Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

что большое коли-чество рукавов и каналов необходимо не только для

земледелия, но и для снабжения питьевой водой самых отдаленных местностей.

Когда хивинский хан хочет объявить войну какому-нибудь бунтующему району

своей страны, он первым делом старается перерезать ему каналы и водоводы,

что ощущается наиболее остро; поэтому правительство, которое закрыло бы

шлюзы, чтобы поднять уровень воды в русле Оксуса, поступило бы так, словно

оно всей стране одновременно объявило войну.

То, что Оксус наряду с упомянутыми выше свойствами обладает чрезвычайно

быстрым течением, а помимо того, еще и часто отклоняется от своего старого

русла, достаточно извест-но. Эти отклонения начинаются в его нижнем течении

после поворота реки у Хезареспа, и их гораздо больше, чем нам *[118] *в

настоящее время известно. Если спросить об этом у жителей, то они обычно

насчитывают как на правом, так и на левом берегах более восьми таких

отклонений, и если даже это может отно-ситься и к прежним каналам, то

все-таки чрезвычайную нерегу-лярность Оксуса никак нельзя оспаривать, и с

этой точки зрения пожалуй, не подлежит никакому сомнению, что Аральского

моря, как утверждает сэр Генри Роулинсон, ссылаясь на одну в высшей степени

ценную персидскую рукопись, в прежние времена совсем не существовало.

Путешествие из Кунграда в Хиву предпринимают большей частью по суше,

так как вверх по течению на него требуется 18-20 дней. Сухопутных дорог три:

а) через Кёне-Ургенч; эта дорога называется летней, она обходит все

полноводные в это время года озера, старицы и рукава Оксуса; путь по ней

исчисля-ется в 56 фарсахов^71 , так что она самая длинная; б) через

Ходжа-Или; этой дорогой обычно ходят зимой, когда выше-названные озера и пр.

замерзают. Ее длина 40 фарсахов; в) дорога на правом берегу Оксуса через

Сурахан; она имеет большие объезды и проходит через много песчаных степей.

Наше возвращение нужно было насколько возможно уско-рить, но, несмотря

на это, нам пришлось примириться с тем, что мы пойдем длинной дорогой через

Кёне-Ургенч. Нам повезло, так как мы смогли присоединиться к небольшой

компании путешественников; некоторые из них направлялись в Кёне-Ургенч, а

остальные в Хиву. Все ехали верхом на хороших лошадях; даже те лошади,

которых предоставили в наше распо-ряжение "лиллах" (из религиозной

благотворительности), были молодые и крепкие, а так как кроме хлеба и

небольшого запаса провианта на дорогу у нас с собой ничего не было, мы бодро

тронулись в путь, несмотря на жару, которая давала себя чувствовать даже в

ранние утренние часы. От городских ворот ехали по хорошо обработанным землям

окрестностей Кунграда на северо-запад, а затем – через пустынную местность,

пока не добрались до большого озера со стоячей водой, называемого Атйолу;

оно считается первой станцией и тянется на 7 фарсахов. Через его самое узкое

место перекинут мост; дорога здесь разветвляется на две: одна ведет вдоль

диких гор Казак-Ёрге через обширное плато Устюрт в Оренбург, другая – в

Кёне-Ургенч. Мы двинулись по последней. Мы ехали через леса и пески, слева и

справа виднелись отдельные руины; из них выделялись Кара-гёмбез (Черный

купол), вблизи которых можно найти белоснеж-ную соль, лучшую в ханстве, и

Барсакильмез ("Кто пойдет, назад не вернется") – опасное гнездо, населенное

злыми духами, многие любопытные там уже лишились жизни.

