Текст книги "Тирза"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Папа! – возмутилась Тирза. – Может, закроем на сегодня эту тему и просто поиграем в «Монополию»?

Ее отец налил себе еще бокал вина.

– Это довольно важная тема, – объяснил он. – Особенно когда вы собрались в самый центр эпидемии СПИДа.

Раньше Хофмейстер любил разглагольствовать о сексуальной жизни человека. Чем меньше секса было в его собственной жизни, тем охотнее он о нем говорил. Не в вульгарной манере, присущей большинству мужчин, а в информативной, почти научной форме. Он раскладывал по полочкам сексуальность человека. Особенно когда у них оставались на ужин подружки Тирзы, он с удовольствием брался за свою любимую тему.

– Я не знаю, чего я жду от Тирзы, – тихо сказал Атта. – Разве, когда ты любишь человека, ты чего-то от него ждешь?

– Вы закончили свой ужин? – спросил Хофмейстер.

Тирза кивнула.

Он собрал в стопку тарелки и сказал:

– Значит, ты любишь Тирзу?

Сарказм в его голосе ни для кого не мог бы остаться незаметным. Вот он и вернулся, человек, который собирался отменить любовь, человек, который был уверен, что у него получится.

Атта кивнул, а Хофмейстер вдруг подумал об Эстер, о празднике, которого он так ждал, ради которого он жил и предвкушал его сильнее, чем сама Тирза.

– Ну что ж, прекрасно, что ты ее любишь. Это просто прекрасно.

– Папа, – тихо сказала Тирза.

Он молча убрал посуду.

В старых пыльных шкафах он отыскал коробку с «Монополией».

Он раздал деньги, выдал всем по фишке.

Они сконцентрировались на игре. Обменивались лишь самыми необходимыми фразами.

И только когда Хофмейстер уверенно приближался к победе, а Атте пришлось брать ипотеку на свои улицы, Хофмейстер спросил:

– А ты вообще читал Коран?

Атта бросил игральные кубики.

– Бо́льшую часть да.

Ему выпали две четверки.

– Любопытствовал? – Отец Тирзы наклонился к парню над игральной доской.

– Интересовался.

Хофмейстер уставился на его руку, в которой тот зажал синюю фишку.

– Восемь, – сказал Хофмейстер. – Ты выбросил восьмерку. Претендуешь на мой отель.

В «Монополию» он всегда играл так же, как взимал квартплату: вежливо, но при этом алчно, а ближе к концу становился откровенно кровожадным. Как будто опять вспоминал, что все, кроме настоящей победы, можно считать не более чем оправданием для слабаков.

– Он у меня с собой.

– Вот как?

– Тирза им интересовалась.

– Чем? – удивился Хофмейстер. Он как будто позабыл, о чем вообще шла речь. Как будто отвечал автоматически, а мыслями был где-то далеко отсюда.

– Кораном.

– А, ты про это. Мне, кстати, тоже интересно, – сказал отец Тирзы. – Я тоже всегда интересовался. Не только Кораном. Вообще людьми. Другими людьми. Другие люди всегда завораживали меня. Потому что другие ведь решают, кто я такой.

Парень покачал головой.

– Только я решаю, кто я такой, – сказал Атта. – Я Шукри. Я играю на гитаре. Я люблю вашу дочь. Вот кто я такой. И никого другого это не касается.

Они поиграли еще минут двадцать. Но азарт уже пропал. Было и так ясно, кто выиграет.

Тирза и ее молодой человек первыми отправились наверх.

Хофмейстер остался внизу погасить огонь в камине и отнести на кухню последние стаканы и тарелки. Он медленно собрал в коробку игру, как будто движения причиняли ему боль. Он оставил «Монополию» на столе. Может, завтра они захотят сыграть еще, раз уж это оказался способ убить время вечером.

В родительской спальне он открыл платяной шкаф, где до сих пор висела пара костюмов его отца. Забытая рубашка.

Он немного подышал запахом отцовской одежды, а потом лег на кровать. Теперь он точно знал, что он – ничто, пустое место, черная дыра, которая ненадолго оживает, если на нее обращают внимание. Как телеведущий, который давно не выходил в эфир, оживает, только когда загорается красный огонек камеры.

