Текст книги "Двор. Книга 2"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
Зиновий громко засмеялся, но смех был невеселый: зачем Сталинскому райисполкому присылать ревизию, если у людей все по закону? Другое дело настрочит какая-нибудь сексота.
Иона вздохнул: Дегтярь тоже имел такое предположение, потому что на свете есть немало завистливых людей, им всегда приятно посмотреть, как у соседа горит хата.
Проснулись дети, Катерина тихо баюкала и пела про двух богатырей, которые скоро подрастут и победят всех страшных зверей в лесу. Эти богатыри, еще когда были совсем маленькие, так хорошо и много ели, что все люди вокруг удивлялись. А один раз старший, Гриша, чихнул, и от его чиха сломалось дерево, а младший, Миша, засмеялся, и от его смеха сломалось второе дерево.
Хорошо, хлопнул по колену Зиновий, придет комиссия или не придет – это меня не колышет. Нет, заплакала бабушка Оля, ничего хорошего: комиссия даром не ходит, у каждого можно что-нибудь найти.
– Послушайте, – разозлился Зиновий, – но комиссия не ходит для того, чтобы нарушать законы! Наоборот.
Иона пожал плечами: когда надо доказать, что все по закону, тоже уходит время и нервы.
Ближе всех к правде оказался старый Чеперуха: через неделю пришла комиссия из Сталинского райсовета и предложила временно прекратить ремонт. Степан Хомицкий, которого выделили от двора, помогал учитывать израсходованный материал, поскольку большой объем работ уже выполнили и можно было судить лишь приблизительно – килограмм туда, килограмм сюда. У комиссии складывалось впечатление, что материалов израсходовано больше, чем подтверждается документами. Зиновий прямо кипел и, как испорченная пластинка, все время повторял одну песню: кроме банки свинцовых белил из-под полы здесь нет ни одного грамма краски, ни одного гвоздика.
Наведался Парфентьев, Иван Нефедыч.
– Слушай, Чеперуха, – сказал он, – перестань талдычить насчет банки, а то в исполкоме уже идет счет на канистры и бидоны.
Зиновий опять, как дурачок, повторил, что это святая правда: одна банка на полпуда – и ни грамма больше!
– Тюря, – плюнул с досады Иван Нефедыч, – тюря ты, а еще одессит!
Парфентьев, хотя не был членом комиссии, привел из райжилотдела инженера-строителя, а Зиновию подсказал, чтобы тот, со своей стороны, привел специалиста с завода Кирова. Комиссия сначала заартачилась, заявила, что не допустит, товарищ Дегтярь тоже был возмущен нашествием непрошеных гостей, но человек с завода Кирова резонно ответил: коль скоро завод помогает своему рабочему из своих фондов, он вправе проконтролировать, как используется эта помощь и нет ли злоупотреблений.
Заключение инженера-строителя и специалиста с завода не подтверждало подозрений комиссии насчет материалов, будто бы фактически израсходовано больше, чем показано документами. Иона Овсеич потребовал, в интересах установления истины, привлечь еще двух специалистов, теперь уже по выбору самой комиссии, и сравнить.
– Товарищи, – Зиновию прямо хотелось плакать от досады, так глупо уходило золотое время, – вызовите еще сто двадцать ревизоров и ОБХСС, только дайте нам работать!
Иона Овсеич улыбнулся: позволить ремонт при таких обстоятельствах – это значит открыто санкционировать.
Клава Ивановна была другого мнения и сделала встречное предложение: если действительно что-нибудь обнаружится, можно будет сразу передать форпост для окончания ремонта в руки общественности.
Комиссия, после небольшого колебания, согласилась и спустя две недели, считая с того дня, когда начали проверку, Чеперухи опять поднялись в шесть утра, чтобы поработать пару часов до смены.
Марина Бирюк открыто потешалась и повторяла каждому встречному-поперечному, что Дегтярь в этот раз съел хороший локш, как говорят у евреев. Через несколько дней у Марины успешно решилось с детским садом для Зиночки. Кто-то пустил слух, что Бирючка использовала свою работу в столовой и смазала, где надо, но Марина отвечала со своим обычным нахальством, пусть охочие пошукают то место, где она оставила смазку, и вылижут.
