Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

случившегося. Мы ушли, и, как только Хаджи Билал узнал об этой сцене, он

страшно рассердился и вскричал: "Этот гнусный свихнувшийся афганец еще в

Этреке болтал, что наш Хаджи Решид, который мог бы поучить его Корану и

арабскому языку, – просто переодетый френги (при этих словах он трижды

произнес "Астафаулла!", т. е. "Прости, господи, мои прегре-шения!"), и,

несмотря на мои уверения, что мы приняли его из рук посланника нашего

великого султана и что у него было проездное свидетельство (паспорт) с

печатью халифа, (Наследник Мухаммеда, т е.* *константинопольский султан.) он

все-таки не верит и упорствует в злословии. Я вижу, что он успел затуманить

голову керванбаши, но он горько раскается, когда мы прибудем в Хиву, потому

что там, где есть кади и улемы, мы покажем ему, что значит выдавать

правоверного мусульманина за неверного".

*[73] *Теперь тайна начала раскрываться передо мною. Эмир Мухаммед,

уроженец Кандагара, вынужденный из-за какого-то преступления бежать из

родного города после захвата его англичанами, часто имел там возможность

видеть европейцев, и он признал во мне европейца по чертам лица. Он с первой

минуты принял меня за тайного эмиссара, путешествующего инкогнито в

нищенском одеянии со спрятанными сокровищами, которыми он собирался во что

бы то ни стало овладеть, запугав меня страшной угрозой – доносом. Он часто

уговаривал меня отделаться от этих нищих и идти в компании с ним. На это я

отвечал, что дервиш и купец, будучи элементами разнород-ными, не подойду к

друг другу и что речь о настоящей дружбе может идти только в том случае,

если он откажется от пагубного порока употреблять опиум, совершит ритуал

омовения и прочитает молитвы. Мое упорное сопротивление – ничего дру-гого не

оставалось делать – приводило его в бешенство, но, так как хаджи ненавидели

его за безбожную греховность, я принимал его открытую враждебность как

особое счастье.

Часа через два после этого инцидента керванбаши, при-нявший теперь на

себя управление караваном, приказал нам наполнить наши меха водой, так как

до следующего колодца мы доедем только через три дня. Поэтому я взял свою

козью шкуру и вместе со всеми пошел к реке, но, поскольку до сих пор мне не

приходилось испытывать мук жажды, я наполнил свой мех довольно небрежно. Мои

товарищи указали мне на ошибку, заметив, что каждая капля воды в пустыне

стоит жизни и что мех, этот источник жизни, каждый должен беречь как зеницу

ока. По окончании приготовлений мы навьючили верблюдов, керван-баши велел

всех пересчитать, и оказалось, что караван состоит из 80 верблюдов и 40

путников, из них 26 – безоружные хаджи, остальные – довольно хорошо

вооруженные туркмены из пле-мени йомут, а также один узбек и один афганец.

Таким образом, мы составляли один из тех небольших караванов, которые

отправлялись в путь, полагаясь, по истинно восточному обычаю, на волю

случая. Усевшись на свои места, мы распрощались с провожатыми – туркменами,

которые ехали с нами до самого края пустыни. Прощальную фатиху затянул с

одной стороны Хаджи Билал, с другой – Кульхан, и мне стало жутко, когда я

подумал, что все надежды на благополучный исход нашего опасного предприятия

возлагаются на их благословение. После заключительного "аминь" и неизбежного

вслед за тем погла-живания бород обе партии разъехались в разные стороны.

Переправившись через Этрек и потеряв нас из виду, наши бывшие провожатые

послали нам привет, несколько раз выстре-лив в воздух. Отсюда мы поехали

прямо на север.

*[74]** **VII*

*Керванбаши настаивает на прекращении моих записей. – Клятва Мухаммеда

и благородное поведение его брата. – Вожак сби-вается с пути. – Кёрен-таги,

старые, очевидно греческие, раз-валины. – Большой и Малый Балхан. – Старое

русло Оксуса. – Кровавая месть. – Муки жажды.*

13 мая 1863 г.

