Текст книги "Двор. Книга 2"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
– Что ты корчишь рожи! – рассердилась Клава Ивановна. – Адю отдали в детский дом, когда мать была еще жива, и никто не думал про комнату. Но девочка не мальчик, и, конечно, лучше, чтобы она имела свою комнату.
Перед вечером зашла Катерина, два-три слова о сем, о том, и вдруг потребовала ключи. Клава Ивановна заранее предвидела такой оборот, но решила сделать вид, что поражена. Катерина вспыхнула, как спичка: чего поражаться, если это кусок ее собственной комнаты, и она может просто занять, никого не спрашивая!
– Так займи, – радушно ответила Клава Ивановна, – и плевать тебе на советскую власть.
– Я вам не Граник! – закричала Катерина. – На мне где сядешь, там и слезешь.
– Я знаю, что ты не Граник, – спокойно ответила Клава Ивановна, – и хорошо помню, как ты делала ему сладкую жизнь.
От большого возбуждения гостья стала задыхаться, несколько раз срывался голос:
– Старая! Больная! Да вы еще всех переживете и перехороните!
Прямо от Малой Катерина побежала к товарищу Дегтярю, но тот еще не вернулся с работы, а когда наведалась вторично, в гостях уже сидели Ляля с Тосей, и на лицах было написано, что старуха успела передать весь разговор.
Орлова, хотя к ней никто не обращался, сразу взяла тон, будто хозяйка дома, и буквально набросилась: как не стыдно обирать круглую сироту! Все равно ничего не выйдет, но как не стыдно, как позволяет совесть!
Товарищ Дегтярь молчал и наблюдал, вроде посторонний. Катерина несколько раз обращалась за поддержкой, называла себя дурой, зря пожалела в свое время Ефима и отдала полкомнаты, а товарищ Дегтярь сидел немой, глухой, и за всех отвечала одна Орлова. Наступил момент, когда Катерина больше не в силах была выдержать и грубо спросила, кто хозяин в этом доме.
– Кто хозяин? – наконец заговорил Иона Овсеич. – Я тебе отвечу: правда – хозяин. Справедливость. Но сейчас у меня впечатление, что налетела стая шакалов и рвут на куски добычу.
Катерина почувствовала, как ударила в голову кровь, сами собою сжались кулаки, раздался какой-то дикий вой. Ляля испуганно ахнула, Иона Овсеич машинально заслонился рукой, но тут неожиданно вскочила Тося, и все пошло обратным ходом.
– Кто тебя сюда звал? – закричала Тося. – Кому ты здесь нужна? Вертайся в свою Сибирь и живи со своими медведями! А комнату получишь вот: своими губами – свой затылок.
Тося хлопнула себя ладонью по темени, сказала неприличное слово и добавила: а за Ефима, сколько издевалась над ним и донимала, – за это будет особый паек.
– Господи! – схватилась за голову Катерина. – Что за люди: ни стыда, ни совести. Я человеку сделала добро, одна, весь двор отвернулся, а теперь меня такими словами!
У Катерины выступили слезы, видно было, что действительно сильно переживает, Тося после своей вспышки вдруг сникла, вся сморщилась, как будто постарела на десять лет, Ляля опустила голову и не решалась поднять, а товарищ Дегтярь посматривал то на одну, то на другую, стараясь поймать взгляд.
– Молчим, – громко произнес он, – и боимся посмотреть в глаза. А я не поленюсь и поднесу каждой зеркало, чтобы увидели свое настоящее лицо.
Катерина встала, пошла к дверям, обернулась, глянула на товарища Дегтяря, на женщин, потом опять на товарища Дегтяря и помахала кулаком:
– Я подыму на ноги всю вашу Одессу, я раскрою все ваши подлые гешефты. Мне чужого не надо, но своего не отдам.
– Сплетница! – крикнула вдогонку Ляля. – Она думает, ей даром пройдет.
Товарищ Дегтярь велел успокоиться, сообщил, что у него еще на целый вечер работы, и просил заглянуть через пару дней: насчет комнаты он поговорит в Сталинском райисполкоме. Будем надеяться на хорошее.