Он заснул, а в три часа ночи вдруг проснулся, разделся, аккуратно развесил вещи, натянул старую пижаму и снова крепко заснул.

Следующее утро оказалось дождливым и серым. В старой пижаме Хофмейстер спустился на кухню, сварил три яйца, но ему хотелось дать Тирзе и ее другу подольше поспать, так что он не стал их будить и поел один, стоя на кухне.

Потом он отправился в сад и сначала косил траву, а когда в одиннадцать Тирза с приятелем так и не появились, ему надоело ждать, и он постучал в дверь гостевой комнаты.

– Тирза! – позвал он. – Моя прекрасная царица солнца!

Он осторожно приоткрыл дверь.

Его дочь еще спала. Легкое одеяло едва прикрывало ее, и Хофмейстер увидел, что она совершенно голая. На другой половине кровати лежал Атта. Тоже абсолютно раздетый.

Хофмейстер остался в дверном проеме и смотрел на свою дочь. Завтра она улетит в Африку. Примерно через двадцать четыре часа он будет махать ей в аэропорту Франкфурта.

– Тирза, – позвал он. – Уже одиннадцать.

Она только повернулась на другой бок. На тумбочке у кровати лежал ее айпод, который она так обожала, и черный блокнот, куда она записывала что-то важное, а иногда наклеивала билетики в кино и билеты на поезда, а однажды приклеила счет из ресторана, рецепт медового печенья и размокшую этикетку от винной бутылки.

Хофмейстер вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. На кухне он тщательно вымыл руки. А потом сел в свой «вольво» и положил голову на руль. Если бы кто-то увидел его сейчас, то наверняка подумал бы, что Хофмейстер спит. Просидев так минут пять, он завел мотор и поехал в деревню. Он привез все необходимое из Амстердама, но все равно поехал за покупками. В булочной его узнали. Кто-то из местных попытался заговорить с ним о его родителях, но Хофмейстер быстро оборвал разговор. Потом он зашел в кафе и выпил пару бокалов вина, прежде чем вернуться в старый родительский дом.

Тирза и ее молодой человек уже проснулись. Они сидели внизу за обеденным столом. Из одежды на Тирзе была только длинная футболка, и больше ничего. Атта был в джинсах и рубашке, о которой Хофмейстер мог сказать лишь то, что она старая.

Он предложил им сварить яиц или пожарить омлет, но они ограничились кофе, чаем и фруктами.

– Кроме тех фруктов, что я взял из Амстердама, есть еще и виноград, – сказал Хофмейстер. – Я только что купил в деревне.

Он вымыл виноград и принес его в комнату на большой тарелке.

Они ничего ему не сказали, но он взял стул и сел с ними за стол. Время от времени отправлял в рот виноградину, косточки глотал, а не выплевывал.

Когда от грозди почти ничего не осталось, он сказал:

– Покажи-ка его.

– Что показать? – не понял Атта.

Не без удовольствия Хофмейстер почувствовал испуг в голосе парня. Неловкость. Именно неловкость делала других человечнее.

– Твой Коран, – объяснил Хофмейстер. – Покажи мне его. Ты же наверняка взял его с собой.

– Да, он наверху, у меня в сумке.

Хофмейстер высматривал в оборванной кисти виноградины получше.

– Я воспитывал моих детей агностиками, но я читал им Библию, как и Толстого, и Тургенева. Тебе знакома эта прекрасная фраза с последней страницы «Анны Карениной»? «Я не буду понимать разумом, зачем молюсь, но буду молиться». Ты понимаешь, о чем я?

– Я не читал «Анну Каренину».

– Это меня не удивляет, – сказал Хофмейстер. – Ну, неси его сюда. Свой Коран.

Мальчишка пошел наверх. А они остались за столом. Отец и дочь.

– Ты ведешь себя немного враждебно, – тихо сказала она.

– Я? Я поддерживаю беседу. Я проявляю интерес. Я очень стараюсь.

Она покачала головой:

– Пап, как ты думаешь, у тебя когда-нибудь появится женщина? То есть настоящие отношения. Ты считаешь, что еще сможешь по-настоящему влюбиться в кого-нибудь?

