Текст книги "Учитель Истории (СИ)"

Автор книги: Артур Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

Ну, конечно же, при Петре Первом! Основатель моего любимого города, как мог, изыскивал средства для войны со Швецией, которая по состоянию на 1701 год складывалась не очень успешно (Нарвская конфузия, все дела), а потому потрошил любые закрома, до каких удавалось дотянуться. Дотянулся он и до сундука с сабелькой, которая ушла в заклад, да не абы кому, а самому Федору Ромодановскому – был такой государственный деятель, очень харизматичный дяденька.

В тот момент никто уже и не помнил, кому на самом деле принадлежит старинное оружие, эфес которого украшали многочисленные каменья и золотая скань, а клинок был выкован из лучшей персидской стали. Во время очередного раздела Польши, случившегося под конец XVIII века, сабля переехала из Москвы в имение потомков Ромодановского под Варшаву, где спустя три десятка лет попала в руки французских молодчиков Бонапарта, которые маршировали… Ну да, как раз в сторону Москвы.

О том, что было дальше, знает любой школьник. Для нашей истории важно лишь то, что молодой майор граф Александр Юрьевский после войны привез в свою родовую усадьбу под Младовым красивую саблю, взятую в Тарутинском бою. Каково же было его изумление, когда один из друзей графа, увлекающийся стариной молодой поручик, признал в трофее клинок предательски убитого князя Младовского! Сомнений быть не могло: имелась и старая парсуна (то есть, портрет) князя Андрея, изображенного с саблей на боку.

Так спустя две с половиной сотни лет семейная реликвия княжеского рода вернулась на свою вотчину.

Вдохновившись саблей (продать ее он не согласился ни за какие деньги), Александр Петрович начал разыскивать и выкупать прочий дорогостоящий хлам, когда-либо принадлежавший венценосным особам. Денег у него хватало: в статье про это ничего не говорилось, но подозреваю, что из боя с французскими мародерами граф вывез не одну лишь сабельку. Так или иначе, поиски продвигались вполне успешно, ибо в давние времена, когда каждый второй город на матушке-Руси являл собой отдельное государство, местных посаженных монархов из числа потомков Рюрика имелось более чем в избытке. И почти все они оставляли наследников. И наследство.

Однако найти – это еще полбеды. Дворянские семьи, обладавшие тем или иным сокровищем, с большой неохотой расставались с оставшимися от седых предков золотыми и серебряными финтифлюшками. Только исключительно стесненное финансовое положение могло заставить их решиться на продажу, чем и пользовался впавший в собирательство граф Юрьевский. За свою долгую жизнь Александр Петрович, спустив немалое состояние, разжился аж дюжиной предметов, ранее украшавших покои великих и не очень князей. Разумеется, ценность представляли не рядовые вещи, а особенные, единичные. Те, которые что-либо значили для владевшей ими особы или, хотя бы, для истории. В ином случае коллекция была бы значительно больше. Славное дело, пусть и не с таким размахом, было успешно продолжено потомками графа. К октябрю 1917 года в усадьбе Юрьево скопилось примерно три десятка «княжеских» предметов: оружие, утварь, одежда, украшения и даже предметы личного пользования – все они были выставлены в большом зале графского особняка. Впрочем, коллекция теперь уже не увеличивалась, а наоборот, сокращалась. Последний хозяин усадьбы, граф Николай Николаевич, испытывал определенные проблемы с кредитами и потихоньку распродавал накопленное добро. Однако распродать все не успел. Революция положила конец как дворянству в целом, так и любым атрибутам роскоши в частности. Усадьба Юрьевских была разграблена – с тех пор она стоит необитаемая, – а коллекция пропала. Считалось, что Николай Николаевич, чувствуя неладное, заранее распорядился вывезти сокровища за рубеж, однако сам выехать не успел: был перехвачен на границе, посажен в тюрьму, а позднее расстрелян людьми в буденовках.