Женщины вышли вдвоем, минут через пять Ляля вернулась. Иона Овсеич остановился на пороге, гостья немного смутилась, но тут же объяснила: она так возмущена поведением Катерины, что не может найти себе места.
– Я вижу, – сказал Иона Овсеич. – Но хвастать здесь нечем, скорее, наоборот.
Ляля всплеснула руками: надо быть из чистого золота, чтобы после всего еще призывать других к спокойствию!
– Короче, – перебил Иона Овсеич, – ты пришла с конкретным предложением или просто выговорить душу?
Первое впечатление было, что вопрос застиг Лялю врасплох, она даже приоткрыла рот и на секунду застыла, но тут же ответила, да, с конкретным предложением: надо отдать Катерину под суд за клевету и сплетни.
Иона Овсеич попросил Лялю зайти в комнату, оба присели на кушетку, за окном потихоньку кружил снег, и задумчиво произнес: иногда прямо поражает, как простые люди скоры на расправу. Откуда это? Откуда такая нетерпимость?
Ляля опять всплеснула руками: нетерпимость! Господи, человека ни за что ни про что оскорбили, оклеветали, а он еще берет под защиту!
– Дорогая моя Орлова, – горько усмехнулся Иона Овсеич, – если бы товарищ Дегтярь руководился чувством личной обиды или мести, за тридцать лет надо было бы отдать под суд полдвора, включая сюда и Орлову.
Ляля глубоко вздохнула: да, это действительно так.
– А между тем, – хлопнул в ладоши Иона Овсеич, – Дегтярь с Орловой сидят рядышком на одной кушетке и воркуют, как голуби.
У Ляли немного затуманились глаза, веки отяжелели, как будто клонит ко сну, Иона Овсеич положил свою руку гостье на колено, казалось, совсем голое, такой тонкий чулок, слегка потер, похлопал и сказал:
– Надо воспитывать, а не карать. Орлова не Лапидис, Катерина Чеперуха не Котляр и даже не покойный Граник.
Насколько товарищ Дегтярь был прав, подтвердилось уже на следующий день. Катерина постучалась в дверь, Иона Овсеич с трудом уговорил ее переступить через порог, она все время прижимала руки к груди и безостановочно просила, чтобы ее извинили, называла себя дурой, хамкой и всякими другими словами. В конце концов Иона Овсеич должен был повысить голос и потребовал от нее уважения к самой себе, ибо складывалась слишком неприглядная картина: с одной стороны, хамство, с другой – угодливость и пресмыкательство.
Постепенно Катерина успокоилась, сказала про своего Зиновия, что от него в доме проку, как от козла молока, приходится самой везде хлопотать и, в заключение, просила Иону Овсеича, как родного отца, заступиться за правду.
– Иными словами, – уточнил товарищ Дегтярь, – за то, что тебе в данном случае выгодно.
Катерина опять взялась повторять, как было дело, когда Ефим вернулся из заключения в Одессу, а Бирюки занимали его квартиру, но товарищ Дегтярь перебил и напомнил всю правду: он один был тогда категорически против прописки Граника, зато сердобольная Малая и добряки Чепрухи захотели выглядеть хорошими, при этом пошли даже на прямой обман, а теперь получается по присловью: як тревога, так до бога!
Гостья понурилась, возразить было невозможно, хозяин барабанил пальцами по столу, встал, прошелся по комнате, постоял у окна, мороз разрисовал стекло длинными, как у пальмы в Аркадии, листьями, и вдруг спросил:
– А как бы ты повела себя, если бы не было на свете Дегтяря?
Катерина немного растерялась, но подумала и сказала: такие люди, как Иона Овсеич, должны жить по сто лет.
– Нет, – стоял на своем хозяин, – а все-таки: как бы ты поступила, если бы не было на свете товарища Дегтяря? Или, допустим, не стало.
Катерина опустила глаза, на лбу собрались морщины, Иона Овсеич просил не торопиться, а продумать как следует.
Прошла минута, другая, Катерина развела руками и со всей искренностью призналась: нет, она не может представить себе, чтобы товарища Дегтяря не стало.