Через пять часов езды мы достигли второй станции, которая называется

Кабулбек-Ховли. Это отдельно стоящий двор. По обычаю, принятому владельцами

с давних пор, нас хорошо угостили, и так как до следующей станции,

Кызыл-Чагала, нам предстояло ехать восемь часов, гостеприимный хозяин не

забыл *[119] *снабдить нас мясом и хлебом на завтрак. Было еще темно, когда

мы тронулись в путь. Наши спутники, умеющие владеть оружи-ем, проверили его

с необычайной тщательностью. Я подумал, что мы, вероятно, будем проезжать

мимо враждебного турк-менского племени; но меня успокоили, рассказав, что мы

весь день будем ехать по густому лесу, в котором водится много львов, пантер

и диких кабанов, иногда нападающих на путников. Несмотря на то что опасного

места мы достигли уже светлым днем, мы продвигались вперед с большой

осторожностью; мы очень доверяли лошадям, и, как только они ставили уши

торчком или начинали храпеть, все хватались за оружие. То, что львы и

пантеры в климатических условиях Средней Азии не так опасны, как их собратья

в Индии и Африке, вполне понятно. Поэтому я не разделял страха моего

молодого спутника-тата-рина и скорее даже жаждал участвовать в каком-нибудь

интерес-ном охотничьем приключении. Как всякий азиат, узбек обладает

чрезмерной фантазией; ни один след, ни один звук не говорили нам о том, что

мы находимся вблизи резиденции царя зверей, мы видели только стада кабанов,

которые с громким треском про-бирались через чащу. В противоположность этому

число встре-чавшихся нам цесарок и фазанов было велико, я бы даже сказал,

сказочно, и для вечернего привала была собрана богатая охот-ничья добыча.

Птицы, о которых я говорил, в этих местах намного вкуснее, чем в

Мазендеране, да и узбеки умеют их лучше готовить, чем персы. Там, где лес

кончается, вскоре становится видно укрепленное место Кызылчагала, которое

населено узбе-ками; мы прибыли туда довольно рано и продолжали свой путь на

следующее утро по местам, населенным йомутами.

Кёне-Ургенч считается четвертой станцией, хотя путь туда длится лишь

три часа. Эта древняя метрополия знаменитого в Средней Азии Хорезма – самая

бедная среди всех своих това-рищей по несчастью в Азии, и, как бы ни славили

и устно, и в книгах ее прежний блеск, мы удостоверяемся, глядя на нынешние

руины, что это был центр только татарской цивилиза-ции. Сегодняшний город -

маленький, грязный и не имеет боль-шого значения, однако раньше он,

по-видимому, был больше, потому что разбросанные вне стен города руины

позволяют судить о его прежних размерах. Руины эти датируются по исламскому

летосчислению культурной эпохой хорезмшахов. Самое примечательное здесь -

это упомянутая уже в моих путе-вых описаниях мечеть Тюрябек-ханым (не

Тюрябек-хан), больше и великолепнее, чем Хазрети-Пехливан, которую принято

счи-тать самым прекрасным монументом города Хивы и которая со своими

изразцовыми мозаиками, где преобладает желтый цвет, не уступает аналогичным

памятникам архитектуры в Туркестане. Упомянем мавзолей Шейх-Шереф с высоким

бирюзовым купо-лом, а также усыпальницы Пирияра, отца знаменитого Пехливана,

и шейха Наджм ад-Дин Кубра. Последняя была близка к разрушению, но

восстановлена в недавнее время благодаря *[120] *щедрости Мухаммед

Эмин-хана. Говорят, что в окрестностях имеется несколько каменных стен и

башен, например Пульджайду ("Деньги уничтожают"), которая лежит в трех часах

пути. Когда буря разметает там песчаные наносы, зачастую на свет появляются

монеты и посуда из серебра и золота; люди, которые просеивают песок, нередко

бывают вознаграждены за свой труд. Назовем также Айсенем, или павильон

Айсенем и Шахсенем, памятник знаменитым влюбленным, судьба которых,

описанная в романе, часто воспевалась трубадурами. Это, по-видимому,

стереотипное название для всех отдельно стоящих парных руин, потому что

Шахсенемы имеются как в других районах Хивы и Бухары, так и недалеко от

Герата, и повсюду рассказывают ту же легенду с небольшими изменениями.

