Текст книги "Двор. Книга 2"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
– Шибеники! – кричала Клава Ивановна. – Так не ведут соревнование, так ведут себя одни агрессоры!
Братья продолжали драчку, как будто оба оглохли, и Клава Ивановна вынуждена была принять решительные меры: Мишу прикрепила к Лесику, а Гришу – к себе, без права подходить друг к другу. Три или четыре раза братья пытались опять подраться, но ответственные были начеку и своевременно пресекали.
До обеда собрали два ведра, не считая карманов, которые были у всех набиты до отказа. Лесик взял ведро, чтобы отнести во двор и опорожнить, но в это время пришли мамы и сказали, что пора по хатам и так полдня как корова языком слизала.
Гриша и Миша, когда мама Катя держала их за руки и переходили через дорогу, вдруг вырвались и побежали обратно в садик. С улицы Розы Люксембург как раз повернул грузовик, и это большое счастье, что шофер успел затормозить. В первую секунду Катерина обомлела, потом схватила обоих за уши и дала честное слово, что оторвет навсегда. Клава Ивановна целиком взяла сторону детей, которые в сто раз сознательнее своей мамы и не считают работу на воскреснике по минутам.
– Старый склероз! – громко, на всю улицу, закричала Катерина. – Ты не натравливай детей на отца и матерь, а то мы тоже умеем натравливать!
Клава Ивановна побелела, как полотно, сильно затряслась голова, Марина Бирюк пожала плечами и сказала, нема от чего расстраиваться.
– Да, да, – повторяла Клава Ивановна, по щекам текли слезы, – нема из-за чего, просто я старая глупая женщина.
Лесик, которого назначили командиром, построил бригаду, и с песней «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!» направились домой.
Во дворе работу сделали наполовину, Иона Овсеич уговаривал потрудиться еще пару часов, но женщины отвечали, что дома тоже само не жарится и не стирается, а воскресенье – один раз в неделю.
– Товарищи, – потерял, наконец, терпение Иона Овсеич, – я приказываю вам остаться и довести до конца: мы не для кого-то, мы для самих себя работаем!
Женщины ушли, мужчины остались одни, старый Чеперуха запряг своего Мальчика, потому что надо было засветло поставить в конюшню, почистить и покормить.
– Овсеич, – сказала Степа Хомицкий, – какие у тебя могут быть претензии? Люди пришли, сколько могли поработали, а ты хочешь, чтобы все были, как Дегтярь.
– Степан, – у Ионы Овсеича на лице было страдание, как будто сильно болело внутри, под ложечкой, или само сердце, – я ничего не хочу, но вспомни сам, как было в тридцать седьмом году, когда мы строили для наших детей форпост.
Во двор зашел Зиновий Чеперуха: целый день, с утра, он просидел в библиотеке и готовил курсовой проект по электротехнике. Последний срок истек еще две недели назад, но весь месяц у них на заводе Кирова была такая запарка, что не оставалось времени даже развернуть тетрадь.
Иона Овсеич окликнул Зиновия и просил постоять немного со стариками. Чеперуха стал оглядываться во все стороны и спросил, где старики, он лично не видит.
– Зиновий, – Иона Овсеич подошел, положил руку на плечо, – помнишь, как мальчики из нашего двора, ты, покойный Колька, покойный Ося, помогали папам и мамам строить форпост?
Зиновий ответил, что хорошо помнит, но при этом немножко насторожился.
– Не волнуйся, – успокоил его Иона Овсеич, – никто не посягает на твою жилплощадь. Мы вспомнили просто так, к случаю.
– Все ясно, – догадался Зиновий. – Сегодня люди из нашего двора бросили работу на полдороге и разошлись. Боже мой, так давайте засучим рукава и закончим сами!
– Зиновий, – горько усмехнулся товарищ Дегтярь, – разве в этом суть?
– Остановите колокола! – Зиновий выставил руки вперед ладонями. – Люди со стороны могут подумать, в доме покойник, а на самом деле все живы, здоровы, кромсают мать-землю.
