Текст книги "Учитель Истории (СИ)"

Автор книги: Артур Гафуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

Глава XLVII: Целую, Женя

«Дорогой Филипп!

Начну с главного: было безумно приятно получить от тебя письмо. Я боялась, после всего, что я наговорила тебе при последней нашей встрече, ты не захочешь со мной общаться. Очень рада, что это не так, и ты не держишь зла. За тот разговор мне до сих пор очень стыдно.

Жизнь в Младове потихоньку налаживается. Конечно, процесс над громобоями будет идти еще очень долго, но он по большей части проходит в Москве, и нас уже не сильно беспокоят. Правда, первое время от следователей прохода не было: все искали скрывшихся громобоев. Арестовали, не поверишь, почти триста человек, но потом почти всех отпустили. «Почти» – потому что кого-то, все-таки, нашли. Виноваты они или нет, будет решать суд. Но меня больше возмутил так называемый комитет громобойских матерей. Читал о таком? Это объединение родителей, чьих чад сейчас судят. Они в один голос утверждают, что это все провокация, власть лишь нашла козлов отпущения, и их мальчики ни в чем не виноваты. Показания сотен свидетелей для них – пустой звук. Мы с подругами слов не находим, чтобы выразить свое отношение к подобным людям. Раньше надо было о детях своих думать и уделять им должное внимание.

Город практически полностью восстановили после погрома: починили дома, вывезли мусор. Губернатор сдержал обещание, денег не жалели. Даже страховые компании выплатили автовладельцам практически всё причитающееся – говорят, по прямому указанию чуть ли не самого премьера. Остался только монастырь – его реконструкция займет несколько лет, – и несколько зданий, что сгорели дотла. Их, скорее всего, просто снесут, а новое жилье построят где-нибудь в другом месте. В центральном парке планируют открыть памятный мемориал. Говорят, это будет большая гранитная стела, у подножия которой поставят двести девяносто восемь крестов – по числу погибших. А может, это будут не кресты, а что-то еще – проект пока не утвердили. Просто чудо, что жертв оказалось не так много, как можно было бы подумать. Этот погром – ужасное событие, и он навсегда останется в памяти Младова. Мне очень жаль, что тебе довелось стать его свидетелем.

Но сейчас, с наступлением весны, я все меньше хочу думать о плохом. Весна – это время пробуждения, время восстановления. Вот и Лев, представляешь, начал встречаться с Полиной. Ради нее он даже сбрил свою дурацкую бороду и теперь старается держать себя в рамках приличия. По крайней мере, при нас. Правда, объявилась его бывшая жена. Он когда-нибудь говорил тебе, что был женат? Для нас это стало полнейшим сюрпризом. Она работает вместе с ним в больнице, зовут ее, кажется, Наташа. Весьма неприятная особа, хочу заметить, но это между нами. Полинка теперь переживает, пару раз даже плакала. Как думаешь, у них получится? Надеюсь, Лев не испортит всё в последний момент.

Наше общежитие закрыли на реконструкцию, теперь мы вдвоем снимаем небольшую квартирку в центре города. Съемного жилья теперь в городе хоть отбавляй, многие жители уехали. Их можно понять: не каждый захочет оставаться в месте, где пережил подобный ужас. Наша квартирка тоже выставлена на продажу, но кто ее купит… Так и обитаем пока. Кстати, мы раскрыли тайну привидения! Помнишь того мальчика, что сидел на качелях? Оказалось, это самый настоящий мальчик, он живет в соседнем доме. Его мама иногда работает в ночную смену, и тогда он выходит во двор кататься. Дома одному ему страшно сидеть. Как мы смеялись, когда дворничиха рассказала нам про него! А мы-то все: паранормальное, паранормальное! Всё объяснилось. Хотя, даже немножко жалко: все-таки, я чуть-чуть, но верила, что это настоящее привидение.

У нас на лестничной площадке (не на самой площадке, а в одной из квартир) живет очень приятный молодой человек, его зовут Леонид. Вчера он принес мне цветы и позвал на свидание. А я смутилась, прям как школьница. Было неловко отказывать ему. Он ведь и вправду очень милый. И наверное даже нравится мне. Но я пока не готова.