Наш караван шел на север без всякой дороги, не было ни малейшего

признака следов верблюдов или других животных, мы ориентировались днем по

солнцу, ночью – по Полярной звезде, которую туркмены за ее неподвижность

называют Демир Газык, т.е. "Железный кол". Верблюдов, связанных один с

другим в длинную цепь, вел пеший проводник, и, хотя не существовало никакого

почетного места, считалось особой честью находиться вблизи керванбаши. Часть

пути за Этреком, образующую как бы преддверие Великой пустыни, называют

Богдайла [Бугдайли]. После захода солнца мы шли около двух часов по песчаной

почве, которая была не очень рыхлой и лишь слегка приподнималась волнами.

Постепенно пески кончились, и около полуночи под нами оказался такой твердый

и гладкий грунт, что мерные шаги верблюдов звучали издалека в ночной тишине

как отбивание такта. Туркмены называют такие места такырами, и, поскольку

земля, по которой мы шли, была красноватого цвета, она носила название

Кызыл-Такыр. Мы двигались без остановки почти до рассвета, однако прошли

лишь около 6 миль, так как не хотели переутомлять верблюдов в начале пути, а

в основном из-за того, что главными дейст-вующими лицами в нашей

странствующей компании были буйволы, из которых одна буйволица была к тому

же в интересном положении; их неуклюжие тела никак не могли приноровиться

даже к шагу верблюдов. Поэтому привал за-тянулся до 8 часов утра 14 мая, и,

пока верблюды насыщались колючками и другими растениями, у нас было время не

спеша съесть свой завтрак, в этот день еще роскошный, потому что в наших

мехах было достаточно пресной воды и мы могли позволить себе вдоволь

запивать наш тяжелый пресный хлеб.

Так как мы расположились недалеко друг от друга, я заметил, как

керванбаши, все время глядя на меня, переговаривался с Ильясом и

предводителями моих спутников. Я не мог догадаться о предмете их беседы,

однако сделал вид, что ничего не замечаю и, с усердием полистав Коран,

поднялся с места, намереваясь принять участие в разговоре. Когда я сделал

несколько шагов, добрый Ильяс и Хаджи Салих направились ко мне, отозвали

меня в сторону и сказали, что керванбаши не хочет, чтобы я шел с ними до

Хивы, так как моя наружность кажется ему очень подозрительной; особенно он

опасается *[75] *ханского гнева, потому что несколько лет назад он будто бы

привез в Хиву посланника – френги, который в течение этого единственного

путешествия нанес на карту весь путь и с дьявольской ловкостью не пропустил

на бумаге ни одного колодца и даже ни одного пригорка. И будто бы хан

поэтому был очень рассержен, повелел повесить двоих гонцов, а он,

кер-ванбаши, смог спасти свою жизнь только благодаря влиятель-ному

заступничеству. "После долгих споров и возражений, что мы не можем оставить

тебя в пустыне, – сказали мои друзья, – нам удалось уговорить его взять тебя

при условии, что, во-первых, ты дашь себя обыскать, нет ли у тебя с собой

рисунков и деревянных перьев (карандашей), которые обычно есть у френги, и,

во-вторых, если ты пообещаешь не делать тайком записи о горах и дорогах; в

противном случае тебе придется тут же остаться посреди пустыни".

