Текст книги "Путешествие по Средней Азии"

Автор книги: Арминий Вамбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

сокровища со времен дива^110 (дьявола), были в Балхе везде и повсюду, и

вышеназванный султан повелел начать раскопки, во время которых была найдена

белая каменная плита с надписью: "Это могила Али, сына Абу Талиба, великого

героя и сподвижника пророка". Обстоятельство это *[175] *представляет для

нас интерес лишь постольку, поскольку оно дает возможность установить, что

развалины древнего Балха (называемого на Востоке Умм уль-Билад, мать

городов) тяну-лись на расстоянии пяти часов пути. Теперь только отдельные

кучи земли указывают на место, где стояла древняя Бактра, а из более поздних

развалин заслуживает упоминания лишь полураз-валившаяся мечеть, построенная

повелителем сельджуков сул-таном Санджаром. В начале средних веков Балх был

средото-чием исламской цивилизации и носил тогда еще одно имя: Куббат

уль-Ислам, т.е. Купол ислама. Поразительно, но здесь я обнаружил кирпичи

такого же размера и качества, что и на йомутских развалинах, однако не нашел

ни одного с надписями. Раскопки, бесспорно, увенчались бы успехом, однако

приступить к ним, пожалуй, можно, лишь заручившись рекомендательным письмом,

подкрепленным двумя-тремя тысячами европейских штыков.

Сегодняшний Балх, который считается столицей афганской провинции

Туркестана и дает приют сердару с его гарнизоном, обитаем только зимой,

потому что с началом весны все, даже самые бедные жители, перебираются в

расположенный повыше Мазар, где жара не такая гнетущая и воздух не такой

плохой, как среди развалин древней Бактры. Если Балх знаменит бесчислен-ным

множеством опасных скорпионов, то Мазар славится чудес-ными красными розами

(гюлисурх). Эти цветы растут на мнимой могиле Али, (Настоящая могила Али – в

Неджефе.) их аромат и цвет в самом деле так прекрасны, что ничего лучшего я

никогда не видел. Существует поверье, что розы не переносят пересадки отсюда

и не могут расти ни в одном другом месте, даже в самом Мазаре.

В последние дни мучительного ожидания в Керки меня постигло ужасное

несчастье, воспоминание о котором никогда не изгладится из моей памяти. В

ожидании гератского каравана я проводил жаркие августовские дни на берегу

Оксуса в компании туркмен-лебаб. Я жил во дворе заброшенной мечети; туркмены

приносили с собой каждый вечер либо сборник своих песен, либо поэтические

повествования, и я читал им вслух, причем мне доставляло особую радость то

внимание, с которым они в тишине ночи, при глухом рокоте Оксуса слушали

рассказы о деяниях какого-нибудь любимого героя.

Однажды наше чтение затянулось до глубокой ночи. Я порядочно устал и,

забыв часто повторяемый совет не ложиться спать в непосредственной близости

от развалившегося здания, растянулся возле стены и уснул, по-видимому, очень

скоро. Приблизительно, через час я проснулся от неописуемо сильной боли в

ноге и, крича диким голосом, вскочил со своего ложа. Мне казалось, будто

сотни ядовитых иголок пронзают мою ногу, как раз около большого пальца

правой ноги. Мой крик разбудил самого старого из туркмен, который отдыхал

поблизости, и, ни *[176] *о чем меня не спрашивая, он запричитал: "Бедный

хаджи тебя укусил скорпион да еще в самое плохое время саратана (самые

жаркие дни года). Да поможет тебе бог!" С этими словами он схватил мою ногу,

перевязал ее у щиколотки так сильно словно хотел отрезать, затем быстро

нашел губами место ранки и начал высасывать с такой силой, что я

почувствовал это всем телом. Вскоре его сменил кто-то другой, и, наложив еще

две повязки меня оставили одного, сказав в утешение, что к завтрашней

утренней молитве решится, отпустит меня боль или я cовсем избавлюсь от всех

перипетий этого бренного мира.

