Текст книги "Учитель Истории (СИ)"

Автор книги: Артур Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Глава XVIII: «Проповедник»

Во вторник с утра пораньше я хотел навестить Женю – поинтересоваться его здоровьем и порасспрашивать кое о чем. Однако не успел я ступить за порог общежития, как все перевернулось с ног на голову. Оказывается, Женя уже сам заявился ко мне в гости.

– Пойдем скорее внутрь, – махнул он рукой, проходя мимо меня прямо в распахнутую дверь, откуда веяло хоть каким-то теплом. – Тут ужасно холодно, а меня знобит.

– Ты совсем с катушек съехал, – всплеснув руками, я нагнал больного в коридоре и отвел его в свою комнату. – У тебя температура под сорок, а ты бегаешь по улицам без шапки! Хочешь дурачком до конца жизни остаться? Или просто коньки отбросить?

– Нет, я поговорить хотел, – Сизов, как был, в верхней одежде плюхнулся на стул, плеснул себе кипятку из еще не успевшего остыть чайника и с вожделением припал к дымящейся чашке. – Хорошо, что ты не ушел. Уфф, хорошо…

– Да я как раз к тебе направлялся, – с чувством какой-то странной досады, какая бывает, когда твои первоначальные планы вдруг резко меняются, я скинул куртку и повесил ее обратно в шкаф. – Ты реально больной на голову. Если поговорить хотел, не мог позвонить, что ли?

– И кстати, температура у меня всего лишь тридцать восемь, – обиженно протянул Женя, на секунду перестав цедить кипяток. – А звонить… У меня твоего номера нет.

– Это в корне меняет дело… В школе узнать не судьба? Мы же узнали твой адрес через Елену. Как тебя вообще Лев-то отпустил? Или… Или он не отпускал?

– Не, Лёва на работе. Я сам пришел.

За те два дня, что мы не виделись, Евгений, казалось, еще больше осунулся и похудел. Запястья рук как у пятиклассника – пальцами обхватить можно. Заметно впали щеки, заострился нос, глаза нездорово блестят – не человек, а восставший труп! И приспичило ему в таком виде по улице бродить. Самоубийца. Допив воду, Женя откинулся на спинку стула, хотел вздохнуть, но закашлялся и едва не свалился на пол.

– Я дам тебе жаропонижающее.

– Да… – прохрипел он. – Если можно.

– Черт, нельзя… – я сунул нос в свою «походную» аптечку и выругался. – У меня его нет. Сам все выпил.

– Дома… Есть… – кашель не прекращался. – Поедем ко мне?

– Нет уж. Поедем в больницу.

Но он все-таки смог уговорить меня отвезти его домой. Там, приняв таблетки, Женя почувствовал себя немного лучше.

– Спасибо, – сказал он, устраиваясь на своем диване под двумя одеялами. – Прости, что побеспокоил. Лев рассказал, что ты поругался с женой из-за моей болтливости. Я боялся, ты не захочешь со мной разговаривать.

– Ерунда. Ты здесь ни при чем. Я сам виноват.

Он тут же успокоился и поведал мне о том, что уже встречался со следователями Каниным и Лоенко.

– Канин – мой одноклассник. Я еще в начале года ходил к нему, говорил, что громобои могут попытаться украсть сокровища. Просил похлопотать, чтобы их лучше охраняли или побыстрее сплавили в Москву. Поделился с ним идеей насчет схрона в одной из пещер. Он меня выслушал, а потом посмеялся и отправил восвояси. Но я не в обиде. Я привык, что меня не воспринимают всерьез.

– Это ты спер саблю и ожерелье? – напрямую спросил я.

– Да, я, – сразу же признался он. – Но не для себя. Чтобы оборонить.

– От громобоев?

