Текст книги "Двор. Книга 2"

Автор книги: Аркадий Львов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Перед рассветом он немного задремал, и в первое мгновение, когда только открылись глаза, было ощущение, что заснул где-то в чужом доме, хозяева бросили его одного, а сами ушли отсюда навсегда, навечно. Иона Овсеич на какой-то миг почувствовал себя совсем маленьким мальчиком, вспомнил маму, папу, хотя уже много лет про них не думал, потом обернулся, увидел пустую кровать Полины Исаевны и с предельной ясностью осознал, что он не где-то в чужом доме, а у себя, в своем собственном, но за какие-нибудь считанные минуты здесь все круто переменилось и никогда уже не вернется на свое прежнее место.

В семь часов Иона Овсеич включил радио, передавали последние известия: повсеместно, в городах и селах, население обсуждает постановление об очередном снижении цен. Рабочие и колхозники горячо благодарят партию и правительство и, в ответ на заботу, обещают трудиться еще лучше, еще настойчивее, чтобы досрочно выполнить вторую послевоенную, пятую по общему счету, пятилетку. Слесарь ленинградского завода «Электросила» Никита Агашкин, с которым беседовал корреспондент, привел очень интересные цифры: только за счет снижения цен на обувь его семья получит в нынешнем году две лишние пары ботинок или полуботинок.

Иона Овсеич тяжело вздохнул: про новое снижение цен Полина Исаевна успела еще услышать собственными ушами, но выгода от него и выигрыш ей уже никогда не достанутся.

Воды в кране не было, пришлось взять ведро и спуститься вниз, заодно Иона Овсеич прихватил туфли, чтобы помыть во дворе: земля на кладбище была после дождя мокрая и налипло много грязи. Когда он вернулся, у дверей ждала Ляля Орлова: она принесла бутылку горячего молока, из горлышка подымался пар, и два яйца – одно всмятку, одно вкрутую, потому что не знала, как Иона Овсеич больше любит.

– Орлова, – Иона Овсеич посмотрел прямо в глаза, – я у тебя возьму, просто чтобы ты не обиделась, но это первый и последний раз. Подожди, я перелью молоко в свою посуду и отдам тебе бутылку.

Ляля осталась возле дверей, ей велели зайти, а не ожидать в коридоре, словно какая-то нищенка. Иона Овсеич должен был еще раз повторить свое приглашение, прежде чем Ляля зашла. В комнате, еще с порога, раньше всего она увидела стул, он стоял между кроватью покойной и шкафом, на спинке висела кислородная подушка, на сидении были аккуратно расставлены разные баночки, скляночки и коробочки с порошками.

– Господи, – заплакала Ляля, – это все, что осталось от человека!

На фабрику Иона Овсеич пошел пешком, чтобы по дороге разогнать немного кровь. Утро было солнечное, на деревьях весело чирикали воробьи, домохозяйки со своими бидонами стояли у молочной и громко переговаривались, с бодрой песней шагали на завтрак в столовую курсанты из мореходного училища – все было, как вчера, как позавчера, словно мир оставался без перемен.

– Да, – сказал Иона Овсеич вслух самому себе, – человек умирает, а жизнь идет своим чередом. Полина, Полина!

На фабрике люди старались щадить товарища Дегтяря и не тревожить по пустякам, но за какие-нибудь три дня скопилось столько вопросов, что при всем желании нельзя было откладывать дальше, и товарищ Дегтярь сам бы первый не позволил. Прежде всего, до сих пор в цехах не провели бесед и собраний по поводу нового снижения цен, и фабком не прочь был свернуть дело, ограничась одной сменой. Откуда могли возникнуть такие настроения, это особый вопрос, который отдельно требовал внимания, а сейчас надо было немедленно ликвидировать прорыв, чтобы люди у конвейера и на рабочих местах не чувствовали себя беспризорными.

