Текст книги "Тирза"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Ее голова лежала на большой белой подушке. Забавная, это слово приходило ему в голову, когда он смотрел на нее.

– Ладно, – сказал он снова, – будем спать. Длинный был день.

Она приподнялась.

– Вы хотите компанию, сэр? – спросила она.

– Перестань, – сказал он шепотом. – Каиса, перестань повторять эту ерунду. Хватит на сегодня. Я что, так выгляжу? Как кто-то, кому нужна компания? Нет, совсем нет. – Он потянулся через нее, чтобы выключить свет. – Я не привык делить постель с чужими людьми, – сказал он. – Так что извини меня заранее, если я буду спать беспокойно. Я последние годы спал один. Пока моя супруга не вернулась. Мне нравилось использовать половину кровати как письменный стол, чтобы складывать бумаги, газеты и книги. Но когда она вернулась, все пришлось убрать. Спокойной ночи.

Он выключил светильник со своей стороны. И пролежал без сна еще минут двадцать. Иногда он задерживал дыхание, чтобы услышать, дышит ли Каиса.

Посреди ночи он вдруг проснулся. Ему приснилась Тирза. Они катались на велосипедах в Бетюве. Его родители были живы. Он встал с кровати, включил свет в ванной и присел на край ванны. Мысли еще расплывались. Он с трудом припомнил, что у него в постели спит ребенок, что он почти неделю провел в Виндхуке. Он попытался вспомнить, когда в последний раз слышал голос Тирзы. Это было, когда он звонил ей и телефон переключился на автоответчик. Он стал говорить с ней, совсем тихо.

– Тирза, – сказал он. – Я в Виндхуке. Необычный город, даже не город, скорее, деревня. Я говорю тихо, потому что я не один.

В половине девятого он проснулся. Каиса уже не спала. Она сидела на кровати и смотрела на него.

– Доброе утро, – сказал он.

Он потер руками лицо и взял с тумбочки часы.

– Уже поздно, – сказал он.

Он не стал принимать душ, а сразу оделся.

– Ты часто остаешься в гостях? – спросил он.

Опять тишина.

– Так ты часто остаешься в гостях ночевать?

– Да, – сказала она.

– Ты, конечно, можешь остаться на завтрак, но потом мне нужно приниматься за дела. Я здесь ради моей дочери. Мы ее потеряли. Знаешь, как я ее называю? Царица солнца.

Он вытащил ее из постели. Ей нечего было надеть, кроме грязного платьица. Осторожно, чтобы не порвать, он снял с нее платье Тирзы.

Он снова завернул его в бумагу, убрал в ящик и протянул девочке ее платье. Она не стала его надевать. Он присел перед ней на корточки.

– Мы пойдем завтракать, – сказал он. – Так что тебе нужно одеться.

Ему показалось, что она хочет потереться о его нос своим носом, но она неожиданно прижалась губами к его губам. Он отпрянул в испуге.

– Нет-нет, – сказал он. – Не нужно так делать.

Он снова почувствовал, как тут жарко и что его одежда, которую он снова надел, пахла потом. Но кому было до этого дело? Пахнуть потом в Африке и пахнуть потом на улице Ван Эйгхена – совсем разные вещи.

– Тебе нужно одеться, – сказал он. – Мы идем завтракать.

Хофмейстер натянул на нее платье.

Он еще некоторое время сидел неподвижно, как будто что-то забыл.

– Надо почистить зубы, – сказал он. – Но мы сделаем это после завтрака.

Он увидел на мини-баре фотографию Тирзы. Он убрал ее в конверт, а конверт положил во внутренний карман. А потом все-таки заставил себя надеть сандалии.

Он медленно прошел с Каисой к шведскому столу, который накрывали на террасе.

Два столика было занято. Он узнал людей, которые вчера ужинали в ресторане.

Все разговоры снова затихли, стоило ему появиться с ребенком.

Они сели за столик. Гости должны были сами брать себе еду, но Хофмейстер пока не мог встать. Ему было больно идти.

Девушка, которая обслуживала их вчера, спросила:

– Кофе, господин Хофмейстер?

Он кивнул.

– А для юной дамы, наверное, подойдет горячее какао, да? Горячее какао.

В это утро он не стал надевать шляпу, а портфель все-таки взял с собой. Там было все самое необходимое.