Я терпеливо выслушал все это, однако, когда они кончили говорить,

притворился крайне возмущенным и обратился к Хаджи Салиху, сказав ему так

громко, что это слышал сам керванбаши: "Хаджи, ты видел меня в Тегеране, ты

знаешь, кто я, скажи Амандурды (так звали предводителя нашего каравана), что

ему, как честному человеку, вовсе не подобает обращать внимание на речи

пьяного бинамаза (человека, не совершающего молитв) вроде этого афганца. С

религией не шутят, он не должен более касаться этого опасного вопроса,

потому что в Хиве он узнает, с кем имеет дело". Я выкрикнул последние слова

так громко, что они были услышаны по всему каравану; мои товарищи, те, что

победнее, начали горячиться и, не удержи я их, бросились бы все на Эмира

Мухаммеда, злонамеренного аф-ганца. Более всех был охвачен пылом сам

керванбаши, и я слышал, как на сыпавшиеся со всех сторон замечания он все

время отвечал: "Худаим билья", т.е. "Бог ведает!". Он был очень честный

доброжелательный человек, но, как истинный житель Востока, не столько по

злобе, сколько из любви к таинственности со всей силой хотел разоблачить во

мне переодетого чужака, хотя в некоторых вопросах религии (меселе) он брал у

меня уроки и еще в Гёмюштепе слышал, что я прочел много книг.

На этот раз, как я уже заметил, опасность для меня уменьшилась, но, к

великому моему сожалению, я видел, что подозрение с каждым шагом возрастает

и мне будет стоить больших усилий делать даже краткие заметки. Меня очень

огорчало что я не мог узнавать названия станции. В пустыне, как бы велика

она ни была, каждому месту, каждому холму и каждой долине номады, населяющие

отдельные оазисы, дали особое имя, так что я получив точное указание, смог

бы обозначить каждую точку на карте Средней Азии. Против хитрости можно было

употребить только хитрость, и скудные заметки, собранные мною об этих

дорогах, есть бедный плод той уловки, описанием которой я не хочу докучать

читателю. Как горько бывает путешественнику, когда он после долгой борьбы и

великих *[76] *опасностей достиг желанною источника и все же не может

освежить свою изнемогающую от жажды душу!

Через восемь часов мы снова пустились в путь, но шаги наши после

двухчасовою непрерывного движения становились все медленнее. Несколько

туркмен спешились и очень тщательно осмотрели холмы справа и слева. Как я

узнал впоследствии, один из моих спутников, Aит Мухаммед, хотел отыскать

могилу своего брата, убитого в одной из битв в прошлом году; он даже привез

с собой гроб, чтобы забрать труп в Хиву. Было около 2 часов пополудни, когда

мы остановились и собрались вскрыть отыскавшуюся, к счастью, могилу. После

того как были про-читаны соответствующие молитвы и отрывки из Корана, в чем

я вынужден был принять живейшее участие, полуистлевший труп положили в гроб

и укутали войлоком, затем один из очевидцев поведал нам подробности боя.

Этим он хотел возвеличить покойного, что ему и в самом деле удалось, так как

вос-хваляемый поступок заслуживал самого высокого одобрения. "В нашем

караване, – начал рассказчик, – было много персов, иду-щих из Хивы в

Астрабад, и среди них был очень богатый купец по имени Молла Касым из

Астрабада, который много лет вел торговлю между Персией и Хивой и не только

был гостем покойного в Хиве, но и в пути находился под его защитой. Судьбе

было угодно, чтобы Молла Касым в прошлом году отправился на родину с большой

суммой денег; и хотя он был одет по-туркменски и хорошо знал наш язык, все

же харамзаде (негодяи^45 ) из Этрека узнали его. Они вышли навстречу

каравану и напали на нас. Противники значительно превосходили нас числом;

несмотря на это, мы сражались восемь часов, и, когда мы убили двоих из них,

они крикнули, чтобы мы выдали жирную персидскую собаку (имелся в виду Молла

Касым), тогда они прекратят бой, потому что от нас им ничего не надо. Легко

понять, что никто из нас, в том числе покойный, не мог пойти на это, и, хотя

перс, убоявшись пуль, просил о прекращении огня и хотел было сдаться, бой

все же продолжался. Вскоре после этого его (он показал на труп) сразила

пуля. Он упал с коня и поручил своего гостя, перса, плачущего от страха, как

дитя, своему брату Аит Мухаммеду, под чьим руководством мы продолжали бой до

следующего утра, когда разбойники с поте-рями отошли. Похоронив покойного,

мы двинулись дальше, и три дня спустя перс невредимым был доставлен в

Астрабад".

