Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

его знамена из отдаленнейших уголков Великой пустыни. Рассказывают, что у

Надира было по этому поводу веселое настроение и в Каратепе был праздник.

Мне неизвестно, с какой целью была основана эта суннитская колония, но я

нахожу, что по крайней мере теперь она приносит большую пользу, так как

афганцы выступают посредниками в делах с туркменами; не будь их, многие

персы месяцами томились бы в рабских оковах у туркмен, ибо некому было бы

заняться их выкупом. Ту же самую услугу на Востоке Персии оказывают сунниты

Хафа, Джама и Бахерза, только им приходится иметь дело с туркменами-теке,

которые гораздо опаснее йомутов^24 .

С вершины Черного холма мне впервые удалось посмотреть на Каспийское

море. Отсюда видно не открытое море, а часть его, отрезанная длинной косой,

оканчивающейся у Ашуры, и называемая Мертвым морем. Издали коса, за которой

можно долго следить взглядом, кажется узкой полоской, откуда тянутся кверху

несколько деревьев. Вид пустынного берега не мог ни в коей мере вдохновить

меня, я сгорал от нетерпения увидеть восточный берег моря и поспешил домой,

чтобы узнать, насколько продвинулись приготовления к нашему переезду на

туркменский берег, все заботы о котором взял на себя Нурулла.

Накануне вечером мне сказали, что нас берет в Ашуру, за кран с головы,

афганское судно, доставляющее русским провизию, оттуда мы сможем за

три-четыре часа добраться с туркменами до Гёмюштепе^25 . В самой Ашуре живет

Хидр-хан, туркменский предводитель, состоящий на русской службе, который

оказывает поддержку бедным хаджи и которого мы также сможем посетить. Все

это нас очень обрадовало, и мы дали свое согласие. Поэтому я был крайне

удивлен, узнав, что этот афганец готов к отъезду и собирается взять всех

хаджи, за исключением моей скромной особы, поскольку меня считают тайным

эмиссаром султана, а он, дескать, не хочет потерять у русских свой хлеб,

взяв на судно* [39] *такую личность. Подобное заявление меня немало изумило.

Но я очень обрадовался, когда мои спутники объявили, что, если он меня не

возьмет, они тоже не поедут, а лучше подождут другого случая. Об этом весьма

напыщенным тоном рассказал мне курильщик опиума Эмир Мухаммед; позже пришел

и сам афга-нец (он называл себя Анахан), выразил свое сожаление, обещал обо

всем молчать и попросил рекомендательное письмо к Хайдар-эфенди. Я счел

разумным не издать ни звука, чтобы он не истолковал мои слова как попытку

успокоить его подозрения, от души посмеялся над его идеями и обещал ему

оставить у Нуруллы несколько строк, адресованных в Тегеран, что я и сделал.

Мне постоянно приходилось скрывать свое истинное лицо под покровом тайны или

сомнения, так как человек Востока имеет обыкновение верить не тому, в чем

его рьяно убеждают, а полагать совершенно противоположное; малейший протест

с моей стороны означал бы в глазах этих людей подтверждение их

предположений. Эта тема более не затрагивалась.

В тот же вечер мы узнали, что один туркмен, отправлявшийся прямо в

Гёмюштепе, готов без всякого вознаграждения, просто из благочестия, взять с

собой всех хаджи; нам надо было только рано утром явиться на берег, чтобы

незамедлительно воспользоваться возможным попутным ветром.* *Я, Хаджи Билал

и Хаджи Салих, признанный триумвират нищенского каравана, тотчас отправились

с визитом к этому туркмену, которого звали Якуб. Он был молод, с

необыкновенно смелыми глазами. Якуб обнял каждого из нас и согласился

подождать еще один день, чтобы мы как следует запаслись провизией. Он уже

получил благословение Хаджи Билала и Хаджи Салиха, и мы собрались уйти, как

вдруг он отозвал меня в сторону и попросил ненадолго задержаться. Я остался.