Как у тебя дела? В своем письме ты говорил, что пошел на поправку. Надеюсь, у тебя все хорошо? Расскажи подробнее, как ты сейчас живешь? Ты купил новую машину? Как жена, как работа? Не сильно беспокоят постоянные суды? Мне очень интересно! Буду ждать твоего ответа.

Надеюсь, мы с тобой когда-нибудь еще увидимся и сможем поговорить. Нормально поговорить. О нём.

Целую, Женя.

P.S. От Полинки тебе большой привет! И от Льва тоже. Мы сейчас все вместе, втроем, готовим глинтвейн. Он только что назвал тебя матросом, который реставрирует старинную мебель. К чему бы это?»

Я закончил чтение и опустил письмо. Стоявшая рядом Вера, все это время деликатно молчавшая, также молча взяла меня за руку. За другую, свободную. Я нежно сжал свои пальцы на ее кисти.

– Как ты? – спросила она.

– Сносно, – послушно отчитался я, глубоко вздохнув.

– Ты будешь ей отвечать?

– Почему нет? Отвечу.

– Думаешь, стоит? Она ведь может начать спрашивать…

– Рано или поздно она все равно узнает.

– Но мне кажется, лучше поздно, чем рано… Уж точно не сейчас. Тем более, пока что это тайна следствия. Ты подписывался.

– Помню, – я сел, ко мне тут же подбежал Агат и сунул свою умную морду под руку: мол, гладь давай. – Но ты права. Я постараюсь избежать этой темы при нашей следующей встрече. Если таковая и в самом деле состоится. Но знаешь, что странно?

– Нет, – жена села рядом: в последнее время она вообще стала слишком часто копировать мои жесты и движения. – Что?

– Она не верит. Мне так кажется.

– Не верит, что все закончилось?

– Нет. Она до сих пор не верит, что его больше нет. И поэтому избегает этой темы. Хочет узнать правду. И одновременно боится ее.

– Она успокоится.

Лев не сразу решился заговорить со мной. Хотя с того момента, как рыдающая Женя выбежала из палаты, прошло уже минут пять, лицо моё так и не приняло сколько-нибудь близкий к естественному оттенок. Щеки горели, как после пощечины, на лбу выступила испарина. В голове колокольным звоном отдавались последние брошенные ей слова: обидные, уничижительные… И отчасти справедливые. Я чувствовал, как предательски задрожали губы.

– Мне тоже так кажется, – наконец выдавил из себя я. – Ее можно понять.

Прочие больные сочувственно закивали. Вопли девушки привлекли внимание всего крыла, даже дежурный врач зашел узнать, что произошло. Хотя, в последнее время в больнице привыкли к подобным сценам: не проходило и часа-двух, чтобы кто-нибудь не умер. Слишком много тяжело раненых, не всех успели переправить в Москву…

– Она сейчас всех готова винить в его смерти, – Еремицкий и в такой ситуации смог сохранить самообладание, хотя я прекрасно понимал, что он сами на грани: третьи сутки без сна, да еще с таким грузом на сердце. – Дать тебе глицинчику, может?

– Зачем? – не понял я, старательно унимая дрожь. – Всё в порядке.

– Ну, смотри. Тебя завтра уже выпишут, наверное.

– Хорошо.

– Она еще извинится. Вот увидишь. Пускай большинство людей любят мучиться жаждой куда больше, чем пить.

– Это не важно на самом деле, – в который раз я не понял, что он имеет в виду, но даже не стал переспрашивать.

– Можно? – в дверь постучали, и я к своей безмерной радости увидел Сонечку. – Филипп! Вот ты где!

– Если она не будет орать, я пойду, – Лев ужом проскочил мимо новой посетительницы и вышел в коридор.

– Почему это я должна орать? – удивилась девушка.

По палате пробежал нервозный смешок.

– Это он так шутит, – успокоил я. – Так рад тебя видеть! Где ты была? Мы искали тебя!

– Меня дружинники спасли, – проигнорировав стоявшую рядом табуретку, она села прямо на край кровати: молодая, улыбающаяся, цветущая. – Славка за мной пришел, представляешь? Под охраной меня в безопасное место отвели, спрятали. Ты волновался?