Но поиски коллекции, точнее, оставшихся от нее двадцати трех предметов, так и не увенчались успехом. Искать начали уже после Великой Отечественной, когда в народ просочились слухи от переживших «чистку» бывших слуг графа. Искали не очень тщательно и, как итог, ничего не нашли. Тогда стали возникать альтернативные версии. Например, что ценности были присвоены мародерами и безжалостно распилены ими на куски драгметалла. Или что их, этих самых сокровищ, никогда и не было. В любом случае, до конца века никакой информации о пропавшей коллекции больше не появлялось. Однако на излете девяностых в прессе стала муссироваться гипотеза, что часть сокровищ могла сохраниться в подвале особняка, в одном из замурованных тайников. Кто был автором гипотезы, неизвестно, однако в Юрьево ломанулись толпы энтузиастов с металлоискателями. Но многочисленные дилетантские раскопки, как и все предыдущие, закончились большим пшиком: ни в усадьбе, ни в окрестностях не удалось обнаружить ничего кроме кучи металлолома, ржавевшего в земле еще с царских времен. Тут же выдвинули новую теорию: коллекция была обнаружена и вывезена немцами в 1941 году, когда Младов был оккупирован гитлеровскими войсками. Казалось, слух так и останется слухом, пока в конце прошлого года археолог-теоретик Борис Ааронов не указал-таки на карте точку, где должен был скрываться клад. И этот самый клад там действительно нашли. Всего четыре предмета: сабля Андрея Младовского, золотой оклад, ожерелье византийской принцессы и парадный рыцарский доспех польской работы. Что любопытно, истлевший холстяной сверток был обнаружен всего в двух сотнях метров от заброшенного особняка, под фундаментом позабытого семейного склепа Юрьевских. Каждый день десятки людей проходили мимо заваленной булыжниками канавы, и никому не пришло в голову, что это – останки когда-то стоявшей здесь постройки. Сокровища немедленно были переданы в местный краеведческий музей при монастыре, в дальнейшем их планировалось перевезти в Москву для досконального исследования, но… Не успели. Нынешней ночью кто-то проник в здание музея и похитил два из четырех экспонатов: саблю и ожерелье.

Такая вот «Бронзовая птица».

Взглянув на часы, я не удержался от пары крепких слов, после чего вскочил, как ужаленный, и со всех ног помчался в суд.

Глава VI: Дилетантская педагогика

– Вы уже слышали о коллекции?

Такими словами поприветствовала меня Елена, едва лишь я объявился на пороге учительской. Как будто даже забыла, где я только что был. И по какому вопросу.

– Слышал, – ответил я, снимая верхнюю одежду и пристраивая ее на вешалке. – Уже раз двадцать успел послушать: и от жены, и на улице, и в суде, и даже по радио в машине, пока ехал сюда. Ах да, и когда проходил мимо импровизированной курилки на углу школы. У вас что, даже пятиклассники балуются?

– Бывает же… – она оторвалась от заполнения классного журнала и задумчиво посмотрела в окно. – Как такое вообще могло произойти? Я думала, их хорошо охраняют…

– Все так думали. Но, как я понял из репортажа по радио, их вообще не охраняли. Странно даже, что сперли только два предмета, а не все четыре.

Информация о краже была крайне скудной, но на тот момент уже стали известны некоторые подробности. Например, о том, что сигнализация не сработала, ибо с незапамятных времен пребывала в отключенном состоянии. Действительно, кому она нужна, если еще три недели назад самым ценным предметом из экспозиции музея был деревянный ткацкий станок, собранный местными умельцами по старинным чертежам. А пропажу обнаружили случайно: сторож проснулся (!!!) и почувствовал, что в здании сквозняк. Если бы не его бдительность, в полицию пришлось бы звонить первым посетителям музея, а сами работники и не прочухались бы. Злоумышленники проникли внутрь через окно третьего этажа, спустились на второй, где хранилась экспозиция, забрали саблю и ожерелье и покинули здание тем же путем, каким пришли. Стеклянные ящики, в которых хранились сокровища, были заперты, однако ночные визитеры принесли с собой стеклорезы. Такие дела. Удалось ли найти какие-нибудь улики, не сообщалось, но следователи, по словам репортера, блещут энтузиазмом и бьют землю копытом.

