Текст книги "Предел прочности. Книга четвертая (СИ)"
Автор книги: Артем Углов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
Не знаю, сколько времени прошло. Очнулся, когда за окном серело предрассветное небо, покрытое россыпью бледных звезд. Во рту стоял устойчивый горький привкус неизвестного лекарства, а в голове колотилась только одна мысль: бежать.
Бежать, бежать, бежать – мысль, отраженная многократно от выкрашенных в голубой цвет стен. Бежать из незнакомой комнаты, где раньше никогда не был и которую видел впервые. Комнаты абсолютно пустой, если не считать за меблировку пару кресел, койку и столик, заботливо пододвинутый к изголовью. На нем я и обнаружил стакан воды с запиской. Смятый листок бумаги, на котором неровными буквами было накарябано: «спи, курсант».
Мо, да что б тебя…
– Как самочувствие? – бодрым голосом поинтересовался напарник. Хотя сам бодрячком не выглядел: помятое лицо, темные круги под глазами, и заторможенные движения, словно у страдающего похмельем пропойцы. Только не пил Мо вчера, точно знаю. Иначе несло бы от него за версту, а массивные челюсти пережевывали бесконечную жвачку, пуская волнами второй подбородок.
– Где я?
– Мы в Альдане, курсант, а если быть точным – правобережный район Салтаны.
Салтана… спальный район столицы, от которого до Монарто рукой подать, каких-то двадцать минут лёта. Полёта… Огромный туша грузовика, пропасть под ногами – память услужливо подбросывала яркие образы из недавнего прошлого. В ушах зазвенели тревожные колокольчики, и я приподнялся на локтях, пытаясь выразить обеспокоенность.
– Не боись курсант, никто нас здесь не найдет.
– Ты всё…
– Всё знаю, курсант, и про Марата аль Фархуни, и про то, что он стоял за покушениями.
– Но откуда?
– От Майера.
– От Майера? – волна негодования непременно захлестнула бы меня с головой, если бы нашлись силы, а так только откинулся на подушку и грязно выругался.
– Ты не прав, курсант, – спокойно возразил напарник.
– Он подставил меня.
– Знаю.
– Подвел под Конкасан, под гребанного аль Фархуни.
– И это знаю.
– От кого?
– От того же Майера.
– Но как… почему?
– Да потому, курсант, что иногда жизнь не оставляет выбора.
– Майер, сука!
Мозес тяжело вздохнул и почесал лоб, покрытый бисеринками пота. Забавно пожевал губами, словно искал невидимую соску.
«Сейчас будет проповедь», – подумал я и не ошибся.
– Знаешь, в чем основная проблема молодого поколения? В вашей излишней категоричности. Вот он – отличный парень, а этот – козел, каких поискать, та – дура набитая, а эта – отличная девчонка. Вы очень легко навешиваете ярлыки, не понимая, что нет плохих людей или хороших, а есть обстоятельства, которые давят. Легко быть белым и пушистым, когда жизнь складывается, а если к стенке припрет, даже самый законопослушный гражданин способен превратиться в отъявленного мерзавца. Не морщись, курсант, я столько бытовухи за свою жизнь насмотрелся, другим в кошмарном сне не приснится. Был бы здесь ваш Нагуров, он бы подтвердил: больше семидесяти процентов убийств дело рук обывателей, а не прожженных уголовников.
– Ну надо же… Ты мне прям глаза открыл, – не выдержав, прервал я напарника. Иначе затянет с нравоучительной лекцией на добрые полчаса.
– Курсант, ты не ерепенься, а лучше послушай историю.
И Мо принялся за рассказ. О том, как Майер выполнил мою единственную просьбу и связался с напарником. В этот же самый день, когда я вышел за порог кабинета на встречу с Маратом аль Фархуни. Уж не знаю, в какой дыре Майер умудрился отыскать толстую задницу Мозеса Магнуса, но он это сделал. И что удивительнее всего, рассказал приключившуюся со мною историю, прекрасно осознавая, чем это может грозить в будущем. Поведал про серьезных людей из Конкасан, что потребовали принять на работу некоего детектива Пола Уитакера, иначе жизни Юкивай не дадут. Про бесконечную череду странных тестов и про финальное испытание, связанное с прививкой «мертвыми близнецами». Майер выложил на стол всю имеющуюся информацию, не выдвинув при этом предварительных условий. Единственное, о чем попросил: не вмешиваться в ход событий, пока не удастся вытащить из здания Юкивай.