На 7-е ноября Зиновий получил хороший подарок от государства: новую инвалидную мотоколяску с тремя большими, как у велосипеда, колесами. Моторчик сильно тарахтел, из выхлопной трубы вылетали клубы синего дыма, но в прохладную погоду от шума и дыма делалось как-то теплее и было даже приятно.
Иона Овсеич, когда увидел первый раз, сказал Зиновию: живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей! Через пару дней, утром, Иона Овсеич сильно завозился дома, Полина Исаевна плохо себя чувствовала, надо было приготовить ей завтрак, и у ворот оказались одновременно – он и Зиновий со своей коляской, в которой вполне мог поместиться еще один человек.
– Недаром говорят, – обрадовался Иона Овсеич, – бог шельму метит! За всю жизнь я еще ни разу не опоздал на работу, а сегодня была реальная опасность. Спасибо, сосед.
По дороге Иона Овсеич поинтересовался, прислала ли уже в письменном виде свое заключение комиссия. Зиновий пожал плечами: ни в письменном, ни в устном, но это его мало волнует.
– А, – возмутился товарищ Дегтярь, – такая беззаботность, прямо беспечность! Хорошо, я сам поговорю и напомню.
Зиновий поблагодарил, но просил товарища Дегтяря, лучше не беспокоиться лишний раз: пусть идет, как идет. Иона Овсеич не ответил, а у ворот фабрики, когда прощались, сказал:
– Человек иногда думает так: я не буду замечать болезнь – и она меня не заметит. Но она тебя все-таки замечает, и приходит день, когда ты ее тоже должен заметить, только бывает слишком поздно.
Большая толпа людей заходила на фабрику, товарищ Дегтярь кивал головой налево, направо, пожимал руку или просто делал пальцами в воздухе привет. Зиновий минуту смотрел, у самых ворот люди топтались на месте и теснились, Иона Овсеич крикнул, чтобы передние пошевеливались, и на самом деле пошло живее.
Вечером четвертого декабря, как раз накануне Дня Конституции, пришел ответ из Сталинского райисполкома. Ответ был благоприятный: исполком разрешал продолжать ремонт, хотя со всей строгостью предупреждал, что в случае повторного нарушения разрешение будет аннулировано, а дело передано в компетентные инстанции.
Аппетит приходит с едой: когда все обошлось благополучно и можно было наконец свободно вздохнуть, Катерине вдруг ударило в голову, что без своего, индивидуального, туалета она никак не проживет. Свекровь, и тесть, и муж в один голос объясняли, что дворовая уборная рядом, каких-нибудь тридцать-сорок шагов, пусть Катерина представит себе, вроде у нее такая большая квартира и надо пробежать коридор, но сибирячка уцепилась за свое: подай ей отдельный туалет – и конец!
Позвали Степу Хомицкого. Он сказал, что канал есть, можно подключить, но, опять-таки, без райисполкома никто на себя не возьмет.
– Какой же выход? – спросил Иона.
Степа задумался, почесал затылок и предложил: пусть сама невестка, которой больше всех невтерпеж, побегает в райисполком, а там гальюнов на всех хватит.
– Знаете что, – обиделась Катерина, – можете не умничать.
– Он не умничает, – заступился Иона, – он просто шутит, такое тебе забандюрилось: собственная уборная.
Когда сказали Клаве Ивановне, она прямо заявила, что будет категорически против, ибо начинает сбываться предсказание Дегтяря: Чеперухи занимают форпост не временно, а хотят со всеми удобствами, они еще потребуют себе отдельную ванную и палац Воронцова.
Катерина доказывала, что по теперешним нормам в квартире полагается туалет, а в двадцатиградусный мороз люди не обязаны бегать через весь двор.
– Не бегай, – резонно отвечала Клава Ивановна, – никто тебя не заставляет: живи себе, как до сих пор, у своей свекрови – там есть, где посидеть. А во дворе, между прочим, еще десять квартир могут предъявить такие претензии, как у тебя. Что же по-твоему: давай развалим старый дом и построим на его месте новый? А где государство сразу возьмет столько денег и стройматериалов, это тебя, конечно, не касается. Главное, чтобы Катерине Чеперухе было хорошо, а остальное – трын-трава.
