Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

подвергать себя стольким опасностям и затрудне-ниям; может быть, они нашли

бы в этом повод для подозрений. Человеку Востока неведома жажда знаний, и он

не верит в ее существование. Поскольку я не хотел резко выступать против

воззрений этих сынов Средней Азии, крайне фанатичных мусуль-ман, мне

надлежало прибегнуть к основательной лжи, так чтобы это не только льстило

моим спутникам, но и способствовало поставленным мною целям. Я сказал им,

что уже давно испыты-ваю тайное, но страстное желание увидеть Туркестан

(Среднюю Азию), этот единственно еще оставшийся чистым источник

мусульманской добродетели, и посетить святые места Хивы, Бухары и

Самарканда. Это намерение, уверял я их, привело меня из Рума (Турции) сюда;

уже год, как я жду в Персии, и теперь благодарю бога, что он послал мне

спутников, подобных им (указывая на моих татар), с которыми я смогу

продолжать свой путь и осуществить свое желание.

Когда я окончил свою речь, добрые татары смотрели на меня с истинным

изумлением, но скоро они оправились от удивления, вызванного моими

замыслами, и я заметил, что теперь они окончательно уверились в том, о чем

раньше лишь подозревали, а именно в том, что я дервиш. Они бесконечно рады,

говорили мои новые знакомые, что я считаю их достойными дружбы,* [28]

*соглашаясь отправиться с ними в столь дальний и опасный путь. "Мы все

готовы стать не только твоими друзьями, но и твоими слугами, – говорил Хаджи

Билал (так звали вышеупомянутого оратора), – но только мы должны обратить

твое внимание на то, что дороги в Туркестане не так удобны и безопасны, как

в Персии и Турции. На наших дорогах часто неделями не бывает ни крова, ни

хлеба, даже ни капли питьевой воды, к тому же приходится опасаться, что тебя

убьют, возьмут в плен и продадут в рабство или же ты будешь заживо погребен

песчаными бурями. Обдумай как следует свой план, эфенди, чтобы не

раскаяться, когда будет уже поздно, и мы не хотим, чтобы ты обвинял нас в

своем несчастье. Ты ни в коем случае не должен забывать, что наши

соотечественники далеко отстали от нас в опытности и знании света и,

несмотря на все свое гостеприимство, они всегда подозрительно смотрят на

чужого человека. А как ты один, без нас, совершишь далекое обратное

путешествие?"

Нетрудно догадаться, что эти слова произвели на меня сильное

впечатление, но они не смогли поколебать моего плана. Я рассеял опасения

своих друзей, рассказав о перенесенных ранее тяготах, о моем отвращении к

земным удобствам и особенно к европейской одежде, которую мы ex officio^13

должны носить. "Я знаю, – сказал я, – что земной мир напоминает гостиницу

(Михманханеи пянджрузи, т.е. пятидневная гостиница, – слова, которыми

философы Востока обозначают наше пребывание на земле.), где мы снимаем

комнату лишь на те несколько дней, которые составляют наше бытие, и вскоре

съезжаем, чтобы дать место другим, и мне смешны нынешние мусульмане, которые

печалятся не только о завтрашнем дне, но и за десятилетия вперед. Дорогие

друзья, возьмите меня с собой, мне надо порвать с мерзкими заблуждениями,

которые мне донельзя надоели".

Этого было достаточно. Они и без того не собирались противиться,

поэтому предводители каравана дервишей тотчас приняли меня в число товарищей

по путешествию, мы обнялись и расцеловались, причем мне пришлось пересилить

себя, когда я ощутил столь близко их одежды и тела, пропитанные

все-возможными запахами. Однако дело было сделано, и мне остава-лось только

повидать моего покровителя Хайдар-эфенди, сооб-щить ему о моем намерении,

просить оказать мне поддержку и отрекомендовать меня хаджи, которых я хотел

немедленно ему представить.

Поначалу я, конечно, встретил немалое сопротивление. Меня называли

безумцем, который собирается отправиться туда, от-куда еще не вернулся ни

один из моих предшественников, да еще в сопровождении людей, которые готовы

будут убить меня ради жалких грошей. Мне рисовали ужасные картины, но так

как было видно, что все старания свернуть меня с избранного мною пути

бесполезны, начали давать советы и старались, как могли, помочь мне.