Тогда он, с некоторой застенчивостью, рассказал мне, что уже довольно долгое

время питает несчастную неразделенную страсть к девушке из его племени и что

один еврей, искусный чародей, который находится в данный момент в Каратепе,

пообещал изготовить приворотный талисман (нусха), если ему удастся достать

30 капель свежего розового масла, прямо из Мекки, которое необходимо для

написания волшебной формулы. "Мы знаем, – говорил Якуб, – что хаджи приносят

из святого города розовое масло и другие благовония, а так как ты самый

младший из предводителей, я обратился к тебе и надеюсь, что ты исполнишь мою

просьбу". Меня не столь удивило суеверие этого сына пустыни, сколь вера в

слова "премудрого" израильтянина, и так как у моих спутников действительно

оказа-лось с собой розовое масло, его желание скоро исполнилось, и он

по-детски радовался этому.

На другой день рано утром мы все собрались на берегу моря. У каждого

кроме нищенской сумы был еще мешок с мукой. Прошло немало времени, прежде

чем лодка (называемая "теймиль"), представляющая собой выдолбленное дерево,

доставила нас на борт суденышка, которое из-за мелководья стояло в море,*

[40] *на расстоянии одной английской мили. Я никогда не забуду этого

переезда. Тонкий древесный ствол, выдолбленное нутро которого было в полном

беспорядке заполнено пассажирами, мешками с мукой и прочим имуществом, в

любой момент грозил пойти на дно, и нам просто повезло, что все мы сухими

взошли на борт судна. У туркмен имеются три вида судов: а) кезебой, с одной

мачтой и двумя парусами, большим и маленьким, которое они большей частью

употребляют для грузовых перевозок; б) каюк, с одним парусом, быстроходное

судно, употребляемое при их разбойничьих набегах, и в) теймиль, уже

упомянутая лодка. Судно, предоставленное Якубом в наше распоряжение, было

кезебой, оно доставило с острова Черекен [Челекен] на по-бережье Персии

нефть, смолу и соль и теперь возвращалось к родным берегам, нагруженное

фруктами.

Так как из-за отсутствия палубы все места были одинаковы, каждый сел

там, где первым нашел себе удобное местечко, но Якуб заявил нам, что это

помешает его действиям. Поэтому, взяв свой багаж и сумки с провизией, мы

сели в два ряда вплотную друг к другу, как сельди в бочке, так что середина

судна осталась свободной, и он с двумя своими товарищами мог свободно бегать

взад и вперед. Наше положение, как легко себе пред-ставить, было не из

приятных; днем было еще терпимо, а ночью, когда сон валил сидящих налево и

направо, стало просто ужасно; приходилось по целым часам выносить тяжесть

сладко храпев-шего хаджи. Часто на меня обрушивалось сразу двое спящих:

справа и слева, и хотя я безмерно страдал, но не осмеливался будить их,

потому что это считается большим грехом.

В полдень 10 апреля 1863 г. благоприятный западный ветер надул наши

паруса и со скоростью стрелы погнал суденышко вперед. Слева от нас была

узкая коса, справа – густо поросшие лесом, доходящие до самого моря горы,

где возвышается замок Эшреф, построенный шахом Аббасом^26 , величайшим

государем Персии. Прелесть нашего плавания еще более усиливалась благо-даря

великолепной весенней погоде, и, несмотря на тесноту, я был в прекрасном

расположении духа. Я мог бы предаваться мыслям о том, что сегодня покинул

персидский берег и тем самым последнюю точку на земле, где было еще возможно

раскаяние, но нет, ничего подобного не приходило мне в голову. Я был твердо

убежден, что мои товарищи по путешествию искренне преданы мне и что с ними я

готов встретить любую опасность.

