Текст книги "Тирза"

Автор книги: Арнон Грюнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Этим вопросом он приветствовал почти всех гостей. Прекрасный вопрос, который был достойнейшим началом. А потом уже, как показал опыт, разговор складывался сам собой.

– Чего?

– Бокал коктейля. «Кир-рояль». Могу я тебе предложить?

Она помотала головой.

– А томатный сок есть?

– Да, конечно. У нас есть томатный сок.

– Льда не надо.

– Льда не надо, – повторил Хофмейстер, как будто всю жизнь только этим и занимался: принимал заказы, вешал в шкаф чужие куртки, представлял гостям людей, чье имя и сам разобрал с трудом.

– Можно я воспользуюсь у вас туалетом?

Он проводил ее. Туалет располагался рядом с кухней. Он открыл дверь, включил свет и быстро проверил, все ли там в порядке. Все было отлично. Все готово к празднику.

В холодильнике он поискал томатный сок. Он помнил, что купил три пакета. Но вот куда он их поставил? Из гостиной раздавался голос его супруги, которой удавалось перекричать музыку. Она говорила так, словно стояла на сцене и старалась изо всех сил, чтобы ее было отлично слышно даже на последних рядах.

Он же покупал их вчера, он был совершенно уверен, три пакета томатного сока.

Хофмейстер опять открыл холодильник, где-то там должен быть томатный сок. Он сел на корточки, встал на колени: может, сок в овощном лотке? Он передвинул несколько пакетов апельсинового сока и уронил на пол пакет молока.

Хофмейстер стоял на коленках в молочной луже перед раскрытым холодильником и смотрел на блюдо с суши, которые он с такой любовью готовил сегодня днем.

«Не сходить с ума, – подумал он. – Только не сейчас».

Он быстро поднялся и закрыл дверь холодильника. Налил себе вина и тихо сказал:

– Это прекрасный вечер. Это вечер Тирзы.

Потом достал рулон бумажных полотенец и аккуратно вытер все молоко.

Почти полминуты он неподвижно простоял с мокрым бумажным комком в руке. В туалете спустили воду. Он тихонько сжал бумажный шарик. Ему хотелось, чтобы его запомнили как заботливого хозяина. С этим он должен справиться.

Эта мысль подтолкнула его к действию. Он выбросил мокрую бумагу и почувствовал, что ему повезло. Как будто ему удалось избежать опасности. На коленях у него было два мокрых пятна, но кто станет обращать внимание на его колени на таком празднике?

Он пригладил волосы, подхватил поднос с пивом, красным вином и водкой со льдом и отправился в гостиную с улыбкой, которую он тренировал лет десять. С улыбкой, олицетворяющей переводную художественную литературу.

– А что, по мне нельзя сказать, что я ее мать? – услышал он голос своей супруги.

Она стояла с одноклассниками Тирзы. Дети, насколько их еще можно было назвать детьми, окружили ее, как большую рыбу, которую только что с трудом вытащили на берег.

Хофмейстер выслушал новые заказы и включил музыку погромче, чтобы не так много людей стали невольными слушателями рассказов его супруги. Но, несмотря на музыку, он четко расслышал:

– Я была в путешествии, а Тирза пока провела прекрасное время с моим мужем. Она очень самостоятельный ребенок. Она всегда была очень самостоятельной. Ей вообще никто не нужен.

С пустым подносом Хофмейстер отправился на кухню. Он сделал еще две порции роллов, одни с лососем, другие с тунцом, выпил бокал белого вина и позвонил на мобильный Тирзе, но она не ответила. Он понемногу начал нервничать. Отец – это человек, который всегда должен беспокоиться. Особенно когда мать отказывается это делать.

Он услышал ее голос: «Привет, это Тирза. Меня сейчас нет. Пожалуйста, скажите мне что-нибудь хорошее».

Он никогда не понимал этого ее «скажите мне что-нибудь хорошее». Люди ведь не всегда звонят с хорошими новостями. «Твой телефон только для хороших сообщений?» – спросил он у нее.

