Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

жаль, что я не смогу его увидеть еще раз, так как я был склонен думать, что

он играл такую же роль, как и я.)

* [143] *Когда Рахмет-бий увидел, что ничего не удается сделать даже

через подосланных лиц, он велел позвать меня к себе, конечно, в форме

вежливого приглашения на плов, где должен был присутствовать также цвет

бухарских улемов. Придя к нему, я понял, что мне предстоит тяжелое

испытание, так как все заседание было созвано для тою, чтобы устроить мне

своего рода экзамен, во время которого мое инкогнито должно было пройти

боевое крещение. Я сразу заметил опасность и, чтобы меня не застал врасплох

тот или иной вопрос, сделал вид, что стремлюсь все узнать, и сам задал этим

господам множество вопросов по поводу различий между религиозными принципами

фарз, суннет, ваджиб и мустахаб. (Имеется четыре степени важности заповедей

ислама. "Фарз" обозначает заповедь, высказанную Богом через пророка,

"суннет" – слова самого пророка, не вдохновленные Богом. Два последних

слова, "ваджиб" и "мустахаб", означают предписания, которые исходят от более

поздних толкователей Корана^84 . Первые обязательны для всех, вторые

предоставляется исполнять каждому по его усмотрению.) Мое усердие

понравилось, и вскоре развернулась острая дискуссия по многим пунктам

Хидайета, Шерхи Векайе^83 и других книг, трактующих подобные темы. Я с

осторожностью принимал участие в дискуссии, но громко расхваливал

превосходство бухарских мулл не только надо мной, но и над всеми

константинопольскими улемами. Короче говоря, я и здесь счастливо вышел из

положения. Высоко-чтимые муллы знаками и словами дали понять Рахмет-бию, что

его осведомитель сильно заблуждается и что я хотя еще и не "крепкий мулла",

но все же человек, находящийся на пути к свету истинного знания.

После этого я жил в Бухаре довольно спокойно. Обычно я вначале дома

исполнял долг, который возлагал на меня как на дервиша мой сан. Затем и шел

на книжный базар, состоявший из 26 лавок, где печатное произведение все еще

было редкостью. Здесь и в домах книготорговцев, где и размещаются крупные

склады, я видел немало сокровищ, которые были бы для наших историков,

изучающих Восток, и филологов чрезвычайно полез-ны, но приобретение которых

для меня оказалось невозможно, потому что, во-первых, у меня не было

достаточно средств, а во-вторых, интерес к светским занятиям мог повредить

моему инкогнито. Привезти то немногое, что я купил на книжных базарах Бухары

и Самарканда, стоило мне больших трудов. Сердце мое обливалось кровью, когда

я вынужден был оставить произведения, которые смогли бы заполнить

значительные про-белы в наших востоковедческих исследованиях.

С книжного рынка я обычно шел на довольно отдаленный Регистан, который

хотя и был более просторен и люден, чем уже упоминаемый мною Леби Хауз, но

далеко не был столь привле-кателен. Здесь тоже есть пруд, окруженный чайными

лавками. С берегов его можно увидеть расположенную на другой стороне на

значительном возвышении крепость, или дворец (арк), эмира.

* [144] *Портал, над которым вделаны часы, имеет мрачный, отпугиваю-щий

вид, и меня охватывал таинственный ужас, когда я проходил мимо этого гнезда

тирании, где многие мои предшественники были убиты, да и сейчас три

несчастных европейца томились здесь далеко от родины, лишенные всякой

помощи. (Это те три итальянца, которые были арестованы в то время, когда я

был в Бухаре, и которые позже, лишившись всего, что у них было, спасли жизнь

лишь благодаря содействию русского правительства.) Рядом с воротами на земле

стояли 14 медных пушек с разукрашенными длинными стволами. Они были присланы

сюда эмиром как трофеи его победного похода на Коканд. Справа от дворца

возвышается Масджиди-Килян, самая большая мечеть Бухары, которую построил

Абдулла-хан Шейбани.