Что и говорить, в трудную ситуацию он Мо поставил. Времени на решительные действия напарнику не хватало. Времени не хватало даже на подумать, поэтому пришлось импровизировать на ходу. Хорошо, что подвернулась стройка под боком, и сговорчивый прораб, впечатлившийся предложенной суммой за аренду мусоровозов.
– Твое спасение мне дорого обошлось, курсант. Еще этот Лановски, задери его бездна, в поворот не вписался. Теперь вот плати за помятый капот.
– Можно было служебное показать.
– Нельзя, – покачал головой напарник, – светиться было нельзя.
– Перед Конкасан?
– Перед Организацией, – Мо заметно помрачнел.
– А причем здесь….
– Потом курсант, все потом.
И продолжил свой рассказ про то, как битых два часа на пару с Лановски маневрировал вокруг здания. Как Майер подал сигнал, обозначая мое присутствие на восьмом этаже.
– А я знал, курсант, что вспомнишь, – довольный напарник хлопнул себя по ляжкам. – Как я с сотого этажа в грузовоз сиганул, прямо в вонючий комбикорм. Такое не в каждом боевичке увидишь, а? Крепко меня тогда прижали ребятки Туарто: обложили, словно кабана на охоте. Думали нахрапом взять, да вот только не на того напали. Чтобы Мо за яйца схватить, одних пальцев мало, здесь еще хватку иметь нужно… Молодец, курсант, что вспомнил, а то вечно ныл: к чему эти байки рассказываю. Вот и пригодились истории из жизни.
Не стал я расстраивать Мо, и рассказывать правду. Меньше всего в тот момент думалось о пустом трепе, что состоялся в забегаловке «Мама Чали». Просто захотелось посмотреть на последний закат, а там оно как-то само завертелось: зеленые огоньки, гостеприимно раскрывающиеся створки кузова. Ну я и шагнул в пропасть, точнее в гору пустых коробок, которыми мусоровоз был забит под завязку.
А дальше… дальше для меня наступила темнота, а для Мо дело техники, как уйти от погони. Да и не гнались за нами особо, потому как одно дело заброшенная стройка на задворках, а другое – оживленная федеральная трасса. Я все ждал подробности про захватывающие перестрелки с подрезаниями и кувырками в кюветах, а дождался очередной ругани в адрес рыжего как сама бездна Лановски, не вписавшегося в поворот.
– С Юлией теперь что будет?
– Опять ты про эту бабу.
– Они же догадаются, что Майер сдал, они же мстить будут.
– Угомонись, курсант, никто никому мстить не будет. Наша контора ни сном ни духом не ведает о последних событиях, по крайней мере пока, а раз нет следов Организации, значит и Майеру особо не предъявишь, тем более что свою часть сделки он выполнил до конца.
– Но я же сбежал.
– Сбежал, – подтвердил Мо, – только кто им виноват? Нужно было лучше за периметром следить. Все, курсант, хватит пустых разговоров – отдыхай, набирайся сил, а вечером я к тебе зайду.
Не успело за окном стемнеть, как напарник снова заявился в гости, привнеся в затхлую атмосферу комнаты едкие нотки пота.
– Я тебе печеньки купил, курсант. Любишь с кокосовой стружкой?
Не особо, потому как напоминали они деревянные опилки, вечно застревающие в зубах. Зато Мо хрустел с большим аппетитом. Заодно помог расправиться с порцией йогуртов и фруктами, что принес в превеликом количестве.
Есть не хотелось: рецепторы совершенно не чувствовали вкуса. Пришлось себя заставлять, раз за разом проталкивая внутрь склизкие комки пищи.
– Кушай, курсант, силы нам еще пригодятся.
– С Майером что будем делать.
– А что с ним? – не понял Мо.
– Но он вроде как подставил меня.
– Ты вот что, курсант, про Майера думать забудь, как и про певичку свою. Нет их, в далеком прошлом остались, нам теперь о будущем думать нужно.
