Текст книги "Предел прочности. Книга четвертая (СИ)"
Автор книги: Артем Углов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
– Стреляют, – шепчу я одними губами.
И снова шлепок, от которого в ушах звенеть начинает. Невольно жмурюсь, открываю глаза и вижу за спиной напарника патрульные машины с огоньками, парочку местных копов, беседующих с кем-то из свидетелей. На углу стоит карета скорой, а рядом парящие носилки с телом женщины, той самой, которую недавно допрашивал и которую…
От очередного удара голова безвольно мотнулась, что-то хрустнуло в шейном отделе позвонков.
– Эй, может хватит бить, – злюсь и потираю горящую огнем щеку.
– Уверен, курсант? А то могу еще добавить, за мной не заржавеет – Мо выглядит сама забота.
– Спасибо, как-нибудь обойдусь.
Бездна, ну и ручища у него пудовая. Теперь понимаю, отчего так орал Рой Лановски, которому случайно прилетело в ухо, когда драку разнимали. Ему целым кулаком зарядили, а мне-то всего ладонью – и того хватило, чтобы огоньки в глазах заплясали. Или вся эта иллюминация вовсе не от удара, а от количества спецсигналов на крышах патрульных автомобилей?
Опираюсь ладонью о теплое крыло, пытаюсь оторвать ватное тело от земли. С превеликим трудом и помощью напарника это удается сделать: и теперь стою на непослушных ногах, шатаюсь.
– Что это было? – задаю запоздалый вопрос.
– Мелкашка, двадцать второй калибр, – охотно поясняет напарник. – Довольно неприятная история.
– Я думал, чем крупнее, тем хуже.
– Это с какой стороны посмотреть, курсант. Иногда лучше, чтобы сразу полбашки отстрелили, чем медленно подыхать от внутреннего кровоизлияния.
Смотрю, как парящие носилки задвигают в салон автомобиля. Тело укрыто полностью, с головой, подключенное оборудование отсутствует. А это значит, без шансов.
В голове не укладывается… Она же стояла прямо напротив – не сказать, чтобы веселая, но живая, разговаривала, хотела позвонить мужу, а получается – мертвая. Уже тогда была мертвая, просто этого не понимала. Не знала, что последние секунды жизни утекают сквозь пальцы.
– Ее ранили, а она… Как так?
– А чего ты хочешь, курсант, – Мо привычно зашелестел оберткой, засунув леденец в рот, – на то она и мелкашка, чтобы жалить комаром. И выброс адреналина, под которым умудряются бегать даже со сломанной ногой. Вот помнится, был у нас случай…
Мо все рассказывал и рассказывал, а я слушал. Нет, не слова, ту и историю я так и не запомнил, сам голос действовал успокаивающим образом, возвращал в реальность, которая оказалась выбитой из-под ног в единый миг. Легко и просто...
Пальцы-сардельки напарника протягивают конфету, и я машинально беру, хотя сладкого совершенно не хочется. Бездумно верчу в пальцах, рассматривая цветастую обертку с изображением желтого фрукта. Засовываю угощение в карман штанов, где уже скопилось несколько.
– А со мной-то что?
– Накатило, бывает.
– Мо, я же не первый раз в переделку попадаю. Да и какая в бездну переделка, сплошное недоразумение: толком никто не стрелял, по крайней мере в меня. Мертвых лицом к лицу видел, сам убивал… а потряхивает, словно в первый раз. Еще проблеваться не хватало для полноты ощущений. Распереживался, как последняя девчонка.
Мо задумчиво хрустнул леденцом, после кивнул на дверцу автомобиля:
– Садись, курсант, сейчас приду.
Вернулся напарник минут через десять, принеся с собой привычный запах пота и два стаканчика кофе. Кряхтя, забрался в салон, поминая гребаную поясницу, и рукожопых конструкторов, не способных изобрести нормальных автомобилей. Щелкнул приборной панелью, и та послушно засветилась, радуя глаз приятной цветовой гаммой. В углу экрана замигала иконка с конвертом, извещающая о новых сообщения, но Мо читать не стал. Протянул один из стаканчиков мне, открыл крышечку второго.