– Ну да. Это было несложно: я с самого начала года ходил на митинги несогласных с вывозом ценностей из Младова. Их организовал один мой знакомый. Человек – патриот до мозга костей, не думал я, что такие еще встречаются. Он еще давно говорил мне, что громобои имеют виды на коллекцию, но в те времена о ней ходили только слухи, а теперь вот есть находки, во плоти. К тому же, подобное уже случалось раньше: один раз обворовали краеведческий музей. Поэтому я и захотел предотвратить. Хождением на эти митинги я добился сразу двух целей: во-первых, хорошо изучил местность, что помогло мне, когда я пошел «на дело», а во-вторых – снискал себе репутацию сочувствующего идеям громобоев. Это отвело от меня подозрения. Они ведь зорко следят за всем, что происходит вокруг коллекции. Но тут недоглядели. Когда сам планируешь кражу, мало кому придет в голову, что тебя могут опередить. Я смог вынести лишь два предмета, больше не сдюжил, но после кражи охрану заметно усилили… Теперь им не так просто будет завладеть остальными. Однако громобои ищут пропажу, я точно знаю это. Поэтому и полицию подключили – чтобы те искали по-настоящему, а не как обычно, сквозь пальцы. На меня у них ничего нет: я хоть и выгляжу не от мира сего, голова у меня варит. И ты правильно сделал, что ничего им не сказал про свои подозрения. Спасибо тебе.

– Да не за что…

Я был сбит с толку. Какого черта мы ползали по льду и искали какой-то схрон, если Женя с самого начала знал, что пропавших предметов там нет? К чему были все эти ненужные телодвижения в сторону громобоев? Ведь поймай они нас там на реке, и сразу стало бы понятным, кто стоит как за кражей, так и за поисками. А наследили мы изрядно. Но ничего, живы пока. Громобои, громобои… Все про них говорят, все их боятся… А где они? Я и не видел их почти. Разве что Бабушкин да Глазунов из группы факультатива – только этих знаю. Видел еще их лидера мельком пару раз – ничего примечательного. Но то все школьники. Где старшее поколение? Кто ими руководит, что ими движет? Почему они не показывают себя, если, как говорят, им все про всех известно? Выходит, про Женю они не знают, раз решили подключить полицию к поискам. Так, стоп. Куда-то не туда меня мысль завела… Я ведь хотел про другое спросить.

Женю тоже интересовали некоторые моменты.

– А как ты догадался… Ну, кто настоящий вор?

– Вера подсказала, – ответил я. – Навела на мысль, что преступники взяли самое легкое и ценное с исторической точки зрения. Значит, вор был один и не ставил перед собой корыстных целей – иначе польстился бы на золото, а не на ржавую сталь. Потом я вспомнил, что ты шлялся перед общежитием вечером накануне кражи. Ну и вообще ты странный и даже отпираться не стал. Кстати, зачем ты приходил? И еще…

– Вижу, у тебя много вопросов, – перебил меня Женя, натягивая одеяло до подбородка. – Увы, не на все я смогу ответить. Например, я не могу сказать тебе, где спрятаны сабля и ожерелье. Не хочу подвергать тебя опасности.

– Я и не собирался спрашивать, – соврал я. – Скажи мне лучше вот что. Если сокровища, как ты сам говоришь, у тебя, то что мы искали на берегу Гороховца? Зачем тебе нужен схрон?

– Ответ на поверхности, – улыбнулся Сизов. – Стоит только немного подумать.

– А если у меня нет желания думать? Я ведь полагал, что ты хочешь защитить наследие предков.

– Именно этого я и хочу, – серьезно сказал он. – Поэтому у меня будет к тебе небольшая просьба. Ты можешь съездить в имение Юрьевских?

– Туда, где были найдены сокровища?

– Да. Боюсь, я иммобилен, как минимум, до следующей недели. А промедление было бы крайне нежелательным.

– И что я должен там делать?

Идея мне, честно говоря, показалась не самой удачной.

– Я дам тебе координаты одного места. Нужно сходить туда и посмотреть…

– Посмотреть что? – в его словах определенно чувствовался намек, что одним осмотром дело не ограничится, и это напрягало еще больше.

Женя виновато улыбнулся.

– А я и сам не знаю. Просто там может оказаться кое-что интересное. И тогда ты сам поймешь, что именно мы ищем. Съездишь?

– Я бы предпочел понять это прямо сейчас.

Он покачал головой.

– Тогда ты не проникнешься. А это важно. Проникновенность – залог искренности. Поверь, я знаю, что говорю. И можешь не бояться. Усадьба давно заброшена, и после находки части коллекции все поисковые работы были прекращены. Как минимум, до весны. Громобоев там тоже быть не может – слишком далеко от Младова. Ну что, съездишь?