Зиновий поднял лопату, вонзил в грунт и срезал такой пласт, что можно было только удивляться. Клава Ивановна пришла в восторг:
– У тебя сила, как у твоего папы двадцать лет назад! Зиновий сказал, надо полагать, еще больше, потому что руки и костыли заменили ему правую ногу, а этой ногой, когда играли в футбол, у него был удар, как у знаменитого Злочевского из одесского «Динамо», который чуть не убил турецкого голкипера.
Катерина услышала голос мужа и крикнула в окно, чтобы немедленно шел обедать, иначе остынет, а третий раз греть не будет. Потом за папой пришел Гриша, потом Миша, но оба остались во дворе и помогали работать. Катерина окончательно рассердилась, забрала детей и пожелала мужу, чтобы у него был такой катар, какой он сам заслужил.
– Язва сибирская! – засмеялся вдогонку Зиновий. – Еще пять минут, – смотри на часы.
Получилось не пять, а десять раз по пять. Аня Котляр оставила передачу для Иосифа и успела вернуться во двор, когда начали яму для последнего саженца и выбрали камни с участка под клумбу. Ефим Граник с Адей насыпали ведрами землю, чтобы получился красивый добротный холм, а не куцый, как могила. Аня тоже взяла ведро и без лишних напоминаний включилась в работу.
Зиновий спросил, как здоровье мужа, Аня махнула рукой и наклонилась, чтобы набрать побольше земли.
– Аннушка, – шепнула на ухо Клава Ивановна, – три года уже позади, почти половина, а вторая половина всегда проходит быстрее.
Иона Овсеич, когда затеяли разговор про Иосифа Котляра, отошел в сторону, потом начал внимательно осматривать саженцы и понемножку раскачивать, чтобы проверить, прочно ли сидят в земле.
Саженцы держались так крепко, как будто уже пустили глубокие корни, Иона Овсеич улыбнулся, громко хлопнул в ладони и сказал:
– Года через три мы будем у себя во дворе иметь такой сад, что с Большого Фонтана приедут перенимать опыт.
Аня опорожнила ведро, немножко притоптала клумбу и вдруг залилась слезами.
– Тихо, тихо, – просила Клава Ивановна, обнимая Аню за плечи, – люди вокруг смотрят и все видят.
– Видят, – шептала Аня, – ну, и пусть видят, мне уже все равно: Иосифа переводят куда-то на Волгу, а может быть, еще дальше. Здесь я могла иногда сделать ему передачу – фрукты, овощи, кусок туалетного мыла, – а там он будет совсем один среди уркаганов, воров, уголовников.
Адя срезал лопатой неровные края клумбы, Иона Овсеич молча наблюдал, потом вдруг повернулся и громко сказал:
– Котляр, мы просим вас по-хорошему прекратить эти разговоры. Каждый находится там, где он заслужил. Вашего мужа предупреждали своевременно, и не один раз предупреждали.
– О чем, – качала головой Аня, – о чем вы его предупреждали, товарищ Дегтярь?
– Вы хотите, чтобы мы уточнили? Можно уточнить, – сказал Иона Овсеич.
– Да, – вдруг выскочил Адя, – мы хотим, чтобы вы уточнили, почему раньше, когда трудно было с продуктами и вашей Полине Исаевне каждый день подносили, вы затыкали уши пальцами и закрывали глаза, а когда отпала необходимость, внезапно прозрели и услышали, что Иосиф Котляр рассказывает всякие анекдоты!
– Молокосос! – Иона Овсеич весь затрясся. – Слишком хорошо узнаю Ивана Лапидиса – одна порода! Завтра же позвоню твоему декану в консерваторию, ты уже не мальчик – ты несешь полную ответственность за все свои слова. Зиновий немножко старше тебя, успел потерять на фронте ногу, а тебя народ кормит, поит и платит свои кровные деньги, чтобы ты мог учиться в вузе и заодно вести свою подлую пропаганду, как грязный космополит.
– Вы не имеете права упрекать! – Адя буквально налился кровью. – Я не виноват, что у меня нет папы и мамы! Во время войны я работал на заводе и делал снаряды, все знают. И не думайте, что я испугаюсь ваших ярлыков: вы сами грязный космополит!
– Адя, – замахала руками Клава Ивановна, – замолчи, я прошу тебя, закрой свой рот!