Изнемогая от зудящей, колющей жгучей боли я тем не менее вспомнил

легенду о балхских скорпионах, знаменитых уже в древние времена благодаря

своему яду. Из-за вполне понятного страха боль сделалась еще более

невыносимой и после нескольких часов страданий я лишился всякой надежды о

чем свидетельствует то обстоятельство, что, забыв о своем инкогнито , я

начал громко и, как показалось татарам, paccказывашим мне позднее об этом,

несколько странно стонать и жаловаться , потому что у них такие звуки издают

обычно толькоко при ликовании. Удивительно, что боль в течение нескольких

минут распространилась с пальца ноги до темени, но лишь по правой стороне то

и дело переливаясь вверх и вниз подобно огненному потоку. Ничто не в силах

передать муки, ничто не может описать пытки, которые мне пришлось претерпеть

после полуночи. Жить дальше стало невмоготу, и я бился головой о землю;

заметив это меня крепко привязали к дереву. Обливаясь холодным потом от

страха смерти, я пролежал несколько часов в полуобмороке обратив взор к

небосводу, усеянному яркими звездами. Плеяды постепенно клонились к западу,

дорогому западу, которого как я полагал, я уже никогда больше не увижу.

Ожидая в полном сознании голоса муэдзина, а лучше сказать наступления утра,

я заснул тихим сном, и вскоре меня пробудило монотонное "Ла иллах, ил

аллах". Придя в себя, я почувствовал некоторое облегчение. Колющие жгучие

боли мало-помалу проходили, совершая в обратной последовательности тот путь,

которым они явились Солнце не успело еще подняться на высоту копья, как я

уже встал на ноги, правда совершенно обессиленный. Мои спутники уверяли

меня, что только утренняя молитва может изгнать дьявола забрав-шегося в тело

человека с укусом скорпиона, в чем я, конечно не смог сомневаться. Да, эту

ужасную ночь я не забуду вовек .

После долгого ожидания мы, наконец, получили сообщение о прибытии

гератского каравана, и я поспешил в Керки в надежде продолжить свое

путешествие, но отъезд снова задержался из-за споров о пошлине с

возвращающихся домой рабов. У Молла Земана в караване было около 40

освободившихся рабов, частью из Герата, частью из Персии. Они отправились

домой под его защитой, которая дорого обходилась несчастным, но идти в

одиночку было слишком опасно, потому что первый встречный *[177] *мог снова

схватить их и во второй раз продать в рабство. Несмотря на то что Земан был

хорошо знаком со всеми погра-ничными чиновниками, у него всякий раз при

переходе границы возникали перебранки не столько из-за таксы, которая здесь

была твердой, сколько из-за числа рабов, которое он всегда стремился

уменьшить, а начальство – увеличить. За раба могли посчитать любого

незнакомого человека, а так как каждый хотел защитить-ся от этого

подозрения, то крикам, спорам и сумятице не было конца. В итоге дело

все-таки отдавалось на усмотрение керванбаши, который из 100-150 едущих с

ним людей признавал освободившимися рабами только тех, кого неопровержимо

выдавали черты лица, речь или другие приметы. В общем, чаще всего подозрение

вызывают бродяги и едущие без какой-либо определенной цели, а так как все

они большей частью называют себя хаджи, то политика Молла Земана заключается

в том, чтобы собрать в Бухаре как можно больше настоящих хаджи, а в их ряды

вставить затем своих рабов – мнимых хаджи.

Целый день прошел в осмотре тюков с товарами, а также людей, верблюдов,

лошадей и ослов. Наконец мы отправились в путь в сопровождении таможенника,

который строго следил за тем, чтобы ни один путник не присоединился к

каравану на окольной дороге. Только после того как мы доехали до

необи-таемых мест, где проходит граница Бухары, чиновник повернул назад, а

мы продолжили свой путь по пустыне, рассчитывая через два дня добраться до

ханства Андхой.