Он уже собрался встать и пойти с девочкой к буфету, как у него во внутреннем кармане задрожал телефон. Это была его супруга.

– Почему я так долго ничего от тебя не слышу? – спросила она.

– Ты что, переживаешь? – шепотом спросил он, хотя его тут все равно никто не понимал. – В этом нет необходимости.

– Не о тебе. О Тирзе.

– Я думаю, она уже уехала из Виндхука. Наверное, поехала к океану или в пустыню. Я поеду поищу ее там.

– Поедешь поищешь? Йорген, это же не игра в прятки. Может, все-таки уже пора пойти в полицию и заявить о том, что пропал человек?

– Я знаю, что это не прятки. Думаешь, я стал бы лететь восемнадцать часов, чтобы поиграть в прятки?

– Я хочу, чтобы ты уже что-то сделал!

– Ты беспокоишься?

– Иби беспокоится. Она звонит Тирзе по два раза в день. Она нервничает и нервирует меня. Я знаю, что это чепуха, но все равно. Ты уже был в полиции?

– В полиции? Это Намибия.

– Я в курсе, но рано или поздно тебе все равно придется пойти в полицию. Или ты хочешь подать заявление в Амстердаме?

– Я потом тебе перезвоню. Все под контролем. Она обязательно появится. Ты же сама сказала, она даст о себе знать. Она просто о нас забыла.

Он захлопнул телефон и убрал его в карман.

Девочка смотрела на него, как обычно, невозмутимо.

– Моя супруга беспокоится, она считает, что нам следует пойти в полицию.

Хофмейстер поднялся и вместе с девочкой пошел к шведскому столу. У буфета ребенок сжал его руку. Она показала пальчиком на круассан. Он положил круассан на тарелку.

– Йогурт? – спросил он. – Йогурт с фруктами?

Когда они вернулись за стол и девочке принесли какао, он сказал:

– Я должен кое-что тебе рассказать, Каиса. Это, в общем-то, даже забавно.

Кофейной ложечкой он попробовал ее йогурт.

Он нагнулся к ней ближе, все еще с ложечкой в руках.

– Моя жизнь подходит к концу, – сказал он. – Мне некуда деваться.

В его голосе был какой-то триумф, он сам это услышал. Как будто это было большим достижением – когда тебе некуда деться. И никуда не сбежать.

Она кивнула. Наверное, его голос заставил ее улыбнуться. Голос, который от души шутит, которым говорят взрослые, когда собираются пощекотать ребенка.

– Люди, – сказал он, – хотят сделать из своей жизни историю. Так они создают порядок. Вот что такое их истории. Создавать порядок. А история, которую создал я… – Он сделал большой глоток кофе. – Она вышла из-под контроля.

Он вдруг почувствовал спокойную печаль, которую помнил по холмам Южной Германии, когда он бродил там, пока его дочь была в клинике.

– Когда тебе некуда больше деться, – сказал он, – игра заканчивается, и ты оказываешься в реальности. Моя супруга и я, мы с ней часто играли. Раньше. Мы притворялись, как будто я был насильник с ножом, а она – девушка на велосипеде. В парке Вондела. В Амстердаме. Ночью. Мы играли, мы с моей супругой, все, что мы делали друг с другом, это все была игра.

Он пожал плечами. Он не знал, что еще сказать.

Когда девушка подлила ему кофе, он понял по ее лицу, что больше не может оставаться в этом отеле. Он увидел отвращение, которое почти не отличалось от злости. Люди не жалуют путешественников, которые ищут особые утехи, и хотя он очень хотел объяснить, что не искал никаких особых утех и даже обычных утех, он понимал, что все объяснения тут бесполезны.

Он поднялся, помог ребенку слезть со стула и пошел к своему номеру. Пока они шли, девочка не отпускала его руку. Он уже не удивлялся, когда она так делала. Как будто так и было надо.

У двери они остановились. Он наклонился.

– Тебе нужно домой, – сказал он. – Где ты живешь, Каиса?

Она не ответила и посмотрела куда-то мимо него.

Он снова повторил свой вопрос. Опять никакого ответа.

– Я должен искать свою дочь, Каиса, – сказал он. – Она пропала. Мы волнуемся. Мы все ужасно волнуемся. Где ты живешь?