– Малая, – одернул Иона Овсеич, – не встревай: пусть этот беспачпортный бродяга покажет свое нутро до конца!
Соседи открыли окна и выглянули во двор. Иона Овсеич провел перед собой рукой и сказал: очень хорошо – пусть услышит весь двор.
– Адька! – Зиновий схватил своими железными пальцами за локоть. – Уходи домой!
– Отпусти! – дернулся Ада и неожиданно расплакался, как маленький мальчик. – Я его убью сейчас!
– Дорогой хичник! – Зиновий сделал страшные глаза. – Скушайте раньше меня: я не могу видеть, как льется чужая кровь.
На секунду воцарилась тишина, первый нарушил Ефим Граник.
– Артист! Зиновию надо было учиться на артиста, а он учится на инженера.
Потом зашумели остальные, Ада стоял жалкий, с опущенной головой, Иона Овсеич осмотрелся вокруг, мадам Малая объявила, что работа на воскреснике закончена – можно идти по домам.
– Да, – подтвердил Иона Овсеич, – вы хорошо сегодня потрудились, товарищи, и заслужили законное право на отдых.
Ефим притворился, что не понимает:
– Какой отдых? У меня лично завтра понедельник.
Поздно вечером Аня зашла к Дегтярям узнать, как здоровье Полины Исаевны: она теперь работает в больнице на полторы смены, и даже некогда проведать больную соседку, которая в свое время сделала ее человеком и дала профессию. Чем бы она сегодня была без профессии? Нуль без палочки, как многие другие женщины: сидят дома и варят своим мужьям суп.
Полина Исаевна чувствовала себя неважно: слабость такая – дай бог нашим врагам. В прежние годы она жаловалась на своего Дегтяря, что он уделяет ей мало внимания, а теперь она может прямо при нем сказать: золотой человек, золотой муж, если он столько терпит ее.
– Полина, – насупился Иона Овсеич, – я прошу прекратить неуместные разговоры.
– Товарищ Дегтярь, – вежливо обратилась гостья, – я позволю себе вмешаться: если жена хочет поблагодарить своего мужа, кто может отнять у нее право? По-моему, это приятнее, чем ссориться. Мы с Иосифом тоже иногда гаркались, но теперь я себе дала слово, что больше никогда не повторится.
– Уважаемая, – перебил Иона Овсеич, – я бы просил не делать меня собеседником, когда вам хочется поговорить про своего мужа.
Аня опустила глаза, вздрогнули губы, могло показаться, что вот-вот она заплачет, но на самом деле это было обманчивое впечатление – из-за старого ранения в челюсть.
– Кроме того, – продолжал Иона Овсеич, – я отлично понимаю цель вашего визита: вы пришли убедить меня, что ваш Адя – еще совсем маленький мальчик, дурачок, который сам не дает себе отчета, что говорит. Или, может быть, я ошибаюсь?
– Да, – совсем не к месту вдруг обрадовалась Аня, – да, товарищ начальник, вы ошибаетесь: если Адя узнает, что я здесь, у вас в доме, он не захочет больше меня знать! Он возьмет ящик с дустом и обсыпет всю мою квартиру! Этот мальчик слишком много потерял, он уже не боится терять!
– Уходите! – Иона Овсеич встал и показал пальцем на двери. – Уходите отсюда, пока вам дается такая возможность.
– Боже мой, – заломила руки Полина Исаевна, – что здесь делается! Иона, Аня, я прошу вас: не надо! Не надо!
– Нет, – грубо ответила Аня, – надо! Это вы ему скажите спасибо за все, это он вас довел до такого состояния!
– Дура, – закричал Иона Овсеич, – дура набитая! У женщины туберкулез, уже пятнадцать лет, а она меня обвиняет!
Ночью у Ионы Овсеича схватило сердце: обычно он чувствовал заранее – боль под лопаткой, в локте, в мизинце, – а в этот раз полная неожиданность. До самого утра он глотал валидол, клал на грудь горчичники, Полина Исаевна клялась своим здоровьем и своей жизнью, что он полежит хотя бы день, хотя бы полдня, а Иона Овсеич, как только по радио объявили семь часов, закипятил себе чай, выпил стакан без заварки, танин сильно возбуждает нервную систему, съел один кусочек хлеба с колбасой, другой завернул в газету и вышел.