– Немного, – признался я.

Сонечка приложила ладонь к моему лбу.

– У тебя такой нездоровый вид… Как твое самочувствие? Я слышала, что произошло. Так Женечку жалко… Говорят, это он предупредил город об опасности?

– Так и есть, – ответил я.

– Хороший он был парень…

– Все так говорят… Теперь.

– Я вообще у Танюшки была, – она, казалось, не заметила моей иронии. – А их с Костиком, оказывается, в Москву перевели. Ты знал?

– Знал, – я хотел добавить, что сам лично и хлопотал насчет перевода, но сдержался. – С ними все будет хорошо.

– Я знаю, – Сонечка ободряюще улыбнулась и убрала руку с моего лба. – Расскажи мне, как ты тут?

– Я вот чего понять не могу, – заговорила Вера, не поворачивая головы. – Как так получилось, что коллекция, за которой так долго все охотились, в итоге оказалась никому не нужна? Где она сейчас вообще?

– Кажется, в Младове так и осталась, – равнодушным голосом ответил я: вопрос жены оборвал череду моих мыслей. – Выставлена в музее. Я думаю, ее время еще придет.

– Что значит, придет?

– Сейчас эта коллекция у всех ассоциируется только с горем и страданиями. Поэтому про нее мало пишет пресса, о ней не упоминают в новостях. Нужно время, чтобы притупилась боль, и младовчане смогли хотя бы попытаться оценить доставшееся им наследие.

– Ты полагаешь, – Вера недовольно заерзала: ей мои слова не понравились. – Это достойная цена за всё то, что они пережили?

– Другой цены им все равно никто не предложил.

– Даже видеть ее не хочу, – сидевшая на диване Яна раздраженно отшвырнула выпуск «Младовских вестей». – Если и вправду вся эта содомия произошла из-за коллекции, пусть ее лучше увезут из города навсегда!

– Содомия – это немножко другое, – машинально поправил я, оторвавшись от компьютера.

– Да знаю я, что такое содомия, – отмахнулась девочка. – Ты еще меня поучи. Когда твоя жена приедет?

– Должна послезавтра. Раньше ее не пустят в город.

– Долго еще…

– Хочешь познакомиться?

– Конечно. Высказать ей все, что я про тебя думаю.

– Едва ли она узнает что-то новое.

– Ну, все равно…

– Яночка, дочка, – в комнату вошла Елена, в руках ее дымилась чашка с горячим чаем. – Каким тоном ты разговариваешь со старшими?

– Нормальным тоном я с ним разговариваю, – Яна осторожно поправила загипсованную ногу, поморщилась от боли. – Он вообще мне про содомию собирался рассказывать! Это мне чай?

– Не тебе. Филиппу Анатольевичу. И хватит на людей наговаривать всякие небылицы.

– Хорошо устроился! В квартире нетранспортабельный больной, а чаи носят ему!

Когда она злилась, то начинала картавить куда заметнее, чем обычно.

– Слышали про сокровища Юрьевских? – Елена поставила чашку на стол рядом со мной: я победно подмигнул Яне. – Их нашли. В фургончике на стоянке в Погорелом Городище. Двадцать один предмет. Видимо, громобои хотели тихонько вывезти ее, когда все уляжется. С учетом сабли и ожерелья это же получается вся коллекция! О таком и мечтать не смели!

– Ура, ура, – Яна изобразила аплодисменты кончиками пальцев. – Читали мы уже. Ну ее к лешему, эту коллекцию, если из-за нее столько бед.

– Ты не права, – возразила ей мать. – Эта коллекция, если ее оставить здесь, может принести нашему городу мировую известность.

– Громобои принесли нашему городу мировую известность. Включи телевизор.

– Да я не о том говорю! Ты меня вообще слышишь?

– Даже чаще, чем хотелось бы.

– Ладно, – женщина обратила взор в мою сторону, но, не дождавшись поддержки, обиженно поджала губы. – Мне сейчас не до глупых споров. Нужно в школу идти, сегодня собрание по поводу продолжения учебного года. И еще сбор денег на похороны… Филипп, ты собираешься куда-нибудь?