Салон наполнился приятным ароматом кофе с корицей: сделалось необычайно уютно и хорошо, словно попал в родную стихию. В голове возник образ узких улочек района Монарта, по которым неспешно прогуливаются пешеходы. Кругом ровно подстриженные газоны, горят огнями витрины булочных, предлагающих на диво вкусную выпечку.
Я подношу край стаканчика к губам, уже ощущая приятную горечь. Делаю небольшой глоток и морщусь в недоумении.
– Вода?
– А ты чего хотел, курсант? В твоем состоянии тонизирующие напитки строго противопоказаны. Моторчик и без того на повышенных оборотах работает.
– Каком состоянии? – бурчу я недовольно. – Просто не выспался, временной дисбаланс, вот и накопилось.
– Сказки будешь детям на ночь рассказывать, не выспался он… Да что за дерьмо! – Мо с силой жмет на кнопку, пытаясь перевести экран в режим ожидания. Получилось с пятой попытки: сенсорная панель плохо реагировала на толстый палец-сардельку. – Я тебе так скажу, курсант: такая херня может с каждым приключиться, когда нахлобучивает по полной. И не важно, двадцать лет отпахал или один месяц. Вот, кажется, всякое дерьмо видел, ко всему привычный, а тут р-раз, и выбивает из колеи. Не обязательно смерть, может какая-нибудь мелочь, вроде того же стаканчика, что у тебя в руках.
– Это как? – не понял я.
– Был у нас в отделении один сержант из числа вечных: ему по карьерной лестнице давно ничего не светило, дослуживал до пенсии. И вот, значица, довелось нам осматривать место преступления – гостиная, два трупа за столом. Одним словом, картина привычная, без всяких ужасов и расчлененки, ножом аккуратно поработали, даже крови толком не видно, не то что кишок. И тут смотрю, затрясло нашего сержанта, побелел аж весь. Мужик опытный, а стоит, слова вымолвить не может. Думаю, что за напасть приключилась, а он на бокал таращится, глаз отвести не может. Я этот бокал от греха подальше убрал, его только тогда отпустило.
Мо умолк, шумно отхлебнув кофе.
– И? – не выдержал я.
– Что и?
– Дальше что было?
– Да нормально все было, нашли мы этого любителя ножом пырять, бывший сиделец оказался.
– А почему с бокала затрясло?
– Кто ж его знает, – Мо пожал плечами, – я не мозгоправ, и к этому сержанту в голову не забирался, да и не спросишь теперь, он уже лет пять, как помер… Так и не дотянул до пенсии.
Вот чего не отнять у Мозеса, так это умения рассказывать истории. Что к чему начал, зачем – непонятно, но всегда интересно, и главным образом, ему одному.
Напарник на одном рассказе не успокоился, принялся травить байку за байкой, припоминая давние события. Бубнящий голос и мелькающие за окном пейзажи действовали успокаивающим образом. Оставалось только откинуться в мягком кресле и расслабиться, медленно потягивать воду из бумажного стаканчика.
Мысли лениво вертелись в голове, ходили кругами, словно перетравленные дустом насекомые. Прав Мо, у каждого свои тараканы в черепной коробке, которые только и ждут повода, чтобы выбраться наружу. Одной Вселенной ведомо, что может послужить тому спусковым крючком.
«Твой крючок давно известен и имя ему – марионетка», – возразил внутренний голос тоном Валицкой. «А всё твоя вина, Воронов, потому как обленился в край, неуязвимым себя почувствовал. Настолько привык доверять неведомой силе, заранее предупреждающей об опасности, что напрочь мозги отключил. Это и сыграло злую шутку с психикой, когда все пошло наперекосяк. Есть ранения, есть падающие тела, а Твари нет… как так-то? Растерялся, запаниковал, в металлический бок машины вжался, как последний трус. Что, страшно стало без сверхспособностей, жизнью-то рисковать? Представляешь, а остальные только так и живут, полагаясь исключительно на себя, без подсказок свыше в критических ситуациях».
