Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

заполнена лавками и постоянной гудящей толпой.

На некотором расстоянии от них, вблизи Дарваза-Бухара, виднеются

развалины когда-то великолепного Медресе-Ханым, построенного китайской

принцессой, женой Тимура, из желания прославиться; в нем, как говорит

легенда, была тысяча учеников, и каждый из них получал из вакфа по 100 тилля

годового содержания. Эта цифра наверняка сильно преувеличена, но раз-валины,

на которых уцелели три стены и высокое фронтальное стройное здание более чем

в 100 футов высотой (пиштак), свидетельствуют о былом великолепии. Уцелевшая

часть с баш-нями и искусным порталом сплошь выложена мозаикой прекрас-ного,

ни с чем не сравнимого цвета и притом такой плотной, что мне с невыразимым

трудом удалось отколоть чашечку цветка, от которого у меня сохранился в

целости только внутренний бутон-чик из трех наложенных друг на друга

лепестков. Вопреки разорению, совершаемому с ревностным усердием, внутри,

где теперь расположилось депо конных повозок, сдаваемых внаем для поездок в

Коканд или Карши, все еще видна мечеть с чудом сохранившимся гигантским

рахле^102 , и еще многие десятилетия самаркандцам будет что ломать и

крушить, пока они не унич-тожат все окончательно.

Помимо названных монументальных памятников есть еще отдельные башни и

куполообразные постройки, творения про-шедших веков. Насколько это было

возможно, я обследовал их все, но, несмотря на все мои старания, не смог

обнаружить никаких следов знаменитой греческой и армянской библиотеки,

которую, согласно широко распространенному преданию, по-бедоносный Тимур

перевез в Самарканд для украшения своей столицы. Эта басня, каковой я ее

считаю, обязана своим проис-хождением чрезмерному патриотизму армянского

священника по имени Хаджатор, который будто бы приехал из Кабула в

Самар-канд и там нашел огромные фолианты на тяжелых цепях в баш-нях, куда ни

один мусульманин не осмеливался войти из страха перед джиннами. Позже, если

я не ошибаюсь, один французский ученый включил эту басню в "Историю армян",

и так как мы, европейцы, не менее жителей Востока любим позабавиться

вся-кими вещами, окруженными таинственным мраком, нам, т.е. нашим

исследователям древностей, захотелось поверить, что азиатский завоеватель

мира отправил несколько сот мулов, нагруженных греко-армянскими

манускриптами, за 120 перехо-дов в свою столицу, для того чтобы его татары

принялись изучать иноземные языки и историю.

Насколько мала наша вера в существование упомянутой библиотеки,

настолько категоричны возражения против любых утверждений, приписывающих

самаркандским памятникам архи-тектуры китайский характер. Правда, границы

сферы влияния *[164] *Китая отстоят только в 10 днях пути, но ведь до самого

Китая 60 дней езды, поэтому человек, имеющий хотя бы малейшее пред-ставление

о закрытых границах "Небесной империи", сразу поймет, как мало общего могут

иметь китайцы с закоренелыми мусульманами, не в меньшей мере сепаратистами.

Надпись на фасаде гробницы Тимура, с которой по стилю и украшающей ее

отделке более или менее схожи все остальные монументы Самарканда, ясно

доказывает, что мастерами были персы, и достаточно лишь сравнить эти

памятники с памятника-ми Герата, Мешхеда и Исфахана, чтобы увидеть, что это

искус-ство – персидское.