Я отхлебнул чай, но при упоминании о похоронах поспешно поставил чашку на место…

– Нет. Перевязка утром была, следующая только завтра.

– Хорошо. Тогда смотри за Яной. Все, я ушла.

– Слушай, – обратилась ко мне девочка, когда входная дверь квартиры захлопнулось с обратной стороны. – А суд-то будет? По поводу квартиры?

– Должен быть, – я подумал, можно ли уже брать чай, и решил, что пока еще рано. – Его перенесли на начало апреля.

– А ты, получается, приедешь?

– Едва ли. Если твоего папеньку будут судить по уголовной статье, ему будет не до гражданских исков. Вопрос с квартирой вновь повисает в воздухе.

– Правильно я сделала, что заперла его на даче, – едко процедила Яна, отбросив со лба прядь своих тонких черных волос. – А то сейчас вместе с женкой загорал бы в Израиле. Надо же было оказаться такой дрянью…

– Поверь мне, – наставительно заметил я. – Следствия и суда он боится гораздо меньше, чем ответа перед своими бывшими покровителями, которых он подставил, вступив в сговор с громобоями.

Юлиан Тихонов был осужден на десять лет: прикрываясь деятельностью своей логистической фирмы, он ввозил в Младов оружие и продавал его организаторам погрома.

Евгений Сизов не был провозглашен героем и спасителем города. До прессы дошла информация, что он каким-то образом успел предупредить власти о готовящейся атаке, благодаря чему многие из тех, кого громобои шли убивать целенаправленно, были спасены. И хотя это был подвиг, самый настоящий подвиг, вопрос о присуждении Евгению каких-либо наград пока что не поднимался. До завершения следствия. Ведь всплыла и другая информация – о его связи с Юрьевым. Громобои стали давать показания и назвали эту фамилию. Клубок медленно, но верно начал распутываться. Я не участвовал в расследовании – решил, что справятся и без моих догадок. Но подлинный шок меня ожидал лишь после возвращения в Москву. В первый же вечер к нам в гости нагрянула чета Телиг: мой начальник Паша с женой. Едва стихли первые крики радости и громкие вздохи по поводу моего непрезентабельного внешнего вида, мы отправили Веру с Ириной хлопотать по поводу ужина, а сами разместились в большой комнате.

– Я звонил тебе, – начал шеф. – Еще тогда, в прошлое воскресенье. Но твой телефон был отключен.

– Да, – ответил я, задергивая шторы: на улице стояла ясная погода, и садящееся солнце немилосердно светило в окна верхних этажей. – Его забрали у меня сразу после того, как я угодил в пещеру. Так и не нашел его потом.

– Понимаю. Поэтому я и не мог сообщить тебе раньше, а потом уже, когда узнал обстоятельства твоего спасения, моя информация потеряла всякий смысл. И я решил не тревожить тебя до времени.

– Что за информация?

– Насчет Сизова. Понимаю, сейчас не время, но все же…

– Ты что-то разузнал?

– Да, – между бровей шефа пролегла глубокая складка. – И без обиняков могу заявить: если бы ты обратился ко мне с этим вопросом раньше, возможно, многих бед удалось бы избежать.

– Поясни, – такое начало мне не понравилось.

Перед тем, как продолжить, Паша сходил на кухню и вернулся оттуда со стаканом воды.

– Ты знаешь, где родился твой погибший друг?

– Понятия не имею, – признался я, с подозрением покосившись на стакан. – Но сейчас это и вправду уже не актуально.

– В Бресте, – шеф склонил голову на бок, с любопытством наблюдая за моей реакцией. – Только не в белорусском. Как у тебя с географией?

– Не во Франции же?

Это действительно была бы новость. Я искренне верил, что Сизов, подобно Ааронову, был урожденным младовчанином: настолько хорошо он знал историю этого края.

– Бинго, – Телига отпил и поставил стакан на подлокотник кресла. – Мать его была француженкой, а отец, Валерий Сизов – наш с тобой соотечественник. Они оба умерли, когда их сын был совсем маленьким: папочка в порыве ревности случайно убил мамочку, а потом раскаялся и наложил руки на себя. Творческая была семья, музыканты, что ли. Уже одной этой истории достаточно, чтобы у ребенка поехала крыша, согласись?