Иона Овсеич покачал головой, глаза смотрели с укором, в голосе звучали нотки осуждения, но вместе с тем была и заметная теплота:
– Катерина, ты бросаешься из одной крайности в другую, не всякий способен понять, как ваш постылый Дегтярь.
– Ах, – схватилась за голову Катерина, – как я могла такое наговорить вам тогда! Никогда не прощу себе.
– Ладно, – Иона Овсеич положил руку на плечо, – что было, то сплыло. Загляни через пару деньков: насчет комнаты я поговорю в райисполкоме. Посмотрим.
– Вы обещаете! – невольно воскликнула Катерина. – Я верю.
– Посмотрим, – повторил Иона Овсеич. – А своему свекру немного укороти язычок, а то теряет иногда меру.
Неизвестно откуда, но спустя день многие во дворе уже знали, что товарищ Дегтярь целиком на стороне Чеперухи, а Катерина накануне просидела у него весь вечер.
Немедленно примчались Тося, Ляля, потом сама Клава Ивановна, и у всех на устах был один вопрос: правду или неправду говорят во дворе? Тосе и Ляле товарищ Дегтярь дал хороший нагоняй за то, что своей реакцией, по сути, поддерживают сплетни и слухи, а Малой ответил вопросом на вопрос:
– Малая, где сейчас находятся ключи от комнаты: у тебя или у Чеперухи?
Все ушли как будто успокоенные, хозяин собрался, наконец, заняться своими делами, пробило уже одиннадцать, но тут постучался майор Бирюк:
– Здравствуй, Иона Овсеич. Не поздно?
– Здравствуй, Андрей Петрович, – радушно откликнулся хозяин. – Заходи, заходи. Как живешь-можешь?
Майор был в гражданской одежде, на лацкане пиджака, слева, Золотая Звезда, под ней в три ряда колодки, Иона Овсеич присмотрелся, пересчитал – кажется, одиннадцать – и покачал головой: еще одна, была бы ровно дюжина, здесь явная недоработка. Майор засмеялся, показал пальцем на Звездочку, эмблемы для замены не имеет, Иона Овсеич поднял руки и сказал: сдаюсь.
Хотя гость решительно отказывался, хозяин включил электрочайник, поставил на стол графин перцовки, достал из шифоньера вязку вяленых бычков, две головки лука, сливочное масло, как назло, сегодня, утром доел, зато ждала поллитровая бутылка подсолнечного, с душистым ароматом, как на маслобойне.
– Ну, – оживился майор, вынул из кармана палочку сырокопченой колбасы, флакон ягдшнапса, емкость ноль четыре десятых литра, немецкая тара, – раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!
Иона Овсеич потянулся к графину, но майор остановил, взял флакон, отвинтил колпачок, налил каждому по стопке и произнес:
– Фриден унд фройндшафт, как любят говорить сегодня немцы.
– За мир и дружбу, – перевел хозяин, отпил на четверть и прикрыл свою стопку ладонью.
– Овсеич, – погрозил пальцем гость, – ты хитер. Хитер. Чайник весело засвистел, Иона Овсеич засыпал пять ложечек чаю, пусть хорошо настоится. Андрей Петрович налил себе повторно, хозяину добавил до краев, и предупредил, что больше не позволит увиливать: пришлось опорожнить до дна. Поначалу закусили луком и бычками, хлеб макали в подсолнечное масло, майор похвалил, сказал, что это вкуснее всякой черной икры, затем нарезал колбасы, для хозяина ломтиками, себе оставил в куске, сделал третий заход, однако в этот раз согласился признать демократию: пусть каждый решает, как подсказывает совесть.
За чаем разговорились про Германию, майор отзывался о немцах по-разному, надо еще долго перевоспитывать, но насчет Ульбрихта прямо заявил, что это второй Тельман и недаром в Западной Германии так боятся. Материально обеспечены хорошо, живут лучше, чем у нас, умеют беречь копейку; а вот чтобы угостить человека, просто, по-нашему, – этого днем с огнем не найдешь.
Андрей Петрович засмеялся, безнадежно махнул рукой, Иона Овсеич откупорил перцовку, налил гостю в стакан, себе – полстопки, и провозгласил:
– За наше русское гостеприимство!