– Почему Майер пошел на риск, почему согласился играть по правилам Конкасан?
– Курсант…
– Он чем-то обязан Юлии?
Мо тяжко вздохнул:
– Ты ведь не угомонишься?
– Нет, – честно признался я.
– Ладно, тогда слушай… Сид Майер некогда числился в рядах воздушно-десантной бригады при Службе Безопасности – кирпич, одним словом. Уволился по собственному желанию, получил лицензию телохранителя и устроился на работу в семью Кортес Виласко. После трагического инцидента с главой рода и его супругой три года слонялся без дела: бухал крепко и подрабатывал, чем придется. До тех пор, пока юная Виласко не подросла и не предложила вернуться, возглавив личную охрану. Закрыла глаза на прошлые ошибки, и вытащила с самого дна бутылки. Один раз Майер все просрал, второй раз для него было бы слишком.
– Что за трагический инцидент с родителями Юлии, после которого он забухал? – не понял я.
– Курсант, тебе к чему?
Понятно, что Мо не расскажет, как не рассказала в свое время Юлия, упомянув лишь про несчастный случай. Это что же получается, была не просто авария? И теперь Майер, не сумевший защитить господина, отрабатывает карму? Гребаный самурай, лучше бы совершил сэппуку.
– Чего молчишь, курсант?
– Не важно…
– Ну раз не важно, – Мо вздохнул и почесал заросшие щетиной подбородки, все два одним махом. – Ты не злись на него, потому как прижали мужика крепко. Не обычные бандиты наехали, а люди серьезные, состоящие в авторитете и при большой власти.
– Насколько большой?
– Тебе на пальцах показать? – Мо недовольно уставился на меня. – Я в Конкасан не состою и иерархии их не знаю. Одно могу сказать Марат Саллей аль Фархуни – человек слишком серьезный, чтобы можно было так просто игнорировать его угрозы.
– Все равно не понимаю… Неужели нельзя было обратиться в Службу Безопасности?
– Куда обратиться, курсант? Я же говорю, певичку твою поставили на виды (фразеологизм иномирья, означающий особое внимание к человеку со стороны крупных структур, обычно криминальных). Они два года назад сенатора грохнули за поправки, а уж тот охранялся не в пример лучше Юкивай. Расстреляли прямо на улице, при большом скоплении народа. Так что сам теперь думай, о рисках и шансах.
– А если спрятать на время?
– Спрятать? Спрятать-то можно: изменить внешность, фамилию, и жить в вечном страхе. Хреновая это жизнь – не жизнь, а существование: постоянно оглядываться и бояться, что найдут. Только тут хуже всего другое.
– Карьера певицы, о которой придется забыть, – догадался я.
– Верно мыслишь, курсант. Девчонка эмоционально неустойчивая, все они талантливые с прибабахом. Лиши их возможности заниматься любимым делом – погаснут, превратятся в безвольную тряпку или того хуже, вены вскроют. Именно этого Майер опасался.
– И поэтому решил пожертвовать жизнями других?
– Слушай, курсант, я не знаю. Ему обещали, что обойдется без жертв, но сам видишь, как оно вышло. Синдикат – это тебе не сборище благородных бандитов, живущих понятиями чести и достоинства. Если будет нужно, улицы кровью залью и не поморщатся.
Мо замолчал. Молчал и я, переваривая услышанную информацию, которая торчала углами, не желая укладываться в голове. Возникало множество вопросов, но все они исчезали, стоило лишь к ним потянуться, кроме одного единственного?
– А Юлия знала?
– Опять ты о своей бабе, – Мо тяжко вздохнул.
– Майер рассказал ей о шантаже со стороны Конкасан?
– Курсант, без понятия.
– Но…
– Я сказал, тему закрыли, утомил. Лучше йогурты свои кушай.
Мо зашуршал пакетами, и выложил на столик целую упаковку сцепленных меж собою стаканчиков. Отломил один и прочитал надпись на крышечке:
– Лантэлла – кисломолочный продукт премиум-класса со вкусом абрикоса. Ты слышишь, курсант, премиум-класса. Ни какую-нибудь там херню купил – товар высшей пробы.