Я это прекрасно представлял и не спорил, потому как глупо спорить с госпожой Валицкой, принимающей форму внутреннего голоса. Подождал, пока она выговорится, а после задал единственный вопрос: что, если Тварь исчезнет из моей жизни? Я буду переживать? Вспомнил паукообразное существо с говяжьим языком под потолком, мертвое тело девчонки-провидицы, полулежащее в кресле. Отрывки из прошлого ярким калейдоскопом закружились в голове, подкидывая одну картинку ярче другой.
Да нихрена я не буду переживать. Не знаю, кто оно или что, какие цели преследует, помогая. Не знаю, но всеми фибрами души чувствую одно – существо опасно. Опасно настолько, что даже Палач в теле изуродованного мальчишки предпочел за лучшее не связываться.
Тварь, я буду признателен, если ты испаришься, пропадешь навсегда, и я точно не буду трястись по этому поводу, вжавшись в крыло автомобиля. Но Тварь… если такое случится, и ты вдруг исчезнешь после терапии Валицкой, после многочисленных лекарств, которые принимаю каждое утро, значит ли это, что тебя никогда не было, что ты всего лишь порождение больного сознания, фантазия сумасшедшего пациента?
Ладонь с силой сжала пустой стаканчик, и тот податливо съежился, принимая уродливую форму. По пальцам потекли остатки содержимого – ручейки прозрачной жидкости.
Черный зев бездны безумия внутри – вот что пугало по-настоящему. Не вид мертвых тел, не тварь из запределья, а потеря собственного рассудка. Я понял это, осознал простую истину и тяжесть спала с души, стало вдруг легче дышать. Настолько, что глаза сами собой закрылись: на смену страхам и тревоги пришел мягкий, обволакивающий сон.
Два месяца, забитых рабочими буднями, пролетели незаметно. Я окончательно поселился в особняке Юлии Виласко, с головой уйдя в новые обязанности. Лишь изредка удавалось вырваться в нулевой мир, где меня особо не нагружали и где меня, кажется, стали забывать. Настолько, что я сам заглядывал в родное отделение, периодически напоминая – ау, Петр Воронов все еще здесь, и он не охранник, просто занят временной подработкой. Очень хочется верить, что временной.
– Да не ссы, курсант, никуда не денутся твои патрули. Помаринуют полгода и вернут в родное отделение, – в свойственной манере рассуждал Мо.
Ему что волноваться, ему одному хорошо в кабинете: жрать от пуза и дремать в мягком кресле. Борко с Митчелл отправили в командировку, а Мозес даже в патрули не ездил, потому как одному без напарника не положено. Сидел целыми днями, для видимости тыкал пальцем-сарделькой по клавиатуре, да бумажки из угла в угол перекладывал. А если вдруг уставал, тогда блаженствовал в столовой или мягкой зоне с дружком своим рыжим, как сама бездна. В общем, Мо наслаждался жизнью, словно старый разжиревший кот, только что не урчал от удовольствия.
Единственная неприятность приключилась с ним сразу же после ограбления ювелирного магазина, когда неизвестный подстрелил женщину. Я тогда рассчитывал записать показания потерпевшей, но вместо этого заснял последние минуты чужой жизни. В объектив пуговки-камеры, помимо бледного лица умирающей, попала фигура напарника, в потной рубахе на выпуск. Шлюх в борделе подобная картина могла умилить, но вот майор героическим видом подчиненного не впечатлился, а потому разошелся не на шутку. Мозес мало того что нарушил основные пункты инструкции: вышел из автомобиля, не дождавшись подкрепления, так еще и без бронежилета. Последнее особенно взбесило нашего шефа, он так орал, что у бедняги Мо пропал аппетит.
Вернувшись после взбучки, Магнус продемонстрировал мне большой волосатый кулак и раздраженно произнес:
– Удружил, напарничек, ничего не скажешь, из-за тебя премии лишили.
– Сам виноват, – встал на мою защиту Лановски. – Ему, молодому и зеленому простительно, а вот тебе, старому маразматику, поделом влетело. Когда новый броник получишь?