Перцовочка майору понравилась, люкс-прима, от бычков на пальцах оставался тонкий слой жира, майор принюхался, сладко зажмурил глаза и сказал: вот это стол – так бы семь раз в неделю, а с понедельника опять!
– Петрович, – шутливо погрозил пальцем товарищ Дегтярь, – ты, как я погляжу, научился хорошо делать книксены.
Гость не ответил, на секунду задумался, по глазам было видно, о чем-то постороннем, и, безо всякой связи, вдруг спросил насчет квартиры покойного Граника: что там за кандибобер получается? Есть родная дочь, прямая наследница, все по закону, а во дворе бабы языки чешут: то да се.
– Андрей Петрович, – поинтересовался в ответ хозяин, – ты на сколько приехал?
Майор укоризненно покачал головой: вот она, гражданка – человеку задаешь вопрос, а он тебе поперек – свой.
Товарищ Дегтярь отхлебнул чаю, взял кусочек хлеба, обмакнул в соль, немного пожевал, еще раз отхлебнул и сказал:
– Андрей Петрович, ты полагаешь, тебе оттуда, из Германии, лучше видно, какой у нас кондибобер получается?
Майор нахмурился, сказал, нечего на слове ловить, а насчет комнаты для круглой сироты он сам, если надо, нажмет на рычаги.
– Нажмешь? – удивился Иона Овсеич. – А по-моему, ты уже нажал: пришел к Дегтярю и прямо диктуешь ему, поверни здесь, поверни там. Правда, для начала проконсультировался с бабами во дворе.
– Ну, Овсеич, – майор расстегнул ворот, немного ослабил галстук, – ты, как говорит наш генерал Капуста, гений слова: из говна пули льешь.
Товарищ Дегтярь наклонил голову, заметно вздулись вены, с натугой прокашлялся и сказал:
– Не понял.
Андрей Петрович откинул руки на спинку стула, сам подался вперед, маленькие зеленые глаза, ни дать ни взять заправский лесовик, глядели в упор, было впечатление, что вот-вот начнут сверлить. Ионе Овсеичу хотелось немного переменить позу, но гость неожиданно засмеялся, освободил правую руку и дружески хлопнул по столу:
– Ладно, Овсеич, не тот азимут взяли.
Товарищ Дегтярь потер пальцами грудь, улыбнулся, в глазах держалась небольшая грустинка, и приветливо сказал:
– Ты прав, Андрей Петрович, а то у нас с тобой получается: ели – потели, работали – мерзли.
Гостю присловье понравилось, сказал, надо будет взять на вооружение, а по поводу комнаты покойного Граника договорились так: если майор Бирюк понадобится, адрес известен, прием круглосуточно. Отпуск кончается в марте.
Дома у майора получился неприятный разговор с женой: Марина, по своей манере, в глаза назвала тюфяком и сказала, чем так идти, лучше бы сидел на месте. Андрей Петрович возражал и доказывал, что Иона Овсеич – дельный мужик, нашли общий язык по всем пунктам, однако в душе, поглубже, не обманывал себя: действительно, Дегтярь открыто дал ему понять – приехал, мол, солдат на побывку, а он похорохорился, поерепенился, и проглотил.
Марина никак не могла утихомириться, от собственных слов еще больше распалилась, Андрей Петрович тоже разозлился и крикнул в сердцах: совесть заедает, что заняла квартиру Граников, а не надо было занимать!
– Квартира! – всплеснула руками Марина. – Это квартира? Твой Курт Аусдорф, несчастный механик, судак мороженый, пошел бы жить в такую квартиру?
Андрей Петрович возмутился: при чем здесь Курт Аусдорф!
– А при том, – окончательно потеряла контроль над собой Марина, – что майор, Золотая Звезда, а семья ютится, как жалкие квартиранты, и старухе матери негде голову приклонить!
– Послушай, – сказал Андрей Петрович, – про нас не было разговора, я насчет Лизочки ходил.
– Господи, – развела руками Марина, – как он ничего не понимает. Ну, ходил, ходил, за нас, за вас, за Ивана, за Степана – а толку что!