Как бы благородна ни была эта картина туркменского гостеприимства, все

же его прелесть исчезает, если я сделаю здесь небольшое отступление, в

котором инстинктивный характер туркменского гостеприимства предстает в

причудливой форме. Один из моих нищих спутников во время моего пребывания

среди туркмен отправился наносить свои визиты за подаянием, облачившись в

худшие из лохмотьев. Настранствовавшись за день, он вошел вечером в стоявшую

особняком юрту, чтобы переночевать там. Как принято, он был встречен

дружески, но *[77] *вскоре он заметил, что хозяин дома был в большом

затруднении и бегал взад и вперед, словно искал что-то. Нищему уже

становилось не по себе, как вдруг туркмен приблизился к нему и, густо

покраснев, попросил взаймы несколько кранов, чтобы достать ужин, так как у

него есть только сушеная рыба, а гостю следовало бы предложить блюда

получше. В такой просьбе, конечно, нельзя было отказать. Мой спутник открыл

спрятанный в лохмотья кошелек, и после того, как он дал хозяину 5 кранов,

все, казалось, было улажено. Ужин был съеден за приятной беседой, гостю был

постелен самый мягкий ковер, и на следующее утро его проводили со всеми

почестями. "Не прошло с момента моего ухода и получаса. – рассказывал мой

друг, – как какой-то туркмен погнался за мной и с угрозами потребовал мой

кошелек. Велико же было мое изумление, когда я узнал в разбойнике моего

вчерашнего хозяина. Я думал, что он шутит, и начал дружески уговаривать его,

но дело все более обо-рачивалось всерьез, и, чтобы избежать недобрых

последствий, мне ничего не оставалось, как отдать ему кошелек, чай, расческу

и нож – все мое имущество. Я уже хотел идти дальше, но он остановил меня,

открыл мой, т.е. теперь уже свой, кошелек и достал оттуда 5 кранов со

словами: "Возьми мой вчерашний долг. Теперь мы квиты, ты можешь идти

дальше"^46 .

На поминовение души Аит Мухаммед велел еще на этом же месте испечь

хлеб, который он разделил меж нами, после чего мы пустились в путь по сухой

обширной равнине на север. Чтобы наверстать упущенное время, нам пришлось

всю ночь провести в дороге. Стояла очень приятная погода, и, свернувшись

клубком в своей корзине, я долго наслаждался видом прекрасного звездного

неба, блеск которого в пустыне величественнее, чем где бы то ни было. В

конце концов меня сморил сон, но не прошло и часа, как я был весьма

неделикатно разбужен доносившимися со всех сторон криками: "Хаджи, посмотри

же на свой кыбленюма (Кыбленюма (тур.), собственно, означает "указывающий

киблу" (направле-ние на Мекку); представляет собой наш обычный компас, на

котором юго-запад-ное направление обозначено особой стрелкой.) (компас), мы,

кажется, заблудились". Я проснулся и при свете горящего факела увидел, что

вместо северного направления мы шли на восток. Керванбаши испугался, так как

подумал, что мы пришли к опасным болотам, и решил дож-даться здесь

наступления утра. По счастью, мы шли по не-верному пути только около

получаса, пока небо было покрыто облаками, и, несмотря на задержку, достигли

назначенной станции, где пустили животных пастись на колючках. Я с

удивлением заметил, что на том месте, где мы стояли лагерем, мои спутники

собрали много моркови в полфута длиной и толщиной в большой палец, очень

вкусной и сладкой; только внутри она была твердой, словно дерево, и

несъедобной, как и встречающийся здесь в изобилии дикий чеснок. Я *[78]

*воспользовался случаем и вдоволь полакомился, съев порядочную порцию

вареной моркови на завтрак, а другую порцию, наевшись до отвала, положил на

хранение в пояс.