Придя на фабрику, он тут же позвонил жене, предупредил, что весь день будет в бегах по цехам и телефонировать ему в партбюро не имеет никакого смысла.
Вечером Иона Овсеич вернулся домой совсем разбитый, под глазами огромные синие мешки, жилы на лбу надулись, как будто перетянули жгутом.
– Самоубийца, – сказала Полина Исаевна, – я не хочу иметь на своей совести смерть мужа. Я напишу в райком, пусть назначат медкомиссию и силой положат тебя в больницу.
– Полина, – с трудом улыбнулся Иона Овсеич, – силой могут положить только в сумасшедший дом.
В десять – начале одиннадцатого, никто уже не мог ждать гостей, постучал Адя Лапидис.
– Товарищ Дегтярь, – сказал Адя, – я прошу вас выйти на минуту: мне надо с вами поговорить.
– Тебе надо поговорить? – Иона Овсеич машинально отступил назад, ближе к свету. – Говори здесь: мне незачем выходить.
Адя на секунду задумался, сделал шаг к столу, опустил голову, как бычок, и тихо сказал:
– Сегодня меня вызвал декан и предупредил: если сигнал, который они получили, подтвердится, я буду исключен из консерватории.
– Интересно! – Иона Овсеич прищурил правый глаз. – А почему, собственно, ты обращаешься ко мне? Декан назвал мое имя? Или ты ждешь от меня поддержки?
– Нет, – Адя положил руки на спинку стула, длинные худые пальцы сильно дрожали, – я не жду от вас поддержки. Я хочу чтобы вы сказали ему правду.
– Адя, – возмутилась Полина Исаевна, – ты не отдаешь себе отчета, что говоришь!
– Я хочу, – с трудом, как будто не хватало воздуха, повторил Адя, – я хочу, чтобы вы сказали ему правду.
– Спокойно, – сказал Иона Овсеич, – спокойно. Среди ночи ты пришел ко мне домой, я не знаю, что ты прячешь в кармане, и в присутствии моей жены, с которой мы прожили тридцать лет, угрожаешь мне? Вон, сукин сын, вон отсюда!
Иона Овсеич схватил табурет, поднял высоко над головой, Адя машинально присел и ударился подбородком о спинку стула, изо рта от уголков потекли две струйки крови.
Полина Исаевна закрыла ладонями лицо, потом вскочила, окунула полотенце в ведро и хотела приложить Аде ко рту, но он вытер рукой, вся наружная сторона была в крови, посмотрел на Иону Овсеича такими глазами, что сделалось жутко, и вышел.
– Боже мой, – Полина Исаевна бегала вокруг стола, прижимая пальцы к вискам, – что теперь будет, что теперь будет!
– Ничего не будет. Перестань паниковать, – приказал Иона Овсеич.
– Он выбил себе все зубы и скажет, что оборонялся от Дегтяря! – не могла успокоиться Полина Исаевна. – И меня потребуют в свидетели. Аня Котляр делает нам уколы, а ее Адя уходит от нас весь в крови. Что будет!
– Перестань паниковать! – повторил Иона Овсеич. – Всю жизнь я с тобой нянчусь, всю жизнь я имею дело с больницами и докторами, потому что моя жена хворает на легкие, на сердце, на голову, на черт знает что! А все от расхлябанности и распущенности, вместо того, чтобы держать себя в руках!
Полина Исаевна присела на кровать, закрыла глаза, из-под век текли слезы. Иона Овсеич присел рядом, погладил по спине и сказал, что чересчур погорячился, у каждого бывает, тем более, он уже давно не парубок и не те силы. А насчет Лапидиса нет оснований беспокоиться: Адя не такой человек, чтобы переворачивать вверх ногами и врать в свою пользу. Можно ручаться, даже сама Аня об этом не будет знать.
Иона Овсеич оказался абсолютно прав. Больше того, буквально через день-два Адя, по собственной глупости, дал дополнительные материалы против себя: в комитете комсомола и деканате узнали, что он ведет среди студентов разговоры в защиту профессора Рабиновича, которого на собраниях и в газете «Большевистское знамя» критиковали за космополитизм, и теперь, по требованию профессоров и преподавателей, сняли с работы.