Хайдар-эфенди принял хаджи, устроил их дела,* [29] *рассказал о моих

намерениях в том же духе, что и я сам, и поручил меня их гостеприимству,

заметив, что они могут рассчитывать на ответные услуги, поскольку в их руки

вверена судьба эфенди, должностного лица султана.

Я не присутствовал при этом визите, однако слышал, что они обещали свою

верность. Уважаемый читатель увидит, как честно они сдержали слово, как

протекция благородного турецкого посланника спасла мою жизнь, которой столь

часто грозили опасности, и как верность моих спутников-хаджи не раз

выводи-ла меня из самого затруднительного положения. Позже я узнал, что,

когда речь во время беседы зашла о Бухаре, Хайдар-эфенди выразил неодобрение

политике эмира (Эмиром называют правителя Бухары. Правителей Хивы и Коканда

именуют ханами.) и что это очень обра-довало моих спутников, поскольку они

были того же мнения. Потом он потребовал список полностью неимущих

путешествен-ников и выдал им около 15 дукатов – щедрое пособие для людей, не

стремящихся к иной роскоши, кроме хлеба и воды.

Наш отъезд был назначен на восьмой день. В это время меня часто навещал

только Хаджи Билал; он познакомил меня со своими соотечественниками из Аксу,

Яркенда и Кашгара, кото-рые показались мне скорее мерзкими бродягами, чем

благо-честивыми паломниками. Но особое участие он проявлял к свое-му

приемному сыну Абдул Кадеру, парню лет двадцати пяти, которого он

рекомендовал мне в качестве famulus^14 . "Он верный малый, только

нерасторопный, – говорил Хаджи Билал, – но он многому от тебя научится.

Пусть он в дороге тебе прислуживает: печет хлеб и готовит чай, он это хорошо

умеет". Но истинное намерение Хаджи Билала состояло в том, чтобы Абдул Кадер

помогал мне не только печь хлеб, но и есть его, так как с ним был еще один

его приемный сын, а двое молодцов, изголодавшихся от пешеходных странствий,

были слишком тяжелым бременем для моего друга. Я обещал принять это

предложение, вызвав большую радость.

Говоря откровенно, частые посещения Хаджи Билала могли бы возбудить у

меня подозрение, я мог бы подумать: этот человек считает тебя выгодной

добычей и изо всех сил старается заполучить тебя, опасаясь, что ты еще не

принял решения и колеблешься. Но нет, я не смел и не хотел подозревать

ничего дурного. Для того чтобы убедить его в своем безграничном доверии, я

показал ему ту небольшую сумму денег, которую собирался взять с собою в

дорогу, и попросил его точно проинструктировать меня, как мне следует

одеться и держать себя, какие манеры и обычаи я должен усвоить, чтобы

сделаться как можно больше похожим на своих спутников и, не привлекая к себе

внимания, оставаться незамеченным. Эта просьба ему очень понравилась, и

нетрудно догадаться, что я получил от него диковинные наставления. Прежде

всего он посоветовал мне* [30] *обрить голову и сменить мой тогдашний

турецко-европейский костюм на бухарский, а также по возможности обходиться

без постели, белья и прочих предметов роскоши. Я в точности последовал его

предписаниям, и поскольку моя экипировка была делом очень легким, я скоро

закончил свои приготовления и уже за три дня до назначенного срока был готов

к дальнему путе-шествию.

В один прекрасный день я отправился в караван-сарай, где квартировали

мои спутники, с ответным визитом. Они занимали две маленькие кельи, в одной

жили 14, в другой – 10 человек. Никогда мне не забыть первого впечатления,

которое произвели на меня эти две дыры, вместилища грязи и нищеты. Только у

немногих были средства для продолжения путешествия, боль-шинству же

приходилось полагаться на нищенский посох. Я застал их за занятием,

описанием которого не хочу пробудить отвращение у уважаемого читателя и к

которому тем не менее мне тоже приходилось прибегать позднее. Они приняли

меня очень радушно, приготовили зеленый чай, и я претерпел адские муки,

выпив большую бухарскую миску зеленоватой воды без сахара. Они были весьма

любезны и предложили мне вторую, но я, принеся извинения, отказался. Затем

мне представилась возможность обнять всех моих спутников, причем каждый

проя-вил ко мне почтение и приветствовал меня как брата. Я должен был с

каждым в отдельности преломить хлеб, после чего мы все уселись в кружок,

чтобы обсудить и окончательно избрать предстоящий нам путь.