– Да, папа, – сказала она. – Мне нужно оставлять только хорошие сообщения. А с плохими сообщениями пусть мне не звонят.

– Где ты? – сказал он автоответчику. – Тирза, сейчас же возвращайся домой. Твой праздник давно начался. Мы все тебя ждем.

Он сел на табуретку, сжал руками виски и просидел так до тех пор, пока не заметил, что на кухню зашел учитель экономики.

Покружив немного по кухне, учитель экономики остановился, облокотился о столешницу и уставился на Хофмейстера немного дерзко, как это позволяют себе гости на вечеринках. Они отправляются разглядывать квартиру. Сначала рассматривают книжные шкафы в гостиной, а потом вдруг у них возникает вопрос: а как тут выгладит кухня? Кухни могут рассказать очень многое.

Хофмейстер не дал застать себя врасплох и уставился на учителя, почти не пошевелившись. Веселье, которое излучал этот человек, показалось Хофмейстеру враждебным. Чужое счастье – это угроза.

В руке у учителя экономики была бутылка пива, на плечах небрежно висел льняной пиджак. Он вполне мог оказаться студентом, но был учителем и состроил вежливую гримасу. Учитель экономики всегда как будто гримасничал.

– Как поживаете, господин Хофмейстер? – спросил он.

Хофмейстер поднялся с табуретки. Он чувствовал себя так, будто его застукали, как будто он был гостем в собственном доме, как будто он у себя на кухне делал то, чего лучше не делать. На коленках черных брюк были пятна. Больше молока нигде не было видно. В этом преимущество черного цвета. На нем почти ничего не видно. Но он чувствовал, что коленки мокрые. Он был человеком в возрасте с мокрыми коленками. Нельзя, чтобы они это заметили, они ничего не заметят.

– Отлично. Можете называть меня Йорген. А у вас как дела? Вам у нас нравится?

Хофмейстер говорил тихо и очень вежливо, как человек, который сдерживается без малейших усилий.

«Вам у нас нравится?» Разве можно задавать такой вопрос учителю экономики? Он засомневался, но было уже поздно что-то предпринимать. Он вспомнил, что учителя экономики звали Хансом. Кажется, в какой-то сказке героя звали Ханс.

У Хофмейстера закружилась голова. Ему не хотелось опять садиться на табуретку. Он попытался сконцентрироваться на ботинках учителя экономики, черных ботинках с молниями. Сказочный персонаж по имени Ханс так и не вспомнился. Раньше Хофмейстер много читал своим детям вслух, даже такие книги, которые они еще не понимали. Чтобы привить любовь к искусству и мировой культуре, нужно приучить детей тянуться к ним. Когда Тирзе было десять, она познакомилась с Дон Кихотом и его приключениями, в двенадцать ей по чайной ложечке скормили мадам Бовари и ее измены, а когда ей было четырнадцать и она уже не хотела, чтобы ей читали вслух, Хофмейстер каждый вечер поднимался наверх по лестнице с томиком «Русской библиотеки» под мышкой.

– Уйди! – визжала она, когда он появлялся на пороге ее комнаты. – Я не хочу эти записки из подполья, я не хочу это слушать! Уйди, папа! Папа, уйди! Уходи!

Она колотила ногами, но он все равно садился на край кровати и гладил ее, пока она не успокаивалась. Тогда он раскрывал книгу и четверть часа читал ей «Записки из подполья». Никогда не рано начинать знакомство с великими русскими писателями. Если ты подростком узнал все о нигилизме, тебе не надо будет разбираться с этим потом.

– У вас чудесный праздник, – сказал Ханс.

Он посмотрел по сторонам и явно не собирался уходить. Кухня пришлась ему по душе, такая уютная и удобная. Облокотись о столешницу и стой себе часами. Вот вечер и пройдет.

Выходные в чьих-то домах, по утрам жужжание соковыжималки, по вечерам телевизор, раз в три месяца на вечеринку. Вместе выбирать диски в магазине. Вместе решать кроссворд. Наверное, такой была жизнь учителя экономики.

Хофмейстер был знаком с семейной жизнью, но в то же время и нет. Он пригладил волосы и предложил учителю экономики суши, представляя себе его жизнь: хорошо организованную и счастливую.