От Кёне-Ургенча дорога разветвляется на две, по длине мало отличающиеся

друг от друга. Однако проходящая по менее заселенной местности ведет через

Порсу и Илалы [Ильялы], по ней ходят только большими группами, так как

близость разбой-ников човдуров и туркмен-йомутов делает этот путь не

особенно надежным вплоть до Ташауза. Вторая дорога все больше при-ближается

к Оксусу и тянется вдоль него по прибрежному району, где засеянные поля

только изредка прерываются усадь-бами (ховли), деревнями и базарами. Эту

дорогу, хотя она длиннее и более утомительна из-за множества оросительных

каналов и рвов, лежащих на пути, летом выбирает большинство путников, потому

что на первой дороге караван распускается только у Ташхауза, и каждый может

продолжать свой путь самостоятельно, на второй же это происходит уже у

Кипчака.

Когда я вернулся в Хиву, мои друзья, уставшие от ожидания, начали

настаивать на том, чтобы покинуть Хиву на следующий день, так как все

нарастающая жара не без основания вызывала у них беспокойство по поводу

нашего путешествия в Бухару. Я пошел к Шюкрулла-баю, которому я в Хиве столь

многим был обязан, чтобы попрощаться с ним, и был по-настоящему растро-ган,

когда благородный старец пытался отговорить меня от моего намерения,

нарисовав мне ужаснейшую картину Бухара Шериф (благородной Бухары). Он

описал мне политику эмира как политику недоверия и предательства и сказал,

что эмир обходится враждебно не только с англичанами, но и с каждым

чужеземцем. Как большую тайну он рассказал мне, что несколь-ко лет назад

даже один осман, которого покойный Решид-паша прислал в Бухару в качестве

преподавателя военного дела, был злодейски убит эмиром, когда он после

двухлетнего пребывания в Бухаре хотел вернуться в Стамбул.

Эти старания отговорить меня, хотя Шюкрулла-бай вначале вполне верил,

что я дервиш, были особенно поразительны, и у меня возникла мысль, что этот

человек, хотя и не раскрыл меня, все же при более частых контактах разглядел

мое инкогни-то и теперь, вероятно, предполагал, что я какой-то совсем другой

человек. Этот благородный старец был в молодые годы однажды *[121] *в Герате

у майора Тодда (в 1839 году), и несколько раз его посылали в Петербург; в

Константинополе, как он мне рассказы-вал, ему также часто доводилось

общаться с френги. Возможно, что он там получил представление о нашем образе

мышления и наших научных стремлениях и поэтому с особой приветли-востью взял

меня под свою защиту. Когда он подал мне руку для поцелуя, в его глазах

мелькнула слеза; кто знает, какие чувства ее вызвали.

Хана я также одарил своим прощальным благословением, и он попросил меня

на обратном пути проехать через Хиву, так как он хотел отправить со мной

посла в Константинополь, чтобы получить от нового султана традиционную

инвеституру на свой пост. Я ответил, что думать о будущем грех, посмотрим,

как распорядится судьба (кисмет). Распрощавшись со всеми друзьями и

знакомыми, я покинул Хиву, пробыв там почти целый месяц.