– Ну да ладно, – по-видимому, Елена не услышала от меня ничего нового и быстро потеряла к теме интерес. – Как прошел суд?

Доброе утро, барыня. Вспомнила, наконец.

– Пока никак, – я, сам не зная, зачем, взял со стола пресс-папье – грубую китайскую подделку под антиквариат, и принялся увлеченно разглядывать ее, словно нечто, заслуживающее внимания. – Это лишь предварительное слушанье, на нем лишь уточняются исковые требования, как основные, так и встречные. Основное слушанье через десять дней.

– Ясно… Он там был?

– Он? Если вы про вашего бывшего мужа, то да, был.

– Один?

– С юристом.

– Хорошо, – чуть слышно прошептала она. – Очень хорошо.

– Они уверены в своих силах, – сказал я, кладя безделушку на свое законное место. – И судья на их стороне. Но я заявил ей отвод: посмотрим, что из этого выйдет. В любом случае, если она попытается пренебречь законом, будет даже лучше: мы без проблем обжалуем ее решение в областном суде.

– Спасибо, Филипп, – ответила Елена, думая меж тем о чем-то своем. – Спасибо, что не оставляешь нас с Яной.

– Да пока не за что…

– У вас же через двадцать минут первый урок! – вдруг спохватилась она. – Волнуетесь?

– Если честно, то очень волнуюсь, – я был рад возможности перевести тему со скользкой дорожки внутрисемейных отношений. – Даже не могу представить, что буду там один полтора часа… Как в клетке со львами.

– Ну, вы уж преувеличиваете, – улыбнулась Елена. – Это старшие классы, в большинстве своем адекватные ребята. Кстати, всего набралось двадцать три человека. Вот список.

– Так много? – ахнул я, беря в руки листок. – И что, все добровольцы?

Моя работодательница на секунду замялась.

– Ну… Почти. Желающих было всего пятеро, поэтому мы произвели, так сказать, добровольно-принудительный отбор. Но никто особо не возражал! Честное слово!

– И какой же ценой вы их купили?

– За исправление долгов по русскому, – сконфуженно промямлила Елена.

«Зашибись. Теперь я получу класс ненавидящих меня детей, которых практически против воли заставили отсиживать в пятницу два дополнительных урока».

– И часто вы проводите подобные добровольно-принудительные наборы?

– Среди старшеклассников – чаще, чем хотелось бы, – вздохнула завуч. – Чем ближе выпуск, тем меньше в них энтузиазма. Появляются новые интересы, новые увлечения. Да и соблазнов вокруг много, а они ведь уже взрослые… По крайней мере, они сами так полагают. Хочется всего и сразу. Ограждать их бесполезно, только хуже будет. Поэтому мы пытаемся хотя бы направлять тех, кого еще можно.

– А есть те, кого уже нельзя?

Еще один глубокий вздох.

– Такие, увы, тоже встречаются. Я понимаю, нельзя так говорить, тем более вслух, но шила в мешке не утаишь: есть дети, помочь которым мы уже не в силах. Это не вина учителей – они и так делают все, что могут. Это порок всей системы. Всего нашего общества. У нас сейчас система ценностей перевернута с ног на голову. Никто не хочет работать, все хотят зарабатывать. А еще лучше – легкие деньги. Отнять, украсть, обмануть, подставить – вот путь к успеху. И это сейчас муссируется везде, это то, что они видят вокруг себя ежечасно. По телевизору, в кругу сверстников, дома, на улице. Как тут воспитать нормального человека?

– Так везде, – вставил я свои пять копеек. – Не только здесь.