К вечеру наступило безветрие, мы бросили якорь недалеко от берега, и

нам разрешили по очереди приготовить чай на малень-ком судовом очаге. У меня

в поясе было спрятано несколько кусочков сахара, я пригласил Якуба и угостил

его миской сладкого чая. К нам подсели Хаджи Салих и Султан Махмуд. Молодой

туркмен разговорился и стал рассказывать об аламане, как называют туркмены

свои разбойничьи походы, излюбленную тему разговора у этого народа. Он вошел

в азарт, его и без того *[41] *горящие глаза своим блеском соперничали со

звездами, ему очень хотелось рассказами о битвах с шиитскими еретиками

заслужить похвалу у суннитских мулл, за которых нас считали; он говорил, что

многих уже взял в плен. Мои спутники скоро начали дремать, я слушал его

дольше всех, он ушел только около полуночи. Перед уходом он рассказал мне,

что Нурулла просил его провести меня как гостя в палатку Ханджана,

туркменского предводителя, и Нурулла прав, ибо я не такой, как остальные

хаджи, и заслуживаю лучшего обхождения. "Ханджан, – сказал мне Якуб, -

аксакал (глава) могущественного племени, и еще при его отце ни один дервиш,

хаджи или чужеземец не смел пройти через Гёмюштепе, не попробовав его хлеба

и воды. Он, конечно, тебя хорошо примет, так как ты из далекого Рума

(Турции), и ты будешь мне благодарен".

На другое утро из-за неблагоприятного ветра мы продвига-лись вперед

очень медленно и лишь вечером прибыли в Ашуру. Ашура – самая южная точка

русских владений в Азии – вот уже 25 лет как перешла окончательно во власть

русских, а лучше сказать, с того самого времени, когда их пароходы нагнали

страху на туркменских морских разбойников. Раньше здесь господствовали

туркмены, и само название Ашура – туркмен-ского происхождения, однако здесь

никто не жил, и место это скорее служило своего рода базой для грабительских

походов, которые в те времена совершались еще часто и вольготно.

Нынешняя Ашура производит отрадное впечатление на путешественника,

едущего из Персии. Хотя число домов, выстроен-ных ближе к восточному краю

мыса, и невелико, их европейская архитектура, а также церковь, стоящая на

видном месте, – все это не могло оставить меня равнодушным. Особенно живо

напом-нили мне о европейской жизни военные паровые суда, и с какой радостью

следил я вечером за гордо скользящим пароходом, следовавшим из Геза (порт

Астрабада) в Ашуру! Русские держат здесь два больших военных парохода и один

маленький, и если бы не эта защита, то не только находящиеся здесь русские

суда, но и парусные корабли, направляющиеся из Астрахани, не были бы

гарантированы от нападения туркмен^27 . Пока купеческое судно находится в

открытом море, ему бояться нечего, но оно очень редко осмеливается

приблизиться к берегу без сопровож-дения парохода, к чьей защите вынуждено

прибегать и на обратном пути. Местные власти ревностно и с немалыми

издерж-ками стараются, конечно, парализовать разбойничьи поползно-вения

туркмен, и размеры этого бедствия несколько уменьшились, но гарантировать

полную безопасность невозможно, и нельзя помешать тому, что многих

несчастных персов, а время от времени даже русских матросов, увозят в цепях

в Гёмюштепе. Русские корабли непрерывно, днем и ночью, крейсируют в

турк-менских водах; каждое туркменское судно, отправляющееся с восточного

берега к южному, персидскому, должно иметь проездное свидетельство, которое

выдается за 8, 10 или 15 *[42] *дукатов на один год, и его надо предъявлять

всякий раз при следовании мимо Ашуры; при этом судно обыскивают, проверяя,

нет ли на борту пленных, оружия или иной контрабанды. Благо-даря этим мерам

значительная часть туркменских торговых судов была зарегистрирована;

уклонившиеся от осмотра про-бираются, как правило, тайными путями, и при

встрече русские крейсера отправляют их на дно, если только они не сдаются^28

.