Х

*Отъезд из Хивы в Бухару. – Три дороги. – Ходжа. – Ханка. – Оксус и

переправа через него. – Великая жара. – Шурахан. – Базар. – Япкенари. -

Аккамыш. – Тёйебоюн. – Удивительный разговор с киргизской женщиной о жизни

кочевников. – Тюнюклю. – Аламан текинцев. – Каравану угрожает опасность, и

он возвращается в Тюнюклю. – Караван вынужден бежать в пустыню. – Жажда. -

Гибель верблюдов. – Шоркутук. – Медемин Булаг. – Смерть хаджи. – Буря. -

Автор в опасности. – Радуш-ный прием у персидских рабов. – Первое

впечатление от "благо-родной Бухары".*

Когда мы, все приготовив к отъезду, собрались на тенистом дворе

Тёшебаза, я воочию убедился, какое благородное влияние оказала набожность

Хивы на наш нищенский караван. Только у самых скупых можно было заметить

следы прежних лохмотьев; вместо рваных меховых шапок, принятых у йомутов,

появился снежно-белый тюрбан, все мешки были битком набиты, и ра-достно было

видеть, что последние бедняки обзавелись ослом. Со мной также произошли

большие перемены, потому что я приобрел в свое распоряжение целого осла и

половину верблю-да; на первом я ехал верхом, в то время как второй служил

для транспортировки моего походного мешка, где лежали одежда, несколько

рукописей, купленных мною, и провизия, потому что теперь я вез с собой не

черную муку, как в пустыне, а белые погача (маленькие пирожки, испеченные в

бараньем жиру), рис, масло и даже сахар. Только свою одежду я не хотел

менять. Хотя я и приобрел рубашку, я остерегся ее надеть, так как этот

предмет роскоши мог бы меня изнежить, а это было еще преждевременно.

* [122] *От Хивы до Бухары у нас был выбор между тремя дорогами: а)

через Хезаресп и Фитнек [Питняк]; Оксус тогда нужно перейти у Кюкюртлю; б)

через Ханку и Шурахан на правом берегу реки два дня по пустыне до Каракёля;

в) вверх по реке до Эльчига. Так как мы решили ехать по суше, то выбор между

двумя первыми дорогами был предоставлен нашему керванбаши по имени Ах-мед,

таджику из Бухары, у которого мы и еще один хивинский торговец одеждой,

сопровождавший нас, наняли верблюдов; он считал дорогу через Ханку наиболее

надежной и удобной в это время года.

Был вечер 27 июня, когда мы, покончив с бесконечной раздачей

благословений и освободившись от объятий, покинули Хиву через Ургенчские

ворота. Многие чересчур ретивые жители бежали за нами целых полчаса.

Благочестивые чувства вызывали слезы у них на глазах, и они восклицали в

совершенном отчаянии: "Кто знает, когда еще удостоится Хива высокого счастья

прини-мать в своих стенах стольких святых людей!" Моих коллег, сидящих

высоко на верблюдах, это совсем не беспокоило, но мне, на моем осле, такие

излияния дружбы очень досаждали, и даже осел мой потерял терпение и галопом

понес меня прочь, к моей великой радости. Лишь намного опередив всех, я

придержал осла, но мне пришлось долго дергать за поводья, прежде чем мой

длинноухий гиппогриф перевел галоп на быструю рысь. Когда же я и в этом

хотел ему воспрепятствовать, он разозлился и в пер-вый раз подал

оглушительный голос, о богатстве, гибкости и полноте которого я, впрочем,

предпочел бы судить на расстоянии.

Мы ночевали в двух милях от Хивы, в Ходже, где, несмотря на

незначительность этого селения, есть калантархона (приют для дервишей),

подобная тем, что встречаются в самых малень-ких общинах Хивы и Коканда.

Отсюда до Ханки мы ехали по обработанным землям. На всем пути встречались

превосходные тутовые деревья, и так как мой осел, все еще в добром

расположении духа, спешил впереди каравана, у меня было время подкрепиться

ягодами величиной с большой палец. В Ханку, где как раз был базарный день, я

въехал также раньше каравана и спешился у калантархона, которая находилась

на самом краю маленького городка на берегу ручья и, как обычно,

располага-лась в тени тополей и вязов. Здесь я заметил двух полуголых

дервишей, которые только что собрались проглотить свою обе-денную дозу

опиума; они и мне предложили изрядную порцию и были очень удивлены, когда я

отказался. Вместо этого они приготовили мне чай, а сами, пока я пил, приняли

свой маковый яд. Через полчаса оба были в царстве блаженства. В то время как

на лице у одного из спящих отражался глубокий сладостный сон, у другого я

видел судорожные движения, свидетельствующие о смертельном страхе.

Я бы охотно подождал, пока они проснутся, и послушал описания

прекрасных грез, но наш караван как раз проходил *[123] *через город, и я

вынужден был к нему присоединиться. Отсюда через час нам предстояло достичь

берега Оксуса и, если хватит времени, еще сегодня начать переправу. К

сожалению, этот небольшой отрезок пути был очень плохой, нам непрерывно

приходилось обходить грязь и болота, так что только к вечеру мы достигли

берега реки, где решили провести ночь.