Хотя Регистан находится почти что перед глазами у эмира, все же нет во

всей Бухаре и, может быть, даже во всем Туркестане места, где бы совершалось

столько мерзских греховных преступ-лений, как здесь. Известен отвратительный

порок жителей восточных стран, который рождается на берегах Босфора и чем

дальше на восток, тем заметнее, достигает здесь наивысшей точки. Над вещами,

которые крайне возмутили бы наши евро-пейские чувства, здесь смеются как над

невинной шуткой. Даже религия, которая наказывает смертью малейшие ошибки в

омо-вении или в других предписаниях, смотрит на это сквозь пальцы. Часто я

видел в чахарбаге^85 Абдулла-хана, который лежит вне города, мужчин разных

сословий и возрастов, которые бились головой о стену, валялись в пыли, рвали

на себе одежды, чтобы показать степень своего преклонения перед существом,

сидевшим вдали под деревом и, казалось, занятым чтением. Я считал это место

потаенным и не удивлялся. Каково же было мое изумле-ние, когда и на

Регистане я в каждой чайной лавке видел подобную жертву, которую посадил

здесь дух наживы, чтобы служить магнитом для проходящих.

Я всегда избегал этих ужасных сцен и охотнее бывал в чайной лавке

китайца из Комула, (Комул отстоит на 40 станций от Кашгара и на 70-от

Бухары.) который в совершенстве владел турецко-татарским языком и считался

здесь мусульманином. Он был очень добр ко мне, а ведь как далеко находились

друг от друга страны, где мы родились! Он много рассказывал мне о прекрасных

местах, нравах и замечательных блюдах своей родины. Особенно сведущ он был в

чайном деле и очень оживлялся, когда говорил о чайном кусте, у которого на

одном стебле растут листья, имеющие такой разнообразный вкус. У него в лавке

было до 16 сортов, которые он умел различать на ощупь. Чай был следующих

сортов: 1) кыркма, 2) ахбар, 3) ак куйрук, которые редки в Средней Азии и

Китае, но в большом употреблении в России, Персии и Европе; 4) кара чай, 5)

сепет чай, которые, как китайский кнастер^86 , продаются в форме плиток; их

пьют только утром со сливками и солью, они *[145] *действуют очень

возбуждающе; 6) шибаглу, 7) горэ шибаглу, 8) шивин, 9) ит келлеси, 10)

бёнге, 11) пошун, 12) пу-чай, 13) тунтей, 14) гюльбуй, 15) мишкгёз, 16)

лонка. Все это – сорта зеленого чая, так как только его любят в Северном

Китае и Средней Азии. Лонка-чай считается наиболее благородным, и для одной

чашки, равной нашим двум, достаточно одного – единственного листочка.

(Обычный покупатель судит о чае по листу, т.е. по вываренным чайным

листочкам, которые у хорошего чая должны быть нежными и мягкими.)

Я извлек так много для себя из рассказов моих спутников по пути из

Тегерана сюда, что через восемь дней, проведенных в Бухаре, я был здесь уже

как дома. Вначале меня всюду водил Хаджи Салих, позже я продолжал осмотр

города, посещение базаров и медресе один и сопровождал своих друзей только

тогда, когда нас всех вместе приглашал живший здесь китайский татарин. Там

нас обычно угощали национальными блюдами, которых мои друзья, а именно Хаджи

Билал и его близкие, уже давно были лишены. Из этих блюд я хочу описать одно

и реко-мендовать его европейскому читателю как очень вкусное ку-шанье. Речь

идет о мантах, своего рода пирожках, которые начиняются рубленым мясом,

смешанным с жиром и пряностя-ми, и варятся очень своеобразно. На огонь

ставят котел с водой, сверху его закрывают, оставляя только одно отверстие,

с кулак величиной. Над ним устанавливают три-четыре решета, которые плотно

закрыты, причем нижнее приклеено к котлу тестом. Когда вода закипит и решета

в достаточной мере наполнятся паром, манты кладут сначала в верхнее решето,

затем в нижнее, где их оставляют надолго, пока не поспеют. Не странно ли,

что китайцы применяют пар даже для своих кушаний? Сваренные манты часто

обжаривают в жире, и они получают тогда название "занбуси" ("дамский

поцелуй"). У моих друзей из Кашгара и Яркенда еще много своеобразных блюд,

но передадим рецепты тому, кто захочет написать татарскую поваренную книгу.