– Я понимаю, что так везде, не думайте, что я закостенела в границах Младова. Но не зря же говорят, что все счастливые семьи похожи, а все несчастные… У нас, например, есть две молодежные группировки. Они сплочены, организованы и состоят сплошь из… Не побоюсь этого слова, отморозков. Как минимум, одна из них, вторая поменьше, и она… впрочем, это не важно. Важно другое: их боятся все. Даже взрослые. Даже учителя. И мы ничего не можем поделать. Лидеры этих группировок имеют покровителей в таких сферах, до которых нам при существующих порядках никогда не достучаться. У них свои планы касательно нашей молодежи. Нам же приходится жить вот так, приспосабливаясь и надеясь на лучшее. Поэтому я и решила провести несколько факультативов с приглашенными преподавателями: пусть дети узнают что-то новое, определятся со своим выбором. Пока еще у них есть время определиться. Понимаете?

– Да, понимаю, – ответил я. – И постараюсь сделать, все, что в моих силах.

– Благодарю, – сердечно улыбнулась молодая женщина и тут же построжела. – Через три минуты звонок.

– Да, пожалуй, пора идти, – я поднялся. – Только у меня еще один вопрос. Из этих пяти добровольцев, про которых вы… Ты говорила… Трое из них случайно не с фамилиями Лапин, Сомов и Горовец?

Ответом мне послужил недоуменный возглас:

– Откуда ты знаешь? Где они уже успели отличиться?

– Да так, нигде… Я просто предположил.

Жалкая попытка отвести подозрение.

– А я сидела голову ломала, чего это они сами пришли… Опять в туалете курили? Или еще что? Ладно, ступай, потом с ними разберемся.

Едва зайдя в класс, я почувствовал витающий в воздухе легкий привкус раздражения и злобы. Очень приятно, будем знакомы.

А вот и звонок.

– Очень приятно, будем знакомы, – произнес я, стараясь унять легкую дрожь в голосе. – Садитесь.

– А что, и в самом деле будем знакомиться? Со всеми по очереди? Тогда урока не хватит.

«Ну вот, уже началось».

Вопрос прозвучал с одной из задних парт. Задавший его парень радостно ухмыльнулся – радовался первому пробному залпу.

– Фамилия? – вместо ответа поинтересовался я.

– Чупров.

– Есть такой, – сверившись со списком, констатировал я. – Одиннадцатый «А». Отныне мы с тобой знакомы. Доволен? Теперь разрешишь мне представиться?

Чупров лениво подернул плечами: он не возражал.

– Отлично. Зовут меня Филипп Анатольевич…

– Как Киркорова, что ли? – выкрикнул теперь уже другой ученик – массивный белобрысый детина с маленькими глазками.

– Фамилия? – список снова оказался у меня в руках.

«Это дети, всего лишь дети. Не надо в первую же минуту знакомства с ними начинать думать, кого и каким способом ты будешь убивать».

– Откуда мне знать вашу фамилию, – хмыкнул детина. – Вам виднее, это же ваша фамилия.

По классу пробежал смешок.

– Твоя фамилия, – с нажимом уточнил я.

– Ну, Сливко моя фамилия.

– Это как у известного советского маньяка? Слыхал про такого? – одиннадцатиклассник отрицательно помотал головой. – Теперь знаешь. Кстати, отчество у Кирокорова, да будет тебе известно – Бедросович, а не Анатольевич. И фамилия тоже отличается. Еще вопросы? Если нет, уточню на будущее: я не знаю, какие порядки действуют сейчас в школах, и могут ли ученики перебивать учителей. Но прошу впредь, если хотите высказаться, поднимать руку. И не на ближнего своего, а просто вверх. Учли?

– Ага… – нестройно ответил класс.

– Чудесно. Вопросы есть?

Вопросов не последовало.