Он взял ее за обе руки и легонько их сжал.

– Где ты живешь? – спросил он.

Ее ответ не был неожиданным, но его все равно затошнило от этой фразы:

– Вы хотите компанию, сэр?

Он всегда считал, что это чушь, когда люди говорили, что их тошнит от страха. Он никогда в это не верил. А теперь он сам это почувствовал. Его тошнило от страха, хоть он и не знал, чего именно он так боится и было ли в его жизни еще хоть что-то, чего он мог бы бояться.

Хофмейстер открыл дверь, девочка быстро проскользнула мимо него и села на стул, который уже явно воспринимала как свою собственность.

– Ну хорошо, – сказал он и подошел к мини-бару. – Можешь остаться еще на один день. Мне это нравится, потому что мы с тобой можем так хорошо поговорить. Мы понимаем друг друга, Каиса. А знаешь почему? Потому что мы не отвергаем друг друга.

Он надел на голову шляпу, снова сунул под мышку портфель и взял девочку за руку. У зеркала он на минуту остановился.

– От меня ожидали, что в перспективе я стану издателем, – сказал он Каисе в зеркало. – Но знаешь, что произошло на самом деле? Я не стал издателем. Я растерял свои амбиции, я растерял веру. Мои амбиции были моей верой. А что такое человек без веры? Не много, скажу я тебе. Может, он становится закаленным, это да, у него появляется броня. Как у танка. Посмотри на нас, Каиса. Кто мы такие? Люди без веры. Хотя мы есть друг у друга. Я парю в пространстве, я ни к кому не привязан. Пока ты не взяла меня за руку там, у светофора. Так я оказался привязан к тебе. Вот такие дела. Ты ведь могла взять за руку кого угодно, но взяла меня. О чем ты тогда подумала, Каиса? Что ты увидела, когда я проходил мимо? Ты в тот день говорила со многими людьми?

Он отправился в город вместе с ней. Она босиком, он в сандалиях. Время от времени он останавливался на перекрестке и спрашивал:

– Куда мы пойдем, Каиса?

И она тянула его в сторону, которая казалась ей правильным направлением. Они пообедали на заправочной станции, а часа в четыре выпили колы в бильярдном клубе. Время от времени Хофмейстер рассказывал что-то о своей дочери, своей работе, об Африке. Каиса слушала и ничего не говорила в ответ. Иногда она просила шепотом: «Деньги, сэр, деньги», и он давал ей пару намибийских долларов, но ей некуда было их прятать. У нее было только платьице. В лавке у одного уличного торговца он купил ей яркую сумочку. Он показал ей, как положить туда намибийские доллары.

– Смотри, – сказал он. – Вот так можно открыть, а так закрыть.

Она очень ей шла, эта сумочка, очень ее оживляла. Она тащила ее с собой, как куклу.

В парке в центре города Хофмейстер присел на скамейку у детской площадки. Тут были качели и две горки, одна высокая, другая пониже. Хофмейстер был тут единственным белым. Сначала Каиса вскарабкалась на маленькую горку, но потом, скатившись пару раз, осмелела и забралась на большую. Хофмейстер пошел к ней по песку, он забивался ему между пальцами и царапал ранки.

– Давай, – подбодрил он ее снизу. – Это не страшно.

Он поймал ее внизу и вспомнил, как ловил так когда-то своих детей.

В пять часов он стоял у интернет-кафе на проспекте Независимости. Сначала он сомневался, но потом все-таки спустился по лесенке, которая вела к входной двери. Он сел за свой привычный компьютер и посадил девочку на колени.

– Сюда я прихожу почти каждый день, – сказал он тихо. – Проверяю, не прислала ли она мне письмо.

Он открыл свою почту, но там были сообщения только от его супруги и какой-то спам. Он не стал их читать, даже письма от супруги, но остался просто сидеть у компьютера. И тихонько гладил по волосам девочку.

Его все меньше и меньше волновало окружение. Он позабыл, что окружение что-то о нем думало. Он замкнулся в себе. Что они думали о нем, было совсем неважно. Здесь, в Намибии, они могли думать что угодно.