Членов партбюро и фабкомовцев, которые в данный момент были на фабрике, Иона Овсеич пригласил к себе, для начала дал хорошую взбучку, пропесочил, затем, поскольку не было ни одной лишней минуты, перешли вплотную к конкретным задачам. Подавленные сознанием своей вины, люди воспряли теперь духом, и через четверть часа каждый отправился на выделенный участок, в оставшееся до обеденного перерыва время подготовил товарищей из числа рядовых рабочих и проинформировал партбюро. Иона Овсеич принимал сведения по телефону и просил, чтобы называли поименно, кто конкретно из рабочих будет выступать и каковы основные тезисы.

Поздно вечером, когда на фабрику пришла третья смена, Иона Овсеич мог, наконец, с чистой совестью позволить себе небольшой отдых. Строго говоря, это был не отдых, а просто передышка, ибо в голове по-прежнему роились мысли и расчеты, но тут уже, как говорится, охота пуще неволи. Во всех цехах, на каждом участке и на каждой смене люди единодушно брали на себя повышенные соцобязательства и обещали пересматривать их, по ходу выполнения, в сторону дальнейшего повышения. Это был настоящий стихийный взрыв, как в годы первой пятилетки, как стахановское и бусыгинское движение, когда люди буквально прыгали выше своей головы и доказывали на практике всяким скептикам, всяким неверам, что ничего невозможного нет.

Сегодняшний день в тысячный раз подтверждал, что надо только своевременно организовать, своевременно поднять людей и направить энергию, и тогда через несколько лет те цифры материально-технической базы коммунизма, которые наметил товарищ Сталин в феврале сорок шестого года, станут нашей реальностью уже в ближайшие четыре-пять лет.

Иона Овсеич невольно вздохнул: опять перед глазами возникла Полина Исаевна, которая так надеялась дожить до этого дня.

От большого напряжения и всех волнений немного кружилась голова, мелькали возле переносицы черные мушки, в ушах вдруг подымался неприятный перезвон, Иона Овсеич вспомнил, что, кроме стакана молока и пары яиц, принесенных утром Орловой, сегодня ничего не брал в рот, мысленно сделал себе упрек, но вместе с тем, было и хорошее чувство – уважение к настоящему человеческому духу, который крепко держит в своих руках вожжи, крепче, чем представляют себе иные доктора и спецы. Может быть, его Полина Исаевна, если бы меньше думала о своих болезнях, тоже была бы сегодня жива. Среди ночи Иона Овсеич несколько раз чувствовал слабость и неприятные перебои в сердце, но в общем ничего особенного, если учесть нагрузку минувших дней. Наоборот, можно было ожидать худшего.

Утром Ляля занесла новый гостинец: вермишелевую бабку, внутри немного изюма, и кусок настоящей молдаванской брынзы. Иона Овсеич не на шутку рассердился, но, оказалось, что в этот раз не совсем по адресу: вермишелевую бабку Ляля пекла вместе с мадам Малой, а брынзой ее угостила Тося Хомицкая. Ладно, остановил Иона Овсеич, хватит об этом, пусть лучше Орлова расскажет, как их табачники откликнулись на новое снижение цен.

Ляля сказала, что весь коллектив откликнулся дружно, по-деловому, а ее бригада взяла на себя, сравнительно со всеми, еще дополнительное обязательство: выпускать продукцию только хорошего и отличного качества.

– Стало быть, – сказал Иона Овсеич, – только высший сорт и первый. А это реальные обязательства или дутые?

Ляля сделала большие глаза: почему дутые, они и сейчас дают только высший сорт и первый.

– Только высший и первый? – удивился Иона Овсеич. – В чем же тогда ваши повышенные обязательства?

Ляля развела руками: что значит, в чем! Ведь надо все время бороться, а если не бороться, опять пойдет, как раньше, второй сорт и третий, и просто брак, то есть бригада скатится вниз.

Иными словами, уточнил Иона Овсеич, речь идет о закреплении уже достигнутых рубежей. Ну что ж, можно только поздравить бригадира, который с такой ясностью понимает, что одно дело – достичь рубежей, а другое дело – закрепить их.