– А с вишней были?
– А чем тебя абрикос не устраивает, вкусный же. Вон, даже цельные кусочки плавают.
Мо засунул руку в стаканчик и начал орудовать ею словно ложкой, то и дело облизывая пальцы.
– Вкуснотища какая. Будешь, курсант?
Я поморщился и от предложенного угощения отказался.
– Как знаешь, а я перекушу. С самого обеда не завтракал, – выдал напарник одну из любимых присказок и заурчал, словно кот, добравшийся до сметаны.
Когда количество баночек с йогуртом уменьшилось вдвое, Мо довольно отрыгнул и вытер пальцы о штанину. И без того грязные форменные брюки, обзавелись новыми пятнами.
– Теперь о главном, курсант.
– О Конкасан?
– А что Конкасан? Ищут они Петра Воронова, только хрен найдут. Укрытие надежное, пару деньков отлежишься и в «нулевку» отправим. А оттуда тебя ни одна собака вытащить не сможет.
– Почему не сразу, а только через пару дней? В синдикате дело?
– В Организации, – Мо заметно помрачнел. – Твой Марат еще полбеды, вот что с нашими делать, в толк взять не могу. Привези тебя всего такого красивого в бредовом состоянии, сразу вопросы возникнут, ответ на которые всегда один – закрыть на карантин до выяснения обстоятельств.
– Снова «Дом»?
– Не в «Доме» проблема... Ты не понимаешь всей сложности ситуации, – напарник тяжело вздохнул, взялся за и без того ослабленный ворот рубашки. – Душно здесь, дышать нечем. Квартиру за бешенные бабки сдают, а кондиционер починить не удосужились.
Я понимал, что вовсе не в жаре дело, точнее не в ней одной: столь незамысловатым образом напарник оттягивал начало неприятного разговора. Хотя по мне так вся наша беседа сплошная неприятность.
– Мо, не томи уже, – не выдержал я длинной паузы, – говори, как есть.
– Спишут тебя, курсант, как только узнают о повышенном интересе со стороны Конкасан. Это не просто поставить на виды, как певичку твою… Марат настоящую охоту объявил и не успокоится, пока вас с Марионеткой в собственное пользование не получит. Вы для него как…, – Мо прищелкнул пальцами, пытаясь придумать аналогию. Его любимые про шлюх и жратву не подходили, поэтому и подвис напарник заметно.
– Мы его Эльдорадо, – пришел я на выручку.
– Без понятия, что это значит… пускай будет Эльдорадо. Чиновникам от Службы Безопасности столь фанатичный интерес покажется странным, а от всего, что выходит за пределы понимания, у нас принято избавляться. Это куда проще, чем выносить на рассмотрение вопрос о существовании неведомых Тварей. Для наших чиновников проблема носит не научный, скорее мировоззренческий характер. Оглянуться не успеешь, как слабые духом додумаются до существования Бога, а это уже открытая ересь, в противовес всем существующим нормам.
– Меня убьют? – не поверил я.
– Нет, тебя просто отправят домой.
– Но это не решит проблемы Палача.
– Для того, чтобы проблема возникла, ее надо признать. А как ее признать, если само существование Палача поставлено под сомнение. Согласись, очень удобная позиция.
– Позиция страуса, засунувшего голову в песок.
Брови Мо удивленно поползли вверх. Ну да, все забываю, что некоторые заблуждения в иномирье отсутствуют, в том числе и про страуса, который в природе предпочитает убегать от опасности.
– Но если меня отправят домой…
– То наши и без того призрачные шансы остановить Палача превращаются в нуль, – подвел Мо итог разговору, – но об этом пока думать рано. Ты сил набирайся, а когда вернемся в «нулевку», тогда и обсудим. И это… бумаги подпиши, – напарник указал на документы, лежащие на столе.
– Что за документы?
– Расторжение контракта по обоюдному согласию сторон. И это… курсант, я тебя прошу, давай без лишних эмоций. Забудь про Майера, про певичку свою, не создавай лишних сложностей на ровном месте.
