другой гостиницы: он столь глубоко верил в присущую ей интуицию, касающуюся людей, что без сопротивления принял и ее веру в маленького носильщика, пообещавшего доставить нас в место, откуда откроется нам лучший из возможных обзоров Ганга и прилегающих окрестностей. Не исключено также, что решающую роль в принятии подобного решения сыграло то, что при этом экономилась ощутимая сумма денег, ибо, как я заметил уже раньше, несмотря на тщательные расчеты предстоящих на путешествие расходов, Лазар был вовсе не безразличен к величине этих расходов в реальности. Весьма значительная сумма была уже потрачена на наше путешествие, и никто не мог бы сказать наперед, сколько денег еще предстояло потратить на обратном пути, когда с нами будет заболевшая девушка. Каким образом сможем мы дотащить ее до обычной гостиницы сквозь все эти заросшие и узкие аллеи, какой бы красоты вид с балкона не ожидал ее потом – вид, которым жена Лазара продолжала, к вящему удовольствию владельцев отеля, восхищаться?

Но только в этот момент владельцы гостиницы вдруг уразумели, что нам нужны двекомнаты. Коротышка-носильщик принял нас за семью, превратив меня в сына Лазаров, проводящего отпуск в сопровождении родителей. И даже после того, как они поняли свою ошибку, узнав, что я всего лишь врач, сопровождающий чету Лазаров до Гаи, они не в состоянии были понять, почему нам понадобилась еще одна комната. Они вынесут одну из кроватей, придвинут другую к стене, а посередине огромной комнаты поставят ширму.

Лазар смотрел на меня. Мне следовало отказаться в ту же минуту, но я хотел, чтобы не я, а он потребовал еще одну комнату. Сама мысль о том, чтобы провести целую ночь в одной комнате с ними… это уже было слишком. Лазары, судя по всему, тоже были не в восторге от подобной идеи.

– Нет, – твердо сказал Лазар. – Мы получим для него другую комнату. Пусть даже не такую большую…

Но оказалось, что все номера в гостинице были заполнены, и единственный выход из положения выглядел так: поместить меня в отдельную пристройку, которую всякий назвал бы просто сараем; строение это примыкало вплотную к другой пристройке, служившей общежитием для одиноких паломников со скромным бюджетом.

Неожиданно я испытал какое-то подобие злобы по отношению к жене Лазара, притащившей нас сюда, однако я не произнес ни слова и снова вскинул на плечи свой рюкзак, решив, что лучше пойду спать в сарай, чем всю ночь слушать их интимную воркотню. Но она, почувствовав свою вину и оскорбленная в лучших чувствах, отреагировала с неожиданной страстностью. Мысль о том, что они останутся здесь с фантастическим видом на священную реку, в то время как я окажусь в заброшенном сарае возле общежития, мысль эта показалась ей настолько несправедливой, что она немедленно принялась убеждать меня остаться с ними.

– В чем дело? Что это для вас? В огромной комнате нам лично потребуется совсем немного места, а кроме того слуги сейчас принесут большую ширму. Почему вы хотите лишить себя такого необыкновенного зрелища – вида на реку и причалы? Ведь это как раз то, зачем мы в первую очередь и забрались сюда, не так ли? Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось мнение, что мы вас бросили одного…

– Я вовсе не чувствую себя одиноким и брошенным, – возразил я с несколько надменной улыбкой, но она предпочла не понять, на что я намекаю, и с прежним напором продолжала:

– Впервые в жизни вы получили возможность увидеть все это великолепие. Эту красоту… Какое значение имеет комната? Важно лишь, чтоименно вы можете увидеть, оставаясь в ней. Этот божественный вид, эту реку, эти причалы, этих паломников… и эту накрывшую нас ночь! Что заставляет вас спать в каком-то забытом богом углу? Вы достойны самого лучшего. – А затем она неожиданно добавила: – Что вас беспокоит на самом деле? Если мне не изменяет память, прошлую ночь мы все трое провели вместе со старым индусом в одном очень тесном купе…

Лазар все это время хранил молчание с хмурым видом, явно показывавшим, что ему совсем не нравится привычка жены усложнять ситуацию. Но она с беспомощным выражением лица обратилась к нему в надежде, что ему удастся склонить меня; в подтверждение своей просьбы она тихонько коснулась его рукава, и Лазар тихо произнес:

– Оставь его, Дори. Он сам в состоянии решить, где именно он предпочитает провести эту ночь, и, пожалуйста, перестань его дергать.

На что она ответила мужу:

– Нет. Это нечестно. Нечестно, чтобы он спал черт знает где со всеми этими бродягами. – И тут же, безо всякого перехода (похоже, что она на самом деле была перевозбуждена) заявила, что мы должны немедленно отправиться на поиски нового отеля, который удовлетворил бы нас всех, раз уж я так упорно отказываюсь разделить с ними этот номер.

И в этот момент я перехватил устремленный на меня взгляд Лазара, полный отчаяния.