15 мая

Сегодня наш путь пролегал по дикой, изрезанной длинными оврагами

местности, о которой я слышал, что она каждый раз принимает другой вид и

всегда очень трудна из-за большого количества крутых подъемов. Бедные

верблюды, многие из которых несли большой груз, бесконечно страдали, потому

что легкий песок осыпался из-под их ног и вследствие постоянных подъемов и

спусков они с трудом удерживались от падения. Примечательно, что здесь этих

животных связывают веревкой, один конец которой укреплен на хвосте идущего

впереди животного, другой – в проколотом носу следующего. Право же, больно

видеть, когда один верблюд в этой цепи ненадолго остановится, а передние

продолжают тянуть его за собой, причиняя страшную боль, и это длится до тех

пор, пока веревка не обрывается. Чтобы пощадить эти бедные создания, все

спешивались, когда дорога становилась плохой; сегодня про-изошло то же

самое, и, хотя я испытывал немалые страдания, шагая по глубокому песку, мне

пришлось четыре часа безоста-новочно пройти пешком, правда не быстро. При

этом я не раз встречал керванбаши, который после нашего последнего

столк-новения был со мной предельно вежлив. Особое сочувствие ко мне

проявлял, как казалось, его племянник, молодой прямо-душный туркмен из Хивы,

который с прошлого года не видел своей молодой жены и в разговоре все время

вспоминал свою ову (юрту), как он должен был называть свою жену по исламским

представлениям о приличии. (По законам ислама считается крайне невежливым

говорить о своей жене. Употребляют метафоры, в которых называют totum pro

parte^47 . Так, турок в обществе называет свою жену "гарем", "семья" или

"чолук чоджук^48 , перс-"хане" или "айялу авлад" (первое означает "семья",

второе – "дети"), туркмен называет "ова", житель Средней Азии-"бала чага",

что означает "дети".) Халим Молла (таково было его имя) полностью доверял

моему обличью дервиша, и я не был очень удивлен, когда он попросил меня

посмотреть в моем Коране фали (предсказание) для его семьи. Я проделал

обычный фокус, закрыл глаза и, на свое счастье, открыл книгу в том месте,

где шла речь о женщинах. Толкование арабского текста, а именно в этом,

собственно, и кроется все искусство, привело моего юного туркмена в восторг,

он поблагодарил меня, и я был в высшей степени рад, что приобрел его дружбу.

До сих пор было неизвестно, по которой из трех дорог пойдет наш

караван. Утаивание плана здесь, где в любую минуту можно ожидать нападения,

было крайне необходимо. Хотя нам ничего не сообщалось, можно было

предвидеть, что мы выберем среднюю дорогу, так как вода была на исходе и

нужда заставляла *[79] *нас не позже завтрашнего дня добраться до цистерны,

доступ к которой становится возможным лишь при мирных отношениях с

пастухами-йомутами из [подразделения] атабай. Наш вечерний переход был

удачным, верблюжья цепь разрывалась всего несколько раз, спустя минуту -

другую эти неполадки замечали и посылали людей на поиски отставших животных.

Караван в это время продолжал путь, а чтобы посланный не заблудился во мраке

ночи, один из караванщиков назначался для поддержания с ним разговора.

Печально звучащие слова указывали ему путь в темной ночи; но горе

несчастному, если встречный ветер отнесет призывные слова в сторону!