Мой тяжело нагруженный ослик резво трусил в ночной тишине, и в первый

раз мне пришла в голову радостная мысль, что я повернулся спиной к

Бухарскому ханству и теперь нахожусь на пути к дорогому Западу. Невелики,

правда, плоды моего путешествия, думал я, но я везу самый ценный для меня

приз – свою жизнь; мое сердце забилось сильнее от блаженства, едва я подумал

о том, что, может быть, счастье будет сопутство-вать мне и в дальнейшем и я

достигну Персии – Мекки моих самых горячих желаний. Наш караван, состоявший

из 400 вер-блюдов, нескольких лошадей и ослов, образовывал длинную цепь. Мы

бодро шли всю ночь и, когда утро было уже в разгаре, достигли станции Сейид,

находящейся в 6 милях от Керки; там есть несколько колодцев, но вода в них

плохая. Уже на первой станции я заметил, что в караване было кроме меня

несколько человек, страстно желавших поскорее дойти до южной границы Средней

Азии. Это были освободившиеся рабы, вместе с ко-торыми устраивались на отдых

и мы, хаджи. Находясь среди них, я узнал много печальных историй.

Возле меня был согнутый возрастом старик, который вы-купил в Бухаре

своего тридцатилетнего сына, чтобы вернуть мужа невестке, отца внукам. Сумма

выкупа, 50 дукатов, заста-вила бедного старика взять в руки нищенский посох,

но он сказал: "Лучше терпеть нужду, чем видеть сына в цепях". Он был родом

из Хафа в Персии. Недалеко от меня лежал другой человек *[178] *из того же

города, еще крепкий, но поседевший от горя, потому что туркмены несколько

лет назад похитили у него жену, сестру и шестерых детей. Несчастному

пришлось целый год колесить по Хиве и Бухаре, разыскивая членов своей семьи,

томящихся в рабстве. После долгих скитаний он узнал, что жена, сестра и двое

младших детей не вынесли жестокостей неволи; из оставшихся в живых четверых

детей он смог выкупить только двоих, потому что за двоих других,

превратившихся в хорошень-ких девушек, потребовали слишком высокую цену.

Немного дальше сидел молодой гератец, выкупивший свою пятидесяти-летнюю

мать. Два года назад на дороге из Герата в Гуриан на нее, ее мужа и старшего

сына напала шайка разбойников (аламан); она видела, как оборонявшиеся

мужчины пали под копьями и мечами туркмен; потом после бесконечных страданий

она была продана в Бухаре за десять дукатов. Теперь же за нее пришлось

отдать двойную цену, потому что владелец, узнав в покупателе ее сына, извлек

немалую выгоду из сыновних чувств. Я не могу не упомянуть еще несчастного

родом из Теббеса. Восемь лет назад он был взят в плен, а два года назад отец

его выкупил. Они возвращались домой, но когда были всего в трех часах пути

от родного города, на них напали туркмены и отправили их назад в Бухару, где

их опять продали. Теперь оба они вновь были свободны и направлялись на

родину. Но к чему еще и дальше рисовать читателю картины подобных злодеяний?

К сожалению, это только лишь отдельные штрихи того злополучного бедствия,

которое вот уже несколько столетий опустошает эти области, но в особенности

северо-восточную часть Персии. Считается, что в настоящее время более 15

тысяч туркменских всадников-текинцев днем и ночью помышляют о разбойничьм

промысле, и поэтому легко себе представить, сколько домов и деревень

разрушили эти алчные разбойники и скольким семьям принесли несчастье.

Мы выехали из Сейида около полудня. Местность вокруг – ровная сухая

пустыня, дающая жизнь лишь какому-то растению вроде чертополоха,

излюбленному корму верблюдов. Просто поразительно, как эти животные

захватывают языком и прог-латывают растение, которое способно поранить самую

грубую руку. Мы неуклонно шли на юго-запад; нам показали вдалеке нескольких

всадников из племени кара-туркмен, карауливших добычу; они напали бы на наш

караван, если бы он не был столь велик. К вечеру мы расположились лагерем.

Разбойники галопом скакали вблизи нас с двух сторон, но после того, как по

ним дали несколько выстрелов, они оставили свои намерения. Через час после

заката солнца мы отправились в путь и, проехав с вели-чайшей осторожностью

всю ночь, на следующее утро оказались среди развалин города Андхой.