Как я уже говорил, из двух дорог надо было выбрать одну. Оба пути были

опасны, так как нужно было пересечь пустыню, где хозяйничали туркмены, и

различались в основном только населяющими ту или иную ее часть племенами.

Дорога через Мешхед, Мерв и Бухару была короче, но нам пришлось бы проходить

мимо племени теке, самого дикого из всех туркмен-ских племен; оно не щадит

никого и продало бы в рабство самого пророка, если бы он попался ему в руки.

На другом пути жили туркмены племени йомут, народ простодушный и

гостеприим-ный, но зато надо было сделать 40 переходов пустыней, без единого

источника питьевой воды^15 . После некоторых замечаний был выбран путь через

земли йомутов, Великую пустыню, Хиву и Бухару. "Лучше бороться против злых

сил природы, чем против злобы людей, – считали мои друзья, – бог милостив, а

мы на его пути, и он нас не оставит". В подтверждение решения Хаджи Билал

затянул молитву; пока он говорил, мы сидели с поднятыми кверху руками, а

когда он кончил, каждый, взяв-шись за бороду, громко произнес: "Аминь!" Мы

встали со своих мест, и мне сказали, чтобы рано утром послезавтра я пришел

сюда заблаговременно, и мы все вместе отправимся в путь.

Я пошел домой и все эти два дня находился в состоянии величайшей и

сильнейшей борьбы с самим собой. Еще раз перебирал я угрожавшие мне в

путешествии опасности. Мне* [31] *хотелось доискаться до причин, которые бы

оправдали столь рискованный шаг: однако я был как в пьяном дурмане и не мог

рассуждать. Напрасно указывали мне на тайные злобные намере-ния моих

спутников, напрасно пугали меня печальной участью Конолли, Стоддарта и

Муркрофта и совсем недавним несчастьем с Блоквиллем, который попал в руки

туркмен и был выкуплен из рабства за 10000 дукатов. Все это казалось мне

делом случая и ничуть меня не отпугивало. У меня было лишь одно опасение, а

именно: достанет ли у меня физических сил вынести трудности, посылаемые

стихией, вызываемые непривычной пищей, длитель-ным отсутствием крова при

плохой одежде и без всякой постели, и смогу ли я со своей хромой ногой,

из-за которой я очень быстро устаю, совершать пешие марши? Только в этом и

усматривал я истинный риск моего путешествия.

Не стоит и говорить, кто оказался победителем в этой душевной борьбе.

Накануне вечером я простился со своими друзьями в турецком посольстве. Тайна

путешествия была доверена лишь двоим; в европейской колонии думали, что я

отправляюсь в Мешхед, тогда как я покинул Тегеран, чтобы продолжить свое

путешествие в направлении к Астрабаду и Каспийскому морю.

*III*

*Отъезд из Тегерана в направлении на северо-восток. – Члены каравана. -

Ненависть шиитов ко всем хаджи. – Мазендеран. – Сираб. – Хефтен. – Тигры и

шакалы. – Сари. – Каратепе.*

28 марта ранним утром я появился в караван-сарае, назначенном месте

встречи. Те из моих друзей, которым средства позволяли нанять мула или осла

до персидской границы, были уже во всем параде готовы к отъезду, пешие также

уже надели свои чарыки, обувь, принятую у солдат-пехотинцев, и со святыми

посохами из финикового дерева, судя по всему, с нетерпением ожидали знака к

выступлению. К великому моему удивлению, я увидел, что жалкое одеяние,

которое они носили в Тегеране, было их город-ским, т.е. нарядным, костюмом.