Он подумал о своей супруге и о домработнице из Ганы, с которой он в течение некоторого времени поддерживал сексуальные отношения в весьма скромном масштабе, о которых никто не знал. О таких вещах не нужно горланить на каждом углу. Но эта домработница все эти годы оставалась его любовницей. Он никогда не был в нее влюблен. Влюблен. Только Тирза могла потребовать от него снова влюбиться. Как будто у него в жизни и так было недостаточно сложностей, ему нужно было еще влюбиться для полноты картинки. В кого? Да и к тому же у него ведь была она. Его царица солнца. Истинный, настоящий отец, человек, который заслуживает этого звания, может быть влюбленным лишь в своих детей. Пожизненно. До самой смерти. И даже после нее.

– Мне что, дать объявление на сайте? – спросил он. – Так ты себе это представляешь?

– Я не знаю. – Она пожала плечами. – Но, мне кажется, тебе нужно кого-то найти. С мамой это не может больше так продолжаться. Тебе просто нужно снова влюбиться, так же сильно, как я.

Спустился Атта с толстой книгой в руках. Хофмейстер хотел еще что-то сказать, но проглотил свои слова.

– Это издание на двух языках, – сказал Атта. – Я купил специально для Тирзы. Я на самом деле тоже агностик.

Отец Тирзы полистал книгу, прочел несколько фраз.

– Познавательно, – сказал он. – Весьма познавательно. Но это, конечно, не Толстой. – И чтобы не казаться слишком враждебным, добавил: – Что я еще могу для вас сделать?

– Ничего, – быстро ответила Тирза. – Тебе совсем ничего не нужно для нас делать.

Он пожал плечами, вышел в сад и снова принялся за работу. По крайней мере, дождь прекратился. Он собрал опавшие листья, выполол сорняки и достал бензопилу, чтобы убрать ветки, которые пропустил. Когда так увлеченно работаешь, а в саду столько дел, часы пробегают незаметно.

Время от времени он думал об эпилоге, в который превратилась его жизнь, о домработнице из Ганы, которая, разумеется, не годилась для серьезных отношений. Серьезные отношения – это не только физические контакты по договоренности в определенное время. Но все равно.

Это случилось как-то само собой, неожиданно и к обоюдному удовольствию. В один прекрасный день она стала не только домработницей Хофмейстера, но и его любовницей. Ну и само собой разумеется, с этого дня он стал платить ей немного больше. Женщина из Ганы не только содержала в чистоте его дом, она поддерживала в порядке и его тело, регулируя гормональный фон.

Кроме того, он познакомил ее с одним адвокатом, с которым сам был знаком еще со студенческих времен. Этот адвокат мог быть для нее весьма полезен. Она находилась в стране нелегально, как все женщины из Ганы, но отлично делала уборку. Хофмейстер осознавал некоторую связь между ее сговорчивостью и не совсем легальным положением, но это ему не особо мешало. Это ведь нелегальное положение делало людей сговорчивыми. Может, и сам он был нелегалом, просто не знал этого. Ему нельзя было отказать в определенной степени сговорчивости.

Около шести вечера опять начался дождь. Хофмейстер перетащил весь инвентарь на кухню. Завтра ему предстояло снова упаковать все это добро и увезти домой. Сначала заехать во Франкфурт, а потом вернуться в Амстердам. Там сад тоже нужно привести в порядок. Трава, деревья, кустарники.

Он открыл бутылку вина и выпил целый бокал.

– Тирза! – позвал он.

Хофмейстер выпил еще бокал и снова крикнул:

– Тирза! Ты где? – И отправился в гостиную.

Его дочь лежала на столе.

Ему понадобилась доля секунды, чтобы осознать происходящее. Они не видели его и не слышали.

Стоя в дверях, он, не отрываясь, смотрел на нечто животное, отвратительное, непонятное. Коран до сих пор так и лежал на столе рядом с остатками винограда. «Монополия». Он знал, что должен немедленно уйти, но никак не мог оторваться от этого зрелища, как будто его загипнотизировали. Он не понимал, почему же они не видят его, почему они его не слышат, почему они никак не поймут, что в комнате есть кто-то еще. Он с трудом сумел разглядеть в своей дочери свою дочь сейчас, когда она была вот так распластана на столе, когда ее использовали, ее раздирали. А она что-то бормотала.