Караван расположился на краю бывшего города, поблизости от ханского

чахарбага. Никто из путников не осмеливался выйти из-под защиты керванбаши,

наслышавшись рассказов о *[179] *разбойничьих склонностях жителей. Мы знали,

что наверняка пробудем здесь несколько дней, потому что переговоры по поводу

размера пошлины, которые ведет либо сам хан, либо его первый везир, всегда

затягиваются. Вначале хан обычно требует за рабов, за животных и тюки с

товарами явно завышенные цены, но, так как хан разрешает торговаться,

снижение пошлины целиком и полностью зависит от длительности переговоров и

ловкости керванбаши. Не имея охоты присутствовать при этом скучном деле, я

вместе с другими хаджи отправился в город, чтобы поискать защиты в тенистой

прохладе медресе и открыть лавочку по продаже своих товаров, с тем чтобы

обратить их в насущную пищу и деньги. Я долго бродил по развалинам и наконец

расположился во дворе мечети, неподалеку от резиденции хана.

Весь базар состоял из нескольких крытых рядов, где прода-вали хлеб, и

из двух-трех лавок, где предлагали дешево купить какие-то ткани и готовую

одежду. Наше присутствие немного оживило базар, женщины и дети с утра до

вечера стояли вокруг разложенных товаров, однако торговля не шла, потому что

вместо денег нам приносили фрукты и хлеб, а мы не хотели соглашаться на

натуральный обмен в таких местах, где 50 дынь продавали за одну тенге, да и

дыни здесь далеко не так хороши, как на берегу Оксуса. Меня, впрочем,

поражало огромное коли-чество фруктов, зерна и риса, произраставших в этой

пустынной местности, скудно орошаемой небольшим солоноватым ручей-ком,

притекающим сюда из Меймене. Летом вода в этом ручье кажется приезжему

человеку почти непригодной для питья, а местные жители уже привыкли к ее

плохому вкусу. Хотя в этой воде и не водится ришт^111 , ее употребление

наверняка имеет много других скверных последствий. Климат тоже пользуется

дурной славой. В одном персидском стихотворении справедливо говорится: "В

Андхое вода солона и горька, песок жгуч, мухи и скорпионы ядовиты; хвалиться

ему нечем, потому что это прообраз сущего ада". Несмотря на все пороки,

Андхой еще 30 лет назад был весьма цветущим городом и, говорят, насчитывал

50 тысяч жителей, которые вели значительную торговлю с Персией тонкими

черными овечьими шкурками, называемыми у нас "каракуль", и даже сильно

конкурировал с Бухарой, где этот товар отличается самым высоким качеством.

Андхойские верблюды пользуются наибольшим спросом во всем Туркестане,

особенно порода, называемая "нер", отличающаяся густыми длинными волосами,

свисающими с груди и шеи, стройным телосложением и необыкновенной силой.

Теперь верблюды этой породы встречаются крайне редко, потому что они частью

вывезены, частью вымерли.

У Молла Исхака был здесь земляк, один из наиболее ува-жаемых имамов.

Поскольку он не раз приглашал нас к себе, я использовал эту возможность,

чтобы познакомиться с мест-ными знаменитостями, носящими духовный сан. Меня

крайне поразил величайший беспорядок в делах как юридических, так *[180] *и

религиозных. Кази-келан (верховный судья), пользующийся большим уважением в

Бухаре и Хиве, здесь просто посмешище для детей: каждый делает то, что ему

заблагорассудится, с помощью подарка можно добиться оправдания самого

вопию-щего преступления. Поэтому жители говорят о Бухаре как об образце

справедливости, благочестия и земного величия и почи-тали бы себя

счастливыми, если бы эмир взял их под свое покровительство. Один старый

узбек заметил, что даже френги (англичане) – "да простит ему господь его

прегрешения!" были бы лучше нынешнего мусульманского правительства. Он

прибавил, что еще помнит некоего Хаким-баши (Муркрофта?), умершего в доме

его дяди еще во времена эмира Хайдара; он был искусный чародей и хороший

врач и, если бы захотел, мог бы разбогатеть, при всем том он был

непритязателен и снисходителен ко всем на свете, даже к женщинам. Я

расспрашивал у нескольких человек о смерти этого путешественника, и все

говорили мне, что он умер от лихорадки; это и в самом деле более вероятно,

чем рассказы о его отравлении.