На следующий день к мадам Малой явился представитель из Сталинского райжилотдела, присутствовала дворничка Феня Лебедева, и потребовал ключи от квартиры Граника. Старуха заявила, что никаких ключей у нее нет, пусть обращаются к товарищу Дегтярю. Представитель сказал, что за свои самовольные действия она будет нести уголовную ответственность, налепил на двери покойного лист бумага с гербовой печатью, а сам пошел за милицией.
Клава Ивановна немедленно позвонила на фабрику, к счастью, товарищ Дегтярь как раз сидел у себя, внимательно выслушал, напряжение чувствовалось даже через трубку, и велел отдать ключи.
– Как отдать? – опешила Клава Ивановна. – Это значит, что сейчас придут и вселят постороннего.
Раздался щелчок, на другом конце положили трубку, Клава Ивановна несколько раз набирала номер, но телефон отвечал частыми короткими гудками, получалась пустая трата времени, и она побежала к Андрею Петровичу.
Майор Бирюк только что вернулся домой и был при полном параде. Клава Ивановна сказала, это очень удачно, пусть жилотдел и милиция видят, с кем они имеют дело. Марина поддержала мадам Малую, однако сам майор, ни с того ни с сего, заупрямился: райсовет – хозяин в районе, и знает, что надо делать.
– Райсовет – это обыкновенные люди, – сказала Марина, – и могут ошибаться, как все остальные. Не только ошибаться, добавила со своей стороны Клава Ивановна, а еще кое-что похуже: она уже на своем веку повидала.
Ладно, уступил майор, он согласен, но разговор будет не с милиционером и шибзиком из жилотдела, а с председателем райсовета.
– Наивный человек, – хлопнула в ладоши Клава Ивановна, – когда комнату займут, можешь говорить до печки!
– Что же я, по-вашему, должен делать, – рассердился Андрей Петрович, – стоять возле дверей и караулить?
– Почему караулить? – удивилась Клава Ивановна. – Они с минуты на минуту должны вернуться.
Нет, сказал Андрей Петрович, нечего партизанить – не то время.
– Клава Ивановна, – Марина с насмешкой показала пальцем в сторону мужа, – майор Бирюк думает, что знает жизнь! Живет себе в Германии на всем готовом, со всех боков официанточки, и думает, так везде и всем.
Марина хотела закончить: «А зубами, зубами!» – но глянула на мужа, глаза зеленые, все светлее, как будто разгораются изнутри, и удержалась.
Женщины спустились вдвоем, постояли минут десять и разошлись. Оказалось, Клава Ивановна напрасно подняла тревогу: ни с милиционером, ни без него в этот день больше никто не приходил. Один раз только отворилась дверь у Чеперухи, выглянула Катерина, но тут же с шумом захлопнула.
Когда Зиновий вернулся с работы, Катерина прямо с порога сообщила: эта старая карга Малая со своими готовит какой-то хитрый номер.
– Не сходи с ума, – сказал Зиновий.
Катерина молча подала на стол, через несколько минут пришла бабушка Оля с внуками, вслед за ними – дедушка, хорошо было заметно, что по дороге успел уже отметиться, сказал всему дому «зрасте, дети», в ответ бабушка Оля назвала беспризорником и босяком. Зиновий укоризненно посмотрел на мать, старый Чеперуха даже не обратил внимания, развернул газету «Знамя коммунизма», сегодняшний номер, и громко прочитал вслух: «Грязное обличье сионизма».
Старшие на минуту притихли, дети продолжали свою возню у крана, Иона медленно, с выражением, начал читать про банду врачей-убийц, которые, как теперь установлено, были связаны с международной еврейской сионистской организацией «Джойнт» – филиалом американской разведки – и содержались на ее деньги.
Бабушка Оля в ужасе закрыла лицо руками, Иона сказал, это еще не все, и дошел до места, где говорится про виднейшего сионистского деятеля Вейцмана, президента Израиля, который с тысяча девятьсот пятнадцатого года жил в Англии и в качестве профессора химии выполнял военные задания английского правительства.
Другой лидер, Жаботинский, организовал в свое время еврейский легион и принимал прямое участие в войне на стороне Антанты.
– Антанта? – еще больше ужаснулась бабушка Оля, – Я же сама хорошо помню, как в девятнадцатом году они приходили в Одессу и расстреливали людей!