Он пошатнулся. Ему стало нехорошо, как будто он съел что-то испорченное, протухшую устрицу, и сильно отравился. У него закружилась голова, он отступил на шаг, но удержался на ногах, ухватившись за кочергу, висевшую на подставке у камина. Йорген Хофмейстер тяжело дышал, как простуженная собака.

Комната кружилась у него перед глазами, но они его так и не слышали. Они продолжали упиваться своей игрой. Ведь так это называется? Любовная игра.

Наконец он добрел до кухни, где выпил один за другим три бокала вина и вымыл лицо и руки.

Потом пошел в сад и, несмотря на дождь, начал выдирать из земли сорняки. Их было особенно много под деревьями и по краям газона. Он работал как одержимый, как будто ему снова было двадцать. Не позволяя себе взять перерыв, не вытирая рук. Так он работал, когда еще были живы его родители, а он сам еще жил с ними в этом доме, он работал как проклятый, потому что родители всегда учили его: счастье только в труде. Спустя полчаса он насквозь промок от дождя и пота и весь перепачкался в земле. Земля была у него везде, даже в ушах.

Хофмейстер вернулся на кухню, вытер руки полотенцем, которое тут же стало черным. Ему было все равно.

Сейчас их было не слышно. Игра, вероятно, закончилась. Разве секс можно называть игрой? Разве это не заблуждение, ведь секс начинается там, где игра заканчивается? Да, так и есть. На сексе все заканчивается, и начинается что-то другое. Действительность, реальность, которую уже нельзя называть игрой. Смерть. В ушах у него был песок.

– Тирза! – позвал он. – Тирза!

Он отправился в гостиную.

На столе лежали айпод, Коран, игральные кубики, которые он, видимо, забыл убрать в коробку вчера вечером. «Монополия». Он взял в руки книгу, снова стал листать. Потом положил на стол издание, похожее на все издания священных текстов, и некоторые старые тома «Библиотеки русской классики».

От его ботинок на полу оставались огромные грязные лужи. Нужно было разуться. Но он не стал этого делать. С волос капала вода. Рубашка прилипла к спине.

– Тирза! – крикнул он еще раз.

Он стал подниматься по лестнице, но на полпути остановился. Он услышал, как в ванной шумит вода в душе, хотя это мог быть и дождь на улице. Наверняка это они принимали душ. После любовной игры. Его супруга тоже немедленно мчалась в душ после того, как они занимались с ней любовью. Как будто Хофмейстер был грязным болотом. Тирза была намного красивее своей матери в молодые годы.

Он снова спустился. В руке он сжимал игральный кубик из «Монополии». Они вечно терялись. Особенно раньше, когда Иби еще играла с ними в настольные игры. Она терпеть не могла проигрывать. И если проигрывала, начинала швыряться кубиками, которые потом, спустя несколько месяцев, обнаруживались где-нибудь за батареей.

На кухне он открыл новую бутылку вина. Своего любимого. Гевюрцтраминер из Италии. Он выпил залпом два бокала и вымыл ботинки. Потом опять выпил, стоя, и почему-то подумал об Эстер, которая хотела отказаться от любви.

Хофмейстер решил съездить за едой, ему не хотелось готовить в их последний вечер. Он хотел быть с ней вместе, быть с Тирзой, быть только с ней одной, наслаждаться временем, которое они еще могли провести вместе. До него все еще доносился шум воды в душе, они все никак не выходили оттуда, наверное, хотели согреться. Конечно, можно за мерзнуть, если сношаться на столе.

«Нет, – сказал сам себе Хофмейстер и покачал головой. – Это не душ. Это дождь. А они решили вздремнуть».

Он вымылся прямо на кухне, умылся и помыл руки, он почему-то чувствовал себя ужасно грязным. Поднялся наверх и быстро переоделся в чистую одежду. Надел рубашку своего отца.

Прикрыв голову пакетом из супермаркета, он добежал до машины и поехал в деревню. Он ехал по лужам, поднимая огромные волны брызг.