– Завтра схожу на склад, – пробурчал Мо, но так не сходил.
Очередной неприятный эпизод приключился в начале декабря, и на этот раз под раздачу попал я. Шел по коридору полный мыслей, в руках привычно остывал горячий кофе. В тот день народа в отделении было не протолкнуться. Складывалось ощущение, что сотрудники решили выйти на работу одновременно, и сразу всем скопом на третий этаж: кругом люди, сплошные шеренги. Я вроде отыскал узкую дорожку, по которой можно миновать заторы, даже разогнаться успел, как вдруг впереди показался мужичок, роста не высокого, из себя весь плюгавенький. Не обойдешь его, не объедешь, и, как назло, идет медленно, по сторонам зыркает. Я же почти бежал, потому с трудом затормозил, едва не плеснув ему кофе за шиворот. Ну и высказался по такому поводу:
– Дядя, а можно как-нибудь быстрее?
Дядя обернулся, посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, да как начал орать. Орал долго, минут десять, за это время в коридоре заметно опустело и даже в мягкой зоне отдыха, где обыкновенно пару человек, да сидело, ни осталось ни души.
Кто ж знал, что майор окажется человеком ранимым. Мне влепили выговор за то, что обращался не по уставу к старшему по званию, еще и оштрафовали вдобавок: на сущие пустяки, но все равно неприятно. По итогам разбирательств: я запомнил, как выглядело начальство, а оно запомнило меня, пообещав в следующий раз спустить живьем шкуру.
Не считая сего мелкого недоразумения, других проблем за прошедшие месяцы не возникало. На новой работе все складывалось как нельзя лучше: Юлию Виласко, эту надменную певичку с барскими замашками, практически не видел, а если и встречались где-нибудь в коридорах, то успешно игнорировали друг друга. Особенно она старалась, скользила по мне взглядом не останавливаясь, словно по старой мебели. Может и вправду не замечала, обслуживающего персонала в особняке хватало: садовники, уборщицы, повара, а еще танцоры, музыканты, портные, клипмейкеры. Масса народа проходила за день, всех не упомнишь.
Я подобной забывчивости юной хозяйки был только рад, ибо как показывала практика, внимание руководства добром не заканчивается: чем дальше от него держишься, тем на душе спокойнее. А тут еще коллектив подобрался на редкость хороший: мужики нормальные, с юмором. Постоянно помогали советами, плюшками угощали и травяными настоями. Последнее было по части Поппи, он чаи заваривал на все случаи жизни: ароматные – для вкуса, мятные – от нервов, терпкие – чтобы взбодриться. Половина особняка к нему хаживало угощаться, а Майер смотрел на все сквозь пальцы, потому как сам это дело любил.
Окончательно своим я стал на второй месяц работы, когда получил официальное прозвище – «Малыш». Придумал его Дуглас, даже не придумал, назвал пару раз в шутку, с тех пор и повелось «Эль-Като». Именно так называли маленьких детей на местном диалекте, крайне певучем, напоминающем гремучую итало-испанскую смесь родного мира.
Эль-Като… Новыми именами в особняке крестили всех, только не каждому везло с их звучность. К примеру, хмурого мужичка из второй смены прозвали Грыжей, а местного повара Огузком.
– Почему Огузок? – поинтересовался я как-то у Дугласа.
– Потому что Огузок он и есть.
На редкость вредный оказался мужик, вечно воевал с нашим братом, за то и прозвище получил обидное. И Грыжу Грыжей прозвали не спроста, потому как любил «вылазить» на общих собраниях с рациональными предложениями, от которых пользы никакой, зато вреда наносили изрядно, особенно если Майер прислушается. За каждым новым именем была своя история, свой характер. Ну и я, понятно, Малышом стал не спроста, потому как моложе меня в особняке человека сыскать было трудно, разве что сама Юлия Кортес Виласко, она же Хозяйка, непременно с большой буквы.