Потом он открыл свой портфель и достал блокнот Тирзы. Он пролистал записанные ей СМС-сообщения, иногда его взгляд останавливался на каком-то предложении или небрежном рисунке. Наверное, она рисовала, когда болтала с кем-то по телефону. Некоторые люди любят рисовать, когда говорят по телефону, а он так никогда не делал.

Он достал ее ежедневник, пролистал до страницы, где были записаны ее электронный адрес и пароль от ящика.

Хофмейстер посмотрел на них, как будто это было послание. Может, оно предназначалось и не ему, но это было послание.

Тогда он набрал www.yahoo.com, вбил имя пользователя – Тирза, а потом пароль: ibi83.

Он увидел множество сообщений, которые отправил ей он сам, но они так и не были прочитаны, он увидел мейлы от ее друзей и подружек, письма от людей, о которых он никогда не слышал.

Он не стал читать все эти сообщения, а нажал на «Написать».

Компьютер работал очень медленно. Хофмейстер напряженно ждал, пока откроется новое окно.

Он напечатал свой собственный адрес и тему: «Наконец-то».

Ведь так и было: наконец-то.

С ребенком на руках он начал писать письмо.

«Милый папа, – набрал он, – прости, что ты так долго ничего от меня не слышал. Но я сижу в пустыне, а телефоны тут нечасто встречаются. Природа прекрасна».

Он остановился и посмотрел на девочку у себя на коленках.

– Это же правда, как ты думаешь? Природа же там наверняка очень красивая?

Он вытер лоб носовым платком, а потом вытер и голову девочки. Несмотря на кондиционер в интернет-кафе, они оба здорово вспотели.

Он начал печатать дальше: «Мы еще побудем здесь. А как только окажемся в цивилизованном мире, я обязательно позвоню. Не переживай. Я счастлива. Тут хорошо. Я как будто принцесса. Целую тебя, передавай привет маме. Тирза – солнечная царица».

Так она всегда подписывала свои письма и открытки: Тирза – солнечная царица.

А про принцессу она говорила ему, когда он однажды взял ее с собой на длинные выходные в Париж. Ванная у них в номере была невероятно огромная и очень красивая. По вечерам она сидела в ванне и кричала своему отцу, пока тот смотрел на кровати телевизор: «Пап! Я чувствую себя как будто принцесса!» Тогда он вставал и шел посмотреть на свою дочь в ванне. «Это правильно, – говорил он. – Именно так и должно быть!» И тогда он на некоторое время чувствовал себя легко, как будто ничто его не обременяло.

Он еще как минимум дважды перечитал только что написанное сообщение, а потом нажал на «Отправить».

Ребенок так и сидел у него на коленках. Ей было удобно. Она следовала за ним повсюду, наблюдала за всем, что он делал, слушала все, что он говорил, но при этом все как будто проходило мимо нее. Каиса не делала никаких выводов из всего, что видела или слышала.

Теперь он открыл свой почтовый ящик и прочитал сообщение, которое отправила ему Тирза.

– Тирза – солнечная царица, – сказал он. Скорее обращаясь сам себе, чем к девочке у него на коленках. Как будто он очень удивился тому, что сам только что написал. Как будто совсем этого не ожидал.

Он достал из внутреннего кармана телефон и набрал номер супруги, не отрывая взгляда от сообщения, которое прислала ему Тирза.

Она ответила почти сразу. Наверное, сидела в саду или в гостиной на диване. Разгадывала старую головоломку.

– Это я, – сказал он.

– Как дела? Есть какие-то новости?

Ребенок у него на коленках потянулся к клавиатуре. Он мягко убрал ее руки.

– Да, есть новости. Я получил мейл от Тирзы.

Хофмейстер продолжал смотреть на сообщение, которое только что написал сам. Ему казалось, что оно совсем незнакомое, что он еще недостаточно его изучил. Ему хотелось перечитать его еще раз. Выучить его наизусть.

– Она в пустыне, – сказал он.

– И что? У нее все хорошо? Что случилось? Почему она не позвонила и не написала раньше?

Голос у супруги звучал совсем не так, как обычно, как он привык.

– Все хорошо. Ничего не случилось.

Но супруга не успокоилась. Ее отношения с Тирзой всегда были сложными. И ей не стало легче оттого, что ее ребенок был жив. Хотя жизнь, конечно, с трудом можно назвать облегчением. Вот смерть, наверное, можно. Хофмейстеру стоило подумать на эту тему. Когда у него будет время. Он сам не понимал, чем он постоянно так занят.