Хотя в это время года темнело только около десяти вечера, он включил дальний свет. На дорогах не было ни души. У кого-то в саду он заметил надувной бассейн. Люди явно рассчитывали на другую погоду.

Женщина за стойкой в индонезийском ресторане его узнала.

– Вы ведь господин Хофмейстер? – спросила она. – Я вас помню.

Он кивнул.

– Господи, ну и вид у вас.

– Я работал в саду.

– В такую непогоду?

Он проигнорировал ее слова.

– Я хочу заказать с собой, на троих. Чего-нибудь самого вкусного, всего понемножку, и побольше крупука. Моя дочь просто обожает крупук. А она завтра улетает в Африку. В Намибию, Ботсвану, Заир, хочет все посмотреть.

– Ах, Африка.

Она сказала, что сама ни за что бы туда не поехала. В своей стране тоже столько всего прекрасного. Главное, видеть красоту в мелочах. Муравьи, кафе на пляжах, дороги. Дома. Птицы, дюны.

– Я приготовлю вам маленький «рейсттафел», наше фирменное, «рисовый стол». Всегда всем нравится.

– Она уезжает на несколько месяцев. К следующему учебному году вернется. Пойдет в университет.

Спустя четверть часа он забрал два увесистых пакета с горячей едой на троих и дополнительной порцией крупука.

Он поехал домой и по дороге слушал радио. Какой-то неизвестный артист пел на нидерландском.

Рис, мясо и рыбу он расставил на столе в гостиной. Пластиковые коробочки выглядели не слишком празднично, но чтобы компенсировать это, он зажег свечи. В пакете оказались пластиковые приборы, и он решил использовать их, раз уж их положили.

– Тирза! – позвал он. – Ужинать!

Он принес и поставил на стол бутылку вина и на всякий случай открыл еще одну.

Они все еще были наверху, но должны были вот-вот спуститься. Они опять лежали в постели, ему это было знакомо, он помнил, как это было в прошлом. Секс – это, конечно, прекрасно. Но разве обязательно после этого так долго валяться в постели? Или того хуже: взять и заснуть. Если занимаешься сексом днем, то сделай после этого хоть что-то дельное, засучи рукава. Иби была не лучше. Сколько раз он открывал под вечер дверь ее комнаты и обнаруживал ее спящей в объятиях какого-нибудь типа? Трахаться и спать, вот чего она хотела, а когда Хофмейстер что-то говорил по этому поводу, она только огрызалась: «Ты чокнутый!»

Но он не был чокнутым, он беспокоился. Хофмейстер знал будущее, как вдоль и поперек исхоженный кемпинг, где проводишь отпуск почти каждый год.

На столе лежал айпод Тирзы. Хофмейстер бездумно крутил его в руках. Потом, так же не задумываясь, сунул в уши наушники. Он слушал совершенно незнакомую музыку. А потом вдруг встал и начал танцевать.

Так Тирза иногда танцевала у них на кухне или в гостиной. Она называла это «тихой дискотекой».

Обычно Хофмейстер никогда не танцевал, но сейчас он не боялся, что его увидят. Он как будто потерялся.

Дождь никак не заканчивался. Кусок газона, который он вчера засеял заново, превратился в болото. Он положил айпод на стол и отправился в сад. «До чего же обидно», – думал он. Все унесло водой. Все семена. Смыло. Все исчезло.

Он сунул в землю руку. Он должен был учиться умирать. Этим он тоже был занят. Хофмейстер был самоучкой в умирании.

И пока он сидел вот так, на корточках, в саду, он думал, как все будет завтра. В последний день перед отъездом Тирзы. Последний день, после которого начнется эпилог его жизни.

Он рано встанет, как обычно. Он начнет этот день с того, что приготовит вкусный завтрак на троих. Сам он поест стоя на кухне, вряд ли он сильно проголодается. В такие дни ему обычно не хотелось есть.

А завтрак для своей дочери и ее друга он отнесет им в постель. Они будут молча сидеть на кровати. Им это тоже покажется как будто странным и неловким, их последний день в старушке Европе. Последний день с Хофмейстером. И Тирза схватит его за руку, прежде чем он выйдет из комнаты и спустится. «Тебе обязательно нужно снова влюбиться, пап, – скажет она ему шепотом. – По-настоящему, как я».