Андхой насчитывает в настоящее время около 2 тысяч домов, которые

составляют город, и около 3 тыс. юрт, рассыпанных по окрестностям и в

оазисах пустыни. Часто жителей определяют в 15 тыс., это большей частью

туркмены-алиели с примесью узбеков и небольшого числа таджиков. Андхой, так

же как и Хулум, Кундуз и Балх, издавна представлял собой самостоя-тельное

ханство, но из-за своего местоположения на главной дороге, ведущей к Герату,

в большей степени, чем последние, подвергался нападениям эмиров бухарского и

афганского. Он процветал до 1840 года. Находясь под главенством Бухары, он

вынужден был тогда сопротивляться победному продвижению к Оксусу

Яр-Мухаммед-хана, который осаждал город в течение четырех месяцев, затем

взял его штурмом, разграбил и разрушил до основания, превратив в груды

мусора. Большая часть жителей, не успевшая бежать, погибла под мечами

безжалостных афганцев. Нынешний правитель, Газанфар-хан, во избежание

полного крушения бросился в объятия афганцев и сделал тем самым своими

злейшими врагами, с одной стороны, Бухару, с другой – соседний Меймене. Во

время нашего пребывания в Андхое он вместе с балхским сардаром участвовал в

битве, причем оба потерпели поражение от маленького Меймене.

Между тем в нашем караване царил страшный беспорядок. Везир,

намеревавшийся в отсутствие хана разбогатеть, взимая огромные пошлины, успел

уже поссориться с керванбаши. Пере-бранка скоро перешла в буйную драку, а

так как жители взяли сторону каравана, они быстро вооружились и были готовы

на крайности. К счастью, хан, человек очень добрый, вернулся из своего

похода, сгладил противоречия, снизив назначенную везиром чрезмерную плату, и

простился с нами, посоветовав соблюдать осторожность в пути, так как

туркмены, пользуясь нынешней политической сумятицей, рыщут по дорогам *[181]

*большими группами. Нас это нисколько не пугало, так как в Андхое наш

караван удвоился и нам нечего было бояться нападения разбой-ников.

Поэтому в тот же день к вечеру мы отправились в путь и остановились в

Екетуте, в часе езды от Андхоя, где было назначено место сбора. Ночью мы

двинулись в дальнейший путь, и следующая наша станция была на берегу ручья,

который течет от Меймене; его русло в некоторых местах очень глубоко, а по

берегам густо растут деревья. От Андхоя до Меймене считают 12 миль, два дня

ходьбы для верблюдов. Мы уже проехали четыре мили, и проделать оставшиеся

восемь миль не составляло бы труда, если бы нам не надо было тайком миновать

Хайрабад, а к утру непременно дойти до окрестностей Меймене. Хайрабад как

раз в то время был афганским, и керванбаши был прав, опасаясь приближаться к

нему, потому что даже в мирное время афганцы не прочь взять пошлину разбоем.

Можно представить себе, как обошлись бы военные власти с караваном, попади

он им в руки. Нескольких жителей Хайрабада, которые были в караване и при

приближении к родному городу захотели расстаться с нами, принудили

продолжить путь, страшась измены, так как, если бы афганцы нас обнаружили,

они не замедлили бы все конфисковать. Хотя несчастные верблюды были очень

тяжело нагружены, мы шли без остановок с 12 часов дня до 8 часов следующего

утра; и велика же была наша радость, когда на следующее утро мы благополучно

прибыли в ханство Меймене. Впрочем, на этом последнем переходе можно было

ожидать препятствий не только от людей, но и вследствие природных

трудностей, потому что приблизительно в девяти милях от Андхоя местность

становится холмистой и по мере приближения к Меймене холмы превращаются в

настоящие горы. Кроме того, нам еще пришлось преодолеть небольшую часть

Баткана, боло-тистой местности, где, несмотря на жаркое время года, во

многих местах стояла глубокая грязь, доставлявшая много страданий верблюдам

и нашим ослам. Я ехал на бойком ослике, но, так как его ножки слишком часто

увязали, он в конце концов устал подниматься, и только после долгих криков,

упрашиваний и понуканий мне удалось заставить валаамову ослицу подняться с

мягкого ложа и встать на ноги.