Чтобы сберечь его, все они надели теперь дорожную одежду, состоявшую из

тысячи лох-мотьев, подвязанных веревкой вокруг бедер. Вчера я казался себе в

своей одежде нищим, сегодня же в кругу этих людей я был королем в парадном

платье. Наконец Хаджи Билал поднял руки для напутственной молитвы, и, едва

взявшись за бороду, чтобы сказать "аминь", пешие странники гигантскими

шагами устреми-лись к воротам, опережая нас, ехавших верхом.

Наш маршрут шел от Тегерана на северо-восток к Сари, до которого мы

должны были добраться в восемь переходов. Поэтому мы направились к реке

Джадеруд и Фирузкуху, *[32] *оставили слева Таушан-тепе [Даушан-тепе],

небольшой шахский охотничий замок, и через час были у въезда в горный

проход, откуда в последний раз можно было увидеть окрестности Тегера-на. Я

не мог не оглянуться еще раз. Солнце было, как говорят на Востоке, уже на

высоте копья, и его лучи освещали не только Тегеран, но и далекие

позолоченные купола Шах-Абдул-Азима [Шах-Абдоль-Азим]; природа в Тегеране в

это время года роскошна, и я должен признаться, что город, который в прошлом

году по приезде произвел на меня столь неприятное впечатление, теперь

показался мне восхитительно прекрасным. Этот взгляд был прощанием с

последним форпостом нашей замечательной европейской цивилизации; я шел туда,

где мне предстояло встре-титься с крайней степенью дикости и варварства. Я

был глубоко взволнован и, чтобы мои спутники не заметили этого, быстро

направил лошадь в горный проход, у входа в который для меня уже были

написаны суровые слова: "Lasciate ogni speranza"^16 .

Тем временем мои коллеги принялись громко читать отрывки из Корана и

распевать талкины (гимны)^17 , как и подобает настоящим паломникам. Они

прощали мне то, что я не принимал никакого участия в их занятиях, так как

знали, что румы (османы) воспитаны не в такой строгой вере, как жители

Турке-стана, и надеялись, что общение с ними со временем воодушевит меня.

Между тем я, следуя за ними тихим шагом, хочу всех их представить

читателю, потому что мы довольно долго будем путешествовать в их обществе и

потому что они действительно были наичестнейшими людьми, которых я встречал

в тех краях. Вот они: Хаджи Билал (1) из Аксу (Китайская Татария),

придвор-ный имам китайско-мусульманского правителя той же провин-ции. С ним

были его приемные сыновья Хаджи Иса (2 ) – малому шел шестнадцатый год – и

Хаджи Абдул Кадер (3), о котором я уже упоминал. В компании, так сказать,

под покровительством Хаджи Билала были, кроме того, Хаджи Юсуф (4), богатый

крестьянин из Китайской Татарии, со своим племянником Хаджи Али (5),

десятилетним мальчиком с крошечными киргизскими глазками. У них еще

оставалось 80 дукатов на путевые расходы, поэтому их называли богачами, но

это держалось в большой тайне. Они нанимали одну лошадь на двоих, пока один

ехал верхом, другой шел пешком. Хаджи Ахмед (6) – бедный мулла, совершавший

свое паломничество, опираясь на нищенский посох. Сходен с ним по характеру и

обстоятельствам был Хаджи Хасан (7), отец которого умер в пути; теперь он

возвращался домой бедным сиротой. Хаджи Якуб (8) – профессиональный нищий,

каковое ремесло он унаследовал от своего отца. Хаджи Курбан senior (9 ) -

родом крестьянин, который со своим точильным колесом избороздил всю Азию

вплоть до Константинополя и Мекки, один раз дойдя через Тибет до Калькутты,

а другой – через киргизские степи до Оренбурга и Таганрога. Хаджи Курбан

junior (10) – тоже потерявший в пути отца, со своими братьями* [33] *Хаджи

Саидом (11) и Хаджи Абдур Рахманом (12), болезненным четырнадцатилетним

мальчиком, отморозившим ноги в снегу под Хамаданом и ужасно страдавшим всю

дорогу до Самар-канда.