Мозес ушел, оставив после себя целый шлейф неприятных запахов, к которым со временем привыкаешь. И уже начинаешь различать за стеной едкого пота тонкие, едва уловимые нотки абрикосовых леденцов, жареного мяса с печеной картошкой и даже кожаного салона старого доброго «корнэта».
Контракт… Я с трудом поднялся с кровати и добрался до вышеозначенных документов.
Юлия Кортес Виласко с одной стороны и Пол Уитакер, представляющий интересы такой-то Организации с другой пришли к соглашению…
Перелистнул несколько листов – в конце стоял красивый, размашистый автограф юной певицы. Вот и все Петька, карьера телохранителя подошла к концу.
Взял лежащую рядом ручку и не раздумывая поставил подпись: одну, вторую, третью – на каждом из имеющихся экземпляров.
Проваливай в бездну, Юлия Кортес Виласко, ты и твой гребаный начальник охраны. Все-то ты знала с самого начала, потому и вела себя столь странным образом. А я дурак, все голову ломал над переменами настроения. Списывал на талант, на излишнюю эмоциональность, а ты ноги раздвинула только затем, чтобы привязался, чтобы не расторг контракт раньше времени.
А ведь точно – все сходится! Кажется, именно тогда впервые заговорил об увольнении.
И ведь сколь талантливо играла перепуганную девчонку. Хотя почему играла, боялась на самом деле. Этот Марат аль Фархуни натура увлекающаяся, мог и не заметить смерти одной юной певички. С тем же взбесившемся такси Юлия чудом спаслась.
Перед глазами мелькнуло перепуганное лицо девушки. И сердце дрогнуло, так и не сумев пропитаться достаточным количеством яда. Горячее дыхание на щеке, сомкнувшиеся вокруг шеи руки и взгляд, полный…
Стоп, так нельзя, Петруха. Не хватало еще размокнуть, как последней девчонки. Она… она тебя использовала, она во всем виновата. Не Майер, который всего лишь верный слуга при госпоже, а Юлия. Уверен, именно она сделала выбор, когда встал вопрос между бегством от вездесущего синдиката и будущей карьерой. Музыкальный Олимп жесток и ошибок не прощает: стоит исчезнуть на пару лет, и ты больше никогда не сможешь вернуться на его вершину. Объясняй потом равнодушной публике, что была вынуждена скрываться под чужой личиной, опасаясь за собственную жизнь. Зрителям глубоко плевать на все слова, потому как на небосклоне поп-сцены взошли новые звезды, а свет старых давно погас.
Права Кормухина, о будущем нужно думать. О бабках, о славе, о власти, только это имеет значение. Светка знала это лучше прочих, потому и шла уверенной походкой к цели, получив в качестве награды за старания богатого мужа.
И Кортес Виласко будет блистать на сцене ближайшие пять лет, а может и того больше, благо деловая хватка имеется. И кто вспомнит погибшего Моряка, кто вспомнит о телах на асфальте, что валялись переломанными куклами, кто вспомнит о Поле Уитакере, который едва не угодил в золотую клетку.
Перед глазами возник профиль склонившей голову девушки. Парящие над клавишами пальцы и волшебная музыка, что рождалась на свет из-под крышки королевского Рояля.
Какой же идиот, советовал подумать о смене репертуара. Вот уж она вдоволь посмеялась с подругами над глупым охранником, возомнившем о себе невесть что. Тоже мне, великий критик выискался.
Что популярность приносит то и поет. Надо будет про трусы петь, будет про трусы, надо будет перед стариками голой задницей вертеть и это сделает. Потому как о будущем думает, которое можно измерить деньгами, а не о не ведомых идеалах, которых на хлеб не намажешь и которыми сыт не будешь в трудную минуту.
Я пытался ненавидеть. Распалял себя гневными мыслями и домыслами, но отчего-то не получалось. Лишь вызвал тупую боль в сердце и глупое, совершенно алогичное желание вернуться в особняк. Сесть на пол и смотреть, как она играет, слушать дурацкую музыку. И что в ней такого особенного?
Бездна… прав был Михаил, когда называл меня слабаком, пытаясь выбить дурь словами, а где и кулаком.