Товарищ Дегтярь молча наблюдал и не вмешивался. Наоборот, он сам сказал Малой: пусть Чеперухи подадут заявление в райисполком, чтобы все, наконец, воочию увидели, какой допустили промах. Клава Ивановна возразила, что Чеперухи здесь ни при чем, а крутит лишь Катерина, но Иона Овсеич ответил на это: когда один из компании проявляет инициативу, остальные могут спокойно делать вид, что они в стороне. Получается неплохой пробный шар.
Клава Ивановна пригласила к себе Зиновия и предупредила, чтобы ни в коем случае не обращался сейчас в исполком, иначе потеряет все, в этот раз Дегтярь не упустит. Степан Хомицкий, который хорошо был знаком с такими вопросами на практике, тоже дал совет воздержаться, а потом, когда Чеперухи обживут и все привыкнут, можно будет опять вернуться.
Катерина еще немного пошумела, на пороге зима, а в доме маленькие дети и целый склад пеленок, но в конце концов до нее дошло: лучше неудобства в своей квартире, чем удобства в чужой квартире.
Накануне Нового года из Сталинского райисполкома пришли проверить, имеют ли место нарушения утвержденного плана ремонта, тщательно осмотрели угол, где кран и сток для воды, предупредили Зиновия Чеперуху, под личную ответственность, чтобы не позволял себе никаких глупостей, и пожелали счастливого новоселья.
Стены оставались еще сырые, Иона вспомнил, что десять лет назад, когда переделывали из прачечной, отдельные участки обогревали и подсушивали примусами, но при теперешних перебоях с керосином этот способ не годился, и можно было рассчитывать только на чугунку. Так и сделали, трубу через окно вывели прямо во двор, но через два дня пришлось убрать. Дворничка Феня Лебедева еще в первый день предупредила, что вызовет пожарника. Иона грубо отвечал ей, что положил на эти угрозы дом, дачу и беню в придачу, Феня пожаловалась товарищу Дегтярю, от него пошла в пожарное депо и привела инспектора. Кончилось тем, что Чеперухи заплатили двадцать пять рублей штрафа, за эти деньги можно было купить на Привозе лишние полбуханки пшеничного хлеба.
Полина Исаевна упрекала мужа, что он напрасно не остановил дворничку: Чеперухи никому не причинили вреда и делали не по злой воле, а по необходимости. Иона Овсеич просил жену, пусть спокойно лежит себе и не вмешивается, ибо останавливать человека, когда он выполняет свой прямой долг, – это самое большое преступление.
Старый Чеперуха предлагал, чтобы справили новоселье, как водится у людей. Завтра он поедет на Пересыпь – возле Балтского шляха, у него есть один знакомый, который даст такой первач, что лучше всякой виски.
Обе женщины поддержали Иону, а Зиновий был решительно против: люди ходят голодные, нервные, а тут устраивают вечеринки.
– Голодные, холодные, нервные! – Иона замахал руками. – Ты еще скажи, что умирают прямо на ходу и по улицам валяются трупы. А двадцать первый год! А тридцать третий год! Тогда действительно пухли от голода. И ничего, слава богу, выжили.
Новоселье справили под Новый год по-старому – тринадцатого января. Адя Лапидис играл на аккордеоне, Степа с Ионой танцевали вприсядку. Товарищ Дегтярь зашел на пять минут, Полина Исаевна оставалась дома одна, выпил с хозяевами стопку, взял у бабушки Оли косынку, поднял у себя над головой и прошелся два раза по кругу.
Люди хлопали, кричали «бис!», Клава Ивановна вытирала пальцами слезы и повторяла: «Боже мой, опять как будто до войны».
Тося Хомицкая обняла Зиновия, который был с ее Колей первый друг, тоже всплакнула и бросила тарелку на пол, чтобы в доме не переводилось добро и счастье. Тарелка не разбилась, пришлось бросать вторично.