Но довольно о прошлом и истории Самарканда. В новом городе, стена

которого высится на расстоянии часа езды от развалин старой стены,

(Возможно, эти развалины просто указывают прежние границы предместий, так

как Р. Г. де Клавихо, приезжавший в 1403 г. в составе посольства ко двору

Тимура, рассказывает (как это явствует из перевода К. Р. Маркхэма, с. 172),

что цитадель стояла на краю города, т.е. там, где и сегодня. Пространство

между упомянутыми развалинами стены, где есть также глубокий ров, и новыми

стенами было, вероятно, заселено, но не принадлежало к городу.) шесть ворот

и несколько сохранившихся еще с прежних времен базаров, где продаются

знаменитые кожаные изделия и со вкусом изготовленные деревянные седла, эмаль

на которых сделала бы честь любому европейскому мастеру. Во время моего

пребывания в городе Тимура на базарах, больших площадях и улицах была

постоянная давка, потому что все было запружено вернувшимися из похода

войс-ками. Обычное же число жителей составляет, вероятно, не более 15-20

тысяч, из них две трети – узбеки, треть – таджики. Эмир, главная резиденция

которого находится в Бухаре, имеет обык-новение каждое лето проводить здесь

два-три месяца, потому что Самарканд лежит более высоко и преимущества в

климате очевидны. В отличие от Бухары, где стояла гнетущая жара, в

Самарканде оказалось очень приятно, только вода, которую мне расхваливали

как аби-хайят (амброзию), была чрезвычайно плоха. Очень красив Дехбид

("Десять ив"), место паломничества и одновременно отдыха, расположенный в

часе езды от Самар-канда по другую сторону Зеравшана; там живут потомки

Махдум-А'азама, умершего в 949 (1542) году и здесь же похоронен-ного. У них

есть свой ханака (монастырь), и они очень госте-приимно принимают

паломников. Хотя Дехбид и расположен еще несколько выше Самарканда, все-таки

поразительно, что я увидел здесь в середине августа в тени большой аллеи,

которую велел в 1632 году посадить диванбеги^103 Наср в честь

вышеупо-мянутого святого, тутовые ягоды, которые даже в полдень были

прохладными. По дороге в Дехбид мне показали место, где был знаменитый

Баги-Чинаран (Тополевый^104 сад), по развалинам можно определить, где стоял

дворец, а деревьев совсем не видно.

Хотя мы и не можем согласиться с жителями Средней Азии, *[165] *которые

все еще пользуются выражением "райский Самарканд" в применении к нынешним

развалинам, все же нельзя не при-знать, что древняя столица Средней Азии по

своему положению и благодаря окружающей ее роскошной растительности – самый

прекрасный город в Туркестане. Уроженцы Коканда и Намангана ставят, правда,

свои города выше, но прежде чем отдать им пальму первенства, хотелось бы

увидеть их своими гла-зами.

Пробыв в Самарканде восемь дней, я твердо решил возвра-титься на запад

ранее упомянутым путем. Хаджи Билалу, правда, хотелось взять меня с собою в

Аксу; он обещал отправить меня либо через Яркенд, Тибет и Кашмир в Мекку,

либо, если улыбнется счастье, через Комул в Биджинг (Пекин), но Хаджи Салих

отговаривал меня, ссылаясь на чересчур дальнее расстоя-ние и на слишком

маленький капитал, имевшийся в моем распоряжении. "Ты, может быть, и дойдешь

до Аксу, пожалуй и до Комула, – говорил он, – потому что там есть мусульмане

и братья, готовые воздать тебе должные почести как дервишу из Рума, но

дальше все наводнено одними черными неверными; они если и не помешают тебе

идти, то и не дадут ничего. Идя через Тибет, ты, может быть, и найдешь

попутчиков из Кашгара и Яркенда, но я не могу взять на себя ответственность

и везти тебя с собою в Коканд, где все в страшном беспорядке из-за недавней

войны. Коканд тебе надо увидеть, приезжай туда, когда все успокоится, а в

данный момент тебе лучше всего вернуться через Герат в Тегеран вместе с

попутчиками, которых мы тебе нашли".

Слова моего благородного друга сильно подействовали на меня, и тем не

менее я еще несколько часов боролся со своим первоначальным решением.