– Соглашусь… – я почувствовал подступивший к горлу комок: и без того говорить про Женю было нелегко, а тем более узнавать такие подробности о его прошлом.

Но, как выяснилось, это было только начало.

– В Россию, – продолжил Паша, который, подобно Еремицкому, не был склонен к излишней сентиментальности. – Маленький Женечка вернулся только после развала Совка. В девяносто втором. До этого были проблемы с документами, да и опекуны выступали против: им за его содержание капала неплохая рента. Но родственников во Франции у мальчугана не было. Зато они нашлись в Младове, где жила его бабушка. Так что вопрос об обратной миграции решился довольно быстро. Бабушка эта, – она, кстати, тоже умерла в конце девяностых – приходилась матерью отцу Евгения Валерьеича. Соответственно, фамилия ее, как не трудно догадаться, была Сизова. Фамилия в замужестве. А вот девичья… Ее девичью фамилию назовешь мне ты, мистер Марпл.

– Понятия не имею, – я развел руками. – Но думаю, ты прав: мне следовало уделить куда больше внимания его биографии. Раньше, когда он еще был жив. А сейчас…

– Юрьева.

– Мать честная! – я вдруг почувствовал острое желание начать ругаться матом. – Отец небесный! Не может быть! Но как же тогда… Неужели…

Паша говорил что-то еще, но кубик Рубика перед моими внутренним взором уже сложился сам собой. И как сложился! Сказать, что неожиданно, значит, использовать самое банальное слово из всех пришедших на ум. Неожиданной можно назвать гибель «Челленджера» или победу греков на Евро-2004, но тут… Все мои обвинения и подозрения, высказанные в адрес Жени, оказались правдивыми лишь отчасти. Он не был подручным Юрьева, действовавшим в его интересах. Он и был самим Юрьевым! Далеким ли потомком графского рода или просто человеком с близкой по звучанию фамилией – бог весть. Но это именно он изначально загорелся идеей собрать все предметы пропавшей коллекции. Не какой-то абстрактный дядя, коего я заочно записал в виновники всех бед, а сам Женя! Это он вышел на связь с громобоями и платил им за совершенные находки. Это он вел Ааронова в его исследованиях, рассчитывая обмануть своих же собственных наймитов и оставить их без денег. Это он спланировал нападение на Младов – спланировал, чтобы затем попытаться предотвратить! Вот откуда была у него информация, вот почему он всегда выходил сухим из воды. Сухим из воды… Смешно звучит, право. Но зачем? Что двигало им? Я ведь знал совершенно другого Женю: честного, открытого и искреннего, как ребенок! Да он и был ребенком по сути. Мы же вместе лазили с ним по этим чертовым полям, ручьям и деревням. Два великовозрастных дитяти, движимые идеей найти сокровища. Кто же знал, что одного из них мечта заведет так далеко…

– Можешь не терзаться понапрасну, – Телига заметил, как опало мое лицо, и поспешил на помощь. – На вот лучше выпей водички. Ты не знал настоящего Евгения Сизова. Ты в курсе, что изначально он учился на химика? То-то же. Никто не знал настоящего Евгения Сизова. В числе прочего ты просил меня выяснить, от какого заболевания он лечился. Я выяснил.

– И от какого же? – спросил я, не очень внимательно слушая его в тот момент.

Паша хитро прищурился, словно готовясь сообщить еще одну сенсацию.

– Слыхал когда-нибудь про диссоциативное расстройство идентичности? Есть такая болячка.

– Что-то очень и очень смутно. Слова, вроде бы, по отдельности знакомые, но вместе как-то не складываются.

– По-простому это явление называют раздвоением личности.

– Вот оно что… Так понятнее. И ты хочешь сказать, что Женя…

– Да. Сизов страдал этим редчайшим заболеванием. По крайней мере, это выяснилось теперь. Когда он проходил обследование два года назад, у него нашли только какую-то ерунду на фоне невроза – ничего особенного. Однако сейчас вдруг всплыло, что в медицинских документах отсутствует несколько листов с анализами – их попросту вырвали. На самом деле Сизова не должны были отпускать тогда, требовалось отдельно установить, что он безопасен для общества.