– И что она пишет?

Хофмейстер прочитал ей сообщение полностью. Он был доволен. Выбор слов, короткие предложения. Сообщение не было слишком длинным, но в нем было все, что должно было быть. Ему понравились слова про принцессу. Они его растрогали.

– И что теперь? – спросила его супруга. – Ты вернешься домой?

Хофмейстер вытер губы. На этот вопрос он не рассчитывал. Он рассчитывал на любые вопросы, но не на этот.

– Сначала я поеду в пустыню, – сказал он. – Я навещу ее, раз уж я тут. Там, наверное, красиво. Пустота, кругом песок; наверное, именно так выглядела жизнь, когда она только начиналась. Жизнь.

Она некоторое время молчала. Как будто его супруге надо было подумать.

– А платье? – спросила она. – Платье, которое я тебе дала, ты отвезешь его ей?

– Конечно! Конечно, я его ей отвезу. Оно у меня в шкафу в номере. Непременно его возьму. Она очень обрадуется. Оно очень подойдет для пустыни.

– Позвони или напиши поскорей, – попросила она. – Только поскорее. Я так рада. И Иби тоже обрадуется. – В ее голосе слышалось какое-то странное сомнение.

«Она сомневается, – подумал он, – услышит ли меня снова». Так сомневаются, когда говорят о ком-то, кто навсегда исчез.

– Обязательно, – сказал он. – Обязательно тебе позвоню. Как только вернусь из пустыни, я сразу позвоню.

– Я по тебе скучаю.

Он переложил телефон к другому уху.

– Что ты сказала?

– Сказала как есть.

– Это совсем ни к чему, – сказал он. – Тебе не нужно по мне скучать. Я обязательно вернусь. И уже поздно, то есть поздно по мне скучать, поздно вообще по кому-то скучать.

– Здесь так пусто. Ты на меня за что-то сердишься?

Он посмотрел на ребенка у себя на коленях.

– Нет, не сержусь. То есть что делать, все происходит, как происходит. Я ни за что на тебя не сержусь. Вот что я хотел сказать. Ни за что.

– Скажи Тирзе, что я ее люблю, когда ее увидишь. – Ему опять послышалось сомнение в ее голосе, но, наверное, просто послышалось.

– Обязательно скажу.

– И еще, Йорген…

– Да, что?

– Все ведь будет хорошо, да?

Он не ответил на этот ее вопрос. Коротко попрощался и закончил разговор.

Он поставил ребенка на пол и расплатился у стойки.

– Как у вас дела? – спросила девушка из интернет-кафе. – Есть новости? Удалось что-то узнать?

– Она нашлась, – улыбнулся он. – Моя дочь, она нашлась, она в пустыне.

– А я ведь вам говорила.

Он кивнул.

– Дети, – вздохнула девушка. – Они же не понимают, как сильно переживают родители. У меня самой двухлетний малыш, и я только сейчас начала понимать мою маму.

– Да-да, это точно. Родителей начинают понимать, только когда сами заводят детей. – Хофмейстеру было все равно, что говорить. Он никогда не понимал своих родителей. А они – его.

Он вышел из кафе. На углу офиса «Южноафриканских авиалиний» он сказал ребенку:

– Людей важно успокоить. Это не всегда честно, но это необходимо. Спокойные люди – счастливые люди. Я не выношу горя, не выношу паники. Я хочу, чтобы люди были спокойными. Ненавижу истерики. Эмоции, это проклятие нашего времени, эмоции… – Он произносил это слово как будто грязное ругательство. – Выставлять их на всеобщее обозрение, гордиться ими, веровать в них, – он перешел на шепот, – безумие, просто безумие. Чувства – это религия, которая должна быть побеждена.

Потом он открыл портфель, чтобы удостовериться, что не забыл в интернет-кафе блокнот Тирзы и ее ежедневник. Все, что должно было быть в портфеле, было в нем. Вот только он до сих пор так и не купил точилку. Он все время про нее забывал. К тому же он никак не мог вспомнить, как будет «точилка» по-английски.