Все перечисленные выше паломники, из Хотана, Яркенда и Аксу, т.е.

китайские татары двух соседних областей, принадле-жали к свите Хаджи Билала.

Кроме того, он еще жил в дружбе с Хаджи Шейх Султан Махмудом (13) из

Кашгара, молодым восторженным татарином из семьи известного святого Хазрети

Афака, погребенного в Кашгаре. Отец моего друга Шейх Султан Махмуда был

поэтом, целью его устремлений было совершить путешествие в Мекку; после

многолетних страданий он достиг святого города и там умер. Поэтому его сын

преследовал двоякую цель: он совершал паломничество одновременно к могиле

своего пророка и своего отца. С ним были Хаджи Хусейн (14), его родственник,

и Хаджи Ахмед (15), бывший китайский солдат полка Шива, вооруженного

мушкетами и набиравшегося из мусульман.

Из Кокандского ханства был Хаджи Салих Халифе (16), претендент на титул

ишана, т.е. шейха^18 , принадлежавший, таким образом, к полудуховному

ордену, очень добрый человек, о котором мы еще часто будем говорить. Его

сопровождали его сын Хаджи Абдул Баки (17) и брат Хаджи Абдул Кадер (18) -

маджзуб, т.е. "вдохновленный любовью к богу"^19 ; стоило ему 2000 раз

прокричать "Аллах!", как у него выступала пена изо рта и он впадал в

наиблаженнейшее состояние. (Мы, европейцы, называем это падучей болезнью,

впрочем, мы еще вернемся к этому предмету.) Хаджи Кари Масуд (19). "Кари"

означает то же, что в Турции "хафиз", т.е. тот, кто знает наизусть Коран. С

ним был его сын Хаджи Гиясуддин (20). Хаджи Мирза Али (21) и Хаджи

Ахрар-Кули (22), у которого кое-что осталось в мешке из запасов на путевые

расходы, и они нанимали одну лошадь на двоих. Хаджи Hyp Мухаммед (23) -

купец, который уже второй раз побывал в Мекке.

Теперь мы продолжали свой путь по склонам Эльбурсской горной цепи,

поднимавшейся все выше и выше. Мои друзья заметили мою подавленность и

пытались утешить меня, особен-но Хаджи Салих; он ободрял меня и уверял, что

все любят меня как брата. "Только бы бог помог нам выбраться из страны

шиитских еретиков, и мы заживем вполне спокойно среди суннит-ских туркмен,

наших товарищей по происхождению и вере". Я и в самом деле представил себе

прекрасное будущее и поехал немного быстрее, чтобы присоединиться к бедным

путникам, шедшим впереди нас пешком. Догнав их через полчаса, я увидел, что

они, пешком добравшиеся из далекого Туркестана в Мекку и возвращавшиеся

оттуда теперь домой, бодро продвигаются вперед. Одни из них пели песни,

очень похожие на венгерские, другие рассказывали истории, приключившиеся с

ними в пути. Эти развлечения доставили мне много радости, потому что* [34]

*я знакомился с образом мыслей дальних народов. Едва отъехав от Тегерана я

полностью перенесся в среднеазиатскую жизнь.

Пока я таким образом беседовал то с одним, то с другим путником,

путешествие продолжалось обычным порядком. Днем было относительно тепло, а в

ранние утренние часы сильно морозило, особенно в горах, так что я в своей

скудной одежде не выдерживал и слезал с лошади, чтобы согреться ходьбой.

Свою лошадь я предоставлял шедшему пешком хаджи, за что тот давал мне свой

посох, и я довольно долго шел с ними пешком, причем они всегда развлекали

меня живейшими описаниями своей родины, и если сады Маргелана, Намангана и

Коканда в достаточной степени их воодушевляли, то они затягивали талькин, к

их хору присоединял голос и я, выкрикивая изо всех сил: "Аллах, ай Аллах!" О

каждой такой попытке сблизиться с ними молодые рассказывали старикам,

которые очень радова-лись этому и всегда говорили: "Хаджи Решид (так меня

называли мои спутники) – настоящий дервиш, из него выйдет толк".