Во двор приходил парень из консерватории и сообщил Ане Котляр, что Адя висит на волоске, уже готов приказ, осталось только подписать, исключить его на год и послать на какую-нибудь тяжелую физическую работу, но декан предлагает исключить условно, тоже на год, так как Лапидис – круглый сирота, в годы войны работал на военном заводе токарем. Но насчет военного завода никакой справки нет, Аде говорят, чтобы выслали подтверждение, а он отвечает, что никуда писать не будет: не верят – не надо.
Аня побежала немедленно к мадам Малой, та – к Дегтярю, передала всю историю и развела руками:
– Ну, как тебе нравится этот идиот!
– Идиот? – удивился Иона Овсеич. – Нет, Малая, ошибаешься: здесь четкая позиция и линия. Клава Ивановна отмахнулась:
– Какая может быть линия у человека, который в свои двадцать лет еще остается ребенком. Дегтярь, ты должен помочь ему.
– Малая, – рассердился Иона Овсеич, – или ты притворяешься или в самом деле от старости у тебя полное размягчение мозга!
Клава Ивановна, тайком от Ади, сама написала на завод, где он работал во время войны токарем, чтобы прислали справку и обязательно заверили гербовой печатью. Но, пока письмо пришло на Урал, а оттуда прибыл ответ в Одессу, Адя своим упрямством восстановил против себя всех, в том числе декана, который теперь тоже присоединился к мнению, что студенту Лапидису следует хотя бы год постоять у станка, в кадровом рабочем коллективе, а потом, в зависимости от результатов, можно будет опять вернуться к вопросу насчет учебы в консерватории.
Зиновий устроил Адю у себя на заводе Кирова, сначала учеником, но уже через полтора месяца ему дали разряд и перевели на самостоятельную работу. Такие быстрые успехи никого не удивляли, потому что у токаря и у пианиста много общего: и здесь, и там нужны особенно чуткие пальцы.
Да, повторяла вслух Клава Ивановна, токарь-пекарь, это теперь в моде, но что будет у Ади с его руками?
Иона Овсеич до глубины души возмущался подобными настроениями, которые у нас в Одессе насаждают всякие толстые мамы, водя за ручку своих толстых детей в музыкальную школу Столярского. Какие толстые мамы, возмущалась в ответ Клава Ивановна, Адя вообще вырос без мамы, без папы, надо еще удивляться, что он не стал беспризорником и вором!
– Малая, – потерял всякое терпение Иона Овсеич, – мы с тобой живем в одном дворе тридцать лет, но я начинаю думать, что про человека нельзя говорить с полной уверенностью, пока ему остается впереди хотя бы один день!
Клава Ивановна обиделась: народ правильно подметил – умный, умный, аж дурак!
– Малая, – Иона Овсеич погрозил пальцем, – мещанская стихия имеет еще свои корни в каждом из нас, и дай ей только хорошее удобрение, она расцветет таким пышным цветом, что темно в глазах станет.
– Тебя послушать, – цеплялась за свое Клава Ивановна, – получается, сегодня мы от коммунизма дальше, чем пятнадцать лет назад, когда никто еще не думал ни про план преобразования природы, ни про великие стройки коммунизма.
– Малая, – Иона Овсеич наклонил голову, холодные глаза смотрели исподлобья, – от больших успехов мы делаемся добренькие и благодушные, а благодушие и бдительность никогда не ходили в одной упряжке: или – или!
Наконец, Клава Ивановна сдала назад: здесь она согласна. Но тогда встает другой вопрос: мы разбили Гитлера, мы разбили его фактически сами. Америка и Англия сбоку припека, кого же еще на свете мы можем бояться? Пусть Дегтярь отвечает ясно, без философии.
– Хорошо, – сказал Иона Овсеич, – я тебе отвечу, как ты просишь, без философии. Во время Первой мировой войны, за четыре года, Англия, Франция, Россия и Америка, вместе взятые, потеряли убитыми три миллиона человек, а от маленького микробчика испанки, которого никто своими глазами не видел, за два года в одной лишь Европе умерло больше трех миллионов.
– Ну и что! – сказала Клава Ивановна. – Это не пример.