В то время как одна сторона действует с необходимой строгостью, другая

не упускает случая установить дружеские отношения с тем или иным племенем,

чтобы использовать его против другого. Когда я проезжал через Ашуру, на

русской службе уже 30 лет находился в звании дерьябеги (адмирала) Хидр-хан

из племени газиликёр, получая жалованье около сорока дукатов в месяц, из

которых он десять отдавал своему мирзе (писарю). Хидр-хан все еще жил в

палатке посреди полуевро-пейской колонии; его служебные обязанности состояли

в том, чтобы он, пользуясь своим влиянием на туркмен, или вообще

предотвращал их грабительские набеги, или по крайней мере уведомлял русских

о подобного рода намерениях, поскольку его соплеменники могли нести

шпионскую службу, будучи свидетеля-ми приготовлений. К сожалению, он не

справлялся с этими задачами. Он еще мог быть полезен, в чем я убедился

позднее, однако наш Хидр, который раньше был благочестивым мусуль-манином,

уже давно свел знакомство с прославленной русской водкой и теперь был пьян

днем и ночью, а его сыновья, которые должны были представлять его в

Гёмюштепе, вели совместные дела с каракчи (разбойниками) и отнюдь не

собирались сообщать русским о каких бы то ни было разбойничьих замыслах.

У нашего друга Якуба, как это легко понять, тоже было проездное

свидетельство, которое он был обязан предъявить; лишь после осмотра судна мы

получили разрешение продолжить наш путь. Так как уже наступила ночь, когда

мы подошли к Ашуре, посещение властей было перенесено на завтра, и мы отдали

якорь невдалеке от берега. Мои спутники очень сожалели, что не смогут

нанести визит Хидр-хану, опороченному меценату дервишей и хаджи. Я же в

глубине души радовался, так как я не мог не поехать к нему, а поехав,

оказался бы в неприятном положении, потому что европейские черты моего лица,

может быть, вызвали бы подозрение у Хидра. Посему это обстоя-тельство,

мешавшее сойти на берег, было мне весьма кстати, меня пугала только одна

мысль: не бросятся ли завтра русским в глаза во время визита на судно черты

и цвет моего лица, все еще сохранявшие европейский вид и заметно отличавшие

меня от моих коллег. Я был далек от предположения опасаться негуман-ного

обращения со стороны русских, больше всего я боялся, что они разоблачат меня

и будут уговаривать отказаться от моего плана. Вполне возможно, что до

туркмен дойдет затем невинная болтовня, раскрывающая мое инкогнито, и кто

знает, насколько больше Блоквилля придется мне выложить, чтобы выкупить себя

*[43] *из жестокого рабства! Эти размышления всерьез взволновали меня, и я

огорчался, что они мешают мне насладиться созерца-нием последней картины

западной жизни.

Поэтому на другое утро я проснулся в величайшем волнении. Из Ашуры

доносился мелодичный колокольный звон, мои спут-ники сказали, что сегодня у

неверных воскресенье и праздник, но что за праздник, я не знал. Мы стояли

неподалеку от военного корабля, на котором были вывешены флаги; вдруг я

увидел, как матросы в парадной форме, мерно взмахивая веслами, прибли-жаются

в лодке к берегу; офицер, тоже в полной парадной форме, сел в лодку и вскоре

был доставлен на борт корабля. Минут через десять нам крикнули, чтобы мы

подошли ближе, и я разглядел на борту нескольких светловолосых офицеров,

стоявших у самого трапа. Сердце мое начало сильно биться; мы подходили к

кораблю все ближе, и мои помыслы были направлены на то, чтобы по возможности

оказаться в таком положении, при кото-ром я бы избежал опасного tкte-а-tкte.

Судьбе было угодно, чтобы наше судно подошло к пароходу той стороной, где

сидел я, так что собравшиеся на борту русские могли видеть только мой

затылок. По случаю праздника осмотр был чисто поверхностный, переводчик

обменялся несколькими словами с Якубом, офицеры поговорили о нашей нищенской

компании, и я между прочим услышал, как один из них сказал: "Смотрите, какой

белый этот хаджи". Эта реплика относилась, очевидно, к цвету моего лица, еще

не успевшего огрубеть; впрочем, это было их единственное замечание. Дела с

Якубом были скоро окончены, и мы мигом исчезли из поля зрения русских

кораблей. Разогнув спину и перестав изображать полуспящего, я выпрямился и

облегченно вздохнул, ибо страхи мои кончились.