Раньше, когда тишина только заняла свое место в этом доме, Хофмейстер иногда сожалел, что не умеет играть на пианино. Тогда бы он по вечерам или в воскресенье садился за инструмент и окружал себя тремя-четырьмя поклонниками, как другие люди сидят в кафе в окружении друзей.

У него не было способностей заводить друзей, как у других нет таланта к рисованию или к иностранным языкам. Именно поэтому ему хотелось уметь играть на музыкальном инструменте. Вместо того чтобы говорить с ними, он дарил бы людям музыку. Люди говорят, чтобы обмениваться мыслями. Но мысли Хофмейстера часто были такими, что ими вряд ли стоило делиться, они были тайными и должны были оставаться тайной в интересах обеих сторон.

Тирза раньше играла на виолончели. Она была очень талантливой, но бросила занятия. Только иногда, после ухода супруги Хофмейстера, когда тишина по вечерам сводила его с ума, когда он не выдерживал ее, как ни старался: проходил двадцать кругов по саду, читал себе вслух «Дневник писателя» Достоевского, тогда он поднимался наверх и стучал в дверь Тирзы.

– Ты уже доделала домашние задания? – спрашивал он тогда. И если она говорила «да», он предлагал: – Может, спустишься и поиграешь на виолончели?

Но об этом он просил, только если она уже закончила домашнюю работу. Школа была важнее всего, школа была даже важнее виолончели.

– Необыкновенная девочка ваша дочь. Так тонко чувствующая, одаренная, быстрая. – Учитель экономики задумчиво стоял с пивом в руке, как будто сожалел о том, что надо прощаться, о том, что Тирза сдала выпускные экзамены, о собственной карьере. Он вытер губы. – С суши я пока повременю, – сказал он.

Хофмейстер кивнул. Он открыл рот. Он решил, что нужно что-то сказать. Сейчас это должно произойти. Сейчас он заговорит.

– Она очень чувствительная, – сказал он. – И очень талантливая, с самого раннего детства. – Ей и полутора лет еще не исполнилось, а она уже все понимала. Все понимала.

– И она красивая.

– И красивая, – подхватил Хофмейстер.

– Взрослая.

Хофмейстер в очередной раз кивнул.

– Я слышал, она собирается в кругосветное путешествие?

– Не совсем. Она хочет поездить некоторое время по разным странам. В Африке. Ботсвана, ЮАР, Намибия. Может, Заир. Ее всегда интересовал этот континент. Хотите еще пива?

Хофмейстер тоже облокотился о столешницу. Из гостиной в кухню доносились голоса. Неясные голоса. Что бы ни говорила его супруга, Хофмейстер не желал этого слышать. Он расслабился и вспомнил аэропорт, зал вылета, где он прогуливался пять раз в неделю. Как самолеты созданы, чтобы летать, так он был создан для того, чтобы быть одиноким. Только иногда он касался кого-то другого, как самолет касается летной полосы. Чтобы вскоре снова взреветь моторами, набрать огромную скорость и взлететь. Самолет, который слишком долго стоит на земле, уже не сможет от нее оторваться. Каждый день вынужденная посадка. Каждый час вынужденная посадка. Вся его жизнь – одна сплошная вынужденная посадка.

– Да, с удовольствием, – ответил учитель экономики.

Он поставил пустую бутылку в раковину.

– Дать вам стакан?

Учитель покачал головой.

– Пусть возьмет свои иголки, если поедет в Ботсвану и Заир. – Он взял у Хофмейстера бутылку и сразу же сделал глоток.

Хофмейстер кивнул. Он почувствовал, что голова опять начинает кружиться.

– «Свои иголки»?

– Да, иглы для инъекций. Если она поедет в Африку, нужно взять с собой иголки для шприцов. Никогда не знаешь, вдруг попадешь там в больницу.

Отец Тирзы запросто мог представить себе, что все ученики были тайно или не очень тайно влюблены в учителя экономики. Он излучал то, что было нужно каждому человеку. Уверенность. Не только в будущем, во всем. В самой жизни. В доброте всего живущего. Он излучал невероятную уверенность.