– Нет, – хлопнул по столу Иона Овсеич, – это классический пример, как невидимый враг в десять раз, в сто раз опаснее видимого!
– Подожди, – остановила Клава Ивановна, – а при чем здесь наш Адя Лапидис?
– При чем? – с гневом повторил Иона Овсеич. – А при том, что простая, ясная дорога его не устраивает, что за пазухой, если там еще нет камня, место уже приготовлено. Спроси у Хомицкого, спроси у Зиновия, спроси у Дины Варгафтик: надо сегодня, сейчас, письменно поручиться за твоего Адю – они готовы? А ты сама готова?
Клава Ивановна пожала плечами: а почему надо ручаться – Адя еще не разбойник с большой дороги!
– Малая, – скривился Иона Овсеич, – не прикидывайся дурочкой: я по глазам вижу, ты меня хорошо понимаешь.
Дегтярь был прав: Клава Ивановна действительно хорошо понимала, тем более, что весь двор в один голос удивлялся, как Адя Лапидис, такой взрослый парень, с неплохой головой, сам себе напакостил. Человеку русским языком объясняют, что белое – это белое, а он, наперекор всем, твердит, нет, белое – это черное.
Аня Котляр, когда прошла первая боль и обида, тоже разозлилась на Адю и каждый день вспоминала ему украинскую пословицу насчет горького хрена: видели дурные глаза, что покупали, – ешьте!
Один Ефим Граник сохранял свое веселое настроение и объяснял всем жильцам и соседям, что такой оборот может пойти Аде только на пользу, ибо артисты и музыканты, чем они глубже в гуще народа, тем для них лучше.
В субботу вечером, выкроив свободную минуту, Иона Овсеич зашел в гости к Зиновию. Катерина, по старому русскому обычаю, низко поклонилась, сказала, милости просим, накрыла на стол и поставила посредине графинчик.
– Катерина, – Иона Овсеич аппетитно почмокал губами, – я вижу, у тебя есть неплохой подход к начальству.
– Ой, не скажите, – махнула рукой Катерина, – до ваших одесситок мне еще далеко, как от нашего Байкала до Черного моря.
– Удачное сравнение, – похвалил. Иона Овсеич, – но при теперешней технике это расстояние можно покрыть за сутки.
Зиновий наполнил стопки до краев, Иона Овсеич половину из своей отлил обратно в графин, Катерина возмутилась и сказала, что гость не желает полного счастья этому дому, но гость метко ответил, что не всяко лыко в строку.
– Ладно, – Зиновий поднял перед собой стопку, – чтоб наши дети не боялись паровоза.
– Подожди, – остановил Иона Овсеич, – я хочу предложить встречный тост: пусть этот дом, его хозяева и дети имеют все удобства по последнему слову современной науки и техники!
Зиновий, вместо того, чтобы опрокинуть стопку, провел перед глазами рукой, как будто прогоняет наваждение, Катерина успела опорожнить, но быстренько наполнила опять. Теперь выпили все вместе. Иона Овсеич отрезал себе кусочек огурчика, положил сверху на бутерброд, откусил, хорошо прожевал, вытер губы ладонью и попросил хозяина, если не трудно, напомнить архитектуру бывшего форпоста, поскольку гость давно уже не был и маленько призабыл. Зиновий продолжал сидеть на месте и ответил, что предоставляет товарищу Дегтярю полную свободу действий: он сам может простукать стенку, заглянуть в каждый угол и в любой шкаф.
Иона Овсеич нахмурился, но мандат принял и встал из-за стола. Осмотрев обе комнаты, он остановился возле крана, проверил ногой цементную кладку под раковиной, выпустил немножко воды, поинтересовался, как функционирует ревизия, и обратился к хозяйке с вопросом: не будет ли она сильно протестовать, если он войдет с ходатайством в жилкоммунотдел Сталинского райсовета, чтобы разрешили установить в этой квартире санузел?
– Товарищ Дегтярь, – всплеснула руками хозяйка, – чтоб вы мне тысячу лет были живы и здоровы, а когда придет последний день, Чеперухи-правнуки будут идти за вами в первом ряду.