– Она одна помнит, – с горькой насмешкой сказал Иона. – Вся Одесса помнит! Дальше.
Дальше рассказывалось про Аббу Эбана и Ройвена Шилоаха, которые долгие годы состояли на службе в английской разведке Интеллидженс сервис, причем последний из них является организатором израильской разведки.
Катерина покачала головой: недаром говорят, рука руку моет.
– Банда, – бормотала про себя бабушка Оля, – ой, банда. Их надо резать на мелкие куски и вешать на каждом дереве.
Иона сел за стол, бабушка Оля велела идти помыть руки, старик ответил, он ничего такого не держал, но покоя уже не давали и пришлось подняться.
Зиновий взял газету, забыл про обед, хотя ему десять раз напоминали, прочитал статью про себя, немного задумался и сказал: толковая статья, взято широко, в историческом плане, чувствуется, что автор знает гораздо больше, чем говорит, но надо было чуть добавить конкретных фактов.
– Ну, – пожала плечами Катерина, – тебе всегда, как ни хорошо, все равно что-нибудь да не так.
Старый Чеперуха доел свой обед, выпил после всего стакан холодной воды и горько-горько вздохнул: счастливый Ефим, он себе спокойно спит, а тут узнаешь такое, что волосы дыбом встают.
Зиновий посмотрел четвертую страницу – из Варшавы, Будапешта, Софии и Праги сообщалось об арестах врагов, многим удалось пробраться на высокие посты в государственном аппарате и народном хозяйстве; в Югославии по-прежнему свирепствует кровавый террор, страна превратилась в сплошной концентрационный лагерь, от рук титовских палачей погибли десятки тысяч партизан и героев народно-освободительной борьбы.
– После Гитлера, – сказала бабушка Оля, – им было у кого учиться.
– Что за мир, – хлопнул себя по коленям Иона, – что за мир, кому теперь только верить! Берешь в руки газету – одно расстройство.
Перевернув газету первой страницей кверху, Зиновий вдруг потребовал от всех тишины и торжественно объявил:
– Товарищи избиратели, довожу до вашего сведения: И.В.Сталин дал согласие баллотироваться и зарегистрирован кандидатом в депутаты Одесского городского Совета депутатов трудящихся.
Катерина не поверила, заявила, что Зиновий разыгрывает, вырвала газету из рук и сама прочла. Бабушка Оля тоже захотела посмотреть своими глазами и убедилась, что никто не обманывает: в концертном зале дворца моряков имени Горького и на Таможенной площади, перед зданием управления Одесского порта, в связи с большим радостным событием, уже состоялись многолюдные митинги, на которых выступили знатная крановщица, депутат Верховного Совета УССР Чурбакова, знатный механизатор порта, старший крановой Турленко и многие другие.
– Значит, – сделала вывод бабушка Оля, – теперь Сталин должен приехать на встречу со своими избирателями.
Старый Чеперуха ответил, что если товарищ Сталин будет ездить на каждую встречу со своими избирателями, ему не хватит времени застегнуть китель на все пуговицы и надеть ордена.
Катерине не понравились слова свекра, и она сказала: во-первых, хотя Сталин генералиссимус, он носит китель, как обыкновенные маршалы, во-вторых, ордена ему рисуют только на портретах, а в жизни он их вообще не надевает.
Да, подтвердил Зиновий, это действительно так, французский писатель Анри Барбюс еще двадцать лет назад написал про товарища Сталина: человек с головой ученого, в шинели простого солдата. Старый Чеперуха стал оправдываться, что он ничего такого не имел в виду, просто неудачно выразился, а скромность товарища Сталина все люди знают, дай бог нашему начальству хотя бы один процент, но Катерина уже набросилась с новым упреком: почему он пришел в дом и начал с неприятностей, вместо того чтобы сразу доставить своей семье радость!
Старик на секунду опешил, в глазах появился нехороший блеск, и сказал спокойно, но так, что от этого спокойствия могли мурашки забегать по спине: если он еще раз в доме у своего сына услышит такие обвинения и претензии, его ноги здесь больше не будет.