За многие последние годы Ляля впервые услышала от товарища Дегтяря откровенную похвалу, у нее даже перехватило дыхание, румянец заалел до самой шеи, но она быстро взяла себя в руки и спокойно ответила, что у нее в бригаде каждая работница понимает не хуже, чем она. Потом Ляля стала рассказывать все по порядку, как, начиная с того момента, когда перед собранием к ним пришел товарищ из партбюро, ее девочки решили взять на себя повышенные обязательства, но Иона Овсеич уже не слушал: он вспоминал недалекое прошлое и удивлялся, какой огромный скачок в своем сознании сделала эта простая женщина, которая причиняла им столько хлопот и одно время чуть не совершила роковую глупость.

– Орлова, – тепло улыбнулся Иона Овсеич, – а ты помнишь…

– Ой, – Ляля закрыла обеими руками лицо, – не надо! Иона Овсеич глядел на Лялю и невольно любовался: несмотря на годы, уже под пятьдесят, она сохранила способность стесняться и краснеть, как девочка, а фигура такая, что не одна могла бы позавидовать.

– Орлова, – Иона Овсеич осторожно потер глаз, как будто попала пылинка, – у нас на фабрике в электроцехе есть приличные хлопцы. Когда будет свободное время, загляни ко мне, я тебе покажу наше Золушкино царство.

Ляля опять покраснела, как девочка, закрыла лицо ладонями и сказала, что все мужчины на свете ей противны: им нужна только баба и прислуга, а просто поговорить по душам – такие один на миллион встречаются.

Иона Овсеич дружески положил руку на плечо, велел открыть глаза, Ляля заупрямилась, тогда он сам взял за локти и развел в стороны:

– Ну, Орлова, говори прямо: берешь меня в сваты или нет?

Нет, замотала головой Ляля, ни за что на свете!

– Орлова, – Иона Овсеич лукаво прищурился, – я не дорого возьму.

Ляля перестала мотать головой, укоризненно посмотрела и тихо произнесла:

– Вы же знаете, что я вас уважаю больше всех на свете, зачем же вы мне такое предлагаете?

Товарищ Дегтярь вздохнул, отпустил Лялины руки и сказал, что насчет сватовства он, конечно, пошутил, и не надо обижаться.

Господи, ответила Ляля, какие обиды, повернулась боком и украдкой смахнула слезу.

Минуту сидели молча, каждый думал о своем, потом Иона Овсеич взял из буфета кастрюлю, переложил туда бабку, чтобы освободить Лялино блюдо, но гостья вдруг вскочила, не сказала ни слова и буквально выбежала из комнаты.

Иона Овсеич машинально двинулся вслед, чтобы окликнуть и вернуть, но своевременно одумался. Кислородная подушка, которая осталась после Полины Исаевны, по-прежнему висела на спинке стула. Иона Овсеич взял ее в руки, тяжело вздохнул, сложил вчетверо, как газету, и засунул в нижний ящик шкафа, где хранилась старая обувь и разная ветошь.

Орлова не появлялась почти целую неделю. За это время два раза наведывалась Дина Варгафтик, приносила пирог с мясом и пирог с повидлом и оба раза объясняла, что она хотела зайти сразу на другой день после похорон, но боялась и, кроме того, считала это неприличным. Иона Овсеич очень хвалил пироги, особенно с повидлом, интересовался, как у них, на фабрике Воровского, идут дела, часто ли перебои с поставкой сырья; кстати, директор опять жаловался на совещании в горкоме, однако у многих сложилось впечатление, что загвоздка не только в этом. Дина отвечала, что это правильное впечатление, но в подробности не входила, наоборот, пыталась завести разговор на другие темы, из личной жизни, поскольку Иона Овсеич остался теперь совсем один, а живому человеку, особенно на такой ответственной работе, надо и рубашку постирать, и брюки погладить, и своевременно покушать, а сутки не резиновые и, вообще, мужчина это мужчина. Иона Овсеич внимательно слушал, кивал в знак согласия головой, Дина вдруг вспоминала, как нахально вела себя Аня Котляр в тот вечер у Чеперухи, и удивлялась, что женщина может быть такой грубой, такой вульгарной. От волнения у Дины выступали под глазами красные пятна, пересыхали губы, и она невольно облизывала их, чтобы немного увлажнить.