– А вы там уже были?

– В Африке? – переспросил учитель. – Никогда не был. Хотя да, был в Египте, Хургаде, на Канарских островах. Но разве можно назвать это Африкой? Но я знаю людей, которые действительно путешествовали по Африке, и они все непременно брали с собой иглы для инъекций. Если едешь в Кейптаун, то, конечно, не надо никаких иголок, но разве Кейптаун – это настоящая Африка?

Они замолчали. На Кейптауне разговор, похоже, закончился.

– Можно задать вам вопрос? – Хофмейстер отпустил столешницу и сложил на груди руки. – Может, немного странный вопрос.

– Конечно, – кивнул учитель. – Конечно, задавайте любые вопросы. Хоть самые странные. Я ко всему привык. – Он улыбнулся и сделал большой глоток.

– Что такое хедж-фонд?

Минуту назад учитель экономики приветливо и открыто улыбался. Он разрешил задавать любые вопросы. На то он и учитель, чтобы отвечать на вопросы. Даже на те, на которые ответов не было. Но такого он явно не ожидал.

– Хедж-фонд?

– Хедж-фонд, – повторил Хофмейстер.

Если бы он спросил: «А как обстоят дела с половой жизнью у крокодилов?», тишина не была бы такой давящей.

– Хм… как бы вам объяснить? – сказал учитель экономики спустя пару секунд. – Это такой инвестиционный фонд. Инвестиционный фонд, который делает прибыль, даже когда рынки не растут. Но хедж-фонды обычно не открыты для всех желающих.

Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, не знал, что именно. Он улыбнулся, впервые немного беспомощно. Заблудившись в разговоре, который он никак не предполагал вести в свой свободный вечер.

Когда Хофмейстер лет пять назад отправился за границу с квартплатой за семь месяцев в своем портфеле, консультант в банке заговорила с ним о хедж-фондах. Нет, это он заговорил с ней о них. Хедж-фонды захватили все вокруг.

Он читал о них, он слышал о них. Слово «хедж-фонд» жужжало повсюду как большой и очень желанный секрет.

Объяснения о структуре и работе хедж-фонда он не очень хорошо понял. Но в таких случаях нужно доверять своей интуиции. Его интуиция еще ни разу не подвела его, по крайней мере не в банковских делах.

– Инвестиции в хедж-фонды начинаются с миллиона, – предупредила сотрудница банка.

Миллион – почти все, что было на счету у Хофмейстера. Он копил усердно и старательно, и да, он складывал на счет в этом банке не только квартплату. То небольшое наследство, то продажа парусной лодки, а еще регулярные неплохие отпускные. Все до цента отправлялось во вклады, чтобы открыть его дочерям двери в миры, которые для самого Хофмейстера так и остались недоступными.

– Вы уверены, что не хотите хотя бы немного распределить ваши накопления? – на всякий случай еще спросила у него девушка-консультант, блондинка в строгом черном костюме. Роскошные волосы. Она была новенькая.

До этого там всегда работал мужчина. Он всегда давал Хофмейстеру рекомендации по вкладам. Темноволосый мужчина. По крайней мере, те волосы, что еще держались у него на голове, были темными. Но в основном там уже была откровенная лысина. Хофмейстер был наблюдательным, и чем больше он видел, тем меньше решался сказать. Чем больше он видел, тем больше у него в голове возникало мыслей, которыми ни в коем случае нельзя было делиться с миром. Если он и был слеп, это пошло ему на пользу именно по этой причине.

– Нужно быть уверенным, – сказал Хофмейстер. – Без риска ведь ничего не бывает.

Мысль о финансовой независимости, которая была все ближе и обеспечила бы его детям свободу – никто и никогда не смог бы помыкать ими, – а также строгий черный костюм девушки-консультанта настроили Хофмейстера весьма оптимистично. Если даже не чересчур оптимистично. О, разумеется, было от чего появиться радужным надеждам, только слепой бы этого не увидел. Результаты, которые показывал данный хедж-фонд, были просто ошеломительными. Иначе и не скажешь. Хофмейстер это понял. Ошеломительными. Это слово было огромным и монументальным. Это слово всколыхнуло в нем давние воспоминания о сексе, запретном сексе в лифте или в туалете.