Отец вышел, с грохотом захлопнул дверь, Зиновий сказал Катерине, чтобы позвала обратно, но она даже не пошевелилась, больше того, полностью оправдывала себя и при этом сослалась еще на товарища Дегтяря: правильно говорит товарищ Дегтярь, что старому Чеперухе надо укоротить немного язык.
– Слушай, – закричал не своим голосом Зиновий, серые глаза, особенно выражение, сделались похожи на папашины как две капли воды, – я вас всех к чертовой матери выгоню отсюда, а свои шушуканья с Дегтярем можете передать в другом месте!
Катерина сбросила передник, стала переодеваться, мальчики заплакали, просили маму не уходить, бабушка Оля заломила руки и закричала про своего мужа, что этот пропойца всю молодость ей искалечил, а теперь разрушает семью и портит жизнь сыну. Невестка уже взяла с вешалки пальто, бабушка Оля уцепилась за воротник и клялась жизнью, что наложит на себя руки, если Катерина сделает хотя бы один шаг с места.
Катерина опустила голову, один-два раза посмотрела в сторону Зиновия, как будто ждала, что он тоже подойдет или скажет хотя бы слово, но тот стоял, точно истукан, и продолжал гипнотизировать своим взглядом.
Бабушка Оля осторожно взяла из рук невестки пальто, унесла в другую комнату, вернулась и вдруг стала бранить внуков: нехорошие мальчики, сидят слушают всякие глупости, вместо того чтобы взять красный карандаш, немного порисовать, почитать букварь, в этом году уже в школу, и доставить своей маме, своему папе удовольствие и радость, как все другие дети.
Миша поднес маме стул, она присела, уткнулась лицом в ладони, тихонько всхлипнула и прошептала:
– Ну, почему, почему здесь все так сложно, все с такой болью и муками?
Поздно вечером после работы Иона Овсеич пригласил к себе дворничку Лебедеву, велел зайти к Малой и забрать ключи от квартиры покойного Граника. Дворничка сказала, лучше позвать старуху сюда, но в ответ Иона Овсеич снова повторил:
– Зайди к Малой и забери ключи.
Минут через десять Лебедева вернулась без ключей, покрутила пальцем возле головы и заявила, что старуха совсем с ума сошла. Иона Овсеич выслушал, правый глаз сощурился, левый сделался круглый и неподвижный, как будто стеклянный протез.
Утром Клава Ивановна занесла в дворницкую ключи, Лебедева наотрез отказалась брать, пусть теперь сами побегают к товарищу Дегтярю, старуха цыкнула на нее, сказала, что в два счета можно выселить, и засунула связку ей в карман. Дворничка тут же выхватила, швырнула ключи наземь и закричала дурным голосом, что каждый строит из себя здесь пана, а люди должны терпеть и молчать. Клава Ивановна демонстративно закрыла уши, зашла в свое парадное, Дворничка еще немного покипятилась, два раза вслух послала по матери свою жизнь, вдруг засмеялась и запела, картавя на «р»: а ну-ка, девочки, а ну, кррасавицы!
В тот же день пришел техник из домоуправления, с ним какой-то посторонний, по наружности и походке из села или района, сорвали бумагу с гербовой печатью, отперли двери, техник недолго покрутился, человек остался один, вынул из кармана молоток, буравчик, прибил снаружи два кольца, набросил замок и, перед тем как уйти, три раза крепко подергал.
Вечером, после работы, проходя мимо Граника, Катерина первым делом увидела замок – тяжелый, как будто заперли амбар или сарай с колхозным добром. Дети еще не вернулись из садика, Зиновий, как всегда, досиживал до полночи у себя в цехе, Катерина стала метаться по квартире, надо было что-то предпринять, немедленно известить товарища Дегтяря, но от полной неожиданности она до того растерялась, что забыла вообще, на каком свете находится. А тут еще через минуту влетела, как угорелая, свекровь и завопила своим истерическим голосом:
– Катерина, ты видела, что они сделали!
Катерина не ответила, выскочила без пальто на мороз, поднялась на третий этаж к товарищу Дегтярю, хотя понимала, что это полная бессмыслица – застать его дома в такое время, потом побежала на Тираспольскую площадь, там висит телефон-автомат, но оказалось, что испорчен, монеты уходили, как в прорву, такая же картина повторилась на проспекте Сталина и улице Карла Маркса, словом, одно к одному: пришла беда – отворяй ворота.