На следующее утро (16 мая) на северо-востоке показалась горная цепь

Кёрентаги. Из-за стельной буйволицы мы были вынуждены замедлить шаг и лишь

во второй половине дня подошли настолько близко, что смогли различить

очертания нижней части гор. В Этреке нам сказали, что вследствие

установившегося перемирия мы, очевидно, застанем здесь йомутов, но мы не

были в этом уверены и пребывали в крайнем напряжении, не зная, действительно

ли все обстоит так хорошо, или же они покинули горы и мы должны опасаться

внезапного нападения враждебной орды. Один храбрый туркмен был послан на

разведку, и все проводили его взглядами, полными надежды. Постепенно

приближаясь к горам, мы увидели отдельные юрты, страх исчез, и всех только

интересовало, к какому племени принадлежит этот стан. В то время как мои

спутники наслаж-дались видом Кёрентаги и ее зелеными долинами, сердце мое

забилось сильнее от радости, когда мы приблизились к лежащим западнее гор

руинам, видимо, греческого происхождения. Как только горы стали вполне

различимы, я сразу же заметил на юго-западе отдельно стоящую колонну,

которая издали казалась огромной живой фигурой. Когда мы поднялись выше на

плато, я обнаружил в том же направлении вторую колонну, чуть потолще и не

столь высокую, как первая; и у горы, по левую руку, так близко находились

руины, известные под именем Мешхеди – Мисриана, что я мог отчетливо

разглядеть отдельные детали. Так как здесь располагались лагерем только

йомуты, было решено устроить привал на целый день, чтобы купить нескольких

верблюдов. Это вполне совпадало с моими желаниями, потому что мне

представилась возможность несколько подробнее оз-накомиться с развалинами.

На следующее утро (17 мая) я отправился туда в сопро-вождении Ильяса и

нескольких спутников-хаджи, которых я хитростью уговорил сделать это, потому

что они считали неосторожным посещать место, населенное джиннами (духами).

До него было полчаса пути от нашего лагеря, хотя высокая стена все еще прямо

стоящего четырехугольника, а также две не-поврежденные и две наполовину

разрушенные башни казались расположенными ближе. Вокруг высокой стены,

шириной 6-8 футов и длиной 40-50 футов, идет еще одна, немного пониже *[80]

*первой, к югу совсем развалившаяся. Она, вероятно, защищала сохранившийся

до наших дней замок, потому что все в целом, судя по остальным развалинам, я

считаю бывшей крепостью, где в довершение ко всему, как я должен упомянуть,

имелся еще великолепный водопровод, который доходил в восточном на-правлении

до персидской цепи гор и оттуда, с расстояния в 150 английских миль,

доставлял воду. Из-за очень ограниченных знаний в археологии и архитектуре я

должен признать мои суждения относительно этих весьма интересных развалин

неком-петентными; я уверен только в их греческом происхождении, потому что

обнаружил большое сходство как по качеству, так и по величине и цвету между

найденными квадратными кир-пичами и кирпичами из Гёмюштепе и Кызылалана

(стена Александра). (Туркмены рассказывали мне о происхождении руин

следующее: бог из особой любви к своим храбрым туркменам будто бы сначала

поставил Каабу не в Аравии, а здесь, но зеленый бес, который к тому же был

хромым, по имени Кёкленг (т.е. Зеленый хромец), от которого ведут

происхождение гёклены, разрушил ее. "Этот кощунственный поступок предка, -

утверждал доморощенный специалист по этимологии, – является причиной, по

которой мы живем с этим племенем в постоянной вражде".) Кроме них я видел

еще на северной вершине Кёрентаги несколько руин, мимо которых мы прошли

ночью и которые, насколько я мог различить в темноте, состояли из шести

отдельно стоящих часовен^49 .