– Дина, – спросил, ни к селу ни к городу, Иона Овсеич, – почему ты никогда не зайдешь к Ефиму Гранику? Тем более, что в свое время он у тебя был прописан на квартире.

Ой, замахала Дина своими короткими толстыми руками, нужен ей этот малахольный, пусть кому-нибудь другой достанется такое счастье, а она, слава богу, еще не дожила до того, чтобы подбирать с земли.

Иона Овсеич нахмурился: для близкого соседа можно было бы подыскать другие слова.

Ради бога, сказала Дина, но почему именно она должна думать про Ефима, почему, например, не Ляля Орлова, которая в молодости имела столько мужей, что на пол-Одессы хватило бы, а теперь такая же старая и одинокая, как Дина Варгафтик.

Иона Овсеич не отвечал, гостья опустила глаза, затаила дыхание, словно чего-то ждет, но оба продолжали молчать, слышно было только, как скрипят стулья, от времени рассохся клей и разболтались шурупы, наконец гостья вздохнула, заметно дрожали губы, осипшим голосом просила извинить за беспокойство и глупости, которые здесь наговорила, сделала движение, как будто собирается встать, однако оставалась на месте и опять вздохнула.

– Ладно, – товарищ Дегтярь поднялся, дружески протянул руку, – будь здорова, Дина. Я гляжу, за последнее время ты заметно поправилась. У нас в Одессе это неплохая реклама.

От дверей до коридора Дина шла медленно, осторожно, вроде боялась потерять равновесие, на лестнице сильно качнулась, но успела взяться за перила. Спускаясь по ступенькам, она невольно обернулась назад, было ощущение, что Иона Овсеич стоит у порога и ждет, однако в действительности дверь была заперта.

Спустя день появилась Ляля Орлова – в этот раз поздно вечером. Оказывается, она приходила еще засветло, но товарищ Дегтярь к тому времени не вернулся, и теперь она опять здесь, потому что должна срочно посоветоваться насчет своей бригады. Иона Овсеич сказал, что не возражает, но на табачной есть своя парторганизация, свой секретарь, и начинать надо было со своих.

– А вы как будто не свой! – повела плечами Ляля.

– Ладно, – остановил Иона Овсеич, – давай ближе к делу.

Дегтярь сел на диван, у окна, Ляля примостилась с противоположной стороны, задумалась, как лучше начать, и начала с вопроса, который задают сами себе девочки из ее бригады. Весь народ, вся страна идет к коммунизму, а они лично, у себя в бригаде, должны как-то чувствовать это или не должны?

Иона Овсеич улыбнулся:

– Что это значит – чувствовать? Надо уточнить, что это значит: чувствовать?

Ляля просила не перебивать и ответила на вопрос словами своей бригады: конечно, должны, а если не будут чувствовать, как же они узнают, что идут?

– Что же вы решили? – опять невольно перебил Иона Овсеич.

Ляля по своей привычке закрыла лицо ладонями, совсем, как школьница, замотала головой, раздвинула пальцы, чтобы видеть товарища Дегтяря, и сказала: во-первых, со следующего месяца всю зарплату на бригаду будет получать один человек, а остальные будут сами брать из общей кассы, сколько положено, и безо всякой росписи, во-вторых, каждую неделю вся бригада ходит в кино, театр или какой-нибудь музей, а потом обязательно обсуждают и обмениваются мнениями.

– Хорошо, – кивнул Иона Овсеич, – по первому пункту все ясно, а как по второму с теми, у кого дома семья, муж, дети?

Ляля отняла ладони, удивленно посмотрела на Иону Овсеича и спросила:

– А своя бригада разве не семья? И вообще, у нас только одна замужняя.