Путешествие по суше в Пекин через древние земли татар, киргизов, калмыков,

монголов и китайцев путем, на который не отважился бы даже Марко Поло, было

в самом деле грандиозно! Однако голос благоразумия шептал мне: пока

довольно! Мысленно я бросил взгляд на расстояние, которое осталось позади, и

увидел, что даже теперь у меня нет предшественников ни в отношении длины

пути, ни в способе его преодоления; тогда я сказал себе, что было бы

прискорбно пожертвовать уже накопленным опытом, как он ни мал, ради опасной

и неопределенной цели. Мне всего 31 год, думал я, у меня еще все впереди, а

теперь лучше вернуться. Хаджи Билал пошутил, что у меня не хватает мужества;

может быть, европейс-кий читатель согласится с ним, но местный опыт научил

меня, что в данном случае нельзя пренебрегать турецкой пословицей: "Лучше

яйцо сегодня, чем курица завтра".

Мои приготовления к отъезду были уже в полном разгаре, когда эмир

торжественно въехал в город; об этом событии было объявлено за несколько

дней, и множество народа собралось на Регистане, сам же въезд не

ознаменовался особой пышностью. Процессию открыло около 200 сарбазов,

натянувших поверх *[167] *нескладных бухарских халатов какие-то изделия из

кожи, по каковой причине они стали называться регулярными войсками, сзади

них ехали всадники со знаменами и литаврами, сам же эмир Музаффар ад-Дин и

его сановники в белоснежных тюрбанах и широких шелковых одеждах всех цветов

радуги походили скорее на женский хор в опере "Навуходоносор", чем на

татарс-ких воинов, и лишь свита, в составе которой выделялись несколь-ко

кипчаков с характерными монгольскими чертами лица, воору-женных стрелами,

луками и щитами, напомнила мне, что я в Туркестане. День въезда эмир объявил

народным праздником, и по этому поводу на Регистане поставили несколько

гигантских котлов, в которых готовили царский плов. В каждый котел клали

мешок риса, трех разрубленных на куски баранов, огромную сковороду бараньего

жира, из которого у нас сделали бы пять фунтов свечей, и небольшой мешок

моркови. Так как плова давали сколько угодно, все ели и пили отважно.

На другой день был объявлен арз, или публичная аудиенция. Я

воспользовался случаем, чтобы представиться эмиру в сопро-вождении своих

друзей, и был очень удивлен, когда при входе во внутренний арк нас остановил

мехрем и сообщил, что бадевлет (его величество) желает видеть меня одного,

без спутников. Не только я, но и мои друзья заподозрили недоброе. Я

последовал за мехремом, целый час меня заставили ждать и ввели затем в одну

из комнат, которые я уже ранее осматривал. Эмир возлежал на красном суконном

матраце в окружении рукописей и книг. Я быстро собрался с духом, прочитал

короткую суру с обычной молитвой за здравие государя и, произнеся "аминь",

которому вторил эмир, не дожидаясь разрешения, сел рядом с повелителем. Мое

смелое поведение, вполне соответствовав-шее, впрочем, званию дервиша,

удивило эмира. Я давно разучил-ся краснеть и потому спокойно выдержал

пристальный взгляд эмира, который хотел, очевидно, смутить меня.

-Хаджи, ты, как я слышал, приехал из Рума для того, чтобы посетить

могилу Баха ад-Дина и других святых Туркестана.

-Да, таксир (мой повелитель), но вместе с тем и для того, чтобы

насладиться созерцанием твоей благословенной красоты (джемали мубарек -

обычное выражение вежливости).

-Странно! И у тебя не было никакой другой цели? Ведь ты прибыл сюда из

столь дальних краев.

-Нет, таксир! С давних времен моим самым горячим жела-нием было увидеть

благородную Бухару и чарующий Самарканд, по священной земле которых, как

справедливо замечает шейх Джелал, следовало бы скорее ходить на голове, а не

на ногах. Впрочем, у меня нет никаких других занятий, и уже давно я стал

джихангеште (странствующим по миру) и перехожу с места на место.

-Как? Ты – со своей хромой ногой – джихангеште? Просто поразительно.

– Таксир, я – твоя жертва (равносильно нашему «извини»).* [168] *Твой

прославленный предок (Тимур, от которого ложно выводят свое происхождение

нынешние бухарс-кие эмиры, был, как известно, хром, поэтому враги называли

его Тимур – ленк (Тамерлан), хромой Тимур.) страдал тем же недостатком, а

ведь он был джихангир (победитель мира).