Погода во время моего пребывания в Бухаре была невыноси-мо жаркая, и я

при этом страдал вдвойне, так как вынужден был пить все время теплую воду

или чай из страха перед риштой (filaria medinensis), которая поражала в

течение лета каждого человека из десяти. Как у нас насморк, так же легко

может бухарец или чужестранец, находящийся там летом, получить эту болезнь.

Он вдруг чувствует зуд в ноге или другой части тела. Немного позже

становится заметным маленькое красное пят-нышко, и из него появляется

толщиной в суровую нитку червь, который иногда бывает длиной с локоть. Его

надо несколько дней осторожно вытаскивать, наматывая на веретено. Это

обыч-ная процедура, не вызывающая особой боли. Но если червь оборвется,

возникает воспаление, тогда вместо одного выходят от шести до десяти червей,

и человек, страдающий от сильной боли, на несколько недель бывает прикован к

постели. Наиболее *[146]* смелые в самом начале дают вырезать ришту;

цирюльники в Бухаре довольно опытны в этой операции. В одно мгновение

вырезают они место, где ощущается зуд, червя вытаскивают, и рана вскоре

заживает. Иногда эта болезнь, встречающаяся также в Бендер-Аббасе в Персии,

проявляется лишь на следую-щее лето, даже в другом климате. Так случилось со

знаменитым доктором Вольфом. Он привез ее с собой на память о путешествии в

Бухару, и она проявилась только в Англии. Кроме того, жители Бухары страдают

и от многих других злокачественных недугов – результата воздействия плохого

климата и еще более плохой воды. Множество женщин, недурных собой брюнеток,

обезображены болячками из-за безвыездной жизни дома.