Иосиф Котляр с Аней немножко опоздали, но тут же искупили свою вину: они принесли детскую коляску на двойню. Коляска была такая широкая, что застревала в дверях и пришлось открыть окно.
– Котляр, – похвалил Иона Овсеич, – ты делаешь подарки, как уральский купец Демидов, который имел собственную чеканку монеты и заставлял краснеть, словно нищенку, саму царицу Екатерину Вторую!
За столом Иона Овсеич сказал Иосифу Котляру еще несколько приятных слов, в этот раз насчет его отношения к Аде: за короткий срок мальчику купили пианино, аккордеон, письменный стол с двумя тумбами и надели габардиновый костюм, такую заботу, даже со стороны родной мамы и родного папы, не каждый день увидишь.
Иосиф тяжело вздохнул:
– Дегтярь, я потерял два сына, что мне еще осталось на этом свете. Но я понял твой намек: ты хочешь знать, откуда у Котляра деньги, чтобы делать такие подарки? По-моему, ты сам хорошо знаешь: кроме завода «Большевик», где я сижу на штампе, еще одну смену я имею дома на сапожной лапе и дратве.
– Иосиф, – Дегтярь немножко наклонился, чтобы не было чересчур громко, – люди во дворе говорят, что тебя видели на барахолке с новыми полуботинками в руках, фасон и работа фабричные. Скажи мне по совести, как обувщик обувщику, где можно достать сейчас сортовой материал, особенно кожу и хром?
– Дегтярь, – обиделся Иосиф, – получается, ты мне мало веришь: я тебе говорю и доказываю, что делаю мелкий ремонт, а ты мне на это отвечаешь, что Котляра видели с модельными полуботинками в руках на барахолке.
– Я тебе ничего не отвечаю, – сказал Иона Овсеич, – я только повторяю, что говорят про тебя люди.
– Говорят! – рассердился Иосиф. – Говорят, что в Москве кур доят, а на Привозе днем с огнем надо искать литр молока.
Иона Овсеич выпрямился, посмотрел нехорошими глазами, встал из-за стола, Иосиф пытался удержать его, получилось вроде разговор не закончен, но Иона Овсеич сделал общее до свиданья и объяснил, что торопится к больной жене, которая и так целый день одна в квартире.
Гости посидели еще час-полтора, потом разошлись. Тося Хомицкая выпила лишнее, причем совсем без закуски, и доказывала на лестнице своему Степану, что голод повторяется через каждые тринадцать лет: восьмой год, двадцать первый, тридцать третий, теперь опять. Степа тоже выпил лишнее, но сохранил полную ясность в голове и приводил другие расчеты: последний голод при Николае был в девятьсот двенадцатом году, значит, до двадцать первого – девять лет, а от двадцать первого до тридцать третьего – двенадцать лет, откуда же берется тринадцать?
Тося, хотя кивала головой, пока Степа считал вслух, опять повторила свое: через тринадцать лет, тридцать три плюс тринадцать получается как раз сорок шесть.
– Не каркай, – остановил Степа, – а то накаркаешь. Потом, ни к селу ни к городу, Степан вдруг вспомнил про шуры-муры, которые Тося вела с Котляром, и сильно ударил. Тося заплакала и сказала, что все брехня, ничего не было, Степа еще раз ударил и пошел вперед открывать двери.
Дома, когда легли в постель, Тося жалобным голосом позвала маленькую Лизу Граник, которая теперь в деревне, а папа неизвестно, на каком свете, помолчала немного, опять взялась за свои тринадцать и напророчила беду Чеперухам: новоселье справляли тринадцатого, и тарелка с первого раза не разбилась.
– Дура, – сказал Степан, – пооткрывала все краны. Самое удивительное, что на другой день у Ионы Чеперухи в самом деле случилась неприятность: когда он подымался со своим Мальчиком по Херсонскому спуску вверх от Пересыпи, у встречной трехтонки вдруг лопнул скат, жеребец испугался, рванул в сторону, и бочка с творогом, которую везли для больных в терапевтическую клинику, упала с подводы на мостовую. Больше половины высыпалось, притом в очень неудачном месте, где поверх снега лежал конский навоз. Иона собрал, сколько мог, прохожие немного подсобили, а остальное, которое не годилось для больницы, собрали сами и очистили. Кто имел при себе газету или другую бумагу, делал кулек и насыпал, сколько помещалось, а кто не имел, набирал побольше в жменю и съедал на месте.