Этот ответ пришелся эмиру по душе, он стал расспрашивать меня о

путешествии и о том, как мне понравились Бухара и Самарканд. Мои замечания,

которые я все время старался расцвечивать персидскими стихами и изречениями

из Корана произвели на него хорошее впечатление, потому что он сам мулла и

недурно знает арабский язык. Он велел выдать мне серпан (одеяние)

(Собственно сер-та-пай, т.е. "с головы до ног", одеяние, состоящее из

тюрбана, верхнего платья, пояса и сапог.) и 30 тенге, а при прощании

приказал еще раз навестить его в Бухаре. Получив эмирский подарок, я как

сумасшедший кинулся к своим друзьям, которые не меньше меня радовались моему

счастью. Как мне передали, – вероятно, так оно и было, – Рахмет Би

представил обо мне двусмысленное до-несение, поэтому эмир принял меня

недоверчиво. Перемене его мнения я всецело обязан исключительно гибкости

своего языка. В этом случае вполне оправдала себя латинская пословица: "Quot

linguas calles, tot homines vales"^105 .

После этого спектакля друзья посоветовали мне спешно уехать из

Самарканда и, не останавливаясь даже в Карши, как можно скорее перебраться

на другой берег Оксуса, где у госте-приимных туркмен-эрсари я смогу

дождаться прибытия кара-вана, идущего в Герат. Пробил час прощания;

чувствую, что перо мое не в силах достоверно передать читателю мучительную

сцену расставания с моими благородными друзьями, которые были расстроены не

меньше меня. Шесть месяцев мы делили ве-личайшие опасности, которыми нам

угрожали пустыни, раз-бойники и стихии; неудивительно, что исчезла всякая

разница в положении, возрасте и национальности и мы стали считать себя одной

семьей. Разлука означала в наших глазах смерть; да и могло ли быть иначе в

этих краях, где снова увидеться друг с другом почти невозможно? У меня

сердце готово было разор-ваться при мысли, что этим людям, моим лучшим

друзьям на свете, которым я обязан своей жизнью, я не могу раскрыть свое

инкогнито и принужден их обманывать. Я проложил путь к этому, хотел

попытаться, но религиозный фанатизм, встречаю-щийся еще даже в просвещенной

Европе, имеет страшное влияние на мусульман. Мое признание в поступке,

который по законам Мухаммеда считается смертным грехом, (Меня, как муртада,

т.е. изменника, закидали бы камнями до смерти.) может быть, и не разорвало

бы сразу все узы дружбы; но каким горьким, каким ужасно горьким было бы

разочарование для искренне рели-гиозного Хаджи Салиха!

Передав меня пилигримам, вместе с которыми я должен был добираться до

Мекки, и отрекомендовав как можно лучше, как *[169] *брата или сына, мои

спутники проводили меня после заката солнца до городских ворот, где нас

дожидались повозки, нанятые моими новыми спутниками до Карши. Я плакал, как

ребенок, когда, вырвавшись из последних объятий, занял свое место в повозке;

мои друзья тоже заливались слезами, и еще долго они стояли на том же месте,

воздев руки к небу, испрашивая мне для долгого пути благословение Аллаха. Я

несколько раз обора-чивался, но вскоре они исчезли, и я видел только купола

Самар-канда в матовом свете восходящей луны.

*XIII*

*От Самарканда до Карши через пустыню. – Кочевники. – Карши, древний

Нахшеб. – Торговля и мануфактура. – Керки. – Оксус. – Автора обвиняют в том,

что он беглый раб. – Туркмены-эрсари. – Мазари-Шериф. – Балх. – Автор

присоединяется к каравану из Бухары. – Рабство. – Сейид. – Андхой. – Екетут.

– Хайрабад. – Меймене. – Аккале.*

Не буду знакомить читателя с моими новыми спутниками, происходившими из

Оша, Маргелана и Намангана (Кокандское ханство). Они были для меня совсем не

то, что мои добрые друзья, и вскоре я расстался с ними. Тем более я

привязался к молодому мулле из Кунграда, который ехал с нами до Самарканда и

оттуда надеялся дойти со мной до Мекки. Это был добродушный молодой человек,

такой же бедный, как и я; он считал меня своим учителем и старался всячески

услужить.