Город Бухара получает воду из Зеравшана («Рассыпающий золото»), ("Река

Зеравшан, как мне сообщили, – пишет Радлов в "Журнале берлинско-го

Географического общества" (т. 6, вып. 5), – вытекает из озера Искендер-Кёль,

которое находится в западной части Памира, в Кашгар-Даване. Главное

направ-ление его течения – с востока на запад. В верховьях до города

Пенджикента река течет в узкой долине, которая (как говорят) со всех сторон

окаймлена высокими горными массивами. Немного восточнее Пенджикента долина

начинает расши-ряться. Лежащие южнее горы Алтаба обращены на юго-запад и

постепенно террасами спускаются к реке; здесь также, примерно в пяти верстах

от русла реки, тянется северная цепь гор Джунгар-Таг. О притоках, которые

впадают в Зерав-шан восточнее Пенджикента, я не смог получить никаких

сведений. Но у Пенджи-кента река вбирает в себя уже всю массу воды, что дает

возможность снабжать ею окрестную местность до Бухары, потому что западные

притоки очень малы и в жаркую пору все их без исключения используют на

полях. Притоки Зеравшана стекают с южных склонов Кара-Тага. С

Нуратанынг-Тага на юг текут четыре довольно значительные реки. Первая,

Кара-Абдал, начинает на горном перевале Сары-Бел и течет между Ходум-Тагом и

Карача-Тагом. Вторая, Тюрсюн, вытекает к югу от источника Ухум и

прокладывает себе путь прямо через горы Карача. Третья, Пшат, берет начало

на одном из южных отрогов Кара-Тага, в районе деревни Пенкент, и протекает

между Ак-Тагом и Карача-Тагом. Теперь вода притоков используется на полях,

которые лежат высоко в горах. Три главные реки, скорее совсем небольшие

ручьи, текут в своих широких руслах в нескольких верстах южнее гор и

достигают Зеравшана только при высоком уровне воды. Четвертый приток,

который впадает в Зеравшан с севера, Джисман, берет начало севернее Катырчи

на Ак-Таге у горного перевала Тикенлик. Летом он тоже не достигает

Зеравшана, хотя его довольно глубокое русло показывает, что при высоком

уровне воды он вливается в Зеравшан у Тасмачи. Тюрсюн образуется из рек

Кара-Абдал, Накрут и Зарай; прежние притоки Токмазар, Казгалмар, Орта Булак,

Кяряшя и др. даже при высоком уровне воды не доходят больше до Тюрсюна; река

Пшат принимает с запада приток Кошрават. Вода западных рек между Кара-Тагом

и Ак-Тагом: Актшапа, Карачияка, Джуш Багачата – используется в садах. Между

Пшатом и Джисманом с Ак-Тага текут три маленькие речки: Зербент, Андак и

Бюргян; соединялись ли они когда-то или порознь текли до Зеравшана, мне не

удалось выяснить. Из многих маленьких речек, впадающих в Зеравшан с юга,

наиболее значительны следующие: 1) Чарвак, восточнее Пенджикента; 2) Чурча,

которая образуется из трех речек (у Пенджикента); 3) Куманык, которая течет

на север у деревни Даул; 4) Карасу и 5) Инам Якши (у Катта-Кургана)".)

текущего с северо-востока. Его русло лежит ниже Бухары, и летом река очень

скудно снабжает город водой. Вода поступает в город через канал (который

довольно глубок, но не содержится в чистоте) у ворот Дарваза-Мазар один раз

в 8 или 14 дней, в зависимости от того, как позволяет уровень реки. *[147]

*Появление у черты города воды, уже довольно грязной, – всегда радост-ное

событие для жителей. Вначале млад и стар бросаются в арыки и резервуары,

чтобы выкупаться, затем там купают лошадей, ослов и коров, а после того как

собаки также немного освежатся, вход в воду запрещается. Вода постепенно

отстаива-ется, становится прозрачной и чистой, но она уже растворила в себе

всякого рода миазмы и грязь. Таково водоснабжение в "благородной" Бухаре,

где тысячи питомцев учатся той рели-гии, которая гласит: "Чистоплотность

исходит от религии".

Я не могу забыть Бухару уже и потому, что наблюдал религиозные

устремления и правительства, и народа. Я постоян-но слышал изречение:

"Бухара – истинная опора ислама", однако это определение кажется мне слишком

слабым, Бухару можно было бы назвать "Рим ислама", тогда как Мекка и Медина

– это только его Иерусалим. Бухара сознает это свое превосходство и гордится

им перед всеми мусульманскими народами, даже перед султаном, который

официально признан главой религии. Но ему едва ли можно простить то, что в

подвластных ему странах многое искажается под влиянием френги. Меня, как

османа, часто просили решить следующие вопросы: 1) почему султан не покончит

со всеми френги за то, что, живя в его государстве, они не платят джизьи

(подати); почему он не предпринимает ежегодно джихад (религиозную войну),

коль скоро у него у всех границ живут неверные; 2) почему османы, сунниты по

религии, принадлежащие к секте Абу Ханифы, не носят тюрбана и длинных одежд,

согласно предписанию дости-гающих лодыжек; почему у них нет длинной бороды и

коротких усов, как у "Славы всех земных созданий" (как называют проро-ка);

3) почему сунниты и в Константинополе, и в Мекке произно-сят азан (призыв к

молитве) нараспев, что является ужасным грехом; почему не все они становятся

хаджи, ведь они живут так близко от святых мест, и т.д.