За что ей такой почет и уважение среди служивого люда, не понимал. По мне так испорченная славой и деньгами малолетка, имеющая на редкость вздорный характер. Дня не проходило, чтобы не услышать ее возмущенный голосок: то наряды к положенному сроку не доставили, то стрижку газона затеяли, а у нее голова болит, и вообще, нет настроения. Последнее было особым пунктом в программе, потому как при отсутствии оного влетало всем по первое число.
– Топ-топ, топ-топ, топаете как слоны! – неслось возмущенное со второго этажа. – Можно потише?
Скажите на милость, как не топать, когда работа такая – ходить туда-сюда целый день. Ну хорошо, не целый, но часа через два так замаешься, что пыхтеть начинаешь, словно лесной ежик. А еще форма эта служебная, да – дорогая, да – качественная, пошитая из легкого материала, но от духоты при этом не спасающая, особенно в жаркий полдень, когда неимоверно хотелось скинуть осточертевший пиджак и остаться в одной рубашке. Увы, не положено.
И ты как дурак ходишь по солнцепеку, любуясь издалека синими водами бассейна, который манит. Еще столик поставят с разноцветными напитками, искрящими под лучами яркого солнца, а сами загорать лягут.
– Я понимаю, дело молодое, но лучше не пялься, – посоветовал Дуглас, когда к Хозяйке в очередной раз гостьи нагрянули: улеглись рядком, вдоль кромки бассейна. Некоторые принимали солнечные ванны, перевернувшись на живот и приспустив бретельки, другие вовсе верх снимали, обнажая груди любых размеров и форм.
Честно, старался не смотреть, но глаза сами собой косились на красоту женского тела. Приходилось совершать не малые усилия, чтобы не попасться. Один раз таки угодил в капкан рыжей козочки, спланированный и расставленный заранее. Нанни хорошо запомнила меня с того злополучного вечера. При встрече всегда спрашивала «как дела» и самым невинным образом интересовалась «не желаю кому-нибудь вывернуть руки». Я чувствовал, что одними вопросами дело не ограничиться, и как в воду глядел – однажды бесстыдница подкараулила меня и вылетела из-за кустов, когда меньше всего ожидал. Я рефлекторно выставил перед собой ладони ну и… коснулся грудей, может даже схватил, толком не помню, все быстро случилось.
– Как вам не стыдно, мор тарми («пылкий юноша» на одном из местных наречии), – притворно возмутилась рыжая бестия, столь громко, что многие обернулись. Значит разгуливать по саду с голыми сиськами – это нормально, а когда срабатывают безусловные рефлексы, мне же еще и краснеть. Благо, на провокацию особого внимания не обратили, разве что коллеги зубоскалили целую неделю, но тем только дай повод, и за меньшее замучают.
– А малыш-то у нас не промах.
– Узнал, где титьки растут, теперь держись, девахи, женихаться пойдет.
– Растет малыш не по годам, взрослеет!
Особенно старался Поппи, которому по роду деятельности положено было знать список приглашенных гостей. Стоило среди имен и фамилий затесаться рыжей козочке, как тут же по общей связи неслось:
– Эль-Като, купить цветы и побрызгаться одеколоном. Повторяю, Эль-Като, срочно купить цветы…
И следом от Маидзуро:
– Прекратить пустой треп по первой линии.
Но народ уже услышал и теперь каждый встреченный острослов считал за нужное подмигнуть и заговорщицки произнести:
– Говорят, твоя сегодня будет.
Я на такие мелочи не обижался, потому как не в институте благородных девиц вырос. В родном дворе за словом в карман не лезли. Да и разница огромная есть между дружескими подначками и желанием унизить. Последнего среди «своих» не водилось, а я им именно что был, в полной мере.
Был несмотря на то, что пользовался массой привилегий со стороны руководства: в выездах не участвовал, в ночные дежурства выходил редко, спецзаданий повышенной сложности не получал. К последним относилась транспортировка пьяных гостей, разведение драчунов, прогнозирование опасных ситуацией с последующей их нейтрализацией. В прошлый раз какой-то дебил забрался на шпалеры, и попытался прыгнуть в окно второго этажа, закрытое и застекленное. Благо, ребята вовремя остановили, иначе одним дебилом в мире стало бы меньше.