Двое очевидцев, которые присутствовали от начала до конца, сели на подводу и поехали в качестве свидетелей. По дороге Иона разрешил каждому взять еще по одной жмене творога, тем более, что сверху был не совсем чистый.
Несмотря на свидетелей, в больнице Иона получил хороший нагоняй, грозили уволить с работы, а про Мальчика, который родился в Одессе и всю жизнь провел среди машин, никто не поверил, что он сам шарахнулся в сторону просто от страха, как изображает его хозяин.
Начальство приказало составить акт, ездового Чеперуху обязали возместить убыток и назначили комиссию, чтобы проверить, в каких условиях содержится Мальчик, правильно ли подкован и получает ли весь корм, который на него выписывается.
Когда завхоз и ассистент с кафедры патанатомии осматривали Мальчика, Иона так сильно разволновался от обиды, что чуть не ударил ассистента и сам захотел уйти от этих глупых людей, этих профанов, которые ничего на свете не понимают, а умеют только резать покойников и ставить диагноз после смерти.
Соседи во дворе переживали за старого Чеперуху. Иона Овсеич сказал своей Полине Исаевне: тринадцатое число и случай с тарелкой, конечно, глупые предрассудки, но какое-то символическое совпадение здесь, безусловно, есть – сын только справил новоселье, а у отца буквально на следующий день такая история!
– Дегтярь, – вздохнула Полина Исаевна, – можно подумать, ты радуешься.
– Полина, – ответил Иона Овсеич, – я не могу радоваться, тем более, что многие больные остались в этот день без питания.
Пришла Аня Котляр: она принесла десяток оладий на коровьем масле и кусок брынзы, наверно, не меньше полфунта.
– Аня, – возмутилась Полина Исаевна, – если ты будешь бесконечно подносить мне такие гостинцы, я никогда не смогу расплатиться.
– Полина Исаевна, – Аня выставила руки ладонями вперед, – у моего Иосифа можно найти десять тысяч недостатков, но никто не будет отрицать, что он делится с человеком от чистого сердца, а если бы услышал разговор насчет расплаты, просто выругал бы.
Иона Овсеич сидел с газетой «Правда» в руках у окна и не принимал участия в женской болтовне, пока Аня Котляр не рассказала, со слов Тоси Хомицкой, дикий случай про старуху, глухое село возле озера Кундук, сто километров за Аккерманом, которая съела двух своих внуков. Полина Исаевна успела только спросить, где же были папа и мама этих детей, как Иона Овсеич, словно орел-беркут, набросился на Аню и категорически запретил приходить к нему в дом, если за пазухой она будет приносить такие гнусные поклепы и провокации.
Аня пожала плечами, опять повторила, что она выдумала не из своей головы, а передает со слов Тоси, которая тоже сама не выдумала.
– Хорошо, – Иона Овсеич бросил газету на стол, – но оглянись на себя лично, вспомни, какое меню было сегодня у твоей семьи, и отвечай прямо: можно допустить, чтобы люди, если действительно в наших краях голод, могли так питаться?
– Почему вы берете пример именно со мной? – удивилась Аня.
– Почему именно с тобой? – переспросил Иона Овсеич. – Я тебе отвечу: если ты принесла моей жене, которая хворает, гостинец, следовательно, у тебя есть возможность, и, надо полагать, ты не оторвала у своей семьи последний кусок.
Аня провела рукой по щеке, где остался рубец, и сказала: никто не доказывает, что у нас в Одессе голод и гибнут люди, но в Молдавии, это она слышала не только у Хомицкой, есть случаи, когда умирают от дистрофии. А что касается Полины Исаевны, ей надо особенно хорошо питаться, иначе откуда организм возьмет силы, чтобы бороться.