Я делал все возможное, чтобы спасти честь славных османов в отношении

религии. И пусть мне иногда приходилось, краснея, говорить: "Pater

peccavi"^87 , но в душе я только поздравлял турок с тем, что у них под

влиянием искаженного ислама есть столько хороших свойств и прекрасных черт

характера, тогда как их единоверцы, черпающие из источника чистой веры,

предаются лжи, лицемерию и притворству. Как часто приходилось мне принимать

участие в хальках (кольцо или круг), когда благо-честивые мужи после молитвы

усаживались в круг плотно друг к другу, чтобы, погрузившись в теведжу

(созерцание)^88 , или, как это именуют западные мусульмане, муракебе,

размышлять о ве-личии Бога, великолепии пророка и ничтожности нашего

сущест-вования. Если посторонний человек посмотрит на этих людей в больших

тюрбанах, сидящих, понурившись, с опущенными вниз глазами, со свисающими на

колени руками, он, вероятно, поду-мает, что это все – высшие существа,

желающие сбросить бремя земного существования, и что они глубоко прониклись

арабским *[148] *изречением: "Земной мир – мерзость, и те, кто привержен

ему, – собаки". Если же приглядеться к ним, то увидишь, что многие от

глубоких мыслей погрузились в еще более глубокий сон. Но хотя они и храпят,

как охотничьи собаки, это отнюдь не значит, что вы можете удивиться или

сделать им замечание, потому что бухарец поставит вас на место и скажет:

"Эти мужи достигли того, что, даже храпя во сне, думают о Боге и бессмертии

души". В Бухаре важна прежде всего внешняя форма. В каждом городе есть свой

раис (блюститель веры), который, проходя по улицам и площа-дям со своим дере

(плеть-четыреххвостка), проверяет знание религии и отправляет невежд, будь

то даже 60-летние старцы, на 1-14 дней в школу, а в час молитвы гонит всех в

мечеть. Учится ли старик в школе или спит там, молятся ли люди в мечети или

думают о делах, это никого не касается. Власти хотят соблю-дения внешних

форм, а что внутри – известно одному Богу.

Едва ли нужно упоминать, что религиозный дух оказывает могучее влияние

на общество и правительство. Правда, иранская кровь жителей, поскольку пять

шестых населения Бухары – это персы, мервцы^89 и таджики, придает некоторую

живость базарам и площадям, но зато как скучно, как монотонно в частных

домах! Малейшее проявление радости и веселья изгоняется отовсюду, где

религия и система правительственного надзора выступают так деспотически.

Шпионы эмира проникают даже в святилище семьи, и горе тому, кто обвиняется в

проступке против религии или авторитета эмира! Вечная тирания так замучила

людей, что даже муж и жена, оставшись наедине, никогда не произносят имени

эмира, не добавляя слов: "Дай бог прожить ему 120 лет!" Эти несчастные даже

не испытывают ненависти к правителям, потому что не только не замечают

деспотизма и произвола, но и рассматривают его как необходимый атрибут

королевского достоинства. Эмир Насрулла, отец теперешнего правителя Буха-ры,

был в последние годы своего правления жестоким разврат-ником, который

наказывал смертью преступления против нравственности и в то же время попирал

честь своих подданных самым возмутительным образом. Только немногие семьи

избе-жали его злодейств, и все-таки никто не осмелился высказать вслух ни

малейшего порицания. Теперешний эмир, Музаффар ад-Дин-хан, к счастью, добрый

человек. В том, что касается религии и нравов, он, может быть, и строже

своего отца, но его самого нельзя обвинить ни в одном преступлении. Отсюда

бесконечные восхваления и прославления, которыми одаривает его народ.

Эмира я позже видел в Самарканде; ему 42 года, он среднего роста,

немного полноват, но очень приятной наружности, с кра-сивыми черными глазами

и жидкой бородой. В молодости он год был губернатором в Карши и 18 лет в

Кермине и всегда отличался мягким, приветливым характером. Он строго

соблю-дает принципы управления своего отца и, будучи муллой и бла-гочестивым

мусульманином, является заядлым врагом всяких *[149] *новшеств, даже если

сам убежден в их пользе. Принимая бразды правления, он поместил на своей

печати девиз "Правление путем справедливости" и до сих пор скрупулезно

следует этому принци-пу, что подтверждается слухами, циркулирующими по этому

поводу. Конечно, по нашему мнению, преувеличенно строгим был вынесенный

эмиром приговор о казни его мехтера (по рангу – второе лицо при дворе) за

то, что тот, как об этом сообщили в Коканд, бросил двусмысленный взгляд на

одну из придворных рабынь. Да и в завоеванной провинции никогда не должен

был бы поступать справедливый правитель так, как это сделал эмир в Коканде;

однако бухарскому хану можно простить эти ошибки. К своим высшим сановникам,

которые, впрочем, этого часто заслуживают, эмир очень строг, за всякий

пустяк он наказывает смертью. Но бедных он щадит, и прозвища "Фил – куш" и

"Мушпервер", т.е. "убийца слонов" и "защитник мышей", которые ему дал народ,

делают ему только честь.