В процессе беглого ознакомления со списком я не без удивления обнаружил фамилию Телига. Пробежав глазами по рядам учеников, я не сразу смог углядеть Яну – она довольно умело пряталась за спинами впереди сидящих. Увидев, что я смотрю в ее сторону, девочка демонстративно опустила взгляд, спрятав глаза под челкой.

– У меня есть вопрос, – подняла руку девушка, сидевшая рядом с Чупровым. – Вы серьезно собираетесь нас учить, или мы просто в чем-то провинились?

– Уверяю, вполне серьезно. Раз вы пришли на правоведение, будем изучать правоведение. И первой темой нашего урока… – я подошел к доске и попытался накарябать на ней название темы, но вышло так криво и убого, что лучше было этого не делать. – В общем, первой темой будет «Что есть право».

– Это там, где не лево, – сострил кто-то.

Класс заржал, а я почувствовал, что краснею.

– Мне даже лень выяснять, кто этот умник, – произнес я, не оборачиваясь, чтобы не демонстрировать горящие алым пламенем щеки. – Но если он подаст голос еще раз, пусть пеняет на себя.

– А мы обязательно должны все записывать? – спросила девушка с первой парты.

– Не обязательно. Только то, что я скажу.

– То есть, все?

– То есть, то, что я велю записать.

– Ясно, спасибо…

– Не за что, – я повернулся к классу лицом и встретился взглядом с учениками. – Кому не интересно, тот может не записывать. Но молча. Просто сидите тихо и молчите в тряпочку. Остальные тоже молчат, но помимо этого внимают моей речи и записывают тезисно в конспект.

По классу прошел ровный шорох открываемых тетрадок.

– А у меня ручки нет, – пожаловался кто-то из задних рядов.

– Правой или левой? – не выдержал я.

– Шариковой.

– Ты пришел в школу без ручки?

– Нет, приходил с ручкой… Но она делась куда-то.

– В заднице у себя поищи… – прошипел я себе под нос, будучи уже порядком раздраженным всем происходщим.

– Чего? – переспросил удивленный ученик.

– Ничего. Возьми мою. Вернуть не забудь.

Урок не задался с самого начала. Школьники были рассеяны, отвечали нехотя и невпопад, а когда я пытался давить, тут же начинали возмущенно качать права. Мальчики кривлялись, передразнивали мои слова, швырялись бумажками, когда я отворачивался – красовались перед девочками, засранцы. Девочки не отставали. Нет, конечно, надо быть совсем наивным дяденькой, чтобы верить в то, что им не наплевать на то, что мы здесь проходим. Но можно ведь как-нибудь не столь явно демонстрировать свое отношение? Хотя бы из вежливости! Я невольно проникся глубоким уважением к труду учителей. Если они такое выдерживают по пять-шесть часов каждый день – это покруче всего, что мне встречалось ранее. Господи, неужели и я сам десять лет назад был точно таким же ушлепком?

К концу первой сорокапятиминутки я едва успел надиктовать четверть того, что стояло в плане на сегодняшнее сдвоенное занятие. И был все ближе и ближе к тому, чтобы сдаться. Они же просто издеваются! То бумажный самолетик прилетит в спину, то они по очереди начинают проситься в туалет, то у кого-то на телефоне вдруг громко заиграет мерзотный «уличный» рэп, от которого у любого нормального человека неизбежно начинаются рвотные позывы. Одно за другим, другое за третьим – как будто меня проверяют на прочность. И ведь проверяют же! Ладно, не хотите по-хорошему…

– Так, ты! – я ткнул пальцем в жилистого паренька, который развалился на своем стуле, словно на пляжном шезлонге и небрежно приобнимал сидевшую рядом одноклассницу.

– Чего? – сразу же набычился паренек.

– Встань.

– Не хочу.

– Фамилия?

– Иванько.

– Такой фамилии в списке нет.

– А вы проверьте, – презрительная усмешка, прямой вызывающий взгляд.

«Провоцирует гаденыш… Стоит только опустить глаза, они снова начнут ржать».

– Я уверен.