– Сердце должно быть твердым, словно камень, – любил говорить брат. – Проявишь мягкость и сожрут с потрохами. Сначала используют, а потом сожрут. Ладно Катька, она девка-дура, а ты мужик, должен быть твердым. Никогда никому ничего не прощать и бить в ответ, да так, чтобы в следующий раз неповадно было. А лучше действовать на опережение, чтобы заранее знали – с этим парнем лучше не связываться. Люди они звери, они силу чувствуют и дрессируются ровно так же, с помощью кнута и твердого слова.
Помнится, тогда брат накачивал меня перед дракой. Какой-то пацан из дома напротив спер мои вкладыши, а может не он вовсе, может наговорили злые языки. Но Михаил требовал свершить месть, и я пошел, полный уверенности, что по-другому нельзя. Схватил перепуганного пацаненка за грудки, повалил на землю, а ударить уже не смог: наотмашь, кулаком в лицо, как учил старший. Когда увидел сопли и слюни, когда увидел страх в чужих глазах, тогда и отпала решимость.
А вот у Мишки не отпала: за проявленную трусость зарядил мне кулаком в ухо, после чего звенело целый день. Сама ушная раковина распухла, приобретя малиновый оттенок, и напоминала внешним видом пельмень. Пришлось врать матери, что подрался с незнакомыми пацанами во дворе, потому как стучать и закладывать брат отучил еще раньше.
– Знаешь, как грабители жертву выбирают или хулиганы в классе, кого за лошка держать? У человека на лице написано, кто волк, а кто терпила. Хочешь вечно огребать и сопли на кулак мотать? Давай, вперед, платьице надень и с Катькой пупсиков на кровати раскладывать.
Воронова старшего знала и уважала вся пацанва в окрест, потому как брат беспределом не занимался, но авторитет свой держал, где словом, а где и делом. И коллектив сколотил крепкий из спортсменов, с кем в одной секции состоял. С ними же и в армейку ушел, из которой потом не вернулся. Остались лишь старые фотографии в альбоме и память, которая стиралась с каждым годом все больше и больше.
Периодически меня узнавали на улицах совершенно незнакомые парни. Подходили, смотрели оценивающе и выдавали свой вердикт.
– Да-а, далеко до брательника, хлипковат. Тот знаешь каким был?
Уж кому как не мне это было знать. Только злился в прошлом на подобную характеристику, а сейчас был с ней полностью согласен. Хлипковат, потому и использовали: и Майер, и певичка эта несчастная. Хотя почему несчастная, она-то как раз счастливая – из такого клубка умудрилась вырваться. Жизнь свою спасла и карьеру, а ты, Петька, в очередной раз угодил в задницу и еще непонятно как выбираться из нее будешь.
Я долго занимался самобичеванием, пока за окном окончательно не стемнело и не захотелось пить. Прошлепал босыми ступнями до стола и жадными глотками ополовинил пластиковую бутылку. Жидкость была теплой и неприятной на вкус, словно зачерпнул воды из металлической бочки, целый день простоявшей под жарким солнцем.
«Лечебная, с повышенным содержанием полезных минералов» – прочитал текст на обертке. Ну раз лечебная, значит можно и потерпеть.
После долго шарахался по пустой квартире, не зная, чем себя занять. Холодильник на кухне оказался пустым, в добавок ко всему отключенным от сети. В шкафчиках даже хлебных крошек не нашлось. Пришлось доедать остатки йогурта и раскрошившегося печенья в пачке.
Вернулся обратно, но ложится не стал, усевшись прямо на пол и обхватив тяжелую голову руками. Было совсем хреново, настолько, что становилось тошно от собственных мыслей. Но вот беда, не думать я не мог.
Альсон пришла, когда на улице зажглись первые фонари. Пискнула замком входной двери и скрылась на кухне. Добрых пять минут шуршала пакетами, а после прошла в комнату и забралась с ногами на кровать. Не произнесла ни слова, я лишь почувствовал тонкие девичьи руки, нежно обхватившие мою шею. В ноздри ударил знакомый аромат весеннего луга и свежего воздуха. Кожу привычно защекотали длинные волосы.
– Ты мне сегодня снилась или бред был… не знаю. Словно лежала под боком и сопела.
– Воронов, это был не бред. Кто еще за тобой присмотрит? И что значит сопела?