– Мне придется тебя покинуть, – сказал он. – Нам нужно попрощаться друг с другом. Это было чудесное время, но мне нужно двигаться дальше. Я поеду к моей дочери, а ты вернешься к своей семье. Спасибо тебе за все. – Он замешкался, не зная, что еще сказать. Проходившие мимо люди толкали его сумками. – Теперь ты честно должна сказать мне, где ты живешь.

Он взял ее лицо в ладони, присел на корточки и еще раз сказал твердым голосом с нотками отчаяния, как будто боялся никогда не избавиться от нее:

– Где ты живешь, Каиса? Ведь твоя мама хочет, чтобы ты рано или поздно все-таки вернулась домой.

Она покачала головой.

– Мне надо работать, – прошептала она.

Он встряхнул ребенка.

– Где ты живешь?! – крикнул он во весь голос на главной улице Виндхука. – Каиса, где ты живешь?

Люди стали оборачиваться.

Она назвала какое-то слово. То ли название улицы, то ли свою фамилию, то ли район, то ли кафе. Он понятия не имел.

Она назвала слово, которое он не запомнил, да и толком не разобрал. Но это было уже что-то, этого было достаточно.

– Я тебя отвезу, – сказал он.

На проспекте Независимости он поймал такси. В такси он велел девочке повторить название. Он понятия не имел, куда они ехали, но они ехали домой к Каисе. Это было ясно.

Оказалось, это было такси, рассчитанное на нескольких пассажиров. Люди заходили и выходили. Хофмейсгеру пришлось взять девочку на руки. Рядом с ним уселась толстая негритянка с двумя сумками, а рядом с ней еще один мужчина. В маленькой машине быстро стало душно.

– Может, твоя мама тоже волнуется? – тихо спросил он девочку. – Если тебя несколько дней не бывает дома, она беспокоится?

Ребенок покачал головой, а может, Хофмейсгеру просто показалось и это было из-за тряски. На дороге было полно камней и кочек.

– Я беспокоился, – сказал он. – С того самого момента, как Тирза появилась на свет, мне везде мерещились несчастные случаи, я везде видел катастрофы. Стоит на минуту потерять бдительность. Этого хватит, чтобы тебя наказали на всю жизнь. Благодаря Тирзе я увидел этот мир таким, какой он есть, опасным, вдоль и поперек опасным. Необъяснимым и нелогичным. Труба отопления, дверь лифта, ванна – повсюду опасности. Везде боль. Маленьким детям неведом страх. Их нужно учить бояться, в них нужно вбить страх, нужно учить их содрогаться от страха. «Ай-ай!» – нужно говорить им. «Это ай-ай. И это тоже ай-ай. И вон то тоже ай-ай!» Маленьких детей нужно пугать, иначе они могут погибнуть.

Они ехали по кварталам Виндхука, где он еще ни разу не был.

Девочка смотрела в окно со скучающим видом, так показалось Хофмейстеру. Как будто она ездила тут уже много раз. Как будто она все это уже видела.

– А радость, – сказал он. – Это люди так говорят. Радость, жизнь – ведь это радость? Конечно, я знал и радость. Например, раньше. С Тирзой. Иногда я водил ее пешком на уроки виолончели. И по дороге рассказывал ей разные истории или объяснял, что как устроено. Это была радость.

Он произносил слово «радость» так же, как «эмоции». Слово, которое язык не поворачивается произнести. Слово-враг.

– Ты тоже принесла в мою жизнь радость, но кто еще? Ее было так мало, признаюсь тебе честно. Безрадостно, вот как все было. Днями напролет, долгими днями. Неделями. Я не жалуюсь, нет. Наверное, у других людей в жизни больше радости, но не намного. Когда я редактировал рукописи, я всегда выкладывал на стол четыре карандаша, и все они были абсолютно одинаковой длины. В этом для меня была радость. Я искал радость в деталях, в мелочах.

Они вдвоем смотрели в окно. На улице почти никого не было.

– Это было хорошо, – сказал он тихо. – Время, которое мы провели с тобой вместе, это было прекрасное время. Я никогда тебя не забуду. Но мне нужно двигаться дальше.

Толстуха с сумками вышла из машины вместе с мужчиной. Теперь Хофмейстер с девочкой остались в такси вдвоем. Она слезла с его коленок.