– Товарищ лейтенант медицинской службы, – хлопнул по столу Иона Овсеич, – это не ваша забота! И позвольте спросить: а откуда брали силы раненые партизаны, когда по десять дней, истекая кровью, без глотка воды, без крошки хлеба, они прятались в лесу, причем надо было следить в оба, ибо за каждым кустиком могла притаиться смерть! И, слава богу, выживали.
Военная медсестра Анна Котляр могла сама привести поразительные примеры, когда люди буквально воскресали на глазах, а в осажденном Ленинграде, где давали по восьмушке хлеба, который трудно было даже назвать этим словом, у язвенников сами зарубцовывались язвы, хотя в мирное время им не помогала никакая диета.
– Какой же вывод мы должны сделать? – спросил Иона Овсеич.
Война – это война, ответила Аня, и то, что человек способен выдержать на войне, он не может выдержать в мирное время.
– Стало быть, – подхватил Иона Овсеич, – ты сама признаешь, что дело вовсе не в особом питании, а главное – как настроена психика человека.
Да, согласилась Аня, главное – это психика, но тут же добавила: для того, чтобы психика каждого человека была настроена по-военному, нужен фронт, нужны бомбы, которые падают людям на голову, нужны раненые и убитые.
– Допустим, – сказал Иона Овсеич. – А как же тогда объяснить Кузбасс, когда жили в палатках и хорошо, если раз в неделю имели горячий харч. А Беломорско-Балтий-ский канал, а Магнитогорск, когда на двадцатиградусном морозе стояли до пояса в ледяной воде!
Аня честно призналась, что не в силах ответить: здесь нужно высшее образование, а она средний медперсонал, – но можно думать, на строительстве Кузбасса, Беломорско-Балтийского канала и Магнитогорска люди чувствовали себя, как на фронте.
– О, – Иона Овсеич поднял палец вверх, – стало быть, не обязательно должны падать на голову бомбы, не обязательно должны быть раненые и убитые, а люди все равно будут показывать чудеса стойкости и героизма.
Аня развела руками: так в чем же тогда дело и почему не всегда одинаково удачно получается?
– Почему! – Иона Овсеич заложил большой палец под борт тужурки и зашагал по комнате. – А ты внимательно продумай, какую полемику и пропаганду ведешь здесь целый вечер, и сама объясни, почему.
Аня ответила, никакой полемики и никакой пропаганды она здесь не ведет, тем более, что еще с детских лет у нее есть одна особенность: внутри она чувствует, а объяснить на словах не может.
– Ничего, – успокоил Иона Овсеич, – в данном случае ты хорошо высказалась. У человека без практики так не получится.
Аня пожала плечами: какая практика, откуда практика, если на работе не успеваешь голову поднять, а дома Иосиф до полночи стучит молотком.
Иона Овсеич улыбнулся: у нас в Одессе даже маленькие дети знают, что никто так не любит поговорить, как сапожники и парикмахеры, которые получают сведения и новости от разных клиентов. И, конечно, в свою очередь, стараются не остаться в долгу.
Двадцать третьего февраля, когда все люди отмечали годовщину Советской Армии и Военно-Морского Флота, во дворе прошел слух, что на Привозе и Новом базаре милиция поймала шайку, которая продавала пирожки с начинкой из человеческого мяса. От одного этого слуха волосы могли встать дыбом, и товарищ Дегтярь просил Степу Хомицкого, Клаву Ивановну, Дину Варгафтик немедленно выявить, откуда берет свое начало источник.
Иосиф Котляр, когда зашли к нему, прямо сказал, что затея Дегтяря – это покушение с негодными средствами, ибо услышать можно в разных частях города: на Молдаванке, Слободке, Воронцовке, Пересыпи, Бугаевке, Дальних Мельницах и даже, если хотите, в Аккарже. У них на заводе работает один парень из Аккаржи, он ездит домой на воскресенье, и первый раз услышал там, а не в центре города.
– Передайте Иосифу Котляру, – сказал Иона Овсеич, – что всякая цепочка имеет начало, и такие упаднические настроения могут быть как раз этим началом.
– А по-моему, – дал в ответ свое объяснение Иосиф, – когда люди будут кушать хлеба, сколько захотят, от слухов останется один пшик.