– И в самом деле – почему бы вам не провести эту ночь вместе с нами? Если вы согласитесь, будут сами собой решены все проблемы. Завтра утром мы уедем отсюда… Здесь такой чудный воздух… и бесподобный вид.

Его глаза глубоко запали, а кожа выглядела настолько серой, что на мгновение у меня вновь мелькнула мысль, что со здоровьем у него не все в порядке. Тем временем индусы решили за нас все наши проблемы, и двое парней, сверкая ослепительно белой улыбкой, притащили раскладушку и большую красную ширму, украшенную орнаментом из змей, и жена Лазара без дальнейших церемоний указала им место у окна, где они поставили эту раскладушку и развернули ширму. Лишь после всего этого она повернулась ко мне и сказала:

– Вот тут, за ширмой, можете оставить свой рюкзак. И ради бога, не беспокойтесь – мы будем вести себя тише, чем мыши… вы даже не поймете, в комнате мы или нет.

И я сдался. Вид, открывавшийся с маленького балкона был настолько ошеломляющим и великолепным, включая изобилие цветочных горшков, и так все это вместе взятое отличалось от стиснутости нашего бытия в железнодорожном вагоне во время долгого нашего путешествия, что я не смог заставить себя только из нежелания оставаться с Лазарами в одной комнате отказаться от всего этого, – в особенности, зная, что жена Лазара не успокоится, пока не переберет все существующие в округе гостиницы в поисках подходящего номера для меня. А кроме того мне было очень жаль самого Лазара, выглядевшего совершенно изнуренным. Но и при этом, даже если я принял решение переночевать с ними в одной комнате, это вовсе не обязывало меня сейчас прятаться за ширмой на огромной кровати, ожидая, пока они переоденутся, примут душ, стараясь при этом каким-то нечаянным образом не показаться мне на глаза. И хотя собственная моя одежда была столь же пропитана пылью и я тоже больше всего хотел бы постоять под душем и переодеться, я тут же заявил, что намерен совершить небольшую ознакомительную прогулку и посмотреть поближе на толпы бесчисленных паломников, погружающихся в воды Ганга, и увидеть, если повезет, еще до наступления темноты, ритуальную кремацию, известную как «огненные плоты», обязательно упоминаемые во всех путеводителях. Лазар, который уже успел освободиться от обуви и рубашки и теперь был занят тем, что массировал свой большой живот, произнес с усталой улыбкой:

– Даже если вы совершенно уверены, что не заблудитесь, как это случилось с нами, сделайте, пожалуйста, одолжение и сообщайте нам время от времени, где вы находитесь, потому что я не заметил поблизости ни единой улицы… Ведь вокруг все – одно сплошное пространство, и если вы случайно здесь потеряетесь, вам придется, как минимум, воплотиться в кого-нибудь другого, рожденного в этих краях. Без этого мы рискуем никогда больше вас не увидеть.

И тут все мы разом расхохотались. И примирились, простив друг другу собственную упертость. Я пообещал вернуться к определенному времени, как если бы Лазары и впрямь были моими родителями.

Когда я спустился в маленький садик перед фасадом гостиницы и посмотрел на лабиринт галерей, беседок, двориков и навесов, окружавших меня, то на какой-то момент испугался, что никогда уже не найду обратного пути. И решил найти какого-нибудь юношу, или девушку, которые послужили бы мне проводниками в этой путанице. И тут под одним из деревьев я заметил маленького носильщика; он сидел в окружении приятелей и ужинал. И хотя его английский язык весьма условно можно было признать таковым, я попросил его довести меня до реки, потому что он все-таки произвел на меня хорошее впечатление не только своей расторопностью, так понравившейся жене Лазара, но и своей деликатностью и тактом. Я не сомневался, что он доставит меня обратно в гостиницу живым и невредимым. И странно, при мысли о гостинице я ощутил что-то вроде укола в сердце – чувство, происхождение которого для меня самого явилось загадкой.

И в самом деле, он ловко довел меня до уреза воды, а затем и к причалу, который он называл Лалита. Нам пришлось спуститься по множеству полуобломанных ступеней, пробираясь сквозь разноцветные толпы обдававших нас своим особым запахом паломников, браминов и нищих. А затем, безо всякого предупреждения, носильщик водрузил меня на борт лодки, в которой уже находились двое молодых скандинавов. Вслед за этим мы толкнулись… и течение понесло нас неспешно к середине реки, откуда священные ритуалы проглядывались лучше всего. Мы видели женщин, закутанных в сари, изящно и безмолвно погружавшихся в священные воды, придерживая при этом обеими руками свои распущенные волосы; мы видели полуголых мужчин, уходящих глубоко под воду, – и долгие минуты проходили до тех пор, пока там, в глубине, свершалось ритуальное омовение, после которого они появлялись вновь. В отдалении по берегам реки мы видели множество причалов и пристаней, на которых теснились толпы паломников, каждый из которых истово свершал свои религиозные обряды; меня поразило какое-то возбужденное безмолвие, царившее над всем. А вслед за этим, в сгущающихся сумерках громкоговорители, хрипя, затянули долгие песнопения-мантры, и огромное количество купальщиков стали выходить из воды к кромке берега или к ступенькам, дабы присоединить свой голос к молитвам, сопровождая пение сложными упражнениями йоги. Лодочник отложил весла и опустился на колени, молясь вместе со всеми, в то время как лодка миновала очередной причал, где кольца белого дыма поднимались над пламенем огромного погребального костра. Оба молодых скандинава и я, не отрываясь, смотрели на лодочника, совершенно ушедшего в свою молитву, в то время как сама лодка, изменив направление и двигаясь бесцельно посередине реки, дала нам возможность заметить, что в то время, как один ее берег был густо усеян толпами народа, теснившимися на причалах и по кромке реки, равно как и на ступенях крепостных стен и храмов, другой, противоположный берег, был покинут людьми и абсолютно пуст, не обнаруживая ни единого строения, ни хотя бы одной человеческой фигуры: все сущее словно растворилось в пустоте небес, как если бы оно испарилось и кануло в небытие прямо посередине реки, превратившись в ничто. Когда пение наконец прекратилось, лодочник поднялся с колен и снова взялся за весла, глядя перед собой затуманенным взором. Я обратился к нему дружеским тоном и сказал: «SHIVA».