После четырехдневного перехода мы пришли в Фирузкух, который расположен

довольно высоко и дороги к которому нелегки. Город лежит у подножия горы, на

вершине которой находится старая крепость, упоминаемая в "Шах-наме" (теперь

это развалины); он значителен тем, что здесь кончается провин-ция

Ирак-Аджеми и начинается Мазендеран. Утром следующего дня наш путь шел прямо

на север; через три-четыре часа мы достигли обширного ущелья, собственно

Мазендерана, которое ведет до самого берега Каспийского моря. Стоит

путешествен-нику спуститься на несколько шагов от расположенного на вершине

горы караван-сарая, как вместо голой сухой равнины внезапно появляется

местность с пышной богатой раститель-ностью. Даже не веришь, что находишься

в Персии, видя вокруг первобытные леса и радующую глаз зелень. Мы не будем

пытаться описать Мазендеран и его красоты, ибо это уже сделали такие

мастера, как Фрэйзер, Конолли и Бернс. Когда я проходил по Мазендерану, он

был облачен в свой парадный костюм, прекрасные весенние одежды, и,

бесспорно, был восхитителен. Эти чарующие впечатления прогнали последние

следы печали. Величие природы заставило забыть опасности моего предприя-тия

и пробудило во мне сладкие мечты о неизвестных чужих краях, где я буду

странствовать, и о различных народах, нравах и обычаях, которые увижу.

Конечно, в тех местах, думал я, природа представляет собой полную

противоположность тому, что я вижу здесь, так как там меня ждут огромные

ужасные пустыни, необозримые равнины и на протяжении многих дней постоянная

нехватка воды; поэтому вдвойне приятней станови-лось теперешнее наслаждение

природой.

На моих спутников Мазендеран также не смог не произвести впечатления.

Только они всегда сожалели, что этот прекрасный джаннат (рай) находится в

руках еретиков-шиитов. "Просто удивительно, – считал Хаджи Билал, – что все

прекрасные места на *[35] *земле попали в руки неверных. Не зря пророк

говорит: 'Ад-дунья сиджи аль-муминин ва джаннат аль-кафирин" ('Этот мир -

тюрьма для верующих и рай для неверных")". Для доказа-тельства он приводил

Индостан, где правили "инглизы", красоты России, которые он видел, и

Френгистан, который ему расписы-вали как рай на земле. Хаджи Султан Махмуд

старался утешить своих спутников, приводя в пример горную область между Ошем

и Кашгаром. Он уверял меня, что она намного красивее Мазен-дерана, но я не

мог представить себе этого. (Эту пограничную область между Кокандом и

Восточным Туркестаном в последнее время часто посещали русские купцы и

путешественники, которые и описали ее. Предметом подробного обсуждения

сделался как раз путь, ведущий от берегов реки Нарын до Кашгара. Барон Ф. Р.

Остен-Сакен в сопровождении В. А. Полторацкого прошел в 1867 г. от крепости

Верное до западного побережья Иссык-Куля, оттуда через Алатау до Сонкёля

(9400 футов над уровнем моря) и далее на юг до Чатыркёля (1150 футов над

уровнем моря). Барон – ученый намеревался дойти до Кашгара, однако

Якуб-кушбеги, бывший в то время регентом, воспрепятствовал этому, и 31 июля

ему пришлось вернуться со станции Тизикташ-Караул, не завершив замысла. Лишь

этим летом, а именно в мае 1872 г., удалось барону Каульбарсу, стоявшему во

главе русской миссии, до-браться до Кашгара. По его сообщениям, а также по

другим последним сведениям, путь через горы Кашгар-Даван не из приятных: от

берегов реки Тоюн до столицы Восточного Туркестана путешественник должен

преодолеть труднопроходимые суровые скалы^20 .)