Зиновий Чеперуха, который каждую свободную минуту готовился сейчас к экзаменам в политехнический институт, произнес почти аналогичные слова.
– Странное совпадение, – засмеялся Иона Овсеич, – получается нечто вроде блока от Котляра до Чеперухи. Вместо осуждения, мы имеем, по сути, одобрение и сочувствие к сплетникам.
Степа Хомицкий сказал, что одобрения и сочувствия он здесь не видит, но сваливать все на перебои с хлебом будет тоже неправильно с политической точки зрения. На фронте, кто сеял панику, расстреливали на месте.
Когда в марте подули теплые ветры и на полях стали сходить снега, открывая черную, лоснящуюся, будто помазанную жиром, землю, у людей поднялось настроение. Клава Ивановна сравнивала это с термометром, который повесили на открытом солнце, так было заметно.
Привоз, Новый базар, Алексеевский и Староконный рынки продавали теперь за одно утро больше мяса, чем раньше за три дня, причем говядина и свинина, не говоря уже про баранину и синюю телятину, по цене были в четыре-пять раз ниже хлеба. Можно было радоваться, хотя, заглядывая немножечко вперед, не трудно было предвидеть, что надо будет опять восстанавливать молодняк и потребуется немало времени. Но, с другой стороны, если сегодня немного легче, чем было вчера, какой смысл отравлять себе и другим настроение мыслями про завтрашний день, который может на ходу вдруг поправиться и оказаться даже лучше сегодняшнего.
Иосиф Котляр рассказывал дурацкий анекдот: что такое комедия? Комедия – это когда есть где, есть с кем, но нечем. Люди смеялись, сам Иосиф громче всех и переводил на теперешнее положение: если есть мясо и есть зубы, чтобы жевать это мясо, так не надо откладывать, а то могут выпасть зубы, и тогда будет нечем, то есть опять комедия.
Когда Аня зашла к Полине Исаевне, чтобы проведать и угостить наваристым бульоном из первосортной голяшки, каких свет еще не видел, Иона Овсеич сказал по адресу Иосифа, что Сивка сильно разыгрался, как бы не укатали крутые горки.
– Ой, – вздохнула Аня, – в свои годы он еще бывает глупый, как мальчик. До войны мне казалось, он почти старик, а получилось наоборот: я раньше сделалась старухой.
– А посмотри на моего Дегтяря, – вздохнула Полина Исаевна, – рядом с ним я его бабушка.
У американского писателя Марка Твена, сказал Иона Овсеич, есть рассказ про одного человека, который высчитал, что он сам себе двоюродный дедушка. Бывает. Тем не менее, пусть Иосиф Котляр не забывает, сколько лет ему на самом деле, ибо люди вокруг хорошо помнят.
Аня передала мужу весь разговор, ему сильно не понравилось, он скрутил себе толстую цигарку, несколько раз пустил колечками дым и сказал, пусть Дегтярь сначала обеспечит своей больной жене хорошее питание, а потом будет пугать других своими советами и угрозами.
Хотя никакого повода опасаться не было, Аня и Адя взялись перетряхивать мешки с обрезками кожи, мог случайно затесаться лоскут побольше, от такого пустяка иногда возникают крупные неприятности. У Ади, когда он копошился, было задумчивое, грустное лицо, как будто человек вспоминает далекие годы, Аня дернула его за руку, чтобы прогнал дурные мысли и повеселел. Ничего, сказал Адя, пустяки; в глазах у мальчика стояли слезы, а он улыбался и был в эту минуту до того похож на своего папу Ванечку Лапидиса, что Аня сама не выдержала и заплакала.
– О, – съехидничал Иосиф, – пара пятак!
Аня еще сильнее заплакала, приказала мужу, чтобы не устраивал балаган, а Иосиф, наоборот, разошелся и сказал, кому обрыдли шутки, пусть переселяется к Дегтярю. Адя ответил, что у Дегтяря не хватит для всех места.
– Не волнуйся, – окончательно разошелся Иосиф, – Дегтярь найдет место, лимита не будет!