Мы расположились у подножия небольшой цитадели, на-зываемой Аккале, в

четырех часах езды от Меймене. Керванбаши подарил хаджи двух овец, чтобы

отблагодарить бога за благо-получное избавление от опасности. Мне как

старшему поручили разделить подарок; мы целый день ели вместо хлеба

баранину, а вечером все вместе спели телькины, которые я велел сопровож-дать

зикром, т.е. во всю глотку прокричали две тысячи раз: "Йа-ху! Йа-хакк!"

Отсюда мы сообщили в Меймене о своем прибытии, и к вечеру пришел таможенный

чиновник, вежливый узбек, который все переписал. Ночью мы отправились в путь

и на другое утро были в Меймене.

*[182] XIV*

*Меймене. – Политическое положение и значение. – Нынешний правитель. -

Соперничество между Бухарой и Кабулом. – Дост Мухаммед-хан. – Ишан Эйюб и

мулла Халмурад. – Ханство и крепость Меймене. – Джемшиды и афганцы. -

Чрезмерная пош-лина. – Калайи-Нау. – Хазарейцы. – Налоги и плохое управление

в Афганистане.*

Прежде чем мы въедем в Меймене, познакомлю читателя с политическим

положением в этой области. Поскольку город играет важную роль в политике, я

считаю необходимым сделать некоторые предварительные замечания. Вся полоса

земли по эту сторону Оксуса до Гиндукуша и Герата с давних пор была ареной

постоянных споров и войн как между расположенными здесь небольшими

разбойничьими государствами, из которых назовем только Кундуз, Хулум, Балх,

Акче, Серепул, Шибирган, Андхой и Меймене, так и между соседними эмирами,

бухарским и афганским, которые в своих захватнических интересах либо

раздували пламя раздора, либо путем прямого вмешательства склоняли тот или

иной город на свою сторону, ставя его в зависимое положение и используя в

собственных целях. Глав-ными соперниками были, в сущности, сами эмиры. До

начала нашего столетия почти все время преобладало влияние Бухары, потом

взяли верх афганские племена дурани, саддузи^112 и берекзи^113 . Дост

Мухаммед-хану удалось отчасти силою, отчасти хитростью взять под свой

скипетр все небольшие государства, за исключением Бадахшана. Он создал

провинцию Туркестан и столицею назвал Балх, где повелел расположиться

сардару с десятью тысячами войска, частью регулярного (палтан)^114 , частью

состоящего из местной полиции, и тремя батареями полевых орудий. Энергичный

Дост Мухаммед-хан не придавал большого значения обладанию горным Бадахшаном;

местный правитель объявил себя его вассалом, и афганец на какое-то время

удовлетворился этим. По-другому обстояло дело с Мей-мене. Город лежит на

полпути к Бухаре, и его не раз безуспешно осаждали как Яр-Мухаммед, так и

Дост Мухаммед-хан. В 1862 году, когда старый баракзайский правитель в

последний раз обнажил свой меч против неверного Герата; содрогнулась вся

Средняя Азия, однако Меймене выстоял и на этот раз, и храбрость узбеков

вошла в поговорку. Можно представить себе, с какой гордостью воскликнули

жители по смерти Дост Мухам-мед-хана^115 , что из всех соседних городов

только их Меймене не присягнул афганскому знамени.