С минуту мой скептицизм боролся с любопытством, пока последнее, наконец, не победило.

– Это далеко? – выдавил из себя я.

«Если дальше двадцати километров от города – откажусь. Пусть сам ездит и смотрит, сам не зная, на что».

– Тринадцатый километр по шоссе на юго-восток, – тут же воспрял он. – Оттуда еще пять километров по сельской дороге до деревни Юрьево, а там спроси у любого – тебе покажут. Ты съездишь?

Нужно было загадывать, хотя бы, пятнадцать…

– Черт с тобой, – я с силой вытолкнул воздух из легких, словно перед прыжком с десятиметрового трамплина. – Завтра после суда съезжу. Но не дай бог я встречусь там с твоими громобоями.

– Ты всегда можешь сказать, что просто осматриваешь достопримечательности, – не моргнув глазом, ответил Сизов.

Святой человек! Конечно, я могу так сказать. Да только кто же мне теперь поверит?

А после обеда – бегом на урок!

– Добрый день, дорогие детишечки, – поприветствовал я своих подопечных, входя в класс. – Что-то вас сегодня маловато.

– Мы надеялись, что вы не успели поправиться, – разочарованно протянул Чупров, переместившийся с четвертой парты на вторую, не иначе как для того, чтобы было удобнее полемизировать с учителем. – Остальные уже ушли.

– Подозреваю, что остальные даже не приходили, – я прошел к доске, демонстративно швырнул свой портфель на стул и взял в руки мел. – Иначе они непременно повстречались бы мне в коридоре, где я добрых десять минут общался с Татьяной Валентиновной.

– Вы нас раскусили, – дал знать о своем присутствии вездесущий Сливко. – Да, всем нам пофиг на ваши занятия. Но мы все равно пришли, так что давайте начинать, что ли. Я вот страсть как хочу показать вам свое домашнее задание.

– Хорошо, Сливко. Кстати, ты не забыл, что перед обращением к учителю нужно поднимать руку? На второй раз прощаю. Отсутствующим же передайте, что на итоговом зачете они получат отметку на полбалла ниже. И так за каждый прогул. Отметка, кстати, пойдет в дневник.

– Брехня, товарищ учитель, – это Глазунов, ну кто же еще. – Учебный план утверждается не школой. Нам в аттестат не могут идти оценки за самопальный факультатив тети Телижки. Янусик, кисулик – без обид.

– Ты тоже прав, Глазунов, – невозмутимо отвечал я, краем глаза заметив, как налилась краской Яна. – Но я говорил не об аттестате, а о дневнике. Там отметка стоять будет.

– А, дневник… Да всем класть на дневник.

– А на что вам не класть, бляха-муха?

Вопрос вырвался против воли. Я ведь уже почти настроился на урок, уже почти поверил, что в этот раз все получится… Надо было, что ли, не так громко и без вызова в голосе… Но теперь поздно, вырвавшиеся слова обратно в рот не запихнешь.

Воцарилась полнейшая тишина. Класс замер в ожидании. У одних в глазах застыло непомерное удивление, у других – легкий испуг. Я обвел взглядом «святую троицу»: Сливко, Чупрова и Глазунова – но и те воздержались от своих обычных «остроумных» комментариев. Остальные – тем более. Яна и вовсе закопалась в учебник ОБЖ, старательно делая вид, что все происходящее ее нисколько не касается.

Наконец, девочка с первой парты неуверенно подняла руку.

– Мы не понимаем, о чем вы.

Я был непомерно удивлен.

– Не понимаете? Никто не понимает?

– Она не понимает, – уточнил Глазунов. – Мы – другое дело. Мы очень понятливые. Куда понятливее, чем вам кажется.

Мне показалось, или в его словах спрятан тонкий намек?

– Я надеюсь, это относится и к учебе, – осторожно ответил я.

– И к ней в том числе. Но если вам что-то не нравится, вы говорите. Не стесняйтесь.