– Но его отпустили.

Короткое, но емкое «хмык»: мол, а чего ты ожидал в этой стране?

– Селяви. Видимо, кто-то из персонала клиники очень крупно получил на лапу. Может быть, его даже найдут. Но теперь ты знаешь главное. В личине милахи Женечки жил и другой персонаж. Тот самый Юрьев, которого ты хотел найти. Он все это время был рядом с тобой. И точно так же хотел завладеть сокровищами своих предков, как и его безобидное альтер-это. Только методы для этого выбирал… Не совсем спортивные.

– Не понимаю, – я и действительно не мог взять в толк, казалось, мой шеф попросту шутит. – Выходит, я целый месяц бок о бок жил и общался с сумасшедшим, но даже не заметил этого? Ведь, не считая одного-единственного случая на реке, когда мы с ним чуть не утонули, он ни разу не упоминал про Юрьева. И вообще, Женя был с чудесами, конечно, но раздвоение личности… Два человека в одном…

– На этот вопрос пусть отвечают психиатры, – Паша дружески похлопал меня по плечу. – В оправдание тебе, могу заметить, что не ты один пребывал в блаженном неведении. Даже Лев Еремицкий, с которым они фактически вместе выросли, так и не узнал об истинной сущности своего лучшего друга. А ты говоришь, один месяц…

– Но откуда у него были деньги? Он ведь платил громобоям и платил немало! На зарплату учителя в провинциальном городе и себя-то не прокормишь.

На это замечание Паша ответил всего лишь тремя словами:

– Франция. Родители. Наследство.

– После восемнадцати? – догадался я.

– Да.

Мы помолчали немного. Я вдруг осознал, что совершенно спокоен. Вот честно, даже пульс не участился. Правда, открывшаяся мне, казалась настолько невероятной, что мозг отказывался воспринимать ее как часть реального мира. Осознание еще впереди, а вместе с ним и всё остальное, сопутствующее: досада, боль, сожаление. Даже горечь утраты в полной мере еще нагрянет ко мне в гости. Не сейчас. Потом.

– Эй, – дверь в комнату приоткрылась, показалась обрамленное светлыми локонами лицо Ирины. – Чего в темноте сидите? Идём, всё уже готово.

– Идем, любимая, – Паша поднялся с кресла. – А вино есть? Я бы выпил немного. Фил, думаю, тоже не откажется. У тебя водительское с собой?

– О чем ты думаешь?

Я открыл глаза и посмотрел на жену. Она все также сидела рядом, ее голова покоилась у меня на плече. Пёс, так и не дождавшись сколько-нибудь вразумительной ласки, отошел в сторону и сейчас увлеченно обнюхивал какой-то трухлявый пень.

– Может, спустимся к воде? – предложил я.

– Давай, – согласилась Вера.

Мы поднялись с нагретого майским солнцем замшелого валуна и вышли на берег Волги. Полуденное солнце ярко освещало поверхность реки, играя бликами в ее неторопливом течении и ленивых перекатах. Безобидно жужжала мошкара, вальяжно гудел толстый шмель. На противоположном берегу разместились рыбаки: там дымил костер, слышались веселые крики, громкий хохот, звенела посуда. Я блаженно зажмурился: тепло, хорошо. Но все светлые мысли вдруг разом исчезли, сгинули. Как исчез человек, провалившийся под речной лед на этом самом месте ровно три месяца тому назад.

– Это письмо, – осторожно начала жена, указывая на лист бумаги, который я до сих пор сжимал в руке. – Оно пришло еще на прошлой неделе. Почему ты прочитал я его только сейчас?

– Я боялся, что она продолжит обвинять меня в его гибели. Здесь мне было бы проще убедить себя, что она не права. Тем более, я и сам сомневаюсь.

– Ты не должен сомневаться, – Вера повторяла это каждый раз с тех пор, как я передал ей содержание нашего разговора с Павлом. – В том, что случилось, нет твоей вины. Ни капли. Женя оказался безумцем; поступки безумцев невозможно просчитать и предсказать.