Оксус, который показался мне чрезвычайно широким, вероят-но благодаря

обильным весенним дождям, со своими желтыми волнами и довольно быстрым

течением представлял интересное зрелище. Берег на этой стороне, насколько

хватал глаз, был окаймлен деревьями и разбросанными тут и там ховли. На той

стороне также можно было разглядеть вдали от берега следы цивилизации, а на

севере виднелись горы Овейс Карайне, похо-жие на свисающее отвесно вниз

облако. Вода в Оксусе не так хороша для питья, как в каналах и арыках, где

благодаря медленному течению песок уже несколько осел. Здесь же вода

скрипела на зубах, словно ты ешь пирог из песка, и ее можно было пить лишь

после того, как она некоторое время постоит. Что касается вкуса воды, то

жители Туркестана утверждают, что ни одна река на земле, даже Нил Мубарек

(благословенный), не может сравниться в этом отношении с Оксусом. Вначале я

думал, что приятный вкус вызывается только радостью, которую испы-тываешь на

берегу реки после безводной пустыни. Однако я дол-жен признать, что, как

показывает мой опыт, ни в Азии, ни в Европе я никогда не встречал ни реки,

ни источника, в которых была бы такая вкусная вода, как в Оксусе.

Рано утром на следующий день началась подготовка к пере-праве. Здесь,

так же как у Гёрлена, Хезареспа и в других местах, переправы являются

собственностью государства. Государство сдает их в аренду частным лицам,

которые могут перевозить на другой берег только тех чужеземцев и

путешественников, кото-рые имеют от хана петек, (Пропуск, буквально

"письмо".) выдаваемый за небольшую плату. У хаджи был общий пропуск, но я

приобрел себе отдельный, который гласил следующее: "Пограничной охране и

сборщикам податей указывается, что Хаджи Молла Абд ур-Решид-эфенди дано

разрешение. Никто не должен чинить ему препятствий".

Со стороны полиции не было никаких возражений, дело было только в том,

что мы как хаджи не хотели ничего платить за переправу на лодке, которая

принадлежит хану. Перевозчик вначале не хотел с этим примириться. Наконец он

согласился оказать нам благодеяние и перевезти нас, наш багаж и наших ослов

на другой берег. Переправа началась в 10 часов утра, и лишь к заходу солнца

мы достигли высокого берега, который тянется справа от Шураханского канала.

Саму реку мы преодо-лели за полчаса, но нас далеко унесло, и пока мы, плывя

то вверх, то вниз по течению, достигли желаемой точки на другом рукаве,

прошел день в такой жгучей жаре, какую мне редко приходилось *[124]

*испытывать. В главном русле все шло довольно хорошо, но в боковых рукавах

мы через каждые десять шагов увязали в песке. Тогда людям и ослам

приходилось выбираться из лодки, и ждать, пока она не окажется на плаву.

Когда фарватер достигал нужной глубины, мы снова влезали, перевозка ослов

была адской работой, особенно нескольких чрезвычайно упрямых, которых нужно

было, как беспомощных детей, сажать в лодку. Мне и сейчас становится смешно

при воспоминании, как длинноногий Хаджи Якуб водружал своего ослика себе на

плечи и держал за передние ноги, в то время как бедное дрожащее животное

пыталось спрятать свою голову за его спиной.

Нам пришлось ждать на берегу у Шурахана целый день, пока перевезут

верблюдов. 29 июня мы отправились дальше. Мы шли по населенной узбеками

местности Ябкенари ("Берег канала"), которая была повсюду пересечена

арыками. Ябкенари – это оазис длиной восемь миль, шириной пять-шесть миль,

он довольно хорошо обработан. За ним начинается пустыня, по краю кото-рой,

называемому Аккамыш, тянутся хорошие пастбища, где живут киргизы^72 . Дойдя

до Аккамыша, караван медленно про-должал свой путь, а керванбаши, я и двое

моих спутников, которые могли рассчитывать на быстроту своих ослов, сделали

крюк и свернули к Шурахану, лежащему в стороне от нашей дороги, чтобы там на

базаре пополнить запасы провианта или, вернее говоря, немного развлечься.