Поразительно, как много усилий прилагает эмир, чтобы воспрепятствовать

всему, что могло бы вывести его народ из скромного и простого положения, в

котором он, по мнению эмира, чувствует себя счастливым. Ввоз предметов

роскоши и прочих дорогих товаров запрещен, так же как пышность домов и

одежд, и никто не смеет пренебречь этим запретом. Его сердари куль

(главнокомандующий) Шахрух-хан, который происходит по боковой линии из

шахской семьи в Персии (Каджаров), бежал сюда из Астрабада, где был

губернатором. Долгое время он был здесь в большой чести, но захотел жить на

персидский лад и построил за большие деньги по тегеранскому образцу

одно-этажный дом, в котором кроме других предметов роскоши были застекленные

окна. Дом стоил 15 000 тилла, что в Бухаре считается громадной суммой, и был

так обставлен, что затмевал даже арк (дворец). Эмир знал об этом с самого

начала, но ждал, пока дом будет готов; и тогда Шахрух-хана вдруг обвинили в

преступлении против религии, заключили в тюрьму, а затем сослали. Дом

достался эмиру, ему предлагали за него цену выше номинальной стоимости, но

эмир велел его разрушить и даже уничтожить обломки, на которых остались

какие-либо украше-ния.* *Все дерево было продано за 200 тилла на дрова

одному пекарю в насмешку над всеми любителями роскоши.

В домашнем хозяйстве эмир также сильно отличается от своего отца. Я

заметил едва ли половину той армии слуг, которых видел господин Ханыков при

дворе Насруллы и описал с точностью и тщательностью, как и все, что он

наблюдал в Бухаре^90 . У Музаффар ад-Дин-хана, как велит религиозный обычай,

4 законные и около 20 незаконных жен. Законные жены – местные уроженки,

незаконные – рабыни и, как мне ска-зали bona fide^91 , приставлены только

для ухода за детьми, число которых составляет 16: 10 девочек, или принцесс,

если хотите, и 6 мальчиков (тёре). Обе старшие дочери замужем за

губерна-торами Серепула и Акче. Но так как эти города попали в руки *[150]*

афганцев, оба зятя живут как rois sans portefeuilles^92 в гостях у эмира. В

общем, гарем, в котором повелевают мать эмира бывшая персидская рабыня

(родом из Кадемгаха около Мешхеда), и его бабка, Хаким Айим, славится

примерным целомудрием и воспитанностью. Непосвященному под страхом смерти

запре-щено не только входить или заглядывать в гарем, но даже думать о нем.

Только благочестивые шейхи и муллы, нефес (дыхание) которых, как известно,

свято, допускаются туда. Наш Хаджи Салих был также вызван, чтобы передать

хаки шифа (пыль здоровья) из Медины. Расходы гарема на одежду, кухню и

другие потребности очень незначительны. Дамы шьют не только собственную

одежду, но часто костюмы эмира, который, как известно, очень экономен и

всюду осуществляет строгий контроль. Рассказывают, что расходы на кухню

эмира составляют ежедневно не больше 16-20 тенге (1 тенге = 75 сантимам).

Это, впрочем, вполне вероятно, так как на его столе редко бывают лакомства и

еда состоит только из сваренного на бараньем жире плова. Выражение "царский

стол" в Бухаре не имеет смысла, потому что у правителя, чиновника, купца,

ремес-ленника и крестьянина пища одинаковая.

Кто долго бродил по пустыням Средней Азии, всегда найдет в Бухаре,

несмотря на всю ее бедность, что-нибудь, напоминаю-щее столицу. У меня был

свежий, вкусный хлеб, чай, фрукты и горячая пища, я отдал шить себе две

рубашки. И удобства цивилизованной жизни мне так понравились, что мне было

очень жаль, когда мои друзья сказали, что пора готовиться к отъезду, так как

они хотели еще до наступления зимы попасть на свою далекую восточную родину.