Смерть Дост Мухаммед-хана, одно из важнейших событий в истории Средней

Азии, была сразу же воспринята как начало больших изменений и политических

неурядиц. Бухарский эмир *[183] *захотел первым воспользоваться случаем;

несмотря на известную всем скупость, он послал для поддержки маленького

Меймене 10 тысяч тилла, и было установлено, что эмир вскоре перейдет Оксус

и, таким образом, соединенными усилиями будет совер-шено нападение на

афганцев, их общего врага. Однако у нынеш-него правителя Меймене,

двадцатидвухлетнего пылкого молодо-го человека, не хватило терпения

дождаться союзников, и он начал борьбу на свой страх и риск. Захватив у

афганцев не-сколько небольших селений, он украсил ворота своей крепости

тремястами длинноволосыми черепами. Во время нашего пребы-вания в городе как

раз велись приготовления к другим битвам.

Так как наш караван и здесь расположился за пределами города, я посетил

текке некоего ишана Эйюба, к которому у меня было рекомендательное письмо от

Хаджи Салиха. Я всеми силами старался приобрести благосклонность этого

человека, потому что очень боялся встретиться в Меймене с одним давним

знакомым, который мог раскрыть мое инкогнито и подвергнуть меня величайшей

опасности. Дело в том, что в Константинополе я познакомился с неким муллой

Халмурадом, который утвер-ждал, что он из Меймене. Он в течение четырех

месяцев давал мне уроки джагатайско-турецкого языка^116 . Этот мулла,

человек хитрый, еще на берегу Босфора заметил, что я совсем не Решид-эфенди,

за которого себя выдаю. Узнав о моем намерении совершить путешествие в

Бухару, он предложил мне свои услуги в качестве чичероне, уверяя, что он

таким образом служил английскому Молла Юсуфу (доктору Вольфу). Я оставил его

в сомнении относительно своих намерений. Он отправился в Мекку, и оттуда

собирался через Бомбей и Карачи вернуться на родину; поэтому я боялся

встречи с ним еще в Бухаре, так как был твердо убежден, что, несмотря на все

добро, которое я для него сделал, он с готовностью выдаст меня даже за

жалкие гроши. Поскольку из-за афганского похода всякое сообщение между

Меймене и Бухарой было прервано, я, к счастью, не столкнулся с ним в Бухаре.

Но я полагал, что в Меймене мне вряд ли удастся избежать встречи с этим

человеком, и, чтобы предупредить его атаки, счел необходимым упрочить свое

положение, стараясь снискать уважение и благосклонность всеми уважаемого

ишана Эйюба. После трехдневного пребывания в городе я взял, наконец,

инициативу в свои руки и спросил о нем. "Как, – удивленно сказал ишан, – ты

знал Халмурада? (Мир ему и долгих лет нам!) На его долю выпало счастье

умереть в Мекке, а так как он был моим закадычным другом, я взял его детей в

свой дом, и вот тот малыш (он указал на мальчика) – его сын". Я дал мальчику

целую нитку стеклянных бус, сказал три фатихи за упокой души умершего,

(Когда я вернулся в Тегеран, мой друг Исмаил-эфенди, бывший в то время

поверенным в делах Порты при персидском дворе, рассказал мне, что за месяц

до моего прибытия здесь был проездом один мулла из Меймене, чьи приметы

полностью соответствовали моему якобы пребывавшему in aeternitate^117 мулле,

и тот говорил в посольстве обо мне как о своем бывшем ученике, с которым

занимался джагатайским языком. Таким образом, Халмурад не умер, просто

судьбе было угодно, чтобы мы не встретились.) и мой вполне обоснованный

страх пропал.