И тут я сорвался. Наверное, стоило молчать в тряпочку, не выступать лишний раз, но… Глядя на полторы дюжины пустых лиц, уставившихся на меня в тупом безразличии, я не выдержал. Когда я был маленьким, отец учил меня, что перед тем, как что-либо сказать или сделать, следует хорошенько подумать. Я давно уже вырос, но это его наставление старался не забывать. А вот в ту секунду забыл. Я сказал, не подумав. Сказал то, что накипело.

– Хорошо, я вам поясню. Думаю, мне нет смысла разговаривать с вами, как с детьми. Вы ведь уже взрослые мальчики и девочки, так? Вам тут по пятнадцать, шестнадцать, а некоторым даже семнадцать лет.

– Есть и восемнадцатилетние… – неуверенно поддакнул Сомов.

– Вообще шикарно. Совершеннолетние! И вы не понимаете, что здесь происходит? Не верю. Я провел в Младове чуть больше двух недель, и увиденного хватило, чтобы возопить в немом ужасе! Красивый город, древний. Какая история, какая атмосфера… Какое наследие! Из него можно было бы сделать сказку, пряничный домик. А вы превращаете его в помойку. Да, не думайте, что ослышались. Именно вы! Все, что происходит здесь, у вас, идет снизу. Не сверху. Повальный разгул преступности, наркомания, даже коррупция – все отсюда. Я сам лично вчера видел, как два восьмиклассника раскуривали «косячок» на заднем крыльце. По-вашему, это нормально? Нормально, что ваши одноклассницы беременеют в четырнадцать лет и идут работать уборщицами в туже самую школу, которую им так и не суждено закончить?

– У нас нет таких одноклассниц, – отрезал Чупров. – Вы ошибаетесь.

– У вас нет, – поправил его одиннадцатиклассник Ненашев. – А у нас была. Кира Переченцева. Помнишь такую?

– Ой, точно…

– Бог с ней, – отмахнулся я. – Ошибки в молодости совершают все: кто-то в большей, а кто-то в меньше степени. – Но плохо, когда последствия этих ошибок переходят вместе с вами во взрослую жизнь, когда с ними приходится жить. И дети – не самый худший вариант.

– А что же хуже? – хмыкнул Глазунов.

– Как будто ты сам не знаешь. Болезни, судимости. Воспоминания о непоправимом. Мне продолжать? Взять, к примеру, ту же бесовскую субботу? Это, по-вашему, нормально? Нормально бить мирных людей на улице, прикрываясь какими-то там высокими целями? Да, я знаю, там участвовали и взрослые, в основном взрослые… Но все свои навыки они приобрели еще в школе! Потому что еще здесь, за этой самой партой, ваши предшественники решили пойти по простому пути. По пути жизни за счет других. Но вот загвоздка: простой путь – узкий путь. На всех его не хватит. Кому-то из вас – большинству! – придется стать теми, за счет кого будет жить «избранное» меньшинство. Стать теми, кого будут грабить, насиловать и убивать.

– Мне кажется, вы преувеличиваете… – начала было вездесущая девочка с первой парты, фамилию которой я так и не запомнил.

– Да что ты говоришь? – перебил ее я. – Конечно, я уверен, что каждый из вас говорит сам себе: «нет, я не стану расходным материалом, я попаду в число избранных». Но вы же понимаете, каковы ваши шансы на этом узком пути, когда конкуренция зашкаливает, а все мало-мальски пригодные места уже давно заняты? Вы могли бы нормально выучиться, получить специальность, профессию – и работать. Здесь или где-либо еще. И приносить пользу. Да, наша страна переживает сейчас не самые простые времена. Но это лишь потому, что все ломятся на этот богом проклятый простой путь! И хоть бы кто попытался жить по-другому. Попытался сделать что-нибудь действительно стоящее для своего родного города. А не прикрываться его интересами, параллельно обогащаясь за счет разграбления своих земляков. Те, к кому я обращаюсь, меня поймут. Это ваша земля и вам здесь жить. Вам решать, какой она будет. Не мне. Остальные же… Вас я прошу лишь об одном: не сидите без дела. Не смотрите на меня глазами дохлой рыбы! Вам не изменить мир, да. И мне не изменить. Поэтому все, что от вас требуется – не попасть в ту западню, в которую попали другие, сидевшие здесь до вас. А для этого надо учиться! Хотите всю жизнь гнить в Младове, в окружении преступников и обреченных? Хотите? Нет? Если нет, слушайте меня, мать вашу. Слушайте здесь и сейчас. И, возможно, кто-нибудь из вас сможет поступить в нормальный вуз и свалить отсюда. Как я свалю, как только проведу этот никому не нужный курс. Пока что сейчас он не нужен никому, в том числе и мне. Но я уеду. А вы оставайтесь, если хотите.