Скоро поднялся сильный западный ветер, мы думали, что теперь расправим

паруса и скоро придем в Гёмюштепе, до которого было три часа ходу, однако

Якуб не сводил глаз с белой точки, видневшейся вдали, и потихоньку

советовался со своей командой. Только после того как эта наводившая ужас

точка совсем скрылась из виду, поставили большой парус, и мы стрелой

понеслись на восток, рассекая волны. (Позже мы узнали, что это был аламан из

Ходжа Нефеса, который был уведомлен о нашем прибытии и поджидал нас, чтобы

ограбить хаджи; сделать хаджи рабами разбойникам не позволяли их религиозные

чувства.) Приблизительно через полчаса после того, как мы вышли из Ашуры,

навстречу стали попадаться плавучие вехи – длинные палки, выкрашенные в

красный цвет. Якуб сказал мне, что их поставили здесь инглизы для

обозначения границы русских владений, воды по другую сторону вех

принадлежали туркменам, которых инглизы всегда будут защищать от нападений

русских. Для меня остается загад-кой, кто внушает этим диким сынам пустыни

идею столь дально-видной политики. Я не разбираюсь в морских знаках и еще

менее того – в симпатиях Англии к туркменам.

*[44] *Меньше чем через час стал виден туркменский берег – длинная

полоса земли с небольшими возвышениями; мы придерживались направления,

которым следовали шедшие впереди нас суда. Вскоре мы убрали паруса, потому

что фарватер здесь кончался. Мы находились в полутора английских милях от

устья Гёргена, на обоих берегах которого появился Гёмюштепе, похожий по

форме на сотни колоссальных ульев, стоящих вплотную один к другому.

И здесь, так же как в Каратепе, из-за мелководья прибрежной полосы даже

небольшие суда не могли подойти к берегу или войти в Гёрген, сам по себе

достаточно глубокий и всегда полноводный. Поэтому нам пришлось довольно

долго ждать, пока Якуб сошел на берег, сообщил о нашем прибытии и выслал

несколько таймилей для нашей транспортировки. Спустя не-которое время

прибыли три такие в высшей степени оригиналь-ные лодки; они сделали

несколько рейсов туда и обратно, чтобы снять всех нас. Мы с Хаджи Билалом

были последними, и я искренне обрадовался, когда, подъехав к берегу,

услышал, что Ханджан, извещенный добрым Якубом, поспешил встретить меня. Мне

показали его, и я подошел к нему, когда он в несколь-ких шагах от меня

совершал свою вечернюю молитву, аср-намази^29 .

* *

*V*

Прибытие в Гёмюштепе, гостеприимство, оказанное хаджи. – Ханджан. -

Древняя греческая стена. – Влияние улемов. – Первая кирпичная мечеть

номадов. – Персидские рабы. – Поездка на северо-запад от Гёмюштепе. -

Обручение у татар, пир и т.д. – Керванбаши хивинского хана готовится к

поездке через пустыню. – Ильяс-бег, сдающий внаем верблюдов. – Сделка с

Куль-ханом. – Туркменская экспедиция для кражи лошадей в Персию. -

Возвращение экспедиции.

По окончании молитвы Ханджан встал, и я увидел перед собой красивого

стройного человека с длинной, спадающей на грудь бородою, лет сорока, очень

скромно одетого. Он поспешил ко мне, сразу обнял и, назвав по имени, сказал:

"Добро пожало-вать!" Точно так же он приветствовал Хаджи Билала и Хаджи

Салиха. После того как караван, нагруженный всеми мешками, двинулся, мы

присоединились к процессии, держа путь к юртам. Здесь уже повсеместно

распространилось известие о нашем при-бытии, конечно, со значительными

преувеличениями; женщины, дети, собаки, все вперемешку, в страшной сумятице,

высыпали из юрт посмотреть на прибывших паломников; и все хотели обнять нас,

надеясь, что на них перейдет (как утверждали муллы) частица божественной

заповеди и заслуг за совершение *[45] *паломничества. Первая, совершенно

новая картина среднеазиатской жизни настолько поразила меня, что я даже не

знал, то ли мне рассматривать войлочные юрты удивительной конструкции, то ли

любоваться женщинами в длинных красных шелковых руба-хах, доходящих до пят,

или же исполнять желание многих людей, протягивавших ко мне руки.