Иона Овсеич не ответил, поднялся с дивана, сделал несколько шагов по комнате, полминуты постоял у окна, глядя на улицу, где под фонарем весело играли в классы дети, опять прошелся по комнате и сказал:

– Что тебе ответить, Орлова? Прежде всего то, что предлагает твоя бригада, довольно интересный почин, а почин, как говорится, дороже денег. Со своей стороны я желаю вам успеха, но прямо завтра, не откладывая, ты должна зайти в партбюро и там согласовать, чтобы не получилось какой-то уличной самодеятельности.

Орлова пожала плечами: почему она должна заходить в партбюро, если девочки сами придумали для своей бригады, а товарищ Дегтярь, который понимает не хуже других, полностью одобряет?

Иона Овсеич сел на диван, машинально схватил Лялю за руку, немного приподнял в воздух и тут же, не разжимая, опустил к ней на колено:

– Орлова, если бы я допускал, что ты меня не понимаешь, я бы повторил сначала, но ты меня хорошо понимаешь – я по твоим глазам вижу.

– Пустите мою руку, – сказала Ляля, – мне больно.

Иона Овсеич погрозил пальцем: если она будет так вести себя, он еще и ремешком ее отшлепает, где надо.

Ляля в упор смотрела своими зелеными, как морская вода, глазами, Ионе Овсеичу вдруг вспомнился тот далекий вечер перед войной, когда они вот так же сидели вдвоем у нее в комнате, на миг появилась какая-то загадочная легкость в настроении, он глубоко вздохнул, отпустил руку и сказал, что завтра у него выступление перед районным активом пропагандистов – придется посидеть допоздна, чтобы подготовиться как следует.

После ухода Ляли Иона Овсеич прилег на пять минут отдохнуть, чуть было не заснул, но своевременно спохватился, вскочил на ноги, набрал в ладони холодной воды, плеснул себе на лицо, громко крякнул и сел за работу. Завтрашняя тема – закон количества и качества в историческом материализме – за многие годы прочно улеглась в памяти, можно было и не заглядывать в конспекты, но жизнь не стоит на одном месте, и общие тезисы следовало каждый раз иллюстрировать свежими данными по материалам ЦСУ, а также примерами из повседневной действительности. Цифры по области, городу и, конкретно, по Сталинскому району Иона Овсеич взял частью из «Блокнота агитатора», частью – из своего блокнота, который он сохранил с последнего совещания в горкоме. Сведения по району и городу давали ощущение большой наглядности и убедительности, но только в соединении с грандиозной картиной всей страны они создавали реальное представление о подлинно историческом размахе и гигантских преобразованиях.

Иона Овсеич нарисовал красным карандашом таблицу – цифры и диаграммы, – чтобы пропагандисты своими глазами увидели, как количество переходит в качество, и передали это затем своим слушателям. Несмотря на кровопролитную войну, которая на десять-двенадцать лет затормозила развитие страны, национальный доход, по итогам четвертой пятилетки, то есть на конец пятидесятого года, превысил уровень сорокового года на шестьдесят четыре процента, вместо тридцати восьми до плану. Мощность одних лишь сельских электростанций выросла втрое, производительность труда на Волго-Доне была в восемь раз выше, чем на строительстве Беломорско-Балтийского канала, а колхоз «Здобуток Жовтня», Тальновского района, Киевской области, где председателем один из зачинателей колхозного движения на Украине Федор Дубковецкий, на всей площади посева собрал в минувшем сезоне амбарный урожай по двадцати одному центнеру с гектара. Ему под стать Котовский район нашей Одесской области, который получил триста восемьдесят один центнер, то есть почти четыреста, сахарной свеклы с каждого гектара, а Евгений Викторович Блажевский, проходивший свои академии на колхозных полях, поставил рекорд на всю страну – семьдесят центнеров зерна кукурузы с гектара.

Общий размах расходов государства на удовлетворение культурно-бытовых потребностей населения составил за пятилетие пятьсот двадцать четыре и пять десятых миллиарда рублей, причем особое внимание было уделено народному здравоохранению – около ста миллиардов рублей.