Я выдохнул. Уфф… Что это на меня нашло? Вроде бы, и не собирался ничего такого говорить. А вот на тебе. Что теперь будет? Меня сразу пошлют на три буквы или просто сделают вид, что ничего не было? Я бы послал: тоже мне, приехал какой-то левый дядька и учит всех, как правильно нужно жить. Как будто сам много полезного сделал для своего родного города. Да и вообще как будто хоть что-то полезное сделал. Тут я заметил, что все еще сжимаю в руках мел, который почти целиком уже раскрошился в пальцах. Куда его теперь? Написать что-нибудь на доске или просто положить на место?

– Вы это хорошо сказали.

Молчание ошалевшего класса нарушил Глазунов.

– Спасибо, – ответил я, думая меж тем о меле. – Надеюсь, до кого-нибудь дошло. Теперь приступим к уроку?

– Вы кое-чего не поняли, – продолжал меж тем молодой громобой. – Вы живете здесь чуть больше двух недель. А мы – всю жизнь.

– И что? Срок не имеет значения. К тому же, я вырос точно в таком же городе.

– Вы не могли вырасти точно в таком же городе, – Глазунов покачала головой. – Второго такого города, как Младов, нет. Он один и он уникален.

– Так считаешь ты, – я всеми силами старался не ввязываться в небезопасный спор, но и промолчать не смог. – Ты бывал в других городах?

– Бывал. И за границей бывал. Во Франции был, в Чехии. Вы что же, думаете, раз мы не москвичи, то сидим здесь безвылазно в своей деревне и по выходным лапти плетем, сидя на печке? Можете говорить про мою родину все, что угодно, но не смейте ее оскорблять. Младов – не помойка. Младов – святой город. И скоро это поймут все. Вы поняли? Все до единого. Но это время еще не пришло. Если вы посмеете еще раз ляпнуть что-нибудь про гнилые места – ответите за свои слова очень скоро. Запомните, я не шучу.

Он не вскакивал с места, не повышал голос. Он даже не менял выражение лица. Но его короткая речь произвела на присутствующих куда большее впечатление, чем долгая моя. Ученики не то, что затихли – они, казалось, перестали дышать. Даже Сливко и Чупров сидели, уткнувшись в столешницы своих парт, и не поднимали глаз.

– Я верю тебе, – таким же ровным голосом ответил я.

– Вот и правильно.

Но взгляд Глазунов недвусмысленно обещал: «Мы с тобой еще поговорим». Он поправил воротник своей рубахи и покачал головой. Вот у кого Артему Бабушкину следовало бы поучиться угрожающим жестам.

В кармане брюк завибрировал телефон, пришла смс с незнакомого номера: «Не зли его. Пожалуйста».

Я окинул взглядом безмолвный класс. Яны не было видно. Только из-за спины Горовца торчала чуть заметная черная макушка.

Глава XIX: Усадьба Юрьевских

– И какого хрена ты притащил меня в еще большую глухомань, чем позавчера? – скрестив на груди руки, Яна недоверчиво рассматривала руины старинного трехэтажного особняка.

– А не знаю, – ответил я, вдыхая свежий «загородный» воздух (здесь он был еще чище и свежее, чем в Младове). – В принципе, ты могла не ехать, а просто подождать меня в общежитии. Я же плачу тебе за молчание, а не за компанию.

– В следующий раз так и сделаю, – пробурчала она. – После того, что ты отмочил вчера на уроке, мне вообще лучше держаться от тебя подальше.

– Что, боишься? – передразнил ее я.

– Ага. Уже поседела от страха.

– Что-то незаметно.

– Так я крашу волосы каждые четыре дня.

– Зачем так часто? – удивился я.

– А ты угадай.