– Если бы я сразу заподозрил неладное и попытался что-нибудь узнать о нем… Всё сложилось бы иначе. Но как я мог заподозрить? Да, он был чудаком. Да, с придурью. Да, порой явно не в себе. Но чтобы вот так… Имея кучу денег, жить в оставшейся от бабушки квартирке и целыми днями думать только о сокровищах. Грезить сокровищами, искать сокровища. Немыслимо.

– Не кори себя, – Вера снова взяла меня за руку, но на этот раз я отстранился.

– Организовать целую преступную сеть… Превратить обычную подростковую банду в силу, способную восстать против всех. Даже против собственных создателей. И учинить побоище. Новейшая история не знает подобных примеров. И ради чего? Коллекция наконец-то собрана вместе. Его мечта сбылась. Но Женьки больше нет. Как нет и Юрьева. Как нет многих.

Три сотни погибших мирных жителей, две с половиной тысячи раненых. Полторы тысячи подсудимых, из которых триста шестьдесят – заочно. Посмертно. Родители, потерявшие детей, дети, потерявшие родителей. Потоки крови и слез. Обращенный в руины город. Вот цена одной-единственной мечты.

– Я понимаю, родной.

Но я не мог так просто успокоиться. Просто не мог и всё.

– Как мне теперь относиться к нему? Любимая, скажи? Как хранить память о друге, который на поверку оказался чудовищем? Я ведь помню его совсем другим… Я знал его другим. Его нелепая одежда, нелепые реплики. Его честность, прямолинейность. Его танец с девушкой на катке… Боже, как они танцевали! И теперь меня хотят убедить, что все это – лишь ширма, притворство. Футляр, в котором скрывался монстр.

– О, Лазарев, – в коридоре суда я столкнулся с Лоенко. – Не ожидал тебя здесь увидеть.

– Добрый вечер, товарищ капи… – тут я заметил его новенькие погоны. – Товарищ майор. Пригласили, вот я и пришел. Поздравляю с повышением.

– Спасибо, – офицер сам сиял, как звезда. – Ну, рассказывай, как жизнь молодая?

– Жизнь, как жизнь, – я неопределенно махнул рукой. – Вас часто вызывают?

– Нет, второй раз только. Надеюсь, последний. Ездить на каждое слушанье к вам в Москву слишком накладно выходит. Командировочных даже на покушать не хватает.

– Понимаю.

– Слышал, что медик сейчас говорил? Сизов-то наш, оказывается, опасный психопат. Двойной агент сам у себя в голове. А Канин всё настаивал, что его наградить должны. Теперь, похоже, шиш.

– Награда – это не самое главное, – ответил я. – Главное, что на него хотят повесить всех собак.

– Так, а на кого их еще вешать? – Лоенко нехотя козырнул какому-то полковнику и продолжил: – По всему выходит, он и есть главный организатор и зачинщик. И то, что он в последний момент одумался, не снимает с него вины за содеянное. А я ему еще руку пожимал, помнишь?

– Заманчивая мысль, согласен, – я не сумел скрыть раздражение. – Уверен, многие ее разделяют. Так ведь гораздо проще. Всего доброго, товарищ майор.

– Подожди, – он схватил меня за плечо, но мне этот жест не понравился, и резким движением я вырвался. – Думаешь, я сам не хочу докопаться до сути? Думаешь, делаю так, как мне проще?

– Думаю, да.

Мысленно я уже ожидал вспышки ярости, подобно той, что случилась утром после погрома в отделении полиции, когда я заявился к Лоенко искать поддержки. Но к моему удивлению офицер ответил очень спокойно и рассудительно.

– Я знаю, – сказал он, и в голосе его проскользнула чуть заметная грусть. – Тебе очень хотелось бы, чтобы это оказались два разных человека. Чтобы одного из них осудили, а второго – оправдали Честно, мне и самому хотелось бы, чтобы все было именно так. Но это невозможно. Будь их хоть тридцать три в одном теле, судить будут того, кого видят. У нас считают по телам, а не по душам.