– Молодец.

– Может, – я старался быть нарочито вежливым. – Ты сообщишь мне свою настоящую фамилию?

– Не хочу. Зачем вам? Это мои персональные данные.

– Не в школе.

– Где я захочу.

– Ну, ладно…

Я бросил взгляд на список. Вас тут всего одиннадцать, соплеменники Адама. Лапина, Сомова и Горовца я знаю, с Чупровым, Сливко и Ненашевым успел познакомиться по ходу урока. Остались Бояринцев, Михайлов, Сухов, Галиакберов и Глазунов. Но первые двое, судя по сделанным Еленой отметкам – девятиклассники, а этот постарше. И на Галиакбекова явно не тянет – внешность чисто славянская. Галиакбеков вот, за второй партой сидит. Остаются Сухов и Глазунов. Сухов и Глазунов… кто из них?

В растерянности я бросил взгляд на Яну, та, вопреки ожиданиям не отвернулась, а чуть заметно подмигнула мне. Сочувствует, что ли? Ай, была не была.

– Ну ладно… Сухов.

И класс взорвался таким оглушительным хохотом, какого мне еще слышать не доводилось. Смеялись все, от первых до последних парт. Разноголосый хор не стихал добрую минуту. А я стоял, смотрел на них и еле сдерживался, чтобы не выбежать вон из класса.

Не угадал. Не угадал, блин, долбаную фамилию этого коз… Ученика.

И только сейчас, когда последние остатки моей репутации окончательно растворились в гоготе радующихся чужой неудаче детей, до меня дошел истинный смысл подмигивания Яны. Посмотрев в ее сторону, я увидел, что она не смеется, а лишь неодобрительно качает головой. Остриженные под каре темные волосы колыхались в такт ее движениям. Сидевшая рядом с Яной подружка тоже молчала, в ее взгляде сквозило сочувствие. Стало немного полегче.

– Запишите домашнее задание, – выдохнул я, когда класс наконец поутих. – До конца урока еще десять минут, мне строго-настрого запретили отпускать вас раньше. Поэтому, если у вас есть вопросы по теме, я их выслушаю, если вопросов нет – просто посидим до звонка.

– А вы уже все рассказали на сегодня? – спросила худенькая девочка со второй парты.

На нее тут же зло зашикали.

– Нет, не все, – решил признаться я. – Боюсь, вашу программу придется переделывать. И сокращать.

– Сокращать – это правильно, – оживился Сливко. – А то вы столько наболтали…

– Вам хотя бы немножко было интересно? – молчание в ответ. – Понятно… Тогда скажите хоть, кто из вас хоть на самом деле Сухов?

Тут же выяснилась причина такого бурного веселья по поводу моей ошибки. Сухов оказался чем-то вроде местного «омеги»: щуплый (я даже не поверил сначала, что он учится в десятом классе), затюканный и сидевший отдельно от всех. Не чета «альфе» Глазунову или здоровяку Сливко.

– А скажите, – обратилась ко мне все та же девочка со второй парты. – Вы занимались расследованиями преступлений?

Я напрягся, ожидая очередного подвоха, но, кажется, она спрашивала всерьез.

– Нет, расследовать преступления мне не приходилось. Ну, если точнее, приходилось, но… В частном порядке. Я не служил в полиции.

– А что за преступления? – заинтересовался Чупров.

– Различные, – уклончиво ответил я.

– Да ладно, не ломайтесь! Мы же записали всю ту дребедень, что вы нам рассказали. Имеем право на расслабон.

– Вы и так, смотрю, на расслабоне, – я исподлобья, словно затравленный зверь, оглядел класс: вроде, молчат. – Ну, ладно. В первый раз я расследовал махинации с землями лесного фонда, которые незаконно присваивались в частную собственность. Второй раз – похищение человека с целью промышленного шпионажа.

– Вау, – притворно восхитился Глазунов. – Настоящее похищение. И как, успешно расследовали?