В мои намерения входило сопро-вождать их пока до Самарканда, потому что там

я вполне мог встретится с эмиром, и их общество было бы мне очень полезно. В

Самарканде мне предстояло решить, отправляюсь ли я в Коканд и Кашгар или

двинусь один в обратный путь через Карши, Керки и Герат. Мои благородные

друзья Хаджи Билал и Хаджи Салих не пытались меня уговаривать. Но чтобы по

возможности помочь мне, если я решу возвратиться, они познакомили меня с

керванбаши из Герата, который находился в Бухаре со 150 верблюдами и через

три недели собирался домой. Этого кер-ванбаши звали Молла Земан. Он был

давнишним знакомым моих друзей. Они рекомендовали меня ему, как брата или

сына, и было решено, в случае если я захочу вернуться из Самарканда,

встретиться через три недели в Керки, на той стороне Оксуса. Этот первый

шаг, который напомнил мне о расставании с моими спутниками, был печальным

для обеих сторон. Но меня утешала неизвестность, так как путешествие в

Кашгар, Аксу и богатый мускусом Хотан – земли, где до меня еще не бывал ни

один европеец, представляло для меня беспредельную привлекатель-ность.

Место, где я встретил Молла Земана, заслуживает особого упоминания. Это

был один из тех караван-сараев, которые *[151] *предназначены для торговли

рабами и о которых я обязан сказать несколько слов нашим читателям.

Четырехугольное строение имело 30-35 келий, которые снимали три крупных

торговца, занимавшихся этим отвратительным делом, частично как помещение для

их собственного товара, частично для того товара, который они получали на

комиссию от туркмен. Как известно, каракчи, поскольку он сам не может долго

ждать, продает обычно своих людей более зажиточному туркмену. Тот привозит

их в Бухару и благодаря этой транспортировке полу-чает большую прибыль, так

как приобретает товар из первых рук. Тех, кого удается сбыть в первые дни

его пребывания в столице, он продает, остальных передает в руки маклера

(деллала), который заключает по-настоящему крупную сделку. На базарах в

Бухаре и Хиве продаются люди в возрасте от трех до шестидесяти лет, если они

из-за каких-либо пороков не именуются калеками. Согласно предписаниям

религии, только неверных можно продавать в рабство. Однако лицемерная

Буха-ра не считается с этим, и кроме персов-шиитов, которых Молла Шемседдин

(в 1500 г.) объявил неверными, в рабство обращают многих суннитских

единоверцев, избиениями и пытками вынуж-дая их выдавать себя за шиитов. Не

способен, т.е. недостоин, стать даже рабом только еврей. Впрочем, питаемое к

нему отвращение доставляет радость сыну Израиля, так как туркмен обирает

его, но не прикасается к его телу. Раньше исключение составляли также

индусы, но поскольку в последнее время многие приходят в Бухару через Герат,

текинцы или сарыки ввели новое правило. Несчастного поклонника Вишну

превра-щают сначала в мусульманина, затем он должен стать шиитом, и, лишь

дважды сменив религию, он удостаивается чести стать рабом, после того как у

него отняли все его имущество.

Выставленный на продажу раб мужского пола подвергается публичному

осмотру, причем продавец должен отвечать и за те умственные и физические

недостатки своего товара, которые могут проявиться позже. Для самого раба

час, который освобож-дает его из рук торговца, один из самых счастливых,

потому что даже самое жестокое обращение, которое ждет его в услужении, не

может быть таким гнетущим и мучительным, как время, проведенное им в лавке,

где он всего-навсего предмет торговли. Цена меняется в зависимости от

политических условий, позво-ляющих туркменам, единственным поставщикам этого

товара, направлять свои аламаны в соседние страны. В то время как сейчас

самая высокая цена здорового мужчины была 40-50 тилла (соответствует 13

английским шиллингам), после поражения персов при Мерве, где были взяты в

плен сразу 18 тыс. персидс-ких солдат, такого мужчину можно было получить за

3 или 4 тилла.