– И не собираюсь, – я извлек из чехла фотоаппарат, перевел рычажок в положение «on». – Женские проблемы на то и женские, чтобы их решали женщины.

– Да ну тебя, – обиженно прогнусавила Яна, но, увидев камеру, заинтересовалась. – Зачем она тебе?

– Фотографировать, – в свою очередь съехидничал я. – Логично, не правда ли? А вообще я люблю всякие развалины.

– Любишь развалины – купи себе «жигули».

Я прервал изучение электроники и повернулся к ней.

– Это из интернета шутка?

– Сама придумала, – девушка вдруг стушевалась. – Только что.

– Молодец, хвалю… Из тебя мог бы получиться неплохой собеседник. Со временем. Ладно, хорош лясы точить. Пошли дело делать.

Как ни странно, сбивчивые объяснения Яны о нашем понедельничном времяпровождении не возбудили подозрений у ее матери, так что Елена пребывала в блаженном неведении относительно экскурсии на Гороховец, а также всех последующих событий. А сегодня я сходил в суд и добился там некоторого прогресса, после чего моя нанимательница и вовсе буквально растаяла. Конечно, до полной победы нам было, как до Австралии на роликах задом наперед, но мне удалось снискать расположение судьи, а это уже немало. Уточню: расположение нового судьи. Старому был объявлен отвод в связи с возможной заинтересованностью в исходе дела. Я и сам не поверил, что мое гневное ходатайство «прокатило». На фоне первоначальных прогнозов подобный результат уже был равносилен триумфу. Яниному папашке не помогло даже то, что его нынешняя супруга имела выходы на работников суда. Облом просто феерический! Теперь будем бодаться на равных.

Так что я был полностью реабилитирован в глазах Елены и даже получил кое-какой карт-бланш на дальнейшие глупости. Надеюсь, его хватит хотя бы до конца недели.

Кстати, сам папашка оказался настолько мерзким субъектом, что сейчас мне даже не хочется заострять на нем внимание. К тому же, он еще появится на горизонте. В свое время. Следующее заседание уже в понедельник, и надо быть во всеоружии. А сейчас, забрав после уроков своего платного «соглядатая», я устремился в поселок Юрьево. Сегодня я буду глазами, ногами и руками Евгения Валерьевича.

– Куда пойдем? – поинтересовалась моя спутница.

– Подожди, – одернул я ее, уже и сам забыв, что только что упрекал ее в излишней праздности. – Я хочу посмотреть…

– На что? На это?

– Да, на это. Видишь?

– Вижу. Развалины.

– Ну да. Только не совсем…

Прежде чем следовать полученным от Жени инструкциям, я задумал осмотреть останки усадьбы. Точнее, я собирался сделать это походя, как бы между делом. Но, задержавшись взглядом, вдруг понял, что не могу оторвать глаз. Обширный пустырь, оставшийся на месте родовой вотчины графского рода Юрьевских, даже спустя сто лет мог дать четкое представление о благосостоянии древнего рода. То тут, то там высились остовы старинных построек, в которых с трудом угадывалось их прежнее назначение. Наверное, здесь был флигель для прислуги, чуть левее – конюшня, а на месте вон той груды кирпича – оранжерея, где даже зимой выращивались лимоны и дыни. А может, все было совсем не так – откуда мне теперь знать. Сейчас от каменных зданий остались лишь обвалившиеся стены, а деревянные не сохранились вовсе. Только невысокие четырехугольной формы сугробики, силуэты на снегу, подсказывали случайному путнику: смотри, здесь когда-то тоже жили люди. Да, здесь жили люди. Я закрыл глаза и отчетливо услышал стук молота по наковальне, лошадиное ржание, женский смех… Казалось, вот-вот, и ноздри уловят запах свежеиспеченного хлеба, вприпрыжку промчатся мимо расшалившиеся дети, а из горницы, стуча подбитыми сапогами и позвякивая редкими орденами, выйдет грузный хозяин усадьбы. Но в лицо пахнуло морозным воздухом, я открыл глаза – и наваждение исчезло. Только звон молота все также продолжал доноситься из-за перелеска – рядом располагалась деревенька Юрьево, которая пережила своих хозяев и уже успела забыть про них.