Поразительно, что молодые и старые, без различия пола и происхождения,

хотели прикоснуться к хаджи, на которых еще покоилась священная пыль Мекки и

Медины; я был поражен, когда самые красивые женщины, а часто даже девушки

бросались меня обнимать.

Усталые и замученные оказанием этих религиозно-радушных почестей,

добрались мы до юрты верховного ишана (священ-ника); здесь собрался весь наш

маленький караван, и началось самое интересное представление, какое мне

когда-либо доводи-лось видеть. Надо было приступать к распределению гостей

на квартиры. Меня поразило проявленное всеми пылкое рвение принять к себе

одного или нескольких бедных чужеземцев; правда, я слышал о гостеприимстве

кочевников, но не представлял себе, что оно доходит до такой степени.

Женщины уже начали было ссориться, но Ханджан навел порядок, распределив

всех, а меня и Хаджи Билала с родственниками взял с собой гостями в свою ова

(юрту)^30 . ("Ова", что дословно означает "юрта", употребляется здесь

туркменами как обозначение дома и двора.) Так как он жил на другом конце

Гёмюштепе, нам пришлось пересечь весь стан, юрты которого раскинулись по

обоим берегам Гёргена, вплотную одна к другой. (Гёрген, истоки которого

находятся в горах Курдистана, протекает боль-шей частью по области,

населенной йомутами, на протяжении приблизительно 30 географических миль. До

самого Писарака, даже еще ниже Атабега, его можно везде переехать вброд на

лошади; по-настоящему глубоким он становится только в восьми милях от

Гёмюштепе, где оба его берега сплошь заболочены. Русло реки везде узкое. В

четырех-пяти милях от устья река баснословно богата рыбой, так что вода,

можно сказать, инфицирована и летом непригодна для питья; я мылся в ней

всего два раза, и тогда от рук и от лица сильно и неприятно пахло рыбой.)

Солнце уже клонилось к закату, когда мы, вконец измученные, добрались

до его жилья, питая сладкую надежду немножко отдохнуть. Однако, к сожалению,

нас постигло разочарование. Хотя нас и поместили в отдельную юрту, в двух

шагах от упомянутой реки, не успели мы с необходимым церемониалом, обогнув

ее дважды и поплевав во все четыре угла, войти, как она заполнилась

посетителями, которые оставались до глубокой ночи и до того утомили нас

тысячью всевозможных вопросов, что даже Хаджи Билал, истинный человек

Востока, начал терять терпение. Вечером Баба-Джан, (Баба-Джан, "душа отца",

– это просто ласкательное имя, которое турк-мены дают своему старшему сыну.)

двенадцатилетний сын Ханджана, принес нам ужин, состоящий из вареной рыбы с

кислым молоком и сервированный в большой деревянной миске. Персид-ский раб в

тяжелых цепях донес миску почти до нас, так что *[47] *Баба-Джан только

поставил ее перед нами, сам он сел на некотором отдалении рядом с отцом, и

оба с неподдельным удовольствием смотрели, как мы с огромным аппетитом

на-бросились на еду. После ужина была произнесена молитва, Хаджи Билал

поднял руки, все присутствовавшие последовали его примеру, и в заключение,

когда он, произнеся "Бисмаллах, Аллах акбар", взялся за бороду, все

остальные тоже погладили свои бороды и поздравили Ханджана с гостями.

13 апреля я впервые проснулся в туркменской юрте, называе-мой здесь, у

йомутов, "чатма", а в других местах "аладжа".^31 Сладкий сон и легкое

сооружение, давшее мне приют, подействовали освежающе, мне стало легко,

прелесть новизны восхищала меня, и моя радость, казалось, не имела границ.