От Самарканда до Карши ведут три дороги: 1) через Шахрисябз самая

длинная, ее можно было бы назвать окольным путем; 2) через Джам, всего в 15

миль; но эта дорога идет по каменистой горной местности и поэтому очень

тяжела, если вообще прохо-дима, для повозок; 3) через пустыню, что-то около

18 миль. Из Самарканда мы выехали по той же дороге, по которой прибыли из

Бухары. У холма, с которого впервые открылся вид на город, дорога повернула

влево. Мы проехали две деревни с хорошей застройкой, и, совершив переход в

три мили, останавились у караван-сарая Робати-хауз, где дорога разделяется

надвое, левая идет через Джам, правая – через пустыню. Мы выбрали последнюю.

Эту пустыню, по сравнению с теми, которые мы видели раньше, можно скорее

назвать средней величины лугом. Ее часто во всех направлениях пересекают

пастухи, потому что здесь есть много колодцев с неплохой питьевой водой, а

поблизости от них почти повсюду встречаются юрты узбеков. Колодцы по большей

части глубокие, а возле них, чуть повыше, сделан каменный или деревянный

резервуар, всегда в форме *[170] *четырехугольника, куда наливают

вычерпываемую из колодца воду и где поят животных. Так как ведра малы и

пастухи скоро устали бы вытягивать их, для этой цели приспосабливают осла, а

еще чаще верблюда. Животное, к седлу которого привязана веревка, проходит в

направлении от колодца точно такое расстояние, которое соответствует длине

веревки, и тем самым достает воду. Эти колодцы с пьющими овцами и серьезными

пастухами в тихие вечерние часы представляют собой поэтическую картину, и

меня очень порадовало сходство этой части пустыни с нашими пуштами в

Венгрии.

Вследствии строгости полиции, которая по приказу бухар-ского эмира

действует повсюду, даже здесь дороги были на-столько безопасны, что по

пустыне проходили не только неболь-шие караваны, но и одинокие путники. На

второй день мы встретили у одного из колодцев караван из Карши. Среди

проезжавших была молодая женщина, изменнически проданная своим собственным

мужем старому таджику за 30 тилла. Она лишь в пустыне узнала о гнусной

сделке; бедняжка кричала, плакала, рвала на себе волосы и, подбежав как

сумасшедшая ко мне, воскликнула: "Хаджим (мой хаджи), ты прочитал много

книг. Скажи мне, где написано, что мусульманин может продать свою жену,

родившую ему детей?" Я сказал, что это грех, но таджик только посмеялся надо

мной, потому что он, наверное, уже договорился с кази-келаном (верховным

судьей) Карши и был уверен в надежности своей покупки.

Так как из-за сильной жары мы продвигались очень медленно, нам

понадобилось два дня и три ночи, чтобы добраться до Карши. Мы увидели город,

лишь поднявшись на плато, где справа идет дорога в Катта-Курган, а слева

появляется река, которая течет сюда из Шахрисябза и теряется в песках далеко

за Карши. Начиная отсюда и до самого города все время едешь по обработанной

земле и мимо бесчисленных садов, а так как в Карши нет стены, то, миновав

мост, вдруг замечаешь, что находишься уже в самом городе.

Карши, древний Нахшеб, – второй город Бухарского ханства как по своим

размерам, так и по торговому значению; он состоит из собственно города и

цитадели (курганче), находящейся на северо-западной стороне и плохо

укрепленной. В Карши в на-стоящее время десять караван-сараев и богатый

многолюдный базар; не будь политических неурядиц, город играл бы

значи-тельную роль в транзитной торговле между Бухарой, Кабулом и Индией.

Жители говорят, что их 25 тысяч, большей частью это узбеки, они составляют

костяк бухарских войск. Кроме них есть еще таджики, индийцы, афганцы и

евреи; последние пользуются здесь правом ездить верхом и в самом городе, что

им запрещено в других местах ханства. В промышленном отношении Карши

славится ножевым производством, уступая, правда, соседнему Гиссару.