В качестве наглядного примера по культурно-бытовому профилю можно было привести летний кинотеатр «Комсомолец», на тысячу с лишним мест, в самом центре города – на Дерибасовской улице, а по здравоохранению – новую амбулаторию офтальмологии, построенную рядом с клиникой Филатова, на Пролетарском бульваре, недалеко от Малого Фонтана, так что из ее окон больные, которым возвращают зрение, смогут своими глазами любоваться нашим Черным морем.

Иона Овсеич невольно вздохнул: тубинститут на Белинского, где Полина Исаевна провела столько недель и месяцев своей жизни, тоже недалеко от моря. В те дни, когда ее самочувствие было немного лучше и он приходил в гости, Полина Исаевна иногда просила погулять с ней вдоль обрыва на Ланжероне и Отраде, но у него никогда не было свободной минуты.

– Ой, Поленька, Поленька! – Иона Овсеич вторично вздохнул, собрал свои бумаги, аккуратно сложил в одну стопку, а диаграмму свернул в трубку и завязал тесемочкой, чтобы не раскатывалась.

Раздевшись, в последний раз мысленно продумал завтрашнее выступление, на активе обязательно будут присутствовать товарищи из пропаганды, и со спокойной совестью позволил себе заснуть.

С крыши соседнего дома в комнату заглядывала полная луна, тень оконного переплета легла на диван, Иона Овсеич оказался между черными полосами, как в большой раме, по-детски крепко зажмурился, чтобы стало совсем темно, но от большого напряжения перед глазами поплыли разноцветные кольца, тогда он повернулся на левый бок, постарался расслабиться и вскоре заснул.

После кончины Полины Исаевны это была первая ночь, когда он проспал с вечера до самого утра. Во сне, через небольшие интервалы, появлялись красные столбцы, каждый с двумя кружочками у основания, в которых Иона Овсеич сразу узнавал свои диаграммы, потом приходила какая-то женщина или девушка, по фигуре трудно было определить возраст, с двусмысленной ухмылкой смотрела на красные столбцы. Иона Овсеич хотел схватить ее за руку, но она сильно прижимала локти к груди и ловко ускользала. Несмотря на неудачи, Иона Овсеич во всем теле чувствовал приятную истому, словно погружался в мягкий теплый грунт, а затем медленно, плавно, иногда вздрагивая от внезапного толчка, высвобождался и парил над бахчами, где повсюду, парами, лежали дыни, большие, сочные, с золотистой кожурой.

Утром Иона Овсеич проснулся с приятным ощущением во рту, как будто всю ночь напролет ел что-то вкусное. Тем не менее через четверть часа разыгрался волчий аппетит, но в буфете не оказалось ни крошки. Иона Овсеич захлопнул дверцы и с невольной досадой подумал про Орлову: когда не надо, она тут как тут, а когда надо – ее, конечно, нет.

Однако буквально через минуту раздался звонок: пришла Орлова. По дороге она встретила Дину Варгафтик, та сильно удивилась, что в такую рань Ляля идет к Дегтярю, хотя могла бы уже идти от него, но Ляля ответила, пусть Дина думает, как ей нравится, а она идет к товарищу Дегтярю, чтобы узнать, в котором часу он выступает сегодня на активе пропагандистов.

– Орлова, – перебил Иона Овсеич, – меня не интересуют эти сплетни. А насчет лекции ты могла позвонить мне на фабрику.

От неожиданности Ляля немного растерялась, потом подошла к товарищу Дегтярю вплотную, подняла перед собою руки вперед ладонями, как будто хотела погладить, но не решалась, и очень тихо, шепотом, сказала:

– Не сердитесь на меня, я не виновата. А вы сегодня такой посвежевший, прямо совсем молодой.

– Не молодой, – засмеялся вдруг Иона Овсеич, – а просто голодный, как волк.

– Ах, господи, – схватилась за голову Ляля, – а я, дура такая, ничего не принесла!

Ляля хотела сбегать домой, но хозяин решительно остановил ее и сказал, что одно дело, когда она случайно заходит к нему с гостинцем, а другое – когда это получается уже специально. Чтобы пресечь дальнейшие разговоры, он тут же попрощался, напомнил, что актив начинается ровно в семь часов, и проводил Лялю до дверей.