У станции Сираб мы достигли северной оконечности мазендеранского

ущелья, и начались бескрайние леса, которые тянутся до самого берега

Каспийского моря. Мы шли по дороге, по-строенной шахом Аббасом II, которая,

однако, во многих местах была совершенно разрушена. Местом нашего ночлега, к

кото-рому мы теперь приближались, был Хефтен, расположенный среди

прекрасного букового леса. Наша молодежь отправилась поискать источник

хорошей воды для чая, и вдруг мы услышали крики ужаса; они примчались назад

и рассказали, что у источника видели больших пятнистых животных, при их

приближении умчавшихся огромными прыжками. Поначалу я думал, что это были

львы, поэтому взял заржавевший меч и в указанном направлении, правда на

значительном отдалении, обнаружил двух великолепных тигров, чьи красивые

шкуры изредка показы-вались в чаще. Диких зверей в этом лесу, как мне

рассказывали крестьяне, было очень много, однако на людей они нападали

крайне редко. Зато никакого покоя нам не давали шакалы, которые, правда,

боялись палки, но водились в таком количестве, что прогнать всех было

невозможно. Конечно, шакалы не ред-кость во всей Персии, даже в Тегеране по

вечерам слышен их вой, все же они никогда не подходят так близко к людям,

как здесь. Они мешали мне всю ночь напролет, приходилось отбиваться руками и

ногами, чтобы они не утащили мой мешок с хлебом или обувь.

На следующий день мы должны были добраться до Сари, главного города

Мазендерана. Невдалеке от дороги находится Шейх-Таберси, место, где долго

оборонялись бабиды^21 *[36] *(религиозные фанатики, отрекшиеся от Мухаммеда

и проповедовав-шие коммунизм, нагоняя ужас на всю округу). Здесь изобиловали

апельсиновые и лимонные деревья, чьи желтые и оранжевые плоды в темной

зелени являли прелестное зрелище. Сари сам по себе вовсе не красив, но,

должно быть, ведет значительную торговлю. Когда мы проходили по базару этого

последнего персидского города, на нас в последний раз обрушился поток

всевозможных проклятий и насмешек. Я не мог не ответить на эти наглые

выходки, но не счел возможным посреди базара при скоплении сотен шиитов

грозить палкой или мечом. В Сари мы пробыли ничуть не дольше, чем это

понадобилось для того, чтобы нанять лошадей для переезда к берегу моря.

Дорога пролегает через болота и трясины, и идти пешком нет никакой

возможности. Отсюда есть несколько дорог до берега Каспия, а именно через

Ферехабад (Парабад, как называют его туркме-ны), Гез [Бендер-Гез] и

Каратепе. Мы выбрали последнюю, потому что там уже есть афганская, т.е.

суннитская, колония, где мы могли рассчитывать на хороший прием; с

некоторыми коло-нистами, людьми весьма добрыми, мы познакомились в Сари.

Отдохнув два дня в Сари, мы отправились в Каратепе и пришли туда лишь к

вечеру, после утомительного девяти-часового пути. Дорогой мы уже начали

бояться туркмен. Это морские разбойники; свои лодки они прячут на берегу, а

сами совершают внезапные набеги далеко в глубь страны, зачастую возвращаясь

к берегу моря с одним или даже двумя связанными персами^22 .

*IV*

Каратепе. – Автор в гостях у афганца Нуруллы. – Подозрение относительно

моего звания дервиша. – Хаджи запасаются про-виантом для путешествия через

пустыню. – Афганская колония. – Надир-шах. – Первый взгляд на Каспийское

море. – Якуб, турк-менский моряк. – Талисман любви. – Посадка на судно,

идущее в Ашуру. – Поездка по Каспийскому морю. – Русская часть Ашуры. -

Русские военные паровые суда на Каспийском море. – Турк-менский предводитель

на русской службе. – Опасение автора быть узнанным. Прибытие в Гёмюштепе

[Гюмюшан] и в устье Гёргена [Горгана].

Нурулла, знатный афганец, с которым я познакомился еще в Сари, повел

меня, когда мы прибыли в Каратепе, в свой дом, и поскольку я не решался жить

отдельно от всех моих товарищей, он взял к себе также Хаджи Билала и не

успокоился до тех пор, пока я не принял его приглашение. Сначала я не знал,

в чем причина столь любезной услужливости, и лишь позднее понял, что он

слышал об отношении ко мне турецкого посланника в Тегеране и взамен своей

доброты хотел получить от меня *[37] *рекомендательное письмо, каковое я

обещал ему и охотно дал перед отъездом.