Это заметил Хаджи Билал и пригласил меня поэтому совершить небольшую

прогулку, когда мы отошли на некоторое расстояние от чатм, он заметил мне,

что теперь самое время совсем расстаться со свойствами характера эфенди и

душой и телом сделаться дерви-шем. "Ты, должно быть, уже заметил, – сказал

мой добрый товарищ, – что не только я, но и мои коллеги, стар и млад,

раздаем людям благословение (фатиха), ты тоже должен это делать. Я знаю, в

Руме это не принято, а здесь люди этого требуют, им кажется очень странным,

что ты выдаешь себя за дервиша, не играя полностью этой роли. Ты ведь знаешь

форму благословения, сделай благочестивое лицо и благословляй, ты можешь

давать также нефес (святое дыхание), если тебя позовут к больному, только не

забывай сразу же протянуть и руку, так как люди знают, что мы, дервиши,

живем такого рода благо-честивыми делами, и у них уже всегда наготове

небольшой подарок". Хаджи Билал просил извинения, что он осмелился порицать

меня, но это, как он считал, для моего же блага, и я, очевидно, слышал

историю о путешественнике, который попал в страну одноглазых и, чтобы быть

похожим на ее жителей, всегда держал один глаз закрытым.

Я от всего сердца поблагодарил его за советы, и он рассказал мне также,

что Ханджан и многие другие туркмены с особым пристрастием расспрашивали обо

мне и что ему стоило большо-го труда убедить их в том, что мое путешествие

отнюдь не носит официального характера. Туркмены считали, что я послан

султа-ном в Хиву и Бухару с антирусской миссией, он не собирался полностью

разуверять их в этом, так как они глубоко почитают султана и таким образом

переносят свое уважение и на меня. Несмотря на это, мне следовало сохранять

верность характеру дервиша, потому что загадочная неизвестность больше всего

нравится этим людям.

Вскоре мы возвратились домой, где нас уже ждал хозяин со множеством

своих друзей и родственников. Сначала он подвел для благословения свою жену

и старую мать, затем мы познако-мились с остальными родственниками Ханджана,

и, после того как мы каждого из них благословили. Ханджан заметил, что по

*[48] *туркменскому обычаю гость считается самым дорогим членом семьи и что

теперь мы можем беспрепятственно ходить повсюду не только среди его племени,

но и у всех других йомутов; если же кто-нибудь посмеет тронуть хотя бы волос

на голове его гостя, кельте (так называлось племя) потребует удовлетворения.

"Вам придется прождать здесь не меньше двух недель, пока не собе-рется

караван в Хиву, отдохните немного, а затем побывайте в дальних ова; туркмен

никогда не отпустит дервиша от своей юрты с пустыми руками, и вам не

повредит наполнить ваши мешки для хлеба, так как добираться до Хивы и Бухары

вам предстоит долго".

Мне хотелось свободно походить повсюду, поэтому легко представить себе,

как обрадовали меня эти слова. Я собирался остаться в Гёмюштепе до тех пор,

пока не расширится круг моих знакомств и я не овладею разговорным языком

туркмен, извест-ным мне дотоле теоретически. В первые дни я ходил по юртам с

Ханджаном, его братом или другими домочадцами, позже я очень часто

отправлялся в сопровождении Хаджи Билала раздавать благословения или шел с

Хаджи Салихом, который завел обширную медицинскую практику. Пока он давал

лекарст-ва, я громко произносил надлежащее благословение, за что всегда

получал в подарок войлочный коврик, вяленую рыбу или какую-либо другую

безделицу. Для меня навсегда осталось загадкой, было ли то результатом

нашего совместного врачева-ния или же следствием любопытства, проявленного к

турецкому хаджи, как меня называли, однако, к немалому удивлению моих

друзей, после пятидневного пребывания в Гёмюштепе мне уже наносили визиты

многочисленные больные или выдававшие себя за больных, которым я раздавал

благословения или дыхание либо писал небольшие талисманы, конечно, не без

должного гонорара. Иногда попадались – таки твердолобые политиканы,

сомневавшиеся в том, что я дервиш, и считавшие меня полити-ческим эмиссаром,

но меня это мало беспокоило, потому что маска моя была надежной. Никому и в

голову не могло прийти заподозрить во мне европейца, и как я радовался при

мысли, что можно беспрепятственно странствовать по этой мало известной

земле.