* [184] *Теперь я стал ходить повсюду с большей свободой и вскоре на

углу улицы открыл свою лавочку, товар в которой, к моему великому сожалению,

начал иссякать, потому что я ничем не мог ее пополнить. "Хаджи Решид, -

сказал мне один из моих спутников, – ты уже съел половину своих ножей,

иголок и бус, скоро ты съешь другую половину и осла в придачу, что же тогда

будет?" Он был прав, однако что я мог поделать? Меня беспокои-ло будущее,

особенно приближающаяся зима, потому что до персидской границы было еще

далеко, а все попытки увеличить кассу кончались неудачей. Впрочем, я находил

утешение в своем собственном опыте: дервиш, хаджи, нищий никогда не уйдет с

пустыми руками из дома узбека, я мог повсюду надеяться на кусок хлеба и на

фрукты, кое-где могли дать и старую одежду, а этого вполне хватило бы для

продолжения путешествия. Чита-тель хорошо понимает, что мне пришлось

страдать и страдать очень много, но тяготы мне облегчали привычка и надежда

возвратиться в Европу. Я сладко спал под открытым небом на голой земле и

считал себя счастливым уже потому, что не надо было больше постоянно бояться

разоблачения и мученической смерти, потому что нигде больше не сомневались в

том, что я – хаджи.

Все ханство Меймене в населенной своей части – 18 миль в ширину, 20

миль в длину. Кроме столицы в нем десять деревень и иных населенных пунктов,

из которых самые значительные – Кайсар, Кафиркале, Альмар и Ходжакенду.

Жителей, подразде-ляемых на оседлых и кочевников, насчитывают до ста тысяч,

по национальности это большей частью узбеки из племен мин, ачмайли и дас,

которые могут выставить 6-8 тысяч всадников на хороших конях и хорошо

вооруженных, отличающихся, как уже упоминалось, необыкновенной храбростью.

Нынешнего власти-теля Меймене зовут Хусейн-хан, это сын Хукумет-хана,

которого его родной брат, дядя теперешнего правителя, здравствующий и

поныне, приказал сбросить со стен цитадели, для того чтобы, по его

собственным словам, поставить во главе всех дел более способного сына. Но

так как Хусейн-хан был еще недееспособен, нетрудно разгадать побудительные

причины этого гнусного убийства; хотя Мирза Якуб (так зовут любезного

дядюшку) играет роль везира, все знают, что Хусейн-хан – всего лишь ширма.

Впрочем, молодого властителя в Меймене любят больше, чем его дядюшку.

Даже у нас его назвали бы человеком приятной наружности, а в глазах узбеков

он настоящий Адонис. Поддан-ные хвалят его за добросердечность и забывают о

жестоком законе, согласно которому вместо телесного наказания или *[185]

*денежного штрафа хан может любого из них отправить в Бухару на невольничий

рынок. Ханы Меймене взяли за правило каждый месяц препровождать некоторое

число таких несчастных в Бу-хару, и здесь это никому не кажется странным,

потому что таков древний обычай.

Город Меймене расположен в горах и становится виден только тогда, когда

ехать до него остается не более четверти часа. Он крайне грязен, дурно

построен и состоит из 1500 глиняных хижин, трех глиняных мечетей, двух

кирпичных медре-се и базара, тоже построенного из кирпичей и готового

вот-вот развалиться. Жители-узбеки, но наряду с ними есть таджики, гератцы,

до 50 семей евреев, несколько индийцев и афганцев. Все они пользуются равной

свободой, и их нимало не беспокоят религиозные и национальные различия. Что

касается Меймене как крепости, то ни в простых городских стенах и рвах, ни в

цитадели, находящейся в западной части города, мне не удалось увидеть ту

исполинскую твердыню, которая смогла противостоять обученной по английскому

образцу афганской артиллерии и всей мощи Дост Мухаммад-хана. Земляные

горо-дские стены имеют в высоту 12 футов, в ширину – 5 футов, ров неширокий

и не особенно глубокий, цитадель, правда, стоит на одиноко возвышающемся

высоком и крутом холме, но побли-зости есть другие, более высокие горы, и с

них одна батарея в течение нескольких часов может превратить ее в груду

разва-лин. Поэтому весьма вероятно, что прославленная сила Меймене

заключается не в его стенах и рвах, а скорее в храбрости его защитников. В

узбеке из Меймене с первого взгляда можно распознать бесстрашного наездника,

и поспорить с ним мог бы только узбек из Шахрисябза. Решительный,

воинственный харак-тер жителей этого маленького ханства, да к тому же еще

горный перевал у реки Мургаб всегда будут доставлять немало труд-ностей

афганцам и прочим завоевателям, которым вздумалось бы подойти к Оксусу с