Сегодня наш караван навестили живущие здесь номады, были даже заключены

сделки между купцами и нанимателями нашего каравана, к тому же в кредит. При

этом меня заставили написать долговое обязательство, и я был очень удивлен,

увидев, что должник, вместо того чтобы передать вексель заимодавцу на

сохранение, сунул его себе в карман, и, таким образом, дело было улажено

согласно туркменскому обычаю. Когда я спросил заимодавца об этом необычном

акте, он ответил: "Какое мне дело до этой бумаги, должник должен хранить ее

у себя, чтобы помнить о своем долге". Вечером, когда мы уже собрались в

путь, мадам буйволица одарила нас здоровым теленком, чему керванбаши очень

обрадовался. Но только тогда, когда мы уже были в пути, его осенило, что

слабый теленок не сможет проделать весь марш своими ногами, и ему пришлось

поза-ботиться об удобном месте для теленка на каком-нибудь верблюде. Так как

только у меня и у Хаджи Билала были кеджеве, все взоры обратились в нашу

сторону, и нас попросили уступить место новорожденному. Мой друг был

достаточно умен, чтобы проявить услужливость, заметив, что из дружбы ко мне,

ибо я с моей хромой ногой не смог бы сидеть где придется, охотно поменяет

кеджеве на любое другое место. Но едва его место было занято теленком, как

крайне дурной запах моего нового vis-а-vis изобличил подлинное побуждение

моего друга. Ночью все шло еще терпимо, потому что только сон мой прерывался

постоянным мычанием, но днем, особенно когда *[81] *становилось жарко, было

невыносимо. По счастью, мои муки скоро кончились, так как теленок пал уже на

второй день путешествия по пустыне.

Начиная с сегодняшнего дня (18 мая), мы считали, что осталось два дня

до Большого Балхана и от него еще 12 дней до Хивы, следовательно, всего 14

дней. В течение всего этого времени нам предстояло найти четыре колодца с

горько-соленой водой и не встретить в пути ни души. Так как была только

середина мая, наши вожаки надеялись, что мы отыщем в известных им низменных

местах небольшие скопления дождевой воды, называемые "как". Свои мехи мы

наполнили глинистой водой из двух плохих цистерн у Кёрентаги, тряска на

спинах верблюдов превратила ее в настоящий ил, и она приобрела

отвратительный вкус; к тому же мы должны были расходовать ее экономно,

потому что первый колодец мы рассчитывали встре-тить только через станцию

после Большого Балхана. Наше движение постепенно приобретало регулярный

характер, так как все уже было отлажено. Ежедневно мы, как правило, трижды

делали остановку, каждый раз на полтора или на два часа: до восхода солнца,

когда мы пекли хлеб на целый день, в полдень, чтобы дать животным и людям

немного отдохнуть от палящей жары, и перед заходом солнца, чтобы съесть наш

скудный ужин, который состоял из часто упоминаемого мною хлеба и

не-скольких, строго отсчитанных капель воды.

У всех моих друзей и у туркмен было с собой немного бараньего сала,

которое они ели с хлебом и предлагали мне, но я не брал его, так как был

убежден, что только большая умеренность сможет уменьшить муки жажды и

закалить тело от всех трудностей. Местность, по которой мы проезжали,

предста-вляла собой твердую глинистую почву, лишь изредка поросшую жалкими

колючками; чаще всего это были голые места, которые потрескались от засухи и

принимали самые причудливые формы из-за трещин, напоминающих жилы. Какое

утомительное впе-чатление производит на путешественника эта печальная

равнина, откуда изгнан всякий след жизни, и как приятно ему добраться до

станции и хоть на несколько минут отдохнуть от волнообразного движения

верблюда!

На следующий день (19 мая) в полдень мы увидели на севере темно-синее

облако. Это был Малый Балхан, до которого мы должны были добраться уже

завтра рано утром. О его величии, красоте и минеральных богатствах мне много

рассказывали туркмены. К несчастью, в этот вечер наш обычно бдительный

керванбаши был сражен сном, и вставший во главе каравана вожак подверг нас

опасности, которая едва не стоила нам жизни. Дело в том, что у подножия

Малого Балхана много опасных соляных болот, покрытых толстой белой коркой;

их нельзя отличить от твердой земли, тоже покрытой слоем соли в палец

толщиной. Мы уже зашли далеко по этим местам, когда верблюды, несмотря на

понукания, остановились из-за колебания* [82] *почвы под ногами. Мы

спрыгнули на землю, и можете себе представить мой ужас, когда я, стоя на

земле, чувствовал себя как в раскачивающейся лодке. Смятение было всеобщим.

Керванбаши крикнул, что все должны оставаться на своих местах, потому что до

наступления дня нечего и думать выбраться отсюда. Сильный запах соли был

невыносим, но нам пришлось прождать три часа, пока не показались первые лучи

освобо-дительной утренней зари. На обратном пути было много трудностей, но

мы все радовались, так как небо оказалось благосклонно к нам: если бы мы

прошли немного дальше, то нетвердая почва легко бы раздалась и поглотила бы

часть из нас, а может быть, и весь караван со всем грузом. Так, по крайней

мере, сказали мне туркмены.