– Я должна вас предупредить, сервисные расходы там довольно высокие.

– Но и результаты ошеломительные.

– Да, результаты ошеломительные, – подтвердила сотрудница банка. Она произносила слово «ошеломительные», как будто речь шла о каких-то деликатесах. – И это очень популярный хедж-фонд.

Ему показалось, что она смотрела на него и сияла.

– Я хочу, – сказал Хофмейстер, и во рту у него пересохло. – Я хочу этот хедж-фонд.

Он не сводил с нее глаз, как будто она сама была этим хедж-фондом. Она сидела перед ним, прекрасная, как супермодель, и у него уже ни на секунду не возникало сомнений: эта банковская девушка и есть воплощение хедж-фонда из плоти и крови.

– Ну что, значит, вкладываем? – спросила она, как будто все еще сомневалась, но им обоим было ясно, что этот вопрос был просто для проформы. – Всё?

– Всё, – кивнул Хофмейстер.

Название фонда, куда он вложил все свое состояние, было экзотичным, но в то же время вызывало доверие, как будто он знал его всегда, как будто втайне это откровение существовало где-то параллельно с ним уже десятки лет. И это волшебство открылось ему только сейчас, словно Бог, который неожиданно все-таки выбрал именно Хофмейстера, чтобы сообщить ему о своем существовании.

Она что-то написала на бумаге, которую Хофмейстер подмахнул великодушным королевским жестом собственной чернильной ручкой, а потом спросила:

– Может быть, еще кофе?

– С удовольствием.

– Хотите печенья?

– Да, спасибо, – сказал Хофмейстер.

Когда принесли печенье, он схватил одно с жирного блюдечка так быстро, что оно раскрошилось у него в руке. Он посмотрел на крошки и на девушку.

Но сотрудница банка ничего не заметила, и он остался тем же, кем был: человеком, который привез сюда квартплату своих жильцов. Не ради себя, а ради своих дочерей. Ради их будущего. Счастье можно было купить.

В марте следующего года он снова отправился в банк с выручкой за прошедшие месяцы. С хедж-фондом все шло просто превосходно. Ошеломительно, это было правильное слово. Финансовую независимость можно было почти потрогать рукой.

Спустя еще один год, в марте он снова поехал в банк. Все было как всегда, все шло как обычно, тот же поезд, тот же маленький офис, тот же компьютер, та же девушка-консультант, хотя на этот раз она была не в строгом черном костюме, а в серой юбке с белой блузкой. Все было на своих местах, и ее роскошные светлые волосы, и кофе с печеньем, все это было. Только хедж-фонд исчез. Испарился. Растворился. Его больше не было.

– Как такое возможно? – спросил Хофмейстер.

Последовал долгий и сложный рассказ с массой технических деталей, из которого Хофмейстер ничего не понял, потому что не мог как следует слушать. Он не мог сконцентрироваться. К его потной ладони прилипли крошки от песочного печенья.

В голове крутилось только одно: я повержен. Но он не знал, кто или что повергло его и уничтожило. Явно не девушка с той стороны стола с красными губами и в белой блузке. Женщина, которую ему очень хотелось поцеловать, но он держал свою страсть под контролем. Его страсть была дрессированной овцой, которая исполняла свои нехитрые трюки исключительно перед своей ограниченной, но верной публикой. Его уничтожили явно не жильцы, они же аккуратно ему платили, и не банк, он тут тоже ничего не мог поделать, насколько Хофмейстер понял из слов вежливо улыбающейся сотрудницы. Она ужасно сожалела о случившемся, и он почти поверил ей. Она расстроилась не меньше, чем он, и все время повторяла слова «мировая экономика». Почему-то эти слова звучали у него в голове как «мировые гномики», вроде бы мило и невинно, но от этого во много раз ужаснее.