Удивительно, но лес, росший в каких-то двух-трех сотнях метров от крайних построек, за столь долгое время так и не посмел пересечь границ усадьбы и продолжал пугливо топтаться в отдалении, словно робел перед померкшим величием здешних хозяев. Десятки лет поколения крестьян старательно уничтожали всякий молодняк, рискнувший попытать счастья и прорости поближе к людям. Теперь же молодые деревца никто не трогал, но царство Флоры продолжало держаться на почтительном удалении и не отваживалось на штурм незанятых территорий. Для деревьев сто лет – не срок, а кто знает, вдруг люди еще вернутся?

Едва ли.

Наглядную картину бренности человеческого бытия венчал заброшенный трехэтажный особняк. Выполненный в стиле неоклассицизма, он, судя по всему, был построен во второй половине XIX века. В очертаниях величественных руин еще угадывались отголоски былой роскоши: наверняка в свои лучшие годы дом считался жемчужиной уезда. Увы, с тех пор он сильно изменился и сейчас больше напоминал декорацию фильмов ужасов – даже яркий дневной свет был не в силах сгладить накатывающее ощущение забвения и замогильности. Облупленные грязные стены, черные провалы окон, ржавые кружева балконов, на которые уже никогда не выйдут хозяева, дабы насладиться прохладой июньского утра – тоскливое, жалкое зрелище. Больно даже думать, что ожидает нас внутри.

– Зайдем? – предложил я, и Яна согласно, впрочем, без особой охоты кивнула.

Но внутри нас ожидало нечто совершенно невероятное. Сделав несколько шагов за порог, я замер в немом восхищении, не в силах выразить словами нахлынувших чувств. Какой разительный контраст с тем, что я видел снаружи! Мы оказались посреди просторного круглого холла, стены которого уходили вверх, сквозь все три этажа, до самой крыши. Последнюю украшал расписанный резной купол. Солнечный свет, пробивавшийся через потолочные окна и дыры в самом куполе, обеспечивал прекрасную видимость. Справа и слева от нас на второй этаж вели две роскошные мраморные лестницы, украшенные ажурными, уже насквозь проржавевшими перилами. Изогнутые полукругом, они идеально вписывались в общий интерьер, каким он виделся безвестному зодчему. Но не купол и не лестницы заворожили меня. Фрески. Всюду были фрески. На стенах, на декоративных колоннах второго этажа, на потолке, в оконных проемах – везде. Выцветшие, полинявшие, а во многих местах и осыпавшиеся, они, тем не менее, смогли сохранить былую трепетную красоту. И только люди. Никаких пейзажей, никакой анималистики, никаких натюрмортов. Одни лишь люди, изображенные в полный рост, обычные люди, немыслимые в своей реалистичности. Некоторые портреты, казалось, вот-вот оживут и заговорят с тобой. Особенно захватило меня изображение матери с сыном на одной из стен. Богородица и ее дитя. Они стояли рядом, держась за руки – молодая женщина и мальчик. О божественной природе говорило только чуть заметное свечение у них над головами. Такие живые, такие красивые… Такие настоящие. И, одновременно – недосягаемые. Я никогда не считал себя религиозным человеком, но тут… Какая-то неземная благодать исходила от смотревших на меня ликов. Из глубины веков улыбались мне давно покинувшие этот мир люди, которым в силу небесной воли было известно все: что было, что есть, и что будет. А я? А что я… Я лишь пыль на ладони Вечности.

Как же выглядела эта красота во времена, когда дом был обитаем, если даже сейчас, спустя столько лет разрухи и запустения, она способна лишить дара речи неискушенного гостя?

– Говорят, предпоследняя графиня Юрьевская была очень повернутой тетенькой, – нарушила молчание Яна. – Это по ее распоряжению в усадьбе поверх старых мирских фресок налепили новые, вот эти. Муженьку ее это не понравилось, но он стерпел. А ее младший брат, которому незадолго до начала первой мировой отошло имение, не стал ничего менять. Хотя, как тут можно жить, когда на тебя со всех стен смотрят эти – не представляю. Я уже успела во всех грехах раскаяться, еще на десять лет вперед прощения попросила.