Вернувшись домой, Катерина застала у себя Тосю, которая точь-в-точь повторила дурацкие слова свекрови:
– Ты видела, что они сделали!
– Не видела! – замотала головой Катерина и вдруг набросилась на эту несчастную Тосю, обругала ее последними словами, неудобно даже повторять, а та сидела и молча, без единого звука, все выслушивала.
Бабушка Оля несколько раз пыталась пристыдить: «Катерина, Катерина, при чем здесь Тося!» – но невестка, пока полностью не выговорилась, так и не смогла остановиться.
До одиннадцати вечера Катерина еще трижды наведывалась к Ионе Овсеичу, звонила не переставая, как на пожар, напоследок специально вышла за ворота, чтобы проверить с улицы, горит ли в окнах свет, и возвращалась ни с чем. На другой день она несколько раз пыталась связаться по телефону, но результат был тот же: то вообще не поднимали трубку, то отвечал какой-то женский голос, Катерину в конце концов запомнили и на повышенных нотах объяснили, что товарищ Дегтярь очень занят и неизвестно, когда освободится, а если что-нибудь срочное, можно передать. Катерина сказала, да, срочное, и со злостью повесила трубку.
На третий день удалось, наконец, застать Иону Овсеича дома, Катерина по-прежнему вся клокотала, однако не успели начать разговор, как явилась новая троица: майор Бирюк, Ляля и Тося. Хозяин принял гостей радушно, извинился, что не успел приготовить угощение, и тут же высказал догадку: видимо, все по одному вопросу – насчет комнаты Граника.
Майор Бирюк удивился: «Дегтярь – ты настоящий Вольф Мессинг!» – хозяин не возражал и, в свою очередь, тоже обратился к гостям с шуткой: будем выбирать рабочий президиум или пустим на самотек?
Ляля и Тося промолчали, а Катерина грубо ответила: кому охота скалить зубы, пусть скалит, а ей не до шуток. Товарищ Дегтярь нахмурился, хотел, видимо, одернуть, но Катерина опередила, сломя голову первая бросилась в огонь и крикнула:
– Как не стыдно обманывать!
Гости немного растерялись, по лицам было видно, что чувствуют неловкость, особенно Андрей Петрович, один товарищ Дегтярь держался по-прежнему и спокойно спросил:
– Обманывать? Кого обманывать?
– Меня обманывать, – еще громче закричала Катерина, – их обманывать, всех на свете обманывать!
– Катерина Чеперуха, – немного повысил голос товарищ Дегтярь, – я могу тебя выгнать, я могу вызвать милицию, и они втроем будут свидетелями, но я хочу показать тебе публично, при людях, что ты нахально лжешь!
– Я лгу? – Катерина прижала руки к груди. – Я лгу?
– Да, – повторил Иона Овсеич, – ты лжешь, и я требую, чтобы сейчас, в присутствии этих людей, среди которых один офицер Красной Армии, Герой Советского Союза, ты напомнила, что говорила насчет квартиры покойного Граника Катерина Чеперуха и что говорил Дегтярь.
Катерина смотрела во все глаза, как будто не узнает и пытается вспомнить, два или три раза глотнула слюну, на лице выступала гримаса боли, и, наконец, ответила: Дегтярь сказал, что пойдет в Сталинский райисполком и будет говорить.
– Дальше, – подстегнул Иона Овсеич.
– Я спросила: вы обещаете?
– Дальше.
– И сказала: я верю.
– Что ответил на это Дегтярь?
Катерина задумалась, прикусила мизинец зубами, опять выступила гримаса боли, но вдруг лицо просветлело, и она воскликнула:
– Вспомнила! А своему свекру, сказали вы, укороти немного язычок, а то теряет иногда меру.
– Ты не хитри, – рассердился Иона Овсеич, – и отвечай по существу, а то у тебя получается: в огороде бузина – в Киеве дядька!
– Это вы хитрите! – чуть не заплакала Катерина. – Я сказала «верю», и вы мне ответили: а своему свекру…