Утро выдалось солнечное. Иона Овсеич шел пешком, не торопясь, глубоко вдыхал в себя весенний воздух и чувствовал небывалую легкость на душе, будто взмахом какой-то волшебной палочки с него сняли все заботы и тревоги, в том числе про его собственный дом, где столько лет была прикована к постели Полина Исаевна. В юные годы, еще до революции, Иона Овсеич полюбил стихи Генриха Гейне, знаменитого немецкого поэта. У поэта, который остаток своей жизни тяжело болел, было одно стихотворение про матрацную могилу или матрацную тюрьму. Иона Овсеич сейчас уже не мог точно вспомнить, но что поражало в стихотворении – это мужество и неистребимая вера в жизнь. Разбитый параличом, поэт, по-прежнему, хотел любить и ненавидеть до последнего вздоха и доказал миру всем своим творчеством.

Недалеко от фабрики Ионе Овсеичу пришла на память строчка из какого-то стихотворения поэта: «Бежим! Ты будешь мне женой!» Он пытался вспомнить следующие строчки, которые были про любовь, про отчий дом, но ничего не получалось, сколько ни старался: содержание помнилось, а дословный текст как будто в воду канул.

Возле проходной весело толпилась молодежь, поневоле пришлось замедлить шаг, парни и девушки расступились, чтобы дать начальству дорогу, но Иона Овсеич сам отказался и стал в общую очередь. С разных сторон послышались одобрительные голоса, Иона Овсеич в ответ помахал рукой одному, другому, затем, поравнявшись с хорошенькой и на вид совсем еще молоденькой девушкой, нарочито грозно нахмурил брови, бросил пронзительный взгляд и неожиданно заговорил стихами:

 
Бежим! Ты будешь мне женой!
Мы отдохнем в краю чужом,
В моей любви ты обретешь
И родину и отчий дом.
 

Сначала девушка смутилась, сильно покраснела, потом состроила рожицу и захихикала, как глупенькая восьмиклассница.

– Сколько тебе лет? – полюбопытствовал товарищ Дегтярь.

– Для вас я уже старая! – резко ответила девушка, все вокруг дружно засмеялись, она подняла голову, смотрела на Иону Овсеича уже безо всякого стеснения и мало была похожа на глупенькую восьмиклассницу.

– Ты бойкая на язычок, – похвалил Иона Овсеич, – но интересно знать, как у тебя работа спорится.

– Не волнуйтесь, – тут же нашлась девушка, – вам за меня не придется дорабатывать.

Вокруг опять дружно засмеялись, хотя теперь уже ничего смешного в словах девушки не было. Иона Овсеич машинально приостановился, чтобы расспросить, в каком цехе этот острый язычок работает, но те, что были далеко позади, сильно нажали, пришлось посторониться, и девушка пропала из виду.

На душе остался еле заметный осадок, как после разговора по телефону, когда не успел договорить последние два-три слова, а дежурная поспешила разъединить. Мелькнула мысль, что следовало бы пройтись по цехам и разыскать, но тут уже получалось, как говорят в народе, овчинка выделки не стоит, тем более сегодня было по самое горло других забот, поважнее и поэкстреннее.

На обеденный перерыв товарищ Дегтярь пригласил к себе цеховое начальство, профсоюзный и комсомольский актив, чтобы поговорить насчет нового почина работниц Люблинского литейно-механического завода Жандаровой и Агафоновой – инициаторов за отличное выполнение каждой производственной операции. Пока не начали разговора, несколько человек успели развернуть газеты, в которых принесли из дому бутерброды, для аппетита хвостик селедки с луком или соленый огурчик, и старались откусить кусок побольше, торопливо разжевывая и глотая, чтобы из-за них не пришлось задерживать остальных. Товарищ Дегтярь укоризненно покачал головой, сказал, что трапезу можно было отложить, и убедительно просил ускорить, поскольку обеденный перерыв у нас полчаса, а урывать рабочее время от смены не будем.