– Вполне, – кивнул я.

– Брешете, – возразил Чупров. – Я у Елены Ильиничны про вас спрашивал. Она сказала, вы – гражданский юрист.

– Да, я тоже слышала, – заговорила полненькая девочка с пышной копной рыжих волос на голове. – Вы ей с квартирой сейчас помогаете. Вон, у Янки можно узнать.

– Закрой рот, – прошипела Яна, пихнув ее в спину.

Я поспешил вмешаться, пока не начался конфликт.

– Вы меня не слышали? Я же сказал: расследование в частном порядке.

– Это вы типа частный детектив? – уточнил Сливко.

– Типа нет, – я повернулся к нему. – Просто так сложилось.

– А расскажите! – не сдержался Горовец.

– Не думаю, что вам это… – я вдруг осекся, ибо к своему удивлению как минимум у половины учеников заметил в глазах неподдельный интерес. – Хорошо. На следующем занятии, если останется время, и мы успеем все записать – расскажу. Это и вправду занимательная история.

– Обещаете? – недоверчиво прищурился Чупров.

– Обещаю. Вопросы по существу предмета есть?

– Класс! Он расскажет!

– Лес рук…

«Хуже, чем сегодня, все равно не будет, – размышлял я, когда ученики обрели наконец свою долгожданную свободу и со скоростью воздуха в разгерметизированной орбитальной станции испарились из аудитории. – Так что почему бы и не попытаться заинтересовать их, если не знаниями, то хотя бы историями из собственной жизни? Правда, не исключено, что за неделю они и вовсе забудут о моем обещании. Весельчаки дыроголовые».

– Филипп Анатольевич?

Я оторвался от бессмысленного изучения списка учеников, к которому сегодня так часто приходилось обращаться за помощью. В дверях стояла Яна.

– Я лишь хотела попросить, чтобы вы не пытались задирать Глазунова.

Только сейчас я обратил внимание, что она чуть заметно картавит. Удивленный этим открытием, я не сразу вник в смысл сказанного, но затем…

– Попросить? Ты хочешь за него попросить? Он что, твой протеже?

– Нет, – Яна отрицательно покачала головой. – Я неправильно выразилась. Не попросить – предупредить.

– Почему это я не должен задирать Глазунова? Он такой же ученик, как и все в этом классе. И если он ведет себя неподобающе, он должен держать за это ответ.

– Он не должен. Он из громобоев. С ними так не обращаются, как вы пытались сегодня. Хорошо, что все свелось к шутке. Иначе могли быть… Ну, проблемы.

По ее лицу было видно, что она говорит на полном серьезе. Хотя, говорит, вроде бы, чушь. Что может сделать подросток учителю за справедливую взбучку, устроенную на уроке?

– Кто такие громобои? – спросил я между тем.

– Это… – Яна замялась, после чего ответила, понизив голос на полтона: – Я не знаю, как объяснить. Они, вроде как, за старый порядок. Они славянисты.

– Славянисты? Какие еще славянисты? Фанаты Достоевского, Тютчева и Даля? – и тут я вспомнил слова Елены о «двух группировках». – Стой, подожди! Ты ведь имеешь в виду каких-то других, особенных славянистов? Которые другие книжки читают?

– Да, – последовал ответ. – Других. Славянистов, то есть, громобоев, – их трогать нельзя.

– Почему?

– Опасно. – Яна забросила сумку на плечо и повернулась к выходу. – Если любопытно, спросите у мамы. Я в это дело лезть не хочу, И вообще, мне в салон пора. Всего доброго.

– Зачем тогда предупредила? – спросил я у удаляющейся спины.

– Шутите? – девушка обернулась, словно ужаленная, ее глаза удивленно округлились. – Вы защищаете нас… Защищаете наш дом от этого человека. Которого я почему-то должна называть отцом. Я на вашей стороне, кто бы там что про вас ни говорил.

Сказав это, она вышла прочь.