Он, Йорген Хофмейстер, который так ловко управлялся с налоговой службой и своими квартирантами, который копил каждый цент, чтобы обеспечить своим дочерям ту степень финансовой независимости, которой позавидовали бы все вокруг, он, который все время работал, потому что считал, что только работа может спасти от беды и тоски, он был повержен и раздавлен мировой экономикой. Вот чем все закончилось. Мировая экономика поставила его на колени. В мировой экономике он нашел врага, который оказался для него слишком сильным, слишком сильным даже для хищника. Наконец-то ему встретился настоящий враг. Но это был враг без лица и без имени. С ним нельзя было поговорить. Мировая экономика не нарушила бы тишину молчания своим аргументом. Этот враг не мог вызвать к себе симпатии. Хофмейстер не смог бы обнять мировую экономику, чтобы тихонько загрызть ее и выпустить из нее дух. У мировой экономики не было лица.

– У нас было очень тяжелое время, – сказала сотрудница с грустным лицом, хотя она и не выглядела по-настоящему грустной, скорее веселой и счастливой. – Сначала этот пузырь доткомов, потом одиннадцатое сентября. Один тяжелый удар за другим, и многие игроки на рынке не смогли их пережить.

– При чем здесь одиннадцатое сентября?

Он помнил этот день, как и день падения Берлинской стены. Как он сказал тогда своей дочери: «Запомни, это история». Так он и смотрел на это, как на историю.

– Ах, господин Хофмейстер, – сказала девушка. – В наше время все между собой связано. Знаете, как говорят, на одном материке чихнули, другой материк простудился. А как дела у ваших дочерей? У вас ведь две дочери?

История угрожала стать чем-то личным. У безликой мировой экономики появились лицо, тело, имя. Мохаммед Атта, вот кто отнял у Хофмейстера все его деньги, финансовую независимость, свободу его детей, которая была уже так близка, так ужасно близка. За всем этим стоял Мохаммед Атта, Атта обезглавил хедж-фонд Хофмейстера.

– Простите, что вы спросили?

– Как дела у ваших дочерей?

– Отлично, – сказал он. – А почему вы мне тогда не позвонили?

– Мы не смогли дозвониться.

Разговор постепенно подходил к концу. У него на счету еще были какие-то жалкие остатки, примерно два месяца квартплаты. Он добавил к ним еще плату за восемь месяцев, которую привез с собой.

– Вы хотите их куда-нибудь вложить? – поинтересовалась сотрудница банка.

Но он ответил:

– Пусть просто лежат на счету.

Они пожали друг другу руки.

– Тогда через год увидимся, – сказала она.

Он вышел на улицу. Была весна. Солнце. Люди впервые вышли на улицу без верхней одежды. Радость, которая все это сопровождала.

«Значит, вот как заканчивается финансовая независимость, – подумал он. – Заканчивается, как и все. Один час – и ничего больше нет. Тебе предложат печенье. Понимающий взгляд. Ровно десять минут сочувствия, потому что персонал стоит дорого».

Он прошел по центральной улице с магазинами, смотрел на лица других людей и задавался вопросом: а их тоже раздавила и уничтожила мировая экономика? Или Мохаммед Атта. Или все одновременно. Могут ли они узнать друг друга, поверженные люди? Или навсегда останутся анонимами? Победители и побежденные, все вперемешку на улице с дорогими магазинами. Куда-то идут, как и всегда. И никто не знает, где зерна отделились от плевел.

Он остановился у обувного магазина и стал рассматривать мужскую коллекцию. В этом сезоне было много коричневого. Он не любил коричневую обувь. Как и коричневые костюмы.

Он опять спросил себя, почему у него ничего не осталось. Почему у него всё отобрали. И не смог найти достойной причины. Зачем это кому-то понадобилось, с какой такой целью? В какую игру с ним играли? И кто с ним играл?

Он зашел в магазин и примерил черные сапоги, но тут вспомнил, что он больше не может себе их позволить. Что с этого дня он вообще может позволить себе очень мало. На какое-то мгновение, долю секунды, ему вдруг захотелось содрать одежду с продавщицы и овладеть ею прямо здесь, хотя бы просто потому, что какой теперь был смысл в самоконтроле. Похоть – высшая форма равнодушия. Он посмотрел на девушку.