Не успел я обосноваться в его доме, как комната заполнилась

посетителями, которые один за другим усаживались вдоль стен, строго

разглядывая меня большими глазами и затем сообщая друг другу составленное

обо мне суждение, а позже и совсем громко высказываясь о характере моего

путешествия. "Конечно, он не дервиш, – говорило большинство, – он меньше

всего похож на дервиша, так как бедность его одежды резко противоречит

чертам и цвету лица. Как нам говорили хаджи, он родственник посланника,

который представляет нашего султана (при этом все встали) в Тегеране, и

одному Аллаху известно, что ищет человек такого высокого происхождения среди

туркмен, в Хиве и Бухаре".

Я был немало удивлен нахальством этих людей, которые сразу же, с

первого шага, захотели сорвать маску с моего лица. Однако я разыграл из себя

человека Востока, сидел, погруженный в глубокие благочестивые думы, и делал

вид, будто совсем ничего не слышу. Поскольку я не хотел принимать никакого

участия в разговоре, они обратились к Хаджи Билалу, который сказал, что я

действительно эфенди, состоял на службе у великого султана, но вследствие

божественного вдохновения удалился от мирского обмана и теперь совершаю

зиарат (паломничество к святым могилам). На это многие покачали головой,

однако этого предмета нельзя было больше касаться, так как настоящий

мусульманин никогда не смеет сомневаться, если слышит об ильхаме, т.е.

божественной восторженности или божественном вдохновении; даже если и

говорящий и слушающий абсолютно убеждены в том, что это ложь, они должны

выразить свое удивление возгласами: "Машаллах! Машаллах!". Впрочем, эта

первая сцена показала мне достаточно ясно, что хотя я еще и нахожусь на

персидской земле, однако достиг границы Средней Азии, так как, услышав

недоверчивые расспросы этих немного-численных суннитов, расспросы, ни разу

не коснувшиеся моей особы нигде в Персии, я смог легко составить себе

представление о прекрасном будущем, ожидающем меня на родине этих людей.

Часа два гости разглядывали меня и задавали всяческие вопросы, затем они

удалились, а мы наскоро приготовили чай и отправи-лись на покой. Я уже

собрался лечь спать, как вдруг ко мне подошел человек в туркменской одежде,

которого я считал членом семейства, и весьма доверительно принялся

рассказы-вать, что он вот уже 15 лет ездит по разным делам в Хиву и, хотя

сам он родом из Кандагара, хорошо знает туркмен, узбеков и бухарцев; и

теперь нам следует вместе поехать через Великую пустыню, и мы обязательно

станем друзьями. Я отвечал ему: "Кулли муминин ихветун", т.е. "все верующие

– братья", по-благодарил за дружбу и заметил, что сам я дервиш, поэтому мне

очень дороги спутники, с которыми я уже давно путешествую. Он пытался

продолжать разговор, но я дал понять, что хочу спать, он оставил меня в

покое, и вскоре я действительно уснул.

*[38] *На другое утро Нурулла сообщил мне, что это был «терьяки»,

пожиратель опиума, к тому же продувная бестия, и я должен по возможности его

избегать. Вместе с тем Нурулла обратил наше внимание на то, что нам следует

здесь, в Каратепе, запастись провиантом – мукой и рисом – на два месяца, так

как даже турк-мены, и те берут с собой необходимые припасы отсюда, а нам

надо обеспечить себя до Хивы хотя бы хлебом. Я предоставил это дело Хаджи

Билалу, а сам отправился на расположенный посреди деревни Черный холм

(по-турецки "Кара тепе"), от которого и происходит название селения. На

одной стороне живут персы, на другой – 125-150 афганских семей. Вероятно, в

начале века афганская колония была гораздо более значитель-на; ее основал

Надир-шах^23 , последний завоеватель азиатского мира, совершивший, как

известно, свои величайшие подвиги совместно с афганцами и туркменами. Мне

показали то место на холме, где он сидел, производя смотр тысячам диких

всадников, собравшихся на великолепных конях с жаждавшими добычи саблями под