В Шурахане, окруженном надежным земляным валом, мало жилых домов, он

состоит в основном из 320 лавок, которые открываются два раза в неделю и

посещаются кочевниками и оседлым населением из окрестных мест Это

собственность амир аль-умара, старшего брата хана, у которого здесь

прекрас-ный сад. Я предоставил моим спутникам делать покупки, а сам

отправился в калантархона, расположенную перед городскими воротами. Там я

увидел нескольких дервишей, которые лежали в своих мрачных кельях на сыром

полу, страшно обезображенные и похожие на живые скелеты вследствие

злоупотребления опиу-мом бенг (изготовляемым из конопли)^73 и джерс. Когда я

им представился, они меня очень радушно приветствовали и велели принести

хлеба и фруктов. Я хотел дать им денег, но они засмеялись, мне сказали, что

многие из них уже 20 лет не держали в руках денег. Окрестное население

содержит своих дервишей, и действительно, в течение дня я видел, как

приезжали предста-вительные всадники-узбеки и каждый из них что-нибудь

привозил с собой, получая за это чилим (трубку), из которой он сосал свой

любимый яд. В Хиве бенг – самый любимый наркотик, и многие подвержены этому

пороку, потому что вино и другие алкоголь-ные напитки запрещены Кораном и за

их употребление прави-тельство карает смертью. Так как становилось поздно, я

пошел на базар разыскивать своих друзей. Мне стоило большого труда пробиться

сквозь волнообразно колышущуюся толпу. Все были на лошадях, как продавцы,

так и покупатели, и было *[126] *чрезвычайно забавно смотреть, как

киргизские женщины с большими кожаными мехами, полными кумыса, (Сильно

закисшее молоко кобылицы или верблюдицы, в приготовлении которого киргизы

очень искусны. Кочевники Средней Азии употребляют его как пьянящий напиток.

Все, кто его пьют, толстеют – это его признанное свойство. Я пробовал его не

раз, но мог проглотить лишь несколько капель, так как резкая кислота

стягивала мне рот и на несколько дней набивала оскомину.) сидя на лошадях,

держали мех отверстием прямо надо ртом желающего напиться, причем ловкость

обеих сторон была настолько велика, что лишь изредка несколько капель

проливалось на землю.

Я нашел своих спутников, и мы пустились в путь вслед за караваном,

который уже на пять часов опередил нас. Стоял невероятно жаркий день, но, к

счастью, хотя местность была песчаная, тут и там попадались киргизские юрты.

Достаточно мне было только приблизиться к одной из них, как тотчас же

появлялись женщины с мехами и между ними буквально возни-кала ссора, если я

не отпивал хотя бы глоток у каждой из них. В летний зной напоить жаждущего

путника считается верхом гостеприимства, и ты окажешь благодеяние киргизу,

если дашь ему возможность выполнить эту заповедь. В караване нас уже ждали с

большим нетерпением, так как мы с сегодняшнего дня собирались совершать

марши только ночью, что и для нас, и для животных было облегчением. Сразу

после нашего прибытия все тронулись в путь. Караван, медленно идущий при

ясном лунном свете, являл собой волшебную картину. Справа от каравана глухо

рокотал Оксус, слева тянулась ужасная пустыня Татарии^74 .

На следующее утро мы расположились лагерем на возвышен-ном берегу реки;

эта местность носит название Тёйебоюн, т. е "Шея верблюда", вероятно, из-за

изгибов берега. В определенные месяцы здесь живут киргизы. За 10 часов я

видел три киргизских семьи, которые появлялись одна за другой, находились

около нас самое большее по три часа и затем отправлялись дальше. Мне

открылась во всей полноте картина жизни кочевников, и, когда я заговорил об

этой беспокойной бродячей жизни с одной киргизской женщиной, она сказала

мне, смеясь: "Мы же не можем быть такими ленивыми, как вы, муллы, и целыми

днями сидеть на одном месте! Человек должен двигаться. Посмотрите, солнце,

луна, звезды, вода, животные, птицы и рыбы – все дви-жется. Только мертвые и

земля недвижимы". Я хотел было возразить моей философствующей кочевнице,

которая была за-нята упаковкой юрты, как вдруг вдали послышались крики, из

которых я мог понять только одно слово: "Бюри! Бюри!" ("Волк! Волк!").