Различные сорта ножевых изделий расходятся по всей Средней Азии, мало того,

хаджи вывозят их в Персию, Аравию *[171] *и Турцию и продают в три-четыре

раза дороже. Одна их разновидность, клинки из дамасской стали с рукоятками,

отде-ланными золотом и серебром, изготовляется и в самом деле очень искусно,

а в отношении прочности и изящества могла бы посрамить даже самые знаменитые

английские изделия.

Среди рекомендательных писем к ишанам и муллам, ко-торыми мои друзья

снабдили меня на дорогу, одно было в Карши, к некоему Хасану,

пользовавшемуся здесь большим уважением. Он принял меня очень ласково и

посоветовал купить длинноухого скакуна, поскольку весь скот, особенно ослы,

здесь очень дешевы, на оставшиеся же небольшие деньги, как делают все хаджи,

накупить ножей, иголок, ниток, стеклянных бус, бухарских платков, а больше

всего сердолика, привозимого сюда из Индии и очень дешевого, так как,

продолжал он, "у кочевни-ков, мимо которых вам придется проезжать, можно

будет кое-что приобрести за эти товары, по крайней мере облегчить свое

существование, потому что зачастую за одну иголку или несколько стеклянных

бусинок (монджук) можно получить столько хлеба и дынь, что на целый день

хватит". Я понял, что добрый человек прав, и в тот же день вместе с

кунградским муллой отправился покупать названные предметы. В результате

половина одна моего хурджина (сумки) была заполнена ру-кописями, а другая

превратилась в склад товаров, предназ-наченных на продажу. Таким образом, я

сделался в одно и то же время антикваром, торговцем галантереей, хаджи и

муллой, а сверх того побочно занимался продажей благословений, нефесов,

амулетов и других чудес.

Удивительная перемена! Прошел ровно год с тех пор, как я совершал эти

разнообразные торговые операции, и вот теперь, запертый в четырех стенах,

сижу и пишу по восемь часов в день. Там мне приходилось иметь дело с

кочевниками, выбиравшими из стеклянных бусинок самые яркие, а из амулетов

тот, края которого были обведены самым толстым слоем красной краски, здесь

же мне приходится иметь дело с издателями, критикой и публикой, чьи

разнообразные желания удовлетворить, конечно, труднее, чем запросы моды юной

туркменки или смуглой дочери джемшидов.

К своему крайнему удивлению, я обнаружил в Карши пуб-личное

увеселительное место; ничего подобного я не встречал ни в Бухаре, ни в

Самарканде, ни даже в Персии. Собственно говоря, это большой сад на берегу

реки с несколькими аллеями и цветочными клумбами, носящий скромное название

"календер-хане" ("дом нищих"). Здесь-то и прогуливается beau monde Карши с

двух часов пополудни до заката солнца, а иногда задерживается на час позже.

Там и сям дымятся самовары, а вокруг них всегда несколько теплых компаний.

Эта развеселая толпа – зрелище для путешественников по Средней Азии весьма

необычное. Впрочем, жители Карши отличаются веселым, лег-ким нравом и

считаются ширазцами Бухарского ханства.

* [172] *После трехдневного пребывания в Карши я выехал в

сопро-вождении Молла Исхака (так звали моего спутника – кунградского муллу)

и двух других хаджи в Керки, до которого было 14 миль. Туда ведет

одна-единственная дорога. Проехав две мили, мы оказались в Файзабаде,

большой и, как я слышал, богатой деревне. Миновав ее, мы провели половину

ночи в развалинах цистерны, которых здесь много; все они остались со времен

Абдулла-хана. Хотя окрестности считались совершенно без-опасными, нам

все-таки посоветовали быть после Карши насто-роже, потому что здесь уже есть

туркмены, которым нельзя доверять. Мы поставили своих ослов в один угол

развалин, а сами легли в передней части на своих сумках и спали поочередно

до полуночи. Тогда мы встали и отправились дальше, чтобы до полуденного зноя

достигнуть намеченной станции. Задолго до полудня мы добрались до цистерны

Сенгсулак. Увидев издали вокруг нее юрты и пасущийся скот, мы обрадовались;