Много всяких эксцессов случалось, особенно когда перепьют гости. Только все они проходили мимо меня – Сид Майер помнил, что никакой я не охранник, знали это и ребята, поэтому со снисхождением относились к просчетам, подшучивали, а где нужно помогали. Райская благодать длилась ровно два месяца, а на третий Майер вызвал к себе и сообщил:
– Уитакер, сегодня в сопровождении на выезд.
Кортеж из трех автомобилей должен был проследовать по центральному шоссе до Западного парка, по кольцу уйти на обводную, а дальше по прямой до офисного комплекса «Империум».
Подробностей предстоящей встречи не знал, да и ни к чему оно было, имена продюсеров, названия лейблов мне ни о чем не говорили. Шоу-бизнес по-прежнему был далек от Петра Воронова, разве что теперь он был в курсе, как будет называться последний альбом Юкивай и какой планируется обложка. Грустная девушка на фоне свинцовых туч: меланхоличный снимок, выдержанный в черно-белых тонах. Под стать настроению самой Юлии… Она эту фотографию целый месяц меняла, изводя всех вокруг: то тона подправить, то капли дождя добавить, а не слишком ли весело, а не слишком ли грустно. Бывало, раскричится, психанет и заявит, что ноги ее на сцене больше не будет, что никакой поддержки от окружающих не получает и не понятно, кому все это надо. Последнее высказывалось как музыкальному редактору, так и садовнику: пожилому азиату, далекому от мира музыки. Поймает человека, выплеснет эмоции без остатка и запрется у себя в комнате, тихо плакать или того хуже, умчится заливать тоску в клуб. Мужикам в смене сплошной «головняк», потому как ночные кутежи без эксцессов не обходились, а ей веселье. А после новый день, новый замкнутый цикл, перемежаемый депрессией, грустью, бурной радостью…
Я, наблюдая со стороны всю эту карусель, вспоминал строчки Владимира Семеновича:
«Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж – он над нами издевался... Ну сумасшедший – что возьмешь!»
Крайне неустойчивая психика у этой творческой личности.
И вот с утра у Юкивай опять не заладилось, первой получила дородная женщина из числа прислуги, следом огреб Томазо Фалькони, не вовремя сунувшийся с бумагами. Но самое плохое предстояло впереди, потому как в поездке должна была принять участие любимая тетушка Юлии – баронесса Ляушвиц.
Было у моей покойной бабушки выражение «кошки на дыбошки», в полной мере характеризующее отношении двух родственниц. Они пяти минут не могли находится рядом – обязательно устроят скандал, испортят настроение себе и окружающим. Поэтому кортеж, обыкновенно состоящий из двух машин, вырос до трех, а меня кинули в усиление.
– Держись меня, все будет нормально, – сообщил Дуглас.
Нихрена не будет, нутром чуял. Еще и сон под утро дурной приснился, который из головы не выходил.
Будто сижу я на лекции, в старой доброй аудитории, а за кафедрой привычно расположился Клод Труне, разглагольствует на заданную тему. Не слушаю его, смотрю в окно, за которым возвышаются вековые сосны, а над ними ярко-голубое небо, чистое, без единого облачка. И на душе так хорошо и тепло, словно летнее солнце греет. Точно знаю, поверну сейчас голову и увижу безупречно красивый профиль одной девушки. Сердце екает в сладостном предчувствии, я вдыхаю воздух и…
Катерина никуда не делась, сидит на прежнем месте, сложив перед собой ладони, словно прилежная ученица. Её взор устремлен на лектора, на высокий лоб легла непослушная прядь черных волос. Все, как всегда, все как обычно, и в то же время иначе.
Я вспоминаю про численный состав группы, который не дает покоя, про четырнадцать человек, которые якобы должны быть. В аудитории все парты заняты, все пятнадцать! Они снова врут, вводят в заблуждение, хотят, чтобы я поверил в собственной безумие. Даже Александр Нагуров, уважающий точность, ранее не замеченный в дешевых розыгрышах, и тот участвует в общем заговоре.