Я сказал так, вычитав из путеводителя, который Лазар держал при себе, что Варанаси являлся, так сказать, отчим домом бога Шивы (что означает «Разрушитель»). Темное лицо лодочника немедленно наполнилось живейшим интересом, и он закивал изо всех сил, но при этом не преминул поправить меня «Вишванат», выпустив весла, он раскинул широко руки, как бы приглашая обнять всю Вселенную. «Вишванат», – повторил он, как бы подчеркивая, что это имя больше и важнее, чем Шива. Аккуратно дотронувшись пальцем до точки, расположенной у меня на лбу на месте «третьего глаза», я мягко произнес еще раз: «Шива. Шива?» Оба молодых скандинава взирали на нас, выпучив глаза. Но лодочник твердо стоял на своем, хотя заметно было, что он польщен моей осведомленностью. Тем не менее он вновь поправил меня – «триамбака, триамбака» – и опять повторил: «Вишванат, Вишванат». Заметив, что я разочарован услышанным, он, в конце концов, покорно согласился со мной и произнес с застенчивой улыбкой: «Да. И Шива тоже. И Шива тоже».

* * *

Когда окончательно стемнело, коротышка-носильщик привел меня к одному из помостов, где тела умерших предавались огню.

Впервые я увидел, как люди несли цветы и сласти, чтобы бросить их в пожарище, после чего, стоя в некотором отдалении, поскольку коротышка попросил меня не приближаться к огню слишком близко, я долго стоял, наблюдая, как ритуальный огонь пожирает тела, в то время как семья покойного, усевшись в кружок, тихо напевала священную мантру. Так я дождался момента, когда ритуальный костер погас, и в темноте, разгоняемой лишь светом факелов, все родные, поднявшись, встали кругом, собирая ритуальный пепел, в то время как один из них разбивал кости черепа, чтобы освобожденная душа усопшего обрела покой в водах Ганга; весь пепел должен был последовать туда же. Только после этой операции я мог вернуться в свой отель, окутанный темнотой. Я дал носильщику несколько рупий, и он поблагодарил меня, сложив ладони вместе и приложив их к груди. Но и после этого он не оставил меня, поскольку не был уверен, что я найду нужную мне дверь, а потому сопроводил меня по невидимым в темноте ступеням до тех пор, пока я не уткнулся носом в дверь нашего номера. Тихонько постучав, я заявил о своем возвращении, а не услышав ничего в ответ, слегка приоткрыл дверь. В комнате было темно, и огромные кровати были пусты. Похоже, что в мое отсутствие Лазары совершили перестановку. На балконе я разглядел два грузных силуэта. Подойдя ближе, я понял, что они недавно приняли душ, их волосы еще не просохли. Все, что осталось от великолепного вида, открывавшегося с балкона несколькими часами ранее, сейчас было накрыто густым покрывалом тьмы, в которой исчезли и храмы, и причалы, и только здесь и там несколько одиночных факелов высвечивали прибрежные заросли Ганга, бросая причудливые колеблющиеся тени. Рядом с Лазарами находилась скамейка, покрытая куском расшитой материи; на скамейке стояло несколько тарелок с остатками ужина. Они не заметили моего появления, глубоко погруженные в какой-то разговор. Я тихонечко постучал в балконную дверь, и они оба тут же повернулись в сторону стука; улыбка на их лицах давала мне все основания предполагать, что они и в самом деле рады меня видеть, – ни дать ни взять родители, дождавшиеся своего сына. Выходило, что все это время они не покидали своего номера, оставаясь на маленьком балконе, наслаждаясь открывающимся видом.

– Так все это время вы и на самом деле провели на балконе? – удивился я.

– Мы не так молоды, как хотелось бы, – благодушно ответил Лазар, – и балкон доказывает это с полной очевидностью. – Он пребывал в хорошем настроении, не в последнюю очередь благодаря тому очевидному факту, что я ухитрился не потеряться.