Он открыл и снова закрыл портфель.

Они проехали мимо международного аэропорта под названием Эрос, что было весьма странным для аэропорта. Эрос – название аэропорта для тех, кто ищет особых удовольствий.

Ему показалось, они едут куда-то за город.

– Куда мы едем? – спросил он. – Мы же едем к твоей маме, к твоей семье, да?

Она кивнула.

«Все в порядке, – подумал он. – Ребенок знает, что делает». Она же заговорила с ним на улице, значит, должна найти и дорогу домой. Она же не сумасшедшая.

Вдруг они остановились. Резко и неожиданно. На обочине. Вокруг не было ни одного дома. Только дорога, по которой иногда проезжали велосипеды и проходили люди.

– Это здесь? – спросил он у девочки. – Мы приехали?

Она ничего не ответила.

– Что случилось? – спросил он у водителя. – У нас сломалась машина?

Тот пробурчал что-то в ответ, но Хофмейстер не разобрал ни слова. Он взял девочку за плечи.

– Мы приехали? – спросил он. – Скажи что-нибудь.

И опять ее потряс.

Она кивнула и тихо, но отчетливо сказала:

– Да, сэр.

Он заплатил шоферу. Заплатил слишком много, но он не мог ждать сдачу, у него закончилось терпение. Он вышел из машины. Они оказались на обочине того, что в Намибии называли дорогой.

Хофмейстер увидел какие-то хижины на другой стороне, маленькие хижины с крышами, покрытыми чем-то похожим на шифер.

Трое мужчин жарили мясо на двух перевернутых дождевых бочках.

Солнце палило прямо в глаза, он натянул шляпу пониже на лоб.

Девочка ухватила его за руку и потащила вперед, мимо мужчин, которые жарили мясо.

Здесь не было ни одного белого, и он сразу понял, что их и не будет. Это был неподходящий для него район, неподходящее для него место. Они шли вдоль одинаковых строений, которые, возможно, назывались тут домами. Он не был в этом уверен. Но тут жили люди. Это оправдывало название «дом». Но «строения» подходило им больше, это было больше похоже на правду. С домами ведь как с красотой, все зависит от точки зрения. Девочка тащила его вперед все быстрее.

– Подожди! – крикнул он. – Не так быстро! И не дергай мой портфель.

Когда им на пути встречались люди, Хофмейстер опускал глаза. Он понимал, что не вписывается сюда, что его тут ненавидят. Но ему было все равно. Когда тебе некуда деваться, чужая ненависть тебя тоже уже не заботит.

Но ему все равно было страшно. Он боялся, что его закидают камнями или разорвут на части. Он боялся смерти, хоть и сам не понимал почему. Смерть не могла быть еще более безрадостной, чем жизнь, но наверняка она спокойнее, тише. Она казалась более мирной. В смерти он видел то, чего не смог найти в жизни: исцеления.

– Куда ты меня ведешь? – спросил он шепотом. – Тирза, так нельзя.

Только через пару секунд он понял, что назвал девочку Тирзой.

Он не стал исправляться. Она все равно его не услышала.

Ребенок бежал все быстрее. И теперь уже он сжимал ее руку. «Если она меня отпустит, – подумал он, – она исчезнет в какой-нибудь из этих хижин, а я потеряюсь, я понятия не имею, как выйти обратно к шоссе. Они тут разорвут меня, медленно и бесшумно. Они накажут меня за преступления, которые я не совершал».

– Не так быстро, – взмолился он. – У меня очень болят ноги.

Минут через десять они оказались у хижины. Вместо двери была занавеска от душа.

Роль прихожей исполняли три пустые сковороды прямо на земле. За ними была настоящая дверь или, по крайней мере, больше похожая на настоящую.

Внутри было темно. Хофмейстер ничего не видел. Но зато сразу почувствовал вонь. Тут воняло, как на помойке.

Ему стало дурно от этого запаха. Он его взбесил.

Хофмейстер зажмурился, снова открыл глаза, но все равно ничего не смог разглядеть.

Вместо пола был просто песок, он почувствовал его под сандалиями. Ему захотелось позвать на помощь, чтобы хотя бы услышать человеческий голос. У него появилось странное желание – заорать изо всех сил и позвать Бога. Нет, он не был верующим и не собирался им стать. Но мысль, что на него сейчас никто не смотрит, что его видит только эта девочка, а больше никто, ни одна живая душа за ним не приглядывает, была для него невыносимой.