Но ничего, сегодня я всех выведу на чистую воду, только вот посчитаю. Дальний ряд у стены, начинаю с него – пробегаю взглядом по знакомым лицам и спотыкаюсь на последней парте, где сидит он, она или оно: существо, называемое то Тварью, то Марионеткой. Сейчас сущность из запределья больше всего походила на меня самого, копируя образ Петра Воронова, вплоть до мелочей, до вечно торчащего хохолка на макушке. Только вот с мимикой были явные проблемы, она беспрестанно менялась: брови хмурились, удивленно ползли верх, уголки рта танцевали в разные стороны, складки на переносице стирались ластиком и появлялись снова. Словно неизвестный добрался до центра управления эмоциями и теперь жал на все кнопки подряд. Один взгляд оставался неизменным, взгляд одновременно пустых и бездонных глаз. Бездна… Странное зрелище и страшное, потому как существо безотрывно смотрело на меня, не мигая, не поворачивая головы. Следило все это время, оставаясь невидимым курсантом третьей группы. Вот и нашелся пятнадцатый…
Я целое утро приходил в себя, пытаясь забыть наваждение: смывал холодной водой, запивал чаем, любезно заваренным Поппи в дежурке. Помогало слабо, образ Твари не выходил из головы.
И с чего, спрашивается, решил, что Марионетка впервые появилась во время срыва Джанет Ли, когда время загустело патокой, а мозги едва не взорвались изнутри, угодив в импровизированную микроволновку? Да, тогда она соизволила показаться, но это не значит, что ее не существовало раньше.
Тварь, как истинный охотник, скрывалась в кустах и наблюдала издалека. Не ломилась вперед, не спешила перехватить управление над подопечным, как это делал тот же Палач, уродуя и деформируя тела. Она терпеливо ждала… вот только чего, не понятно. Может статься, ждала с первого дня пребывания в иномирье, следуя за мною по пятам. Копируя мимику, привыкая к походке, внедряясь в сознание. Или того хуже, изменяя его, корректируя с одной ей понятной целью.
Тварь училась, Тварь совершенствовалась, и с каждым разом у нее получалось все лучше и лучше. Теперь не требовалось погружать подопечного с головой в патоку, дабы предупредить о грозящей опасности. Она тормозила время на короткую секунду, ровно на тот самый миг, чтобы показаться, ткнуть пальцем и свалить в свое небытие. Это то, что я знал, что мог видеть и чувствовать, но оставался вопрос: что за кулисами? На что был способен присосавшийся паразит, в чем заключалась его истинная мощь? Одного такого по прозвищу Палач я видел, и второго в своей судьбе не хотел.
Тяжелые мысли одолевали и, если бы не работа, хрен знает до чего бы додумался. Майер быстро выбил лишнее из головы, потребовал повторить инструкции и приказал во всем слушаться Дугласа. И дурачку было понятно, что серьезных свершений от меня никто не ждет: производят банальную обкатку в полевых условиях, где главная задача – не мешаться под ногами.
– Ведущим выступит звено Моряка, они поедут в головной машине сопровождения, в замыкающей будем мы и люди баронессы, – сообщил в оружейной Дуглас.
– А в основной кто?
– Мангуст и его ребята.
Мангустом был сурового вида азиат, от которого я за все время службы двух слов не услышал. Лишних шуток не любил, даже к Поппи на чай не хаживал – одним словом, мужчина серьезный и уважаемый. Я даже не был уверен, что он подчиняется Майеру, настолько держался особняком. Входил в личную охрану Хозяйки, на каждом выезде следовал бесплотной тенью, и не важно, была это официальная встреча или посещение увеселительного заведения: он всегда находился поблизости.
Единственная проблема заключалась в том, что он не умел работать в команде или не хотел, поэтому выражение «Мангуст и его ребята» носило весьма условный характер. Точнее было сказать: «Мангуст и кто-то еще». Он всегда работал в одиночку, остальных же просто терпел.
– У баронессы много людей?