– Катерина, – пригорюнился Иона Овсеич, – места в первом ряду уже заняты, но если ты возьмешь на себя функции распорядителя, я думаю, можно будет переиграть.
Катерина ответила, что это невозможно, ибо товарищ Дегтярь в сто раз нужнее людям, чем она, и медицина найдет способ продлить его годы. Иона Овсеич поблагодарил на теплом слове, Зиновий молча наблюдал и морщил свой лоб, как будто плохо понимает, что происходит у него в доме.
– Зиновий, – обратился Иона Овсеич, – у тебя вид, как у того дьячка: надо читать мирянам псалтырь, а он не может отличить, где еры, а где ять.
Катерина подмигнула и сказала, что она знает причину. Товарищ Дегтярь приложил ладонь к уху и попросил, чтобы ему тоже сообщили по секрету: Зиновий посмотрел на жену недобрыми глазами, та рукой запечатала себе рот и промычала, как глухонемая.
– Ладно, – снова пригорюнился Иона Овсеич, – я тебе сам скажу, Зиновий, ты думаешь, что Дегтярь пришел к вам с хитростью и строит козни, как бы выселить Чеперуху из форпоста. Не в обиду тебе будь сказано, люди имеют привычку мерять каждого на свой аршин, хотя и сами не сознают.
Зиновий ответил, надо полагать, Дегтярь не делает для себя исключение.
Катерина громко закричала «фу!» и сказала про своего мужа, что у дурака и шутки дурацкие. Иона Овсеич покачал головой: Катерина зря нападает, тем более, что в словах Зиновия есть доля правды. И все-таки это удивительно: гость приходит в дом, приносит хорошую новость, а монету берут на зуб и пробуют, не фальшивая ли. Значит, опять позволил себе бестактность Зиновий, бывали случаи, когда совали фальшивую.
– А я, – сказала Катерина, – верю товарищу Дегтярю, как себе самой. Еще больше.
– Ладно, – подбил итог Иона Овсеич, – цыплят по осени считают. Через неделю встретимся. А в эти дни пусть кто-нибудь сидит дома, могут наведаться гости из жилотдела.
В четверг, бабушка Оля оставалась одна с внуками, пришла депутат из Сталинского райсовета и с ней техник домохозяйства. Техник объяснил, какие трудности могут встретиться при укладке канализации, поскольку в подвале по соседству расположены промтоварные склады, но депутат с ходу ответила ему, что здоровье человека для нас дороже, чем тысяча тюков хлопчатки и габардина, тем более в доме дети. Бабушка Оля подвела к депутату обоих внуков и велела сказать тете октябренское спасибо. Миша сказал, а Гриша не захотел – на том основании, что они еще не октябрята и даже в старшей группе еще не все октябрята.
– Молодец, – депутат погладила Гришу и ласково потрепала за ухо, – надо быть всегда принципиальным.
Техник заявил, что ему необходимо спуститься в подвал, и тогда он сможет дать более конкретное заключение, но сегодня уже поздно.
– Товарищ депутат, – возмутилась бабушка Оля, – что он морочит голову! На этом месте при Николае и в первые годы Советской власти была дворовая прачечная, потом построили для детей форпост, куда же могла деваться канализация?
Техник ответил, что в древнем Риме тоже была канализация.
– Хабарник, – закричала бабушка Оля, – он хочет, чтобы ему дали на лапу, а этого он не хочет?!
Оля поднесла технику кукиш под самый нос, депутат засмеялась и просила успокоиться. Техник предупредил товарища депутата, что в последний раз ходит с ней по таким делам, а заключение пусть сама пишет: он не будет брать на себя ответственность.
– Послушайте, – рассердилась депутат, – я прошу разговаривать со мной другим тоном!
Техник ответил, что другого тона не будет и он напишет докладную на имя председателя райисполкома.
– Какую докладную? – оторопела депутат.
– Что лезете не в свои дела и настраиваете людей, – нахально объяснил техник.
– Хабарник, – от сильного волнения Оля Чеперуха побелела, – как ты разговариваешь с депутатом, она с тобой свиней не пасла.
Техник пропустил оскорбительные слова мимо ушей и поставил в известность товарища депутата, что без согласия горпромторга никакой канализации здесь проводить не будут, а горпромторг даст согласие после дождичка в четверг.