Киргизка поспешила с быстротой молнии к пасущемуся вдали стаду и подняла

такой крик, что волку на этот раз пришлось удовольствоваться лишь жирным

курдюком одной овцы и обратиться в бегство. Мне очень хотелось поговорить с

вернувшейся киргизкой о пользе подвижности у волка, но она была слишком

удручена потерей, и я поехал к каравану.

*[128] *Перед заходом солнца мы отправились в путь и все время шли

невдалеке от реки, низкие берега которой почти сплошь поросли ивами, высокой

травой и кустарником. Хотя мне гово-рили, что дорога между Хивой и Бухарой

многолюдна, мы до сих пор встречали только пограничную охрану и бродячих

кочевни-ков и не видели ни одного путника. Поэтому мы были очень удивлены,

когда около полуночи к нам подскакали пять всадни-ков. Это были хивинские

купцы, которые за четыре дня доехали сюда из Бухары через Каракёль. Они

принесли нам радостную весть, что дороги совершенно безопасны и что

послезавтра мы встретимся с их отставшим караваном.

Уезжая из Хивы, мы слышали, что поскольку эмира с его войском в Бухаре

сейчас нет, то из-за туркмен-теке дороги, ведущие в этот город, стали

опасны; у нашего керванбаши тоже были тайные опасения; теперь они исчезли, и

мы надеялись за шесть-восемь дней достичь цели своего путешествия, полагая,

что пробудем без воды в пустыне между Оксусом и Каракёлем всего два дня.

На следующее утро мы сделали привал у Тюнюклю, около развалин бывшего

форта, расположенных на невысоком малень-ком холме, у подножия которого

течет Оксус; на этой стороне холм покрыт прекрасной зеленой растительностью.

Отсюда до-рога идет в северо-восточном направлении через песчаную пус-тыню

Халата-Чёлю, называемую также Джан Батырдыган (Собственно, батырдурган; это

particip praesens от глагола "батырмак" – "разрушать".) (Разрушающая жизни),

через которую ездят только зимой после сильных снегопадов, когда

каракёльская дорога становится не-безопасной из-за туркмен, беспрепятственно

рыщущих в это время года повсюду благодаря тому, что Оксус замерзает.

Жара между тем усиливалась с каждым днем (это были первые дни июля), но

нас она мало беспокоила, так как мы целый день отдыхали на берегу могучей

реки, полной пресной воды. Велика была наша радость, когда мы вспоминали

Кахриман-Ата и другие места Великой пустыни между Хивой и Гёмюштепе. К

сожалению, наши приятные воспоминания были вскоре прер-ваны, и по милости

нескольких туркменских искателей приклю-чений мы подверглись такой

опасности, которая могла привести всех нас к ужасному концу; нас спасло

только особое стечение обстоятельств, но на этот раз надо отдать должное и

жителям Востока.

Было уже раннее утро 4 июля, когда мы на ночном марше встретили двух

полуголых людей; они еще издали окликали наш караван, а приблизившись, с

возгласом "Кусочек хлеба! Кусочек хлеба!" свалились на землю. Я одним из

первых подал им хлеба с овечьим салом. Поев немного, они стали нам

рассказывать, что они – лодочники из Хезареспа и что во время аламана

текинцы похитили у них лодки, одежду и хлеб, а их отпустили, оставив им

*[129]* только жизнь. Разбойников было около 150, и они собирались совершить

нападение на стада находящихся здесь киргизов. "Ради всего святого, уходите

или спрячьтесь, потому что через несколько часов вы с ними встретитесь, и,

хотя вы все святые пилигримы, они вас оставят голыми в пустыне, отнимут

живот-ных и еду, так как кафир (неверный) текинец способен на все". Наш

керванбаши, который уже дважды был ограблен и с трудом спас свою жизнь, не

нуждался в подобных советах. Едва он услышал слова "теке" и "аламан", как

дал команду сразу же повернуть назад и со всей поспешностью, на которую были

способны тяжело нагруженные верблюды, отправиться в обрат-ный путь. Бежать

на верблюдах от туркменских лошадей было, конечно, бессмысленно, но, по

нашим расчетам, 150 всадников могли переправиться через реку только к утру,

и, пока они будут осторожно выезжать на дорогу, мы, может быть, успеем снова

доехать до Тюнюклю и с наполненными водой мехами совер-шить бросок в

песчаную пустыню Халата, где у нас еще оста-валась возможность спастись.