Было 10 часов утра (20 мая), когда мы добрались до Малого Балхана,

простирающегося с юго-запада на северо-восток, и увидели слабые очертания

предгорий Большого Балхана, расположенного параллельно северному отрогу

Малого.

Малый Балхан, у подножия которого мы встали лагерем, образует почти

непрерывную цепь одинаковой высоты на про-тяжении примерно 12 миль; он,

правда, не так бесплоден и гол, как горы Персии, в некоторых местах можно

найти траву, в остальном же большей частью имеет голубовато-серую окрас-ку.

Высоту гор можно определить на глаз в 2-3 тысячи футов. В этот и на

следующий день (21 мая) наш путь пролегал вдоль Малого Балхана, пока к

вечеру мы не добрались до подножия предгорий Большого Балхана. Я нашел, что

его справедливо назвали Большим, потому что в среднем (хотя я мог видеть

вблизи только его) он отличается большими размерами и высотой. Мы находились

в одной из восточных частей его; собственно цепь Большого Балхана, которая

доходит до берегов Каспийского моря и тянется в основном в направлении с юга

на север, должна быть богатой благородными минералами, как мне рассказывали

в Хиве и среди туркмен, чему можно было бы поверить, если бы суждение

исходило от компетентных судей.

В целом наш сегодняшний вечерний бивуак был не лишен очарования, так

что, когда заходящее солнце бросило последние лучи на прелестные долины

Малого Балхана, я чуть было не вообразил, что нахожусь в обычной горной

местности. Мест-ность можно было бы назвать красивой, если бы ужасающая

пустынность, вообще заброшенность не окутывали ее траурным покрывалом. Взор

постоянно скользит вокруг, страшась обнару-жить чужака, потому что в пустыне

любого человека надо встречать с оружием в руках.

Через час после заката солнца было решено двигаться дальше. Керванбаши

сказал нам, что, собственно, лишь отсюда начнется настоящая пустыня, и, хотя

мы все с виду были опытными путешественниками, он счел все-таки необходимым

заметить, чтобы мы по возможности избегали громко говорить и кричать днем и

ночью, что отныне каждый должен печь хлеб до *[83] *захода солнца, так как

здесь нельзя ночью разжигать огонь, чтобы не выдать врагу свое

местонахождение, что мы постоянно должны в своих молитвах просить аманчилык,

т.е. безопасности, а в минуту опасности не дрожать, подобно женщинам.

Несколько мечей, одно копье и два ружья, конечно фитильные, были поделены

между нами, и, так как меня принимали за храброго человека, я получил ружье

с относительно большим запасом пороха и свинца, но должен честно признаться,

что эти при-готовления отнюдь не внушали мне радужных надежд.

После того как мы покинули Балханские горы, мой компас, несмотря на все

попытки керванбаши утаить это, показал, что мы выбрали среднюю дорогу. В

Кёргентаги мы получили известие, что в окрестностях гор обретаются 50

каракчи из племени теке; керванбаши, учтя это, ограничился тем, что обошел

колодец и станцию Дженак Куюсу, где вода все равно была очень соленой и

могла быть пригодной только для верблюдов, которые не пили лишь три дня.

Была, наверное, полночь, когда мы, пройдя около 2 миль, вышли к обрыву.

Нам всем велели здесь спешиться, и выясни-лось, что мы находимся у Дёдена,

как называют номады этой местности старое русло Оксуса, и что бури и ливни

минувшей зимы совершенно смыли прошлогодние, относительно хорошо различимые

следы дороги. Мы пересекли старое русло по длинной кривой линии, чтобы найти

подъем на противополож-ный, еще более крутой берег, и только незадолго до

рассвета с большим трудом достигли высокого плато. Кочевники в своих

сказаниях связывают старое русло Оксуса с руинами Мешхеди – Мисриана и