– Показать вам другие сапоги? – спросила она. – Или, может, вы хотите более открытые ботинки? Скоро ведь лето.

Тот, кто совершил преступление, никогда больше не будет один. То, что он совершил, вечно будет сопровождать его. Да он бы и не решился. У двери стоял охранник, и Хофмейстер выбежал из магазина так поспешно, что чуть не забыл свой портфель. Продавщице пришлось за ним бежать.

Он заглянул в портфель. Кроме двух рукописей, четырех карандашей и банана, там были проспекты о хедж-фондах и других инвестиционных компаниях. Цветные брошюры, напечатанные на глянцевой бумаге, он знал, сколько стоила такая печать. Прямо на улице он полистал их, зажав портфель под мышкой. Люди толкали его, он мешал им, но он остался на месте. Он смотрел на графики, цифры, язык, который описывал будущее, беззаботное будущее в розовом цвете.

Потом он убрал все обратно в портфель. Поражение больше не было кошмарным сном, страшным видением душным летним вечером. Оно стало явью. Он был разгромлен и сломлен без предупреждения.

Как жить после того, как ты уничтожен? Смотреть людям в глаза или нет? Может, лучше смотреть вниз в надежде, что они не увидят тебя, пока ты их не видишь?

В ближайшем «Макдоналдсе» он купил ванильное мороженое и съел его прямо на ступеньках рядом с какими-то подростками. Сначала они смотрели на него, удивленно хихикая, разбросав рюкзаки с книжками, но потом, видимо, решили не обращать внимания. Какой-то старикан с мороженым. Они оставили его в покое. Пусть делает, что хочет.

У него еще была Тирза. У него отняли не всё. Ему что-то оставили. Тирзу. Ему оставили самое прекрасное, самое лучшее, самое любимое. Они оставили ему царицу солнца.

Он поднялся со ступенек, и хоть и был повержен, он отправился на вокзал и по пути смотрел не только под ноги. Потому что у него еще была Тирза, сейчас она где-то его ждала, в другом мире, где не было никаких хедж-фондов, в другой стране, в другой жизни.

Но в поезде на обратном пути мысли о его солнечной царице все же не смогли вытеснить стыд от того, что он был уничтожен мировой экономикой. Жуткий стыд овладел им, он был всеобъемлющим и выражался в единственной мысли: я больше не могу показаться на глаза людям.

Так он превратился в человека, который смотрел вниз, когда гулял по улице, в человека, который изучал собственные ботинки, пока толкал тележку в супермаркете, человека, который избегал чужих взглядов, как будто боялся, что люди прочтут у него на лице его историю. История – как лишай на бродячей собаке. Клеймо.

Дома он спрятал брошюры о хедж-фондах в нижнем ящике комода. Ему показалось, что он запрятал там не только эти брошюры, но и всю свою жизнь.

– Они очень популярны, – сказал учитель экономики. – Но нужно быть с ними начеку, это точно. Вот смотрите, пенсионным фондам, к примеру, нужно каждый день во что-то вкладывать свои деньги. А если на рынке наблюдается застой, то они начинают искать альтернативы. Так и возникли хедж-фонды. Но сейчас они уже прошли пик своей популярности. А почему вам это интересно, если позволите спросить?

Хофмейстер осторожно взял его за лацкан льняного пиджака, как будто мимоходом, как будто заметил на нем пятнышко и, как заботливый хозяин, хотел его почистить.

Сегодня все было по-другому. Сегодня он смотрел людям в глаза. Сегодня все было забыто. Сегодня он был тем, кем был раньше, но только лучше, улучшенной версией старого Хофмейстера, ведь это был праздник его солнечной царицы.

– С ними нужно быть начеку, да-да, – сказал Хофмейстер. – Как с заряженным оружием.

– Я никогда не рассматривал их с такой стороны, но можно сказать и так.

Улыбка, глоток пива. Еще улыбка. Учитель экономики был совершенно очаровательным и обезоруживающим.