– Не слушайте его, – заломила руки бабушка Оля, – я здесь живу тридцать пять лет: дом принадлежал полковнику Котляревскому, спросите у мадам Малой, на этом месте находилась прачечная, потом прачечную переделали в форпост, чтобы дети имели где играть, а после войны форпост переделали в квартиру, и теперь здесь живет мой сын. Он потерял на фронте негу, жена тоже была на фронте, кроме того, двое маленьких детей. Гриша, Миша, подойдите к тете – пусть она хорошо на вас посмотрит. Товарищ депутат, вы не представляете себе, какие это золотые дети!
Товарищ депутат сказала, что все дети для своих родителей и бабушек самые лучшие на свете, но не надо закатывать истерики, а то действительно получается неприглядная картина.
– Что же вы решили? – Бабушка Оля прижала к себе внуков и невольно остановилась у дверей, как будто загораживала выход.
– Мы ничего не решили, – спокойно объяснила депутат, – и вообще я не решаю, а только докладываю на исполкоме, но сначала должен дать свое заключение специалист.
– Значит, опять он? – Бабушка Оля показала пальцем на техника. – А без него Советская власть не может шагу ступить?
– Не волнуйтесь, – сказала товарищ депутат, – у нас в Советском Союзе есть законы, и все будет по закону.
Зиновий, когда узнал, как проходило обследование, немедленно побежал к Ионе Овсеичу и прямо заявил, что здесь дело уже не в личном интересе, а в принципе, и он будет писать непосредственно на имя первого секретаря обкома.
– Пиши, – ответил Иона Овсеич, – пиши, но раньше хорошо подумай, есть у техника настоящие козыри или он только берет на бога, как некоторые другие спецы его профиля.
Зиновий возмутился: откуда настоящие козыри, если в комнате стоит кран с отливом и само собой понятно, что там, где прачечная, там и канализация!
– Чудак, – улыбнулся товарищ Дегтярь, – а где у тебя доказательства, что канализация была проведена по всем правилам, тем более почти сто лет назад? А во-вторых, где доказательства, что за такое время она сохранилась и сегодня пригодна для эксплуатации?
– Подождите, – вернулся к прежнему Зиновий, – но у меня же сегодня стоит кран с отливом!
– Тот факт, что есть, – опять улыбнулся Иона Овсеич, – это еще не доказательство, что так и должно быть.
Зиновий задумался, громко вздохнул и спросил, что же конкретно предлагает товарищ Дегтярь.
– О, – Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, – наконец я слышу голос мужчины. Перво-наперво прикрути форсунку, а дальше мы будем ходатайствовать, чтобы коммунотдел прислал квалифицированного специалиста, который имеет все полномочия дать окончательное заключение. Ты меня понял?
Зиновий минуту молчал, потом протянул Ионе Овсеичу руку и сказал, что в прошлом он бывал иногда не совсем справедлив к товарищу Дегтярю, но больше это не повторится.
– Горячий человек, – укоризненно покачал головой Иона Овсеич, – я больше не хочу слышать от тебя таких слов: ты всегда поступал, как подсказывала тебе твоя совесть. И когда ты помог Аде Лапидису устроиться на завод Кирова, чтобы он был всегда перед глазами, тебе тоже подсказала твоя рабочая совесть.
Иона Овсеич внимательно смотрел на Зиновия, как будто давно в последний раз виделись и немножко призабыл, потом поинтересовался, поскольку уже зашел разговор, как складываются у Ади отношения на заводе: с коллективом, с отдельными рабочими, какие поднимаются вопросы, что говорят про начальство, про кино, про книги. Зиновий ответил, что они с Адей работают в разных цехах и практически почти не видятся, но если Иона Овсеич хочет знать подробности, надо связаться с комитетом комсомола и цехкомом.
Иона Овсеич взял Зиновия за руку выше локтя и велел уточнить, кто должен связаться: он или это сделает сам Зиновий?
Зиновий сказал, что ему связываться с комитетом и цехкомом незачем, поскольку его без того хорошо знают там и в случае надобности сразу найдут, а товарищу Дегтярю, если будет нужно, ничего не стоит поднять трубку и позвонить на завод.