теперь мы поверили, что найдем воду, в чем прежде сомневались, нагрузив

поэтому своих ослов водой про запас. Куполообразный высокий свод цистерны,

несмотря на более чем двухсотлетний возраст, сохранился в абсолютной

целости, так же как и ниши, дающие тень путникам. Цистерна, расположенная в

нижней части долины, весной доверху напол-няется водой. Теперь глубина воды

в ней была всего 3 фута, вокруг нее стояло около 200 юрт узбеков из племени

кунград и найман, голые дети плескались в цистерне рядом со скотом, и все

это несколько портило прекрасный вкус воды. Так как отсюда до Керки

насчитывают шесть миль, мы решили облег-чить нашим животным этот длинный

переход и проделать его ночью, а день использовать для сна. К сожалению, наш

покой вскоре был нарушен, так как узбекские девочки успели разглядеть наши

кораллы и поспешили явиться с большими деревянными мисками верблюжьего и

кобыльего молока, подстрекая нас к обмену.

Мы выехали через час после захода солнца. Была чудесная тихая ночь. Не

прошло и четырех часов, как нас сморил сон, мы сели отдохнуть и заснули,

держа поводья в руках. Нас разбудили всадники. Упрекнув в неосторожности,

они велели нам ехать дальше. Мы вскочили на ноги и частью пешком, частью

верхом добрались на восходе солнца до Оксуса. На нашем берегу, на холме,

была цитадель, а на другом, на крутой возвышенности, – пограничное

укрепление, а вокруг него городок Керки.

Оксус, текущий между двумя упомянутыми возвышенностя-ми, почти в два

раза шире, чем Дунай между Пештом и Офеном. Течение очень сильное, но,

несмотря на это, есть песчаные отмели. Наша переправа длилась целых три

часа, потому что, на наше несчастье, нас относило вниз по течению. Даже если

переправа совершается при наиболее благоприятных условиях, а именно летом,

когда вода в реке самая высокая, на нее тратят добрых полчаса, так как

никому ни разу не удавалось провести *[173] *лодку, не посадив ее на мель;

лодочнику приходится слезать в воду и с помощью каната перетаскивать лодку

через мелкие места. К счастью, жара была не такая сильная, как при нашем

переезде у Ханки, и нам не пришлось много страдать. Перевозчи-ки оказались

достаточно гуманными и не взяли с нас денег. Но едва мы ступили на другой

берег, как нас задержал дерьябеги^106 губернатора Керки. Он обвинил нас в

том, что мы – беглые рабы и пробираемся на родину, в свою еретическую

Персию. Он приказал нам следовать со всеми пожитками за ним в крепость, где

нас допросит сам губернатор. Можете себе представить, как меня удивило это

подозрение. Трое моих коллег, физиономия и язык которых явно выдавали их

происхождение, вовсе не тревожились, и действительно их скоро отпустили. Со

мною они возились дольше. Но когда я увидел, что они силой хотят отнять у

меня моего осла, мною овладело бешенство, и, перемешивая татаро-тюркский

диалект с константинопольским, я совал им свой паспорт и, горячась,

требовал, чтобы они показали его бию (губернатору) или провели к нему меня

самого.

Привлеченный поднятым мною шумом, подошел топчибаши (начальник

артиллерии) крепости, перс по рождению, взлетевший на свой нынешний пост из

рабов, и зашептал что-то на ухо дерьябеги. Затем он отвел меня в сторону и

рассказал, что сам он из Тебриза, это его родной город, не раз бывал в

Стамбуле и сразу узнает человека из Рума. Он заверил меня, что я могу быть

спокоен, со мною и моим имуществом здесь ничего не случится, но все

иностранцы обязательно подвергаются обыску, потому что освобожденные рабы

должны платить здесь, на границе, два дуката пошлины, а они, чтобы избежать

этого, пускают в ход всякого рода переодевания. Вскоре вернулся слуга,

ходивший показывать мой паспорт губернатору; он вернул мне его с пятью тенге

в придачу, подаренными бием, хотя я и не просил у него ничего.