Пришла, ведет себя как хозяйка… Я целый день сидел взаперти, заботливо сцеживая ненависть, каплю за каплей. И вот теперь прорвало.
– Чего постоянно крутишься рядом?! Чего хочешь, любви, секса?! – проорал я, не сдерживаясь.
Над макушкой фыркнул невидимый ежик. И все, ушла злоба, словно и не было никогда. Осталась лишь бесконечная усталость.
– Любовь с тобой? Не смеши, Воронов. И секса твоего мне не надо, натрахалась вдоволь, на годы вперед, спасибо папа.
– Тогда почему здесь?
– Потому что Мо попросил присмотреть за тобой.
– Лиана, я серьезно, почему?
Девушка замолчала, лишь крепче обхватив меня руками. Я почувствовал, как маленький носик ткнулся в затылок, обжигая горячим дыханием кожу.
– Я не знаю, – наконец прошептала она.
– Это не ответ.
– А тебе обязательно нужны ответы, отсортированные и разложенные по полочкам?
– Желательно.
– Тогда ответь, почему вечно возился со мной.
– Я не возился.
– Возился и еще как, на пару с Авосяном.
– Герб любит тебя.
– Не хочу про Герба слушать, – перебила меня девушка, – ты лучше за себя ответь.
– Может тоже люблю.
– Где-то очень глубоко в душе, – хмыкнула Альсон. – Воронов, я даже не уверена, что ты во мне девушку видишь. Иначе вздыхал бы томно и взгляды бросал украдкой, как на эту свою Ловинс. Хотя какая Ловинс, у тебя же теперь новая пассия появилась.
– Не надо, – прошу я.
– Что, Воронов, досталось от нее? В очередной раз разбитое сердце? Все, молчу-молчу, только не нервничай, в твоем состоянии это вредно.
Мы несколько минут просидели в полной тишине: я, в одних трусах на голом полу, и Альсон, льнущая и обнимающая сзади. В кои-то веки подобное соседство не раздражало, а странным образом успокаивало, позволяя избавиться от груза накопившихся мыслей. Я готов был сидеть так часами: не двигаясь, без единого слова. Только Альсон была другого мнения, она и нарушила первой тишину:
– Расскажи о своей сестре.
– Сестра, как сестра, чего о ней рассказывать.
– Мы с ней похожи?
– Ну да, она еще та заноза в заднице, – произнес я и тут же осекся, но было уже поздно.
– Права Анастасия Львовна, ты видишь во мне младшую сестренку, – задумчиво произнесла девушка. – Грехи свои замаливаешь, так принято у вас говорить? Признавайся, в чем провинился перед ней.
– Глупости.
– Нет, не глупости. Я чувствовала раньше, и сейчас чувствую… Ты даже за ручку меня водил, как старший брат, как должен был, наверное… Я именно так себе это и представляла. Помогал и защищал ото всех, как должен был настоящий брат. Когда про тебя думала, папа совершенно не боялась. И даже не так больно было.
– Не надо, – прошу я, – только не про папа.
Поглоти его бездна…
– Воронов, ответь, почему жизнь так несправедливо устроена? Ты бы не позволил этому случиться? Если бы был моим братом, ты бы не стоял и не смотрел? Ты бы защитил меня?
Слова комом застряли в горле, и все что я смог сделать, лишь крепче сжать тонкие запястья доверчиво прижавшейся девушки.
Два дня пролетели незаметно, а на третий пришла пора возвращаться в «нулевой» мир. Напарник провернул целую операцию, в лучших традициях шпионских боевиков. Нацепил на меня шляпу и очки, вывел через черный вход. Ездил подворотнями, а по пути несколько раз менял машины.
– Если на контрольном пункте задержат, и начнут допрашивать, ничего не говори, – напутствовал напоследок Мо. – Тяни время, сколько сможешь, курсант.
Напарник зря волновался, задерживать меня не стали. Проверили на наличие контрабанды и отпустили, пожелав хорошего вечера.
Только по дороге в мотель я понял, насколько сильно нервничал Мозес. По мелкому дрожанию рук, стоило ему отпустить руль, по капелькам пота, что выступили на серой коже лица, по непривычной тишине в салоне, где за все время поездки не было произнесено ни слова.