После чудовищного напряжения наши животные пришли в Тюнюклю совершенно

обессиленные. Было необходимо дать им немного попастись и отдохнуть, иначе

они не смогли бы совершить первый переход в песках. В вели-чайшей тревоге мы

провели там около трех часов, наполняя мехи и готовясь к страшному пути.

Хивинский торговец одеждой, уже однажды ограбленный туркменами,

уговорил нескольких хаджи, у которых были пол-ные мешки, но не было

мужества, спрятаться с ним в прибрежных кустах, но не идти с керванбаши в

дни саратана^75 в пустыню, где им угрожала смерть от жажды или от теббада

(горячего восточ-ного ветра). Он описывал опасности так живо, что многие

отделились от нас; к тому же на реке как раз появилась порожняя лодка, и,

так как лодочники, приблизясь к берегу, предложили перевезти нас в Хезаресп,

все начали колебаться. Вскоре нас осталось только 14 человек, не

отступившихся от плана керван-баши. Это был один из самых критических

моментов моего путешествия. Возвращение в Хиву, подумал я, могло бы

опроки-нуть все мои планы. Опасность для жизни угрожала мне по-всюду; итак,

вперед, лучше погибнуть от ярости стихий, чем от пыток тиранов! Я остался с

керванбаши, вместе с Хаджи Салихом и Хаджи Билалом. Сцена расставания с

товарищами по столь долгому путешествию была мучительной; лодочники хоте-ли

уже было оттолкнуться от берега, как находившиеся в лодке пассажиры

предложили фал (гадание, предсказание. – Пер.)( Гадание заключается в том,

что наугад открывают Коран или другую священную книгу и находят на открытой

странице соответствующее своим желаниям место; либо, как это принято в

Средней Азии, раздают 30 камешков, и каждый должен столько раз

продекламировать три последние суры Корана, сколько он получил камней).

Камни были розданы, и едва Хаджи Салих, бросив взгляд знатока, предсказал

удачу, как почти все хаджи покинули судно *[130]* и присоединились к нам.

Так как все было уже готово, мы, чтобы избежать дальнейших колебаний, быстро

собрались в путь. Солнце еще не зашло, как мы уже ехали в сторону Халаты,

оставив в стороне развалины Тюнюклю.

Легко можно представить себе, каково было на душе у меня и у всех моих

спутников, однажды уже испытавших все ужасы пустыни. Мы отправились из

Гёмюштепе в Хиву в мае, теперь был июль, там у нас была дождевая вода, а

здесь не было даже горького источника. С тоской мы устремляли свои взгляды

на все более и более удаляющийся справа от нас Оксус, который в последних

лучах заходящего солнца казался еще прекраснее. Даже верблюды, которых мы

вдоволь напоили перед отъездом, долго устремляли свои выразительные глаза в

ту сторону.

На небе уже показались звезды, когда мы достигли песчаной пустыни,

соблюдая на марше строжайшую тишину, чтобы нас не услышали туркмены,

которые, вероятно, были близко, но не могли видеть нас в темноте ночи (луна

взошла позже). Мягкая почва приглушала шаги животных; мы боялись только,

чтобы нашим ослам, голос которых был бы далеко слышен в ночной тишине, не

вздумалось зареветь. И я от души смеялся над нашими мерами предосторожности,

когда животное собиралось начать свою увертюру. К полуночи мы достигли

местности, где всем пришлось спешиться, потому что ослы и верблюды

погру-жались по колено в мягкий песок, который к тому же образовы-вал