Поскольку Керки – пограничная крепость и, так сказать, ключ к Бухаре со

стороны Герата, опишем его подробнее. Как я уже говорил, укрепления делятся

на две части. Цитадель на правом берегу очень мала, в ней четыре пушки, и в

мирное время там живут несколько стражников. Сама крепость на левом берегу

представляет собой построенный на возвышении замок, окру-женный тремя

стенами и насчитывающий, как я слышал, 12 чугунных и 6 медных пушек. Стены

земляные, но довольно крепкие, особенно нижняя, в 5 футов шириной и 12

высотой. Вокруг крепости лежит городок, в котором 150 домов, 3 мечети,

караван-сарай и небольшой базар; он также обнесен добротной стеной и

глубоким рвом. Жители, узбеки и туркмены, зани-маются отчасти торговлей, но

больше земледелием. Вблизи городской стены находится могила знаменитого

имама Керхи, написавшего много трудов по экзотике. Провинция Керки

начи-нается неподалеку от Чарджоу и тянется по берегам Оксуса и каналов этой

реки до перевоза Хаджи-Салих (неправильно *[174] *называемого Хойя-Салу).

Местность населена туркменами-эрсари, это единственное племя, которое платит

дань эмиру, чтобы обезопасить себя от враждебных действий других племен.

Преж-де бухарский эмир имел владения и по другую сторону Оксуса, но

победоносный Дост Мухаммед-хан отнял их, так что теперь у эмира, кроме

Чарджоу и Керки, ничего не осталось.

К великому моему огорчению, я услышал, что Молла Земан, предводитель

каравана, идущего из Бухары в Герат, прибудет сюда только через 8-10 дней. Я

счел за лучшее не провести это время в Керки, и поехать к туркменам и в

сопровождении Молла Ишана отправился к племенам кызыл-аяк и хасанменекли^107

, среди которых было несколько мулл, видевших меня в Бухаре в обществе

друзей. Туркмены-эрсары, переселившиеся сюда только около 200 лет назад с

Мангышлака и 40 лет назад признавшие власть Бухары, мало что сохранили от

националь-ного характера туркмен. Их можно назвать только полуко-чевниками;

большая часть их обрабатывает землю, но даже те, кто занимается

исключительно скотоводством, утратили дикий характер, а вместе с ним и

исконные добродетели своих соп-леменников. В своем стремлении цивилизовать

их Бухара отоб-рала у них меч и лишила честного простодушия, дав взамен

Коран и религиозное лицемерие. Никогда не забуду сцен, ко-торые я наблюдал в

доме моего хозяина, одного из самых уважаемых туркменских ишанов. Хальфа

Нияз унаследовал святость, знания и почет от своего отца. У него был текке

(монастырь), где, по примеру Бухары, получали образование несколько групп

учеников. К тому же он получил еще изн (разрешение) из Мекки читать

священные стихи (касыде – и шериф). При чтении он обычно ставил чашу с

водой, куда сплевывал по окончании каждого стиха. Эти плевки, в которые

проникла святость текста, продавались затем всем желающим как

чудодейственное лекарство. Только одна туркменская черта сохранилась у

эрсари: любому чужаку они оказывают госте-приимство, все равно, живет он у

них один день или год, потому что во всем Туркестане, за исключением

таджиков, еще не-известна пословица: "Hфte et poisson, en trois jours

poison"^108 .

Я ездил со своим хозяином также к Мазари-Шерифу (Святой могиле),

которая находится в двух днях пути от его овы и в четырех-пяти днях от

Керки, а от древнего Балха всего в пяти часах пути. Так как утверждают, что

это могила Али, она считается во всем Туркестане важным местом

паломничества. Чудотворная могила Шахи Мердана (Короля героев, т.е. Али),

как еще принято называть Мазар, была обнаружена, по преда-нию, во времена

султана Санджара (1150 г.)^109 . Развалины, под которыми будто бы хранятся