А ведь он сильно рискует, всплыви вся правда наружу. Руководство за самодеятельность по головке не погладит: и звания лишат, и пенсионного обеспечения. Вышвырнут из Организации с волчьим билетом, и окажется Мо на улице: старый, больной и никому не нужный. И рыжего Лановски следом отправят и парней. Разве что у Альсон будет шанс остаться, потому как такими талантами легко не разбрасываются.
Понимают ли это они? О да, прекрасно понимают, поэтому и колотит сейчас Мозеса мелкая дрожь, и Нагуров ни в какую не хотел участвовать в наших собраниях, но передумал. Почему… Ради чего они всем рискуют? Ради спасения нулевки от угрозы неведомой Твари?
Выходит, не один я дурак, которого собственное будущее не заботит – нас таких целая куча.
На следующий день явился в отделение и по наущению Мо написал заявление на отпуск: внеплановый и потому неоплачиваемый.
– А вдруг не подпишут? – выразил я сомнение.
– Чего это? – удивился в ответ Мо. – Серьезных расследований не ведешь, а улицы патрулировать даже мартышка горазда.
И оказался прав: нет, не на счет мартышки – заявление подписали в этот же день, пожелав на прощанье хорошенько отдохнуть.
За доброе пожелание спасибо, только не о таком отпуске я мечтал. Планировал отдохнуть на пляжах Латинии: купаясь в лагуне цвета лазури, и нежась в объятьях бархатистого песка. Прихлебывая прохладное пиво из запотевшего бокала и знакомясь с местными красотами или красотками, тут как повезет. А в итоге оказался запертым в четырех стенах, из которых один вид – на заснеженный лес, где вечно ухает филин.
Была еще сочная картинка по телевизору, на которую пялился часами, бездумно щелкая по кнопкам. И как назло, наткнулся на музыкальный канал, где анонсировали новый альбом молодой, но уже успешной певицы.
– Дамы и господа, Юкивай возвращается, – восторженного возгласил молодой ведущий: парень лет двадцати, с длинными ресницами и блесками на скулах. – Шестнадцатого сентября по календарю третьего мира, во всех цифровых магазинах вы сможете приобрести…
Не знаю, зачем я это смотрел, зачем бередил не успевшую зажить рану. Смотрел и как дурак, радовался, что у Юлии все хорошо, что столь быстро оклемалась и взялась за ум. Успела-таки, уложилась в сроки и выпустила альбом согласно контракта со звукозаписывающей студией. Падение с музыкального Олимпа отменялось, а значит и у мужиков теперь все будет в порядке. Уверен, где-то там далеко в другом мире, улыбнулся вечно хмурый Дуглас, больше других озабоченный потерей работы. И Поппи по такому случаю заварил новый чай.
– … клип на сингл с нового альбома. Встречайте прямо сейчас, «Вечное лето».
Публика в зале разродилась громкими аплодисментами. Затемнение, секундная пауза – по сетчатке глаз бьют яркие цвета: полоска голубой воды, ярко-синее небо над головой. По пляжу идут девчонки и даже не идут, а задорно скачут под музыку, демонстрируя загорелые тела в купальниках. Отдыхающие на пляже оглядываются, не в силах скрыть восхищение: округляются глаза, открываются рты, а у наиболее впечатлительных сами собой поднимаются очки.
Девчонки и вправду симпатичные, все как на подбор: фигуристые, с длинными ногами. Выхватывают из рук зазевавшихся прохожих стаканчики с мороженным, бокалы с напитками, снимают модные аксессуары, вроде тех же очков. Вихрем проносятся по прибрежной полосе, оставляя за спиной восхищенные взгляды. И во главе ватаги отвязных красоток она – Юлия Кортес Виласко, известная всему Шестимирью, как Юкивай.
– Мы будем петь и веселится, петь и танцевать. Ведь впереди нас ждет вечное лето, лето нашей юности, лето нашей любви, – неслось из динамиков телевизора.
Я неоднократно слышал эту песню в репетиционном зале. Клип на нее давно был готов, точнее отснятый материал, потому как окончательный вариант монтажа не устраивал Юлию.