– Каиса, – позвал он. – Где мы?

Глаза начали медленно привыкать к кромешной темноте. В углу комнаты на подобии кровати лежал человек, прикрытый какими-то тряпками.

Женщина.

Ребенок потащил его к ней.

– Это твоя мать? – спросил он. – Каиса, это твоя мама?

Он беспокойно теребил полы своего пиджака.

Потом почесал голову.

– Меня зовут Йорген Хофмейстер, – сказал он, держа в руке шляпу. – Я провел пару дней в обществе вашей дочери. Или, лучше сказать, она составила мне компанию в эти несколько дней. Это были особенные дни. Мы много говорили друг с другом. Это было невероятно приятно. Ваша дочь – очень теплый и душевный человек.

Оказалось, что мать жива, потому что она открыла глаза. И поморгала. Из-за вони Хофмейстеру стало дурно. Ему показалось, что он сейчас упадет в обморок или его вырвет. Что он будет блевать в этой хижине как собака и ползать в собственной блевотине.

– Вы меня понимаете? – спросил он. – Или вы говорите на африкаансе?

Она пошевелила губами, как будто хотела что-то сказать, но изо рта у нее не раздалось ни звука.

– Я не понимаю твою маму, – сказал он Каисе. – Я ее не понимаю.

Каиса тоже молчала.

Он встал на колени у кровати. Брюки у него и так были все в пятнах. В Африке на это было плевать. Это была не улица Ван Эйгхена. В Африке почти на все было наплевать. Другая страна, другие правила.

На лице у женщины сидели мухи.

Он смахнул их.

– Я вас не понимаю, – сказал он. – Но я друг вашей дочери, Каисы, я ее друг из Нидерландов.

Тут она пошевелила руками.

Он посмотрел на ее руки, он смотрел, как они двигались, как будто наблюдал экзотический спектакль в кукольном театре, и ему понадобилось несколько секунд, пока он понял, что это язык глухонемых. Что она говорила с ним на языке глухонемых.

Он поднялся и снова стал неловко теребить полы своего пиджака. Он искал что-то во внутренних карманах.

– Я не владею языком жестов, – сказал он как можно громче и отчетливее.

Но при этом подумал: «Она глухонемая, вот в чем дело. Она глухонемая».

– Что говорит твоя мама? – спросил он. – Я ее не понимаю.

А потом закричал:

– Я не владею языком жестов!

Хофмейстер встал на колени перед Каисой и сказал:

– Мне нужно идти. Мне нужно вернуться в город. Я поцелую тебя на прощание, Каиса. Я не могу тут остаться. Я тебя просто поцелую. Ты знаешь, что говорит твоя мама?

Тишина. Жужжание насекомых. Мухи десятками пикировали на голову и тело матери Каисы. Это тело было аэродромом для мух, не более. Аэродромом.

– Вы хотите компанию, сэр? – спросила Каиса шепотом. – Сэр?

– Нет-нет, – сказал он. – Нет-нет! Она говорит на языке глухонемых, ты разве не видишь? Она говорит на языке жестов. Твоя мать. Она что-то говорит, но мы не знаем что.

Он поискал у себя в портфеле, но там ничего не было. По крайней мере, ничего, что могло бы сейчас помочь.

Он вытащил из карманов брюк все намибийские доллары, которые у него были с собой, во внутренних карманах он тоже нашел немного денег, и этими деньгами он осыпал тело женщины на кровати. Она все еще шевелила руками, маниакально. Может, она сейчас крыла его последними словами на языке глухонемых.

– Вот, – сказал он. – Вот, я вас не понимаю, поскольку не владею языком жестов. Но вот тут немного денег. Вы сможете купить продукты. Или… Или что-то еще.

И потом он бросился бежать из этой хижины. Он мчался что было сил, но ноги у него так болели, что его хватило совсем ненадолго. Теперь он шел вдоль одинаковых строений. Его преследовал мерзкий запах. И Каиса. Она шла за ним по пятам. Она была на удивление быстрой. Молниеносной. Она схватила его за руку. А он схватил ее. Он сжал руку Каисы.