– Тебе какая хрен разница, к чему эти расспросы? – не выдержал Дуглас. – Сказано шефом, держись меня, вот и держись, остальное должно мало заботить. Твоя основная задача на сегодня не охранять, а меня слушаться.
– Малыш просто нервничает, – подмигнул Поппи, дежуривший в арсенале. Выдал положенный Даллиндж шестнадцатой серии с укороченным стволом, всучил новенькую тактическую кобуру, пахнущую кожей, и пару запасных магазинов в довесок.
– Вот только нервных под боком не хватало, – проворчал Дуглас, но больше для порядка. Он всегда ворчал, когда дело касалось выездов. Не любил он это, становился раздражительным и мог навтыкать за всякую мелочь, например, за лишние вопросы. – Ты с шестнадцатой стрелял?
– В руках держал.
– Меня не волнует, что там успел помацать, за свою короткую жизнь. Что за дурацкая привычка отвечать не по существу, – раздраженный Дуглас схватил пиджак, брошенный на лавку и вышел в коридор.
– М-да, – задумчиво протянул Поппи, провожая его взглядом – даже не знаю, кто из вас больше нервничает. Малыш, ты там это… давай, без лишних телодвижений, не доводи Седого до инфаркта.
Седой, он же Дуглас, виски которого были усыпаны белыми волосами, что земля первым снегом, ждал на улице. Встретившись со мной взглядом, кивнул в сторону парящего во дворе микроавтобуса. Я уже видел сей транспорт повышенной комфортности, сверкающий под лучами солнца цветом спелой вишни. Тогда в гости прилетела баронесса Ляушвиц, начала с поцелуев с любимой племянницей, а закончила очередным скандалом и фразой из разряда «ноги моей в этом доме не будет». Не прошло и недели и вот она снова здесь.
Пока родственницы разбирались промеж собой (а то, что разбирались, сомнений не было) мы с Дугласом подошли к припаркованному транспорту, поздоровались с ребятами. Группа сопровождения баронессы насчитывала всего три человека, включая водителя. Не густо, особенно учитывая многочисленный эскорт родной племянницей.
Почему так вышло, понятно: калибр у них разный, масштаб деятельности. Юкивай – настоящая звезда, почитаемая и узнаваемая в любом уголке Шестимирья, а кто такая Ляушвиц? Пожилая женщина из захолустного рода, которую знатные аристократические фамилии за ровню не считали.
Пока Дуглас обменивался пустыми фразами с людьми баронессы, я заглянул внутрь микроавтобуса и, признаться, сильно удивился. Глазам предстала настоящая меблированная комната: с телевизором, диваном и прочими полагающимися вещами. Не удивлюсь, если за узкой дверцей туалет располагается.
Снаружи автомобиль смотрелся неказисто, зато сколько комфорта и удобства внутри, словно путешествуешь в маленькой квартирке. Теперь становилось понятно, почему сильные мира сего, точнее миров, предпочитали массивных «пузанов» седанам представительского класса. Хочешь – спи в трусах, хочешь – без оных, вытянувшись в полный рост, а хочешь – телевизор смотри, обедая и наслаждаясь игристым вином в бокале.
– Эй, молодой, куда собрался? – остановил меня чужой голос, едва ступил на подножку. – Тебе в техническое отделение, а это личные покои баронессы.
Да никуда я не лез, просто посмотреть было интересно. Дуглас и без того раздраженный, пробормотал что-то вроде «вперед батьки в пекло» и указал на дверцу, находящуюся сразу за кабиной водителя. Техническое отделение, по-другому не скажешь: мы едва вдвоем разместились, водрузив ноги на металлические ящики. По полу всю дорогу катались шланги, в бок упирался цилиндр, неизвестно с какой целью прикрепленный к стене, прямо над головой висела полочка: приходилось постоянно пригибаться, чтобы не биться затылком о выступ. А еще нас кидало из стороны в сторону, как в кузове какого-нибудь Урала, пробирающегося по бездорожью. Только вид из узенького окошка напоминал, что мы парим в воздухе, а не бороздим бесконечные просторы в деревенской глуши.