Число моих знакомых все более росло, и скоро я насчитывал среди них

самых могущественных и влиятельных людей. Особен-но полезной была для меня

дружба с Кызыл Ахундом, настоящее имя которого Молла Мурад, очень уважаемым

туркменом, с которым я был в наилучших отношениях и рекомендация которого

открывала мне доступ повсюду. В свое время, когда Кызыл Ахунд еще учился в

Бухаре, он приобрел сочинение по экзегетике на османо-турецком языке,

который он не совсем хорошо понимал, а я дал нужный ключ к нему. Поэтому мое

общество доставляло ему большую радость, и он всем в самых лестных

выражениях говорил о моих познаниях, касающихся книг по исламу. Ко мне был

также дружески расположен Сатлык *[49] *Ахунд, человек духовного звания, не

менее ученый и почитаемый. Когда я встретился с ним в первый раз, он в

особой молитве поблагодарил провидение за то, что оно ниспослало ему

мусуль-манина из Рума, этого истинного источника веры, а когда кто-то из

окружавших сделал замечание по поводу белого цвета моего лица, он сказал,

что мое лицо излучает истинный свет ислама и что это божие благословение

дано только верующим Запада. Я не преминул также завязать знакомство с Молла

Дурды, пребывавшим в звании кази-калана, т.е. верховного судьи, так как я

скоро убедился, что только улемы^32 могут оказывать на этих диких людей

некоторое влияние и что авторитет аксакалов (седобородых), который мы в

Европе считаем преобладающим, весьма незначителен.

Растущее доверие ко мне туркмен доказывало, что я рассуж-дал правильно,

и, когда они захотели построить мечеть из кирпичей, взятых из

древнегреческих руин, которые и дали имя всему Гёмюштепе, меня попросили

обозначить место михраба (алтаря и одновременно киблы^33 ), потому что Кызыл

Ахунд указал на меня как на самого известного и сведущего дервиша. И в

Гёмюштепе, и окрест него до сих пор не видели ни одной каменной стены, кроме

этих близлежащих греческих развалин; желание воздвигнуть божий храм на

месте, считавшемся центром у йомутов, может быть объяснено как проявление

тяги к цивилизации. Каждый благочестивый туркмен счел своим дол-гом

доставить на это место несколько сотен прекрасных квадрат-ных кирпичей из

укреплений, построенных Александром, и, когда материала оказалось

достаточно, строительство поручили одно-му туркмену, который неоднократно

ездил по торговым делам в Астрахань и считался опытным человеком. После того

как я указал по своему компасу направление, где находится Мекка, они начали,

не закладывая фундамента, возводить стены, – обстоятельство, не

свидетельствующее в пользу основательности здания. Однако это и к лучшему:

простой оно дольше – и русские легко могли бы употребить его для укреплений

своего форта, и великие планы великого македонца пошли бы на пользу его

тезке Романову.

Не провел я в Гёмюштепе и восьми дней, как благодаря упомянутой

протекции перезнакомился решительно со всеми. Теперь мне хотелось не спеша

вникнуть в их общественные отношения, узнать названия очень разветвленных

племен и семей и, по возможности, составить себе представление о социальных

связях, удерживающих составные части, по виду живущие в большой анархии. Это

оказалось несколько труднее, чем я думал. Стоило мне лишь коснуться вопроса

об обыденной жизни или проявить к чему-либо любопытство, как они тотчас

удивлялись, почему это, собственно говоря, дервиш, которому надлежит

заниматься только религией и богом, выказывает интерес к делам бренной

жизни. Поэтому то, что удалось узнать в этой области, стоило мне большого

труда, ибо расспрашивать я *[50] *никогда не осмеливался. К счастью для