– Ты знаешь, – Вера оставила попытки завладеть моей рукой и просто обняла меня целиком. – Я думала над всем этим. Долго думала. Тебе нельзя смешивать их в одно. Нельзя уподобляться прочим. Да, это Юрьев во всем виноват. Но Женя… Женя был хорошим человеком. Ведь это он отдал тебе ожерелье.

– Женя? – с сомнением переспросил я, не совсем понимая, к чему клонит жена. – Не Юрьев?

– Нет. Юрьев попытался бы унести его с собой, чтобы потом торговаться с громобоями за меньшую цену. Но в тот момент, когда он бросился на тебя здесь, на берегу, у них внутри происходила борьба. Юрьев всегда был сильнее: все эти годы он успешно прятался, из-за спины манипулируя своим двойником. Заставляя прочих людей верить, что Женя Сизов – именно такой, каким вы его видели. Но когда было выгодно, Юрьев сам выходил на первый план. Это он, а не Женя обокрал монастырь. Это он организовал бунт. Он виноват во всех убийствах. Именно Юрьев передал Елизарову саблю из тайника в деревне. Но ожерелье, которое лежало в том же самом тайнике, он тайком забрал с собой.

– Почему ты так думаешь? – я опустил голову и встретился взглядом с Верой: она улыбалась.

– Потому что это правда. Потому что ты сам говорил, что Евгений Сизов не способен на все те мерзости, какие сейчас копает про него следствие. Это был другой человек. Это был Юрьев. Его схема работала идеально, практически до самого конца. Но в тот момент, когда потребовалось сделать последний шаг, навредить лично тебе – вот тогда Женя восстал против своего хозяина. Мне кажется, он и раньше делал это: спас свою любимую, предупредил город о готовящейся атаке, оберегал тебя от расправы громобоев. И в тот момент тоже. Ты ведь сам говорил, что когда сидел на дереве, они появились совсем не с той стороны, откуда их можно было ожидать. Обманув громобоев насчет второго тайника, где, по его словам, и было спрятано ожерелье, Юрьев уводил Елизарова и его дружков в сторону. Он распалил в старшем громобое жажду наживы и надеялся, что им не позволят скрыться. Но твое появление спутало все планы: он испугался, что ты не справишься один против троих, что остальные громобои все еще где-то рядом. Тогда он взбесился и напал на тебя. Однако в тот же самый момент забитый в угол, задвинутый на дальний план Женя Сизов окончательно похоронил надежды своего хозяина. И пока первый пытался тебя убить, второй тихонько подложил тебе ожерелье.

– Верочка… – я обнял жену, самого дорогого мне человека, прижал ее к себе так, словно неведомые силы могли в любой момент ее забрать. – Верочка моя…

– Если бы он спасся, я уверена, мы смогли бы ему помочь. Мы смогли бы вывести Юрьева на чистую воду, изгнать его, изолировать. Но тонкий лед…

– Тонкий лед… – повторил я, как черное заклинание. – Тонкий лед. Проклятый тонкий лёд. Ему было предсказание, что он утонет.

– Правда? – Вера разжала объятия и подошла к самой воде. – Если так, это была его судьба. И ничего тут не поделаешь.

– Я не верю в судьбу.

– Если не веришь, – внезапно она наклонилась, зачерпнула в пригоршню холодной воды и плеснула мне в лицо. – Почему тогда не борешься?

– Ты чего творишь?! – я прикрылся рукой. – С ума сошла?

– Ты ведь боролся тогда в реке, помнишь? Вспоминай. Ты всегда боролся. За что я, собственно, и была готова терпеть твои выходки. За то, что ты никогда не сдавался – даже в самой проигрышной ситуации. А тут готов сдаться. Почему? Суд, конечно, не река, но суть от этого не меняется ни на грамм.

Я вытер лицо и вдруг впервые за эти три месяца почувствовал некий проблеск впереди. Тусклый, неясный – но все равно это была путеводная точка, к которой следовало стремиться. Впервые за долго время я рассмеялся.

– Кажется, я понял, на что ты намекаешь. Черт, это будет непросто, ох как непросто… Я бы даже сказал, практически немыслимо. Но я справлюсь.

– Мы справимся, – поправила меня жена. – В таком деле можешь на меня рассчитывать. У тебя салфетки есть?