– Откуда ты знаешь про графиню? – спросил я, продолжая с глуповатым видом разглядывать изображение молодой матери, словно надеялся найти в ее образе ответы на все волнующие меня вопросы.

– «История родного края», шестой класс. Учись ты у Шизика, тоже все запоминал бы. Он в этом плане просто зверь. Хоть с виду тюфяк соломенный.

– Понятно…

Оторвавшись от созерцания фресок, я только сейчас осознал, что дом мертв. От пола не осталось ни камушка, ни дощечки – только голая земля, вся в ямах и рытвинах. В стенах зияют дыры и выбоины, местами торчит шпоновая оплетка, давно уже истлевшая до состояния крайней ветхости. Поднявшись на второй этаж, я увидел ту же картину, что и внизу – голый камень и сгнившее дерево. Третий этаж – аналогично.

– На крышу пойдем? – Яна, как тень, следовала за мной: то ли тоже интересовалась историей старого дома, то ли просто боялась оставаться одна.

– Выход замурован, – я кивнул в сторону заложенной кирпичами дверцы. – Видимо, местные сделали, чтобы дети не лазили.

– Снаружи лестница есть. Деревянная.

– Да? Я не заметил. Пойдем посмотрим.

Мы спустились вниз. С анфилады второго этажа я сфотографировал Богородицу с ребенком и сделал еще несколько общих снимков. На память. Так увлекся, что не сразу обратил внимание на длинную человеческую тень, тянущуюся по полу от входной двери. А заметив, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Там кто-то стоит.

– Да… – девушка в растерянности сделала несколько шагов назад.

– Будь здесь. И тихо.

Сунув Яне фотоаппарат, я спешно спустился вниз. Возможно, кто-то из местных увидел машину и зашел посмотреть…

– Филипп Анатольевич! Какая встреча!

В дверях стоял Глазунов. Да не один – с друзьями.

– Здравствуйте, мальчики, – ответил я, мысленно весь сжавшись в плотный комок. Перед глазами тотчас встал вчерашний разговор в школе. – Что вы здесь делаете?

– То же, что и вы, видимо. Стариной любуемся. Как вам?

– Ну… Впечатляет, – я постарался напустить на себя эдакую небрежность, но голос предательски дрогнул. Вот тебе и громобои, на отсутствие которых ты еще вчера сам себе жаловался. Теперь пожалуйте, Филипп Анатольевич, все для вас. Появились, голубчики, во плоти да при статусе.

– Мы тоже премся, – согласился светловолосый парень без шапки, лица которого я не видел из-за спин товарищей. Теперь он вышел вперед, и я узнал Сливко – другого своего ученика. – А вы что, историк?

– В какой-то степени, – отвечал я, безуспешно изображая полное спокойствие. – Если тебе так интересны все мои хобби, можешь остаться в пятницу после уроков – я с удовольствием расскажу. Как вам, кстати, вчерашний урок?

Ой, зря я это сказал, зря напомнил. Зря, зря, зря…

– Так себе урок, – махнул рукой Сливко. – Обещали, что интересно будет, а сами диктовали полтора часа без передышки. Даже пацанам рассказать нечего.

– Нам нужно было наверстывать материал с первого занятия. В следующий раз писать будем меньше, больше поговорим. Я же обещал…

– Поговорим мы прямо сейчас, – Глазнув вошел внутрь, его сразу же охватил полумрак помещения. За ним последовали и его дружки. – Я хорошо запомнил твои вчерашние слова. И я предупредил, что ответишь за них в свое время. Но сейчас не об этом, совсем не об этом… Тебе чего здесь надо, учитель?

Только бы не ляпнуть лишнего, не ляпнуть лишнего…

– Я смотрю усадьбу. Это запрещено?

– Не вешай нам лапшу. Ты ищешь коллекцию Юрьевских, так? Все ее ищут, и ты подрядился.

– Только не я.

– Гонишь, Анатолич.

«Сейчас меня будут бить. Долго и больно. Ладно, главное чтобы Яну не заметили. Похоже, они действительно не ожидали меня здесь встретить. Или ожидали? А может, даже выследили. Тогда они должны знать, что я не один. Ой, блин, как помирать-то не хочется. Да еще посреди такой красоты…»