– Мели, мели, Емеля, – покачала головой Аня, – твоя неделя.
В апреле Котляра два раза проверяли из финотдела, причем второй раз с интервалом в один день, когда никто не мог ждать. Как раз накануне Иосиф принес в мешке обрезки, дворничка Феня Лебедева пожалела бедного инвалида и выхватила мешок, чтобы понести на третий этаж. От полной неожиданности Иосиф, вместо благодарности, набросился на Феню и отругал ее последними словами.
Господи, замахала руками Лебедева, и кому охота заглядывать в чужой мешок, хоть бы там не шкура была, а одно золото с бриллиантами.
– Ты дура, ты набитая дура, – сказал Иосиф. – А на твоей работе нужны умные люди.
– А сам бы и пошел, – огрызнулась Феня.
Иосиф в ответ погрозил пальцем и сказал дворничке, что напрасно хорохорится, в Одессе найдется достаточно желающих на ее должность, и надо будет – подыщем.
Свой второй визит представитель из финотдела сделал в сопровождении Дины Варгафтик, поскольку Клава Ивановна лежала с температурой и не могла подняться. Все четыре мешка, с обувью и обрезками, он старательно опростал, Иосиф наблюдал, словно посторонний, и улыбался. Финагент сказал, что не видит оснований улыбаться, скорее, наоборот, и потребовал, чтобы показали вчерашний мешок. Иосиф поднял опростанный мешок, который лежал возле ног у финагента, еще раз вытряхнул и подал.
– Не притворяйтесь больше, чем есть, – разозлился человек, – и не делайте других идиотами. Имеются сведения, что вам поставляют левый товар прямо с фабрики.
– Что же вы пришли ко мне? – удивился Иосиф. – Идите на фабрику.
Человек совсем потерял терпение и сказал, что он пришлет сюда ОБХСС, посмотрим, какую песню Котляр тогда запоет.
– Товарищ, – улыбнулся Иосиф, – есть народная поговорка: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Почему я должен бояться ОБХСС? ОБХСС стоит на страже закона, а не какой-то страшный бабай с мешком в руках, который уносит детей. Товарищ, я потерял свою ногу не на этой войне, я потерял ее на гражданской войне, когда ты ходил еще у мамы под юбкой.
В тот же вечер Иона Овсеич получил полный отчет, как протекал визит представителя из финотдела. Дине было глубоко стыдно за Иосифа Котляра, который позволил себе разговаривать со взрослым человеком, вроде тот дурачок и ничего не понимает. Вообще, люди мало меняются: какой он был до войны, Котляр, когда она со своим Гришей подавала на него в домком за разрушение жилфонда, такой он остался теперь и останется до самой могилы.
– Все? – спросил Иона Овсеич. – Тогда ты свободна и можешь идти домой.
Напоследок Дина опять повторила, как ей было стыдно перед человеком за насмешки Иосифа, особенно насчет ОБХСС, но товарищ Дегтярь лишь проводил до дверей, похлопал сзади по плечу и сказал спокойной ночи.
Перед утром у Полины Исаевны схватило сердце. Сначала она боролась молча и терпела, но вскоре стало невозможно, позвали Аню Котляр, она сделала два укола подряд, положила на спину горчичники и сидела до рассвета, пока Полина Исаевна не почувствовала себя значительно лучше. Иона Овсеич все время лежал тихо на своей кушетке, два или три раза вырвался тяжелый вздох, Аня сказала, есть лишняя ампула камфоры, можно сделать и ему укол, вреда не будет, но получила отказ.
Когда Аня вернулась в квартиру, Иосиф уже приготовил себе завтрак и на ходу пристегивал протез, потому что времени оставалось в обрез и была опасность опоздать на смену: завод «Большевик» далеко, за Пересыпским мостом, надо ехать двумя трамваями, потом пройти хороший кусок пешком.
В больнице у Ани было сегодня вечернее дежурство, она успела зайти к Полине Исаевне еще раз и покормить обедом. Иона Овсеич звонил с фабрики домой. Полина Исаевна успокаивала его, хотела передать трубку Ане, чтобы она подтвердила, но он ответил, не надо, это лишнее.