Хофмейстер отпустил его пиджак, схватил с импровизированного бара шейкер и начал яростно его трясти. Друзья Тирзы непременно должны попробовать его коктейли. На празднике младшей дочери нужно веселиться. Радоваться. Быть полным надежд. Окрыленным. На празднике младшей дочери сам чувствуешь себя немного именинником. Он поставил шейкер, налил себе полбокала вина и чокнулся с бутылкой учителя экономики.

– Она необыкновенная, – сказал он. – Она…

Он вдруг растерялся и не смог подобрать слов.

Мысли о дочери охватили его полностью, не оставив ничего, превратили его в придаток собственного ребенка. Неважный и ненужный придаток.

– Тирза? Да. У нас с ней прекрасные отношения. Как со многими ребятами в ее классе, это замечательный класс, но с Тирзой особенно. Она такая позитивная, такая открытая. А теперь снова нужно ждать, что принесет нам новый учебный год.

Учитель экономики сделал шаг в сторону двери. Видимо, кухню он достаточно изучил. А суши ему не хотелось. И на коктейли он особо не был настроен. Так что он вернулся туда, где был настоящий праздник, в самое его сердце, в гостиную.

– Они иногда просто исчезают, ведь да? – крикнул ему вслед Хофмейстер. – Прекращают существовать. Как будто никогда их и не было.

Голос у него был хриплый. Он вдруг вспомнил свою злость после того разговора в банке. Десятки лет квартплаты и прибыли от курса валют исчезли. Куда подевались его деньги, ему очень хотелось бы это знать. Не надо их возвращать, с этой потерей он тоже уже смирился. Он сжился с тем, что их у него нет, но ему просто очень хотелось знать, у кого же они сейчас есть, его деньги. Ведь капиталы нельзя уничтожить. Они могут только исчезнуть в одном кармане и появиться в другом. Ему хотелось бы увидеть лицо этого кармана. Фотографию человека, который присвоил все его деньги, фотографию дома, в котором сейчас проживает вся квартплата, которую он так бережно копил. Ему было точно так же любопытно взглянуть на школьную любовь своей супруги. Возможно, это было нездоровое любопытство к тому, кто его победил.

– Да, иногда хедж-фонды исчезают, – сказал Ханс уже в дверях кухни. – Такова их природа.

И потом он ушел так же, как и пришел на кухню, – беззаботно, с бутылкой пива в руке. Везунчик. Хофмейстер проводил его взглядом.

Он умылся, вытер лицо бумажными полотенцами, еще раз позвонил Тирзе, но снова услышал автоответчик. Тогда он отправился в гостиную выслушать заказы и поговорить ни о чем.

Пока он делал коктейли, он наспех выпил еще бокал вина. Ему нужно было расслабиться, чтобы вести себя как Ханс. Пусть все идет, как идет. Он со всем справится. Он уже достиг того возраста, когда ничто не сможет выбить его из равновесия.

Так что он вернулся на праздник и почувствовал себя намного увереннее, чем в начале. Белое вино помогло ему успокоиться, придало легкости. Еще чуть-чуть – и он может стать легкомысленным.

В гостиной уже танцевали. Лампочки над столом выключили, стулья сдвинули.

Танцевали три девочки, один парень и супруга Хофмейстера.

Супруга танцевала как раз с парнем. Хофмейстер его знал, парнишка заходил к ним пару раз, но он никак не мог вспомнить его имя. Помнил только, что имя короткое – всего один слог. Иногда то же самое случалось с Хофмейстером во время чтения: бывало, он совершенно не понимал смысла, но при этом четко видел слоги. Он пересчитывал их: один, два, три, четыре. Слоги в словах скакали у него перед глазами точно так же, как его супруга сейчас скакала с юным кавалером по гостиной туда-сюда. Это называлось танцами. Супруга отдавалась процессу увлеченно, с полной самоотдачей, и нельзя сказать, чтобы у нее получалось некрасиво, учитывая, что ее тело было впихнуто в кусочки текстиля, куда нормальные человеческие размеры ни за что не должны были уместиться.