В одиннадцать они выедут в аэропорт. На всякий случай заранее. Мало ли пробки или дорожные работы. Никогда не знаешь. Лучше обойтись без нервов в машине, не мчаться на рейс в стрессе и напряжении. Они приедут во Франкфурт очень рано, слишком рано.

Тогда они пойдут вместе выпить кофе в зале вылета, наспех, толком не разговаривая. У него вспотеют ладони.

Когда они пойдут к стойке регистрации, он останется ждать в стороне и смотреть на эту парочку. Не парочку, а недоразумение. Он останется ждать их у таблички «Место встречи».

Перед таможенным контролем они вернутся к нему. Смущенные.

Ему захочется сказать так много всего, но он не сможет выговорить ничего, кроме: «Берегите себя. Берегите друг друга. Будьте осторожнее».

Атта пожмет ему руку.

А потом Хофмейстер прижмет к себе Тирзу.

Атта вежливо отойдет на пару шагов.

Хофмейстер будет бороться со слезами, он победит их, он всегда умел побеждать слезы.

«Твой мобильный там будет работать?» – спросит он напоследок.

«Папа, – скажет она. – Да я его даже включать не буду, это жутко дорого. Если там вообще будет сеть».

Он обнимет ее крепко-крепко. Он будет прижимать ее к себе изо всех сил, сжимать ее, как будто выдавливая из нее всю тревогу, как выдавливают из тюбика остатки зубной пасты.

«Позвони мне, как только прилетите, – попросит он. – Все равно во сколько. Позвони, пожалуйста. Можем по видео».

Она высвободится из его объятий. «Нам пора», – скажет она.

«У вас полно времени».

«Нам еще идти до выхода на посадку».

Он проводит их до таможни.

Там будет длинная очередь.

Когда таможенник вернет ей паспорт, она еще раз обернется, чтобы помахать своему отцу. И он помашет ей в ответ, и будет махать и махать, даже когда они скроются из вида, он будет махать и махать. Он столько раз видел это в Схипхоле. Он знает, как правильно.

Когда почти стемнело, он понял, что Тирза и ее парень попросту заснули. Он вышел в коридор и еще раз позвал их, но они так и не ответили. Ему придется съесть все одному. В этом было все хамство Мохаммеда Атты: делать все, как ему удобно, использовать, но при этом ничего не давать взамен. Никакой вежливости. Никакого понимания. Хофмейстер подумал об Иби и ее парне. Те в последнее время тоже не утруждали себя появлениями к ужину. Вот оно, влияние иноземцев. Антисоциальное поведение.

Перед едой он налил себе еще бокал вина. Потом сел за стол и стал смотреть в сад, который когда-то принадлежал его родителям. Сад, в котором играли маленькие Иби и Тирза. Он снова представил себе день, который наступит. Потому что, как следует подготовившись, он сможет лучше справиться со слезами, он не допустит слез, они ни к чему. Они отвратительны.

В два часа ночи он вдруг проснулся. Ему не спалось. Осторожно, чтобы никого не разбудить, он спустился по лестнице. Хофмейстер открыл бутылку вина, итальянского гевюрцтраминера, и быстро выпил полный стакан, как будто кто-то мог его застать за этим.

Он вдруг испугался, что теряет рассудок, ему нужно было чем-то занять себя, чтобы успокоиться. В одних трусах он вышел в сад. Дождь наконец прекратился. От лампы на кухне было достаточно света. И он начал приводить сад в порядок. Он все сделал заново. Убрал траву, пересадил цветы, кусты. Выровнял землю, заново посеял газон. Да, ему стало лучше. Он работал с таким усердием, что даже без одежды ему не было холодно.

Через час он вернулся на кухню и открыл еще одну бутылку вина, хотя первая была еще почти полной. Ему нечего было бояться, Тирза непременно вернется из Африки. Эпизод без Тирзы будет просто коротким эпизодом, переживет этот эпизод.

Когда он закончил работать в саду, уже светало. Он почистил и вымыл все инструменты и разложил их на полу в кухне, чтобы просохли. Из-за своей неуемной страсти к порядку он навел чистоту в коридоре и в гостиной, как будто к ним в любой момент могли нагрянуть гости. Немного полистал Коран. Удивительная книга для удивительных людей.

Потом он прилег на кровать. «Она хочет, чтобы я влюбился, – подумал он. – Она хочет, чтобы я влюбился по-настоящему. Но я ведь уже влюблен. Я уже люблю».

Хофмейстер мог поспать еще пару часов.

В то воскресенье все прошло в точности как он запланировал. Наверное, в первый раз будущее нисколько его не разочаровало. Он стоял в аэропорту Франкфурта и махал обеими руками, именно так, как представлял себе накануне.

Как он и собирался, сначала Хофмейстер махал только правой рукой, а потом уже обеими. Он поднял их высоко-высоко, чтобы Тирза видела его руки, чтобы они были выше всех остальных.

Он махал до тех пор, пока ему не показалось, что он сейчас как в Схипхоле – машет кому-то, кого уже нет.

Медленно, едва волоча ноги, он вернулся на парковку. Нужно было найти машину.

Он нашел автомобиль, сел за руль и увидел, что у него под ногтями все еще были черные полоски от забившейся земли. Он же все выходные провозился в саду. Можно сказать, прожил в болоте.

Хофмейстер уже хотел заводить машину, но тут заметил на панели айпод Тирзы. Он схватил его и чуть было не выскочил из машины, чтобы бежать в зал вылета, но тут подумал, что его все равно не пропустит таможня.

Он просидел некоторое время совершенно потерянно с этой маленькой вещицей в руках. Зарядка тоже была здесь. Он решил позвонить Тирзе, вдруг айпод можно выслать в хостел, где она остановится. В любом случае он хотел сказать ей, чтобы она не переживала, что ее айпод не потерялся. Она ведь так к нему привязана. Но Тирза не отвечала. Вызов переключился на автоответчик, и Хофмейстер услышал ее голос: «Привет! Это Тирза. Меня сейчас нет. Пожалуйста, скажите мне что-нибудь хорошее».

Он засунул в уши наушники и стал слушать ее музыку. Время от времени включалась знакомая ему песня. Сестер Эндрюс она тоже записала. Для него. Ради него. Он мурлыкал в такт мелодии.

Потом он завел мотор и со скоростью сто восемьдесят километров в час помчался по автобану в сторону Амстердама.

Недалеко от Оберхаузена он остановился на заправке. Он не выдержал.

Как в трансе он прошел до туалета. Все кабинки были заняты. Ему пришлось прождать не меньше пяти минут, пока хотя бы одна из них не освободилась. Он забежал в нее, и его вырвало. Крупук, вино, опять крупук.

Рядом с какими-то дальнобойщиками он смущенно привел себя в порядок перед зеркалом. Это не очень помогло. Он вернулся к машине.

Он сел за руль и опять взял в руки айпод. Он смотрел на него и думал об Африке. Они уже часа два были в воздухе. Где они сейчас? Наверное, над югом Италии.

Ни о чем не думая, он покрутил в руках айпод, а потом заволновался, хорошо ли он запер дом. Он повернул айпод и увидел, что на обратной стороне что-то нацарапано.

Ему пришлось сильно приглядеться, чтобы разобрать буквы в тусклом свете.

«Царица солнца». Вот что там было. Два слова. Царица солнца.

Он положил айпод на сиденье и выскочил из машины.

Он снова пошел в туалет, нет, он побежал со всех ног.

Его опять вырвало. Вывернуло наизнанку.

Наклонившись над унитазом, не в силах даже пошевелиться, он бормотал: «Царица солнца. Царица солнца». От этих слов ему стало спокойнее. Пока существовали эти слова, существовал весь мир.

Он вернулся в машину и спрятал айпод и подзарядку в портфель.

Несколько минут он просидел неподвижно. Может, четверть часа. Пока кто-то не постучал ему в окошко. Он резко выпрямился. Да-да, здесь нельзя спать, здесь не разрешается спать, он знает.

Хофмейстер посмотрел на часы.

Они уже пролетели Италию. Ливия, вот где они сейчас. Они уже над Африкой.

– Я победил слезы, – сказал Хофмейстер лобовому стеклу.

2

В половине первого он вернулся на улицу Ван Эйгхена. Он забрал из машины только сумку с вещами. Инструменты он собирался перенести в сарай завтра. Он осторожно открыл входную дверь в надежде, что его супруга уже спит.

Но она сидела в гостиной за столом с газетой и бокалом вина. Он посмотрел на нее.

Она проигнорировала его появление или не услышала, как он вошел. Он простоял несколько минут с сумкой в руках.

– Что ты делаешь? – спросил он наконец.

Она оторвалась от газеты.

– Тут криптограмма, – сказала она. – Весь день решаю. Очень сложная. – Она постучала по руке ручкой. – Что случилось? – спросила она. Но в голосе у нее не было беспокойства. Скорее она была сердита.

Он поставил сумку и подошел ближе. Во рту до сих пор был привкус рвоты.

– О чем ты? Что должно было случиться?

– Ну, у тебя такой вид. Ты весь такой… такой… как же это сказать, потрепанный, что ли.

Он сел за стол и потер руками лицо.

– Там жуткая непогода. А я много возился в саду. Столько всего надо было сделать. Нужно чаще туда ездить. Я так все запустил. Сухие ветки, сорняки, опять сухие ветки, новые сорняки.

– От тебя воняет, – сказала она.

– Чем?

Он потянулся к бутылке вина, но тут заметил, что она пустая. Он бы с удовольствием пропустил сейчас стаканчик, но не открывать же новую бутылку посреди ночи.

– Да ничем. Просто воняет. Как все прошло? Ты их проводил?

Он кивнул, почти с облегчением, как будто наконец осознал, что он проводил своего ребенка в путешествие. Что он помахал ей на прощание, как это делают все родители, когда их дети надолго куда-то улетают из дома. Как будто он только сейчас понял, зачем он оказался здесь. Он приехал домой, вот что он тут делал. Он приехал домой.

– Да, все хорошо, – сказал он. – Все было так быстро. Сама знаешь, как это бывает. В аэропорту. Все торопятся.

Он поднялся из-за стола и спиной почувствовал, как она смотрит ему вслед. Он знал, что она его рассматривает, пытается понять, почему он такой грязный и растрепанный. Но это занимало ее совсем недолго. И не так чтобы всерьез. Ей надо было решать головоломку. Да и насколько сильно можно интересоваться другим человеком, особенно когда ты так хорошо его знаешь? И так долго. Так ужасно долго. Полжизни.

В спальне он разделся. Принял душ. Вытерся полотенцем, достал маленькие маникюрные ножницы и тщательно вычистил из-под ногтей грязь. Получилось не совсем идеально. Он надел чистые трусы и побрызгал подмышки дезодорантом.

В трусах он спустился. Сам не зная зачем. Можно было, например, полить цветы. Что-нибудь простое и повседневное, этого было бы достаточно. Простые действия успокаивают. Большего ему сейчас было не надо, большего он и не искал.

Его супруга все еще сидела за столом со своей криптограммой.

Он сел на диван с другой стороны комнаты. Вообще-то он хотел включить музыку, но был не в силах даже пошевелиться.

– Ты никуда не выходила? – спросил он.

– Выходила. В сад. Минут на пятнадцать, – сказала она, не отрываясь от газеты. – А куда мне идти? В такую погоду.

Хофмейстер уставился себе на ноги. Нужно было подстричь ногти.

– Я принял душ, – сообщил он.

– Молодец.

Он все-таки нашел в себе силы подняться и подошел к ней.

– Я помылся. От меня больше не воняет.

– Ну и молодец, – громко повторила она.

Хофмейстер остался стоять у стола в одних трусах. Он не любил криптограммы. У него не хватало на них терпения. Он считал, что криптограммы придумали для людей, которые несерьезно относятся к языку.

Ему как будто чего-то захотелось, но он сам не понял, чего именно. Он знал только, что это доказательство того, что ты жив, – если тебе чего-то хочется. Это было не желание, это было бы чересчур романтично, не страсть, это было бы слишком кровожадно. Необходимость. Необходимость поговорить с супругой. Слышать ее голос. Голос матери его детей.