Мы пробыли в Бухаре 18 дней, и я не мог больше задерживать своих

друзей; пора было отправляться в Самарканд. Жизнь в Бухаре, где нам все

только пожимали руки, но не давали ни *[152] *гроша в качестве подаяния,

сильно расстроила наши финансы. Сбережения, сделанные в Хиве, пришли к

концу, и, подобно многим другим, я продал своего осла; отсюда следовало

дви-гаться в нанятой повозке. Некоторые члены нашего каравана, те, что были

из Ходжента и Коканда, уже отделились от нас и отправились одни в более

короткое путешествие; только андижанцы и китайские татары остались с нами,

но из Бухары в Самарканд мы отправились разными путями.* *Я, Хаджи Салих,

Хаджи Билал и его свита решили пойти по прямой дороге, тогда как остальные,

шедшие пешком, пожелали идти через Гидждуван, чтобы совершить паломничество

к гробу святого Абдул Халика. (Ходжа Абдул Халик (именуемый Гиждувани, умер

в 1601 г) был современ-ником знаменитого Пайанде Замини и, как великий аскет

и ученый пользуется славой святого.^93 ) Так как многие бухарцы хотели

сопровождать меня на моем обратном пути в Мекку, мне пришлось пойти на

хитрость, чтобы отделаться от их общества, потому что для обеих сторон было

бы несколько неловко, если бы мы вместо Каабы прибыли на берега Темзы.

Я распрощался со всеми друзьями и знакомыми. Рахмет-бий дал мне

рекомендательное письмо в Самарканд, и я обещал нанести там визит эмиру.

Кокандская повозка, которую мы наняли до Самарканда, была заранее отправлена

в деревню Баведдин, так как, согласно обычаям страны, нам следовало на

прощанье еще раз посетить это место паломничества.

Деревня Баведдин лежит в двух часах езды от Бухары, и, как мы уже

упоминали, там находится могила известного Баха ад-Дина Накишбенда,

основателя одноименного ордена и глав-ного зачинателя всех тех религиозных

крайностей, которые отли-чают восточный ислам от западного. Здесь не место

говорить о подробностях, мы заметим только, что Баха ад-Дин почитается как

национальный святой Туркестана, как второй Мухаммед. Бухарец твердо убежден,

что восклицание "Йа Баха ад-Дин белагердан! " ("О Баха ад-Дин, отвращающий

беду! ") может спасти от всех несчастий. Сюда совершают паломничества даже

из далекого Китая. В Бухаре принято раз в неделю приходить туда, и сообщение

с городом осуществляется с помощью 300 ослов, которые стоят перед Дарваза

Мазар и которых нанимают за несколько пулей (мелкая медная монета). Несмотря

на то что дорога во многих местах представляет собой глубокий песок, эти

животные бегут туда с необычайной скоростью, но особенно поразительно, что

на обратном пути их можно заставить дви-гаться вперед только многочисленными

ударами. Бухарец припи-сывает это привязанности к святому, которую

испытывают даже эти животные, так что они с радостью бегут к его могиле и

неохотно удаляются от нее.

Могила находится в маленьком саду, рядом с которым стоит мечеть; к ней

можно попасть только через двор, где обитают *[153] *слепые и другие

калеки-нищие, которые навязчивостью могут посрамить даже своих товарищей по

званию в Риме и Неаполе. В головах могилы лежит знаменитый Сенги Мурад

(камень желания), заметно стесанный и криво стоящий из-за того, что к нему

прикасаются лбами благочестивые паломники; на самой могиле лежат много

бараньих рогов, флаг, а также метла, которая долгое время служила для

подметания святилища в Мек-ке. Много раз пытались все это подвести под

крышу, однако Баха ад-Дин, как и другие святые Туркестана, предпочитает

свежий воздух, и все постройки, едва их возводили, рушились. Об этом

рассказывают шейхи, потомки святого, которые по очереди несут охрану могилы