В общем, успели уложиться, захватили после звонка каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут. Иона Овсеич взял ответственность на себя, но главное было то, что время потратили не напрасно, и люди сами это чувствовали. По ходу беседы выяснилось, что не все товарищи отчетливо понимают, как толковать понятие «каждая производственная операция», товарищ Дегтярь просил высказаться по этому поводу наших уважаемых специалистов, механиков и технологов, а когда те высказались, со всей ясностью вскрылось: новые начинания требуют более фундаментальной подготовки всех производственников как в области технологии, так и в области экономики. В связи с этим поступило предложение организовать специальную школу или семинар, название не играет здесь решающей роли, для рабочих, а задача фабкома и комитета комсомола – добиться стопроцентного охвата.

Подводя итог этого короткого, между двумя обеденными звонками, разговора, товарищ Дегтярь просил всех присутствующих обратить особое внимание на тот знаменательный факт, что инициатива, которая родилась здесь на глазах у всех, – типичный образец инициативы снизу, ибо, идя сюда, никто не думал, не гадал, как именно обернется дело.

Вечером, на активе пропагандистов Сталинского района, Иона Овсеич привел, как иллюстрацию к закону перехода количества в качество, два примера из одного только сегодняшнего дня нашей жизни: спозаранку к нему забежала ударница с табачной фабрики Идалия Орлова, чтобы обсудить почин своей бригады, а спустя несколько часов выступил с новой инициативой коллектив обувщиков.

– Товарищи пропагандисты, – сказал в заключение Иона Овсеич, – призрак бродит по Европе, призрак коммунизма! Но сегодня призрак коммунизма – это мы с вами, в реальной плоти наших грандиозных свершений, в громовой поступи миллионов, в грохоте турбин Днепрогэса и величавом течении Волго-Дона!

Ляля Орлова, которая сидела с карандашом и блокнотом в последнем ряду, громко зааплодировала, многие невольно обернулись. Ляля смутилась, хотела спрятаться, но, как это обычно бывает с застенчивыми людьми, вместо того, чтобы угомониться, подняла еще больше возни и шуму.

– Товарищи, – весело обратился Иона Овсеич, – вы видите здесь перед собою ту самую Идалию Орлову с табачной фабрики, о которой мы с вами только что говорили.

Теперь уже весь актив обернулся назад, дружно хлопая. Ляля, по привычке, закрыла лицо ладонями, но никто не хотел щадить, напротив, все требовали, чтобы она выступила и сама рассказала о девушках из своей бригады и новом почине.

Ляля изо всех сил отбивалась, но в конце концов пришлось уступить и повторить все сначала, как она рассказывала товарищу Дегтярю. Люди выслушали с огромным вниманием и тут же внесли предложение, чтобы наша местная пресса подхватила передовое начинание на своих страницах.

К Ионе Овсеичу наклонился человек, который сидел рядом с ним за столом, сказал несколько слов, прикрывая сбоку рот ладонью, Иона Овсеич поднялся, видно было, что он взволнован, и попросил тишины:

– Уважаемые товарищи пропагандисты, могу сообщить, что Сталинский райком партии целиком поддерживает ваше предложение и будет ходатайствовать в соответствующих инстанциях.

Ляля, как только закончился актив, вышла одна из первых, чтобы не получилось, будто она нарочно ждет Иону Овсеича и товарища из райкома партии, и долго, чуть не до полночи, бродила по улицам города. Когда Иона Овсеич вернулся домой, ее все еще не было, он зашел к Малой, чтобы поделиться и порадовать старуху, которая в свое время отдала столько сил и энергии этой самой Ляле Орловой. Мадам Малая сидела в кресле, набросив на плечи платок, глаза открывались и закрывались, как будто одолевала дремота, потом, когда Иона Овсеич закончил свой рассказ про Лялю Орлову, положила голову на ладонь, минуту помолчала и сказала тихо, вроде самой себе:

– Иосиф Котляр умер.

Иона Овсеич на секунду задумался и решительно произнес: «Царствие ему небесное». Мадам Малая закрыла глаза, двигались одни губы, и бормотала себе под нос: