Текст книги "Двор. Книга 2"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
– Доктор, – сказал Иона Овсеич, – если главврач найдет нужным, он сам разыщет меня в партбюро или райкоме.
Дежурный доктор извинился за свою оплошность: действительно, получилось, вроде он не доверяет товарищу Дегтярю и устроил встречный контроль.
На другой день у Ионы Овсеича не было крайней необходимости звонить в больницу: Аня Котляр до работы успела забежать, чтобы отдать горячее молоко, потом из своей больницы сама вызвала партбюро фабрики, Иона Овсеич как раз зашел на одну минуту из цеха, и сообщила, что ночь прошла неважно, выделения усилились.
– А настроение, как настроение? – спросил Иона Овсеич. – Самое главное – настроение.
Насчет настроения Аня не имела сведений, поскольку в палату не пускают, а врач сообщил только объективные показатели: температура тридцать восемь, сильная одышка, кровохарканье. Любопытно, сказал Иона Овсеич, значит, настроение, даже если оно хорошее, не объективный показатель. Очень любопытно.
Степа Хомицкий, хотя на правой руке из пяти пальцев осталось два, приступил к обязанностям слесаря-водопроводчика домохозяйства, которое теперь выросло в три раза по сравнению с довоенным. На партучет он взялся в конторе коммунхоза. По этому поводу Иона Овсеич удачно пошутил: обувщики и коммунальники – два сапога пара.
Пока хозяйничали румыны, водопровод с канализацией пришли в аварийное состояние, и теперь во дворе не было дня, чтобы жильцы могли обойтись без Хомицкого.
Через Иону Овсеича Степа достал на фабрике списанные тиски, губки сто пятьдесят миллиметров, сбил из сороковки неплохой верстачок и мог по вечерам работать дома. Тося возмущалась, потому что комната наполовину была завалена металлическим хламом, как селянская кузня, Степа молчал и продолжал свое: нового крана нельзя было достать за деньги, оставался единственный выход – реставрировать старые, иначе люди будут сидеть без воды.
Однако в одном пункте Степан вел глупую политику: у жильцов двора и соседей он брал за работу по довоенным ценам, в то время как буханка хлеба на Привозе стоила в пятнадцать раз дороже. Тося говорила, дурак дураком и помрет, а Степа отвечал на это, что зарплата у людей какая была, такая осталась.
– Наш Степан, – кричал пьяный Чеперуха, – хочет вернуть время назад, как было до войны! А время бежит, что мои кони, когда они хорошо напились и хорошо наелись.
Девятого февраля товарищ Сталин выступил с исторической речью на предвыборном собрании перед избирателями Сталинского округа города Москвы. Наряду с задачами первой послевоенной пятилетки, которая предусматривала полное восстановление довоенного объема производства уже в тысяча девятьсот сорок восьмом году, то есть за три года, товарищ Сталин раскрыл грандиозные перспективы нового мощного подъема народного хозяйства СССР в три пятилетки или, может быть, в несколько больший срок. Выплавка чугуна будет поднята до пятидесяти миллионов тонн в год, выплавка стали – до шестидесяти миллионов тонн, добыча угля – до пятисот миллионов тонн, нефти – до шестидесяти миллионов тонн, а выработка электроэнергии – до двухсот пятидесяти миллиардов киловатт-часов. Таким образом, мы создадим материально-техническую базу коммунизма и одновременно будем гарантированы от всяких случайностей международного положения. Строительство коммунистического общества, которое было прервано вероломным нападением гитлеровской Германии в сорок первом году, пойдет новыми, невиданными прежде даже у нас, темпами, и коммунизм из светлой мечты человечества станет повседневной былью и буднями.
В день выборов Иона Овсеич собрал вокруг себя несколько человек и под большим секретом сообщил, как ему лично кажется, товарищ Сталин сам имеет серьезное намерение пожить при коммунизме, а это, к слову, тоже неплохая гарантия.
Сразу после выборов двор приступил к изучению исторической речи товарища Сталина. Собрались у Ионы Овсеича, поскольку он теперь был один. Клава Ивановна, Тося Хомицкая и Дина Варгафтик заранее топили печку, люди приходили в теплую квартиру и чувствовали уют.
На первом занятии уделили главное внимание экономическому положению СССР на конец войны, когда Гитлер был разгромлен у себя в логове, и отчетливо вырисовывалась картина беспримерных разрушений и грабежей, произведенных оккупантами за время их хозяйничанья. Общее число уничтоженных и приведенных в негодность предприятий составило тридцать одну тысячу восемьсот пятьдесят, здесь работало около четырех миллионов рабочих. В угольной промышленности Донбасса и Подмосковного бассейна было разрушено и разграблено тысяча сто тридцать пять шахт, дававших ежегодно более ста миллионов тонн угля; в системе энергохозяйства оккупанты сожгли и взорвали шестьдесят одну крупнейшую и большое количество мелких электростанций. В черной металлургии были разрушены шестьдесят две домны, двести тринадцать мартеновских печей, двести сорок восемь прокатных станов, а число коксовых печей достигло чудовищной цифры – четыре тысячи семьсот, то есть почти пять тысяч! Разрушению подверглись семьсот сорок девять заводов тяжелого и среднего машиностроения, на которых было занято девятьсот девятнадцать тысяч рабочих, шестьдесят четыре станкостроительных и абразивных завода, сорок одно предприятие электротехнической промышленности. Фашистские захватчики разрушили также тысячи предприятий легкой, текстильной и пищевой промышленности.
Что касается нашей Одессы, то здесь не требовалось никаких цифр, ибо каждый имел возможность видеть собственными глазами. Достаточно лишь напомнить, что заводы имени Октябрьской революции, имени Дзержинского, судоремонтный, «Большевик», хлебозавод, мясокомбинат, кондитерская и джутовая фабрики были разрушены дотла, а январцы, когда пришли со своим парторгом Савицким, чтобы восстановить родной завод имени Январского восстания, застали кучи битого кирпича и километры покрученного железа. Буквально из ничего начали вдыхать жизнь в энергохозяйство, сердце завода, начальник цеха Хижняков, механик Бобровский, электромонтер Медынский и машинист Горелик. В сорок первом году Константин Симонов, который был тогда в Одессе военным корреспондентом, следующим образом писал о героях-январцах: здесь люди проводили сутки напролет не выходя, причем рабочее время определялось не количеством часов, не количеством бессонных ночей, а только тем, когда будет готов танк: «Вот закончим танк, тогда и пойду спать», – это была единственная мера времени на заводе.
Два года назад, в сорок четвертом, возвратившись на родной завод, который превратился в одну сплошную руину, люди сами установили для себя порядок и правила, как в незабываемом сорок первом, когда стоял вопрос о жизни и смерти Одессы. Результат хорошо известен и нет смысла повторять: уже план сорок четвертого года январцы перевыполнили вдвое.
Временная потеря ряда важнейших индустриальных и сельскохозяйственных районов в первый период войны, колоссальные разрушения, причиненные врагом советской экономике, отвлечение от производительного труда миллионов трудящихся – все это привело к тому, что к окончанию войны народное хозяйство СССР, несмотря на исключительно большие успехи восточных районов Урала, Сибири и Средней Азии, по объему промышленного производства оказалось на уровне более низком, чем было в тысяча девятьсот сороковом.
Иона Овсеич сделал небольшую паузу. Дина Варгафтик качала головой и тихонько плакала в носовой платок: заводы, шахты, колхозы, совхозы, сеялки, жатки можно построить опять, а людей, которые полегли, не поднимет уже никакая сила на свете. Ее Гриша на заводе «Красный Профинтерн» был первый токарь, он бы теперь день и ночь сидел у себя в цехе, чтобы выполнить и перевыполнить план. Часто он приходил домой с третьей смены, уже светало, и хоть бы раз она услышала от него жалобу, что устал, нездоровится или просто хочется отдохнуть после бессонной ночи. Наоборот, всегда была шутка, смех и такие веселые глаза.
Клава Ивановна сказала Дине, чтобы перестала плакать: достаточно пролито слез, кого нет, того уже нет, а у нас долг перед своими детьми и внуками, и нельзя успешно идти вперед, если поворачиваться лицом все время назад.
– Ты права, Малая, – поддержал Иона Овсеич, – надо еще добавить, что наш труд не только для своих детей и внуков, а одновременно лучший памятник погибшим, ибо мы осуществляем на деле мечту всей их жизни, до последнего дыхания.
На следующем занятии Иона Овсеич сообщил хорошую новость: соцсоревнование охватило по стране уже две трети всех рабочих, включаются все новые и новые отряды. Токари-новаторы – это особенно приятно будет узнать нашей Дине Варгафтик – повысили скорость резания с 70–80 метров в минуту до 1000–1500 метров. В народе скоростников прозвали людьми, опережающими время. Поскольку придается особое значение повышению активности и самодеятельности масс, на заводах и фабриках всемерно оживляются производственные совещания, число их, по предварительным расчетам, составит в текущем году не менее трех, а возможно, и четырех миллионов.
Дина вспомнила, что ее Гриша был членом цехкома, два раза ему давали бесплатные путевки в дом отдыха, один раз он переписал на имя жены, и председатель завкома не имел ничего против, наоборот, он говорил, наши жены заслужили еще больше, чем мы.
– Ну, – сказала Аня Котляр, – не всем так повезло на жену, как вашему Грише.
Дина вся вздрогнула, вроде неожиданно хлопнули по спине, и вмиг ответила: кто-кто, а Иосиф Котляр мог позавидовать ее Грише.
Допустим, сказала Аня, но зачем пришивать покойным белые крылья, надо заботиться о людях, пока они живые.
Оля Чеперуха возмутилась: при чем здесь белые крылья! У Дины с Гришей бывали свои трудности, но все хорошо помнят: они любили друг друга, и он всегда был ей защитник. А кому не подходит, пусть держит свои мысли при себе – другим неинтересно.
– Давайте уточним, – сказал Иона Овсеич, – Григорий Варгафтик не только своей жене был защитником, он отдал жизнь за Родину. Другое дело, он не один, рядом с ним миллионы, и сегодня мы должны не оплакивать, а засучить рукава и на практике решать задачу, которую поставил перед партией и народом товарищ Сталин: создать в предстоящие три пятилетки, то есть, примерно, к тысяча девятьсот шестидесятому году, материально-техническую базу коммунизма. Для этого у нас есть все необходимые условия, и самая надежная гарантия, товарищи, – это мы с вами.
Поворот к общенародным задачам, который сделал Иона Овсеич, успокоил всех присутствующих, в том числе Дину Варгафтик, ибо от воспоминаний становилось только горше и больнее.
Восемнадцатого марта Верховный Совет Союза ССР своим постановлением придал силу закона новому пятилетнему плану, но если взглянуть на практику, народ уже фактически работал по этому плану, и многие показатели успешно перевыполнялись. Горняки Донбасса завершали откачку шестисот пятидесяти миллионов кубических метров воды из затопленных шахт. По объему работы это то же, что осушить озеро площадью семьдесят квадратных километров и глубиной десять метров. Там же, в Донбассе, было восстановлено около двух с половиной тысяч километров заваленных горных выработок. Это приблизительно равнозначно тому, чтобы прорыть и закрепить на глубине двести-семьсот метров тоннель от Москвы до Парижа.
Иона Чеперуха, когда товарищ Дегтярь привел последний пример, засмеялся и сказал, конечно, шахты нам нужны, как воздух, но тоннель Москва—Париж тоже мог бы нам пригодиться. Интересно спросить у Мориса Тореза.
– Иона, – сделал пальцем Дегтярь, – хорошо, что отсюда не слышно за океаном, а то бы они уже раздули.
– А я хотел на них чихать! – крикнул Иона. – Где они прятались, когда надо было открыть второй фронт и наши люди истекали кровью!
Иона Овсеич развел руками: где они были, все хорошо помнят, если бы сложилось иначе, сегодня среди нас наверняка сидели бы Гриша Варгафтик, Коля Хомицкий и братья Котляры и миллионы других.
Поскольку разговор опять перешел на личное, и женщины, теперь уже не одна Дина Варгафтик, стали тереть пальцами под глазами, Клава Ивановна попросила товарища Дегтяря конкретно уточнить, какой объем валовой продукции мы будем иметь на конец пятилетки в 1950 году.
Иона Овсеич ответил, на конец пятилетки мы будем иметь валовой продукции на сумму двести пятьдесят миллиардов рублей, но просил уточнить, что это в ценах 1926—27 годов, когда в стране сохранялся еще НЭП и цены были относительно низкие – например, у нас в Одессе десяток яиц можно было купить за два гривенника.
– Яйца! – закричал Иона Чеперуха. – Вино, хорошее молдавское вино из Тирасполя, при НЭПе стоило пять копеек стакан, а из Балты и Ананьева – по три копейки.
– Подожди, – остановил Дегтярь, – говоря о НЭПе, давай сразу внесем поправку: во-первых, в стране еще имела место безработица, во-вторых, заработать пятьдесят рублей в месяц было труднее, чем сегодня пятьсот. А самое главное, мы не имели бы своей социалистической индустрии и колхозного строя, без которых не могли бы выстоять эти четыре года против Гитлера и одержать всемирно-историческую победу.
– О, – хлопнула себя по колену Клава Ивановна, – от этой печки надо всегда танцевать, а то человек хорошо помнит, что стакан вина стоил пять копеек, но забывает, что колхозы по всей стране можно было сосчитать на пальцах и кулаки наживались, как им хотелось, а голота оглядывалась вокруг и спрашивала: где же Советская власть, за которую они положили свои головы? Марина Бирюк, ты жила в те годы на селе, приведи нам пример из личного опыта.
Марина сказала, что была тогда еще девочкой, личного опыта не имела, но глаза от жизни не прятала. В соседнем селе Чобручах делали все по-людски, там был умный голова сельрады, а у них, в Вапнярке, голова сельрады был дурень и вместе с куркулями выслали Гончаренка Петра, Гончаренка Василя и Бондаря Юхима Панасовича, которые были хозяйские люди, хату, скотину и землю держали в хороших руках.
– Постой! – схватилась Клава Ивановна. – Какой пример ты нам привела? Что Советская власть неправильно раскулачивала и высылала на каторгу честных людей?
Марина пожала плечами: она не говорит за всю Советскую власть, она говорит за свое село так, как видела своими глазами.
Клава Ивановна вскочила с места, Иона Овсеич велел ей сесть и громко сказал:
– Бывают дети с двумя головами, бывают телята с двумя туловищами и хвостом на голове – кому интересно, пусть идет в музей. Гражданка Бирюк, мы не задаем вопрос, кто была ваша семья, какое вы держали хозяйство. Нам известно, что сегодня ваш муж майор Андрей Петрович Бирюк, имеющий много боевых наград, в том числе Золотую Звезду, со своей частью стоит на очень ответственном участке в советской зоне Берлина, где проходит граница с американской. А для дурака из Вапнярской сельрады слишком большая честь, чтобы о нем лишний раз вспоминать и приводить в пример.
Марина сказала, что ей плевать с высокого полета на того дурня из сельрады, она его сто лет не вспоминала, а здесь заставили ее и теперь сами лаются, вроде Бирючка защищает куркулей. От этих разговоров у нее разболелось сердце, кончится занятие, она придет домой и напишет своему мужу в Берлин, чтобы его генерал сообщил в военкомат, пусть в военкомате знают, как обливают грязью жену советского офицера.
– Уважаемая Марина Бирюк, – улыбнулся Иона Овсеич, – по-моему, вам никто не угрожал. Наоборот, вам дали слово, чтобы вы могли высказаться. Кому-то ваш пример с односельчанами больше понравился, кому-то – меньше. Это наше право – иметь свое мнение. А пугать нас письмом майору Бирюку и его генералу не надо, мы не из пугливых. Я вам скажу по секрету: мы сами напишем в часть, если будет нужно, и нам поверят не меньше, чем вам.
– Меньше? – крикнула Клава Ивановна. – Нам в сто раз больше поверят!
– Значит, – совсем разошлась Марина, – Дегтярь со своей Малой говорит правду, а я брешу, и мне муж не поверит, генерал не поверит, военкомат не поверит! Так чего меня сюда звали? Чтобы хаять на людях? А сидите себе сами, моей ноги здесь больше не будет, и до моих дверей близко не подходите!
Марина набросила платок, концы пустила на затылок, чтобы завязать, и пошла к дверям. Хотя все слышали предупреждение, но никто не ожидал такого быстрого оборота. Дина Варгафтик, Тося Хомицкая и сама Клава Ивановна машинально отодвинули стулья, чтобы дать проход, одна Аня Котляр громко засмеялась, взяла Марину за плечи и силой усадила на место. Марина сделала попытку встать, но Аня, со своими руками хирургической медсестры, крепко прижимала ее и не давала двинуться.
– Жжжж! – опять засмеялась Аня. – Слова нельзя сказать человеку.
– Сказать можно, язык без костей, – Марина задыхалась от волнения, – а я слушать не хочу, и он со своей Малой нехай пугают других, а на меня, куме, не тратьте силы.
Клава Ивановна сидела белая как полотно, синие глаза сделались совсем черные. Иона Овсеич сказал, пусть выпьет стакан воды и успокоится, конфликт не стоит выеденного яйца: каждый слышит только себя, а послушать другого не хватает терпения. Что касается лично Марины Бирюк, он не имеет ничего против: она хочет идти, пусть идет, занятие по изучению выступления товарища Сталина и материалов сессии Верховного Совета СССР – строго добровольное, никто не навязывает, наоборот, люди сами глубоко заинтересованы и неоднократно обращались с просьбой. А вообще, повторил Иона Овсеич, кто не желает – скатертью дорога, догонять не будем.
Ляля Орлова возмутилась:
– Товарищ Дегтярь, и как только у вас поворачивается язык произносить такое! У нас на фабрике тоже очень интересно, но какое может быть сравнение. А женщина, тем более неработающая, должна сказать спасибо людям, которые сами приходят к ней на дом и приносят готовое.
Марина показала пальцем на Лялю Орлову и громко спросила: а она кто такая, чтобы учить? Думает, у людей память короткая, нет, у людей память хорошая, и далеко звон идет по земле.
Ляля зажмурила глаза, закрыла уши пальцами и поспешно отодвинулась в сторону.
– Марина, – одернула Аня Котляр, – как вам не стыдно! Я не ожидала от вас.
Марина посмотрела на людей, как будто впервые в жизни видит, сказала, что у свекрови левая рука совсем отнялась, дома двое детей, Лесик в школу ходит, на третью смену, помещения не хватает, за Зиночкой целый день смотреть надо. Военкомат обещал помочь с детским садом, пока одни обещания. Вот и крутись с утра до ночи по дому, а тут тебе еще глаза колют: неработающая! Да это санаторий – уйти себе с ранья на работу и ничего не знать.
Клава Ивановна пожала плечами: если очень хотят работать, нанимаются в детский сад нянечкой, няни везде требуются, и найдется место для твоего ребенка тоже.
Нет, сказала Марина, няней она не пойдет: государство потратило деньги и учило ее на бухгалтера, а нянькой в яслях каждая баба может быть, на это образования не надо.
Клава Ивановна слушала и давала себе слово промолчать, чтобы дальше не срывалось занятие, но это было выше всяких сил:
– Что значит каждая баба! А ты кто такая, не баба? У тебя в жилах особенная кровь течет, и батько имел свой маеток или хутор с батраками! Марина, твой муж – офицер Красной Армии, а у тебя психология, я даже боюсь сказать, какая.
– А вы не бойтесь, – по-глупому засмеялась Марина, – я не боюсь и вам нема чего. Здесь люди свои.
– Малая, – приказал Иона Овсеич, – сядь на место и не сбивай нас в сторону. Товарищ Бирюк хочет работать по специальности, какую ей дало государство, это вполне законное желание, и надо оказать ей помощь с устройством ребенка в детсад. Я сам займусь этим вопросом, но попрошу нашего председателя женсовета Анну Котляр тоже не сидеть сложа руки, а навалиться всем сообща.
Аня пожала плечами: она готова, но какой толк, если с местами в детских садах положение не легче, чем с квартирами.
– Товарищ Котляр, – Иона Овсеич взялся обеими руками за стол, – свои сравнения и выводы держите для себя, а давайте лучше подумаем, как организовать по линии женсовета такую помощь, чтобы Марина Бирюк уже сегодня безбоязненно могла оставить дома ребенка и хворающую свекровь.
Анна Котляр улыбнулась: мужчинам легко давать советы.
– Мужчины здесь ни при чем, – сказал Иона Овсеич, – и Дегтярь дает совет не как мужчина, ибо каждая из присутствующих женщин охотно согласится час-другой в день помочь своей соседке, когда та занята на работе. А жена полковника Ланды не откажется дать нашим детям пару уроков: она получает по аттестату и сама неплохо зарабатывает в музыкальной школе.
Дина Варгафтик первая сказала, что она обеими руками за предложение товарища Дегтяря, но как организовать на деле, если, к примеру, сегодня все на одной смене.
– Товарищи женщины, – Иона Овсеич протянул вперед обе руки, – мы выдержали кровопролитнейшую войну, вышли победителями и, наряду с восстановлением, уже приступили к строительству материально-технической базы коммунизма, так неужели, я спрашиваю вас, это мы можем, а организовать, с таким сильным коллективом, помощь семье советского офицера не в состоянии!
– Дегтярь, – сказала Клава Ивановна, – хватит объясняться, надо поручить председателю женсовета, чтобы продумала конкретные мероприятия, как организовать помощь семье майора Андрея Петровича Бирюка, которому командование Красной Армии доверило важнейший пост в самом Берлине.
Иона Овсеич поставил вопрос на голосование:
– Товарищи, кто за данное предложение?
Все были «за»; кроме того, старый Чеперуха сделал еще добавление от себя лично:
– Марина, если у вас будет до меня дело, и я смогу, заходите днем, вечером, ночью, отказа не будет.
Марина громко засмеялась и сказала, что Иона Чеперуха ей больше всех нравится; сам всегда веселый – и другие возле него смеются.
– Мариночка, – пришел в полный восторг Иона, – так за чем же остановка!
Поздно вечером, было уже после одиннадцати, в квартире Чеперух поднялся тарарам на весь двор. Началось с пустяка. Зюнчик с Катей пришли из кино, «Девушка моей мечты», с последнего сеанса, и Оля сразу набросилась на невестку: почему та поужинала и оставила грязную посуду на столе, вроде кто-то ей холуй и прислуга. Ладно, убирать за своим сыном она согласна, но почему она должна убирать за его женой, которая в сто раз здоровее и сильнее!
Зюнчик присел на диван, отстегнул протез, Катерина помогала и попутно отвечала свекрови: сеанс был последний, надо было торопиться, и она не успела.
– Нет, – сделала пальцем перед самым носом у невестки Оля, – это уже не первый раз, это уже сто первый. А сын, вместо того, чтобы поддержать свою родную мать, молчит, как будто жена отрубила язык.
– Мама, перестань, – сказал Зюнчик. Оля заломила руки: сын затыкает рот матери, которая выкормила его своим молоком, и ради кого!
– Перестань! – повторил Зюнчик и бросил протез на пол. – Я приехал в родной город, к себе домой, и не хочу, чтобы на каждом шагу меня попрекали. Я здесь такой же хозяин, как вы.
– Да, – подтвердила Катерина, – он здесь родился, отсюда его забрали на фронт, и мы здесь такие же хозяева, как вы.
– Иона! – закричала Оля, – Иона, эта женщина хочет выгнать нас из нашего гнезда! Сын мой, кого ты привел сюда?
Зюнчик сказал, что никого не приводил, наоборот, мать сама требовала, чтобы он вернулся в Одессу, а здесь сумасшедший дом.
– Знаешь что, сын, – Иона крепко сжал обеими руками спинку стула и хорошо ударил о пол, – если здесь сумасшедший дом, никто вас не держит и не заставляет жить.
Катерина горько заплакала: беременную женщину выгоняют на улицу, а муж только глотает и утирается.
– Боже мой, – схватилась за голову Оля, – какие слова, какие слова, в нашем доме никогда не было слышно! Какой стыд, какой срам!
Зиновий схватил со стола тарелку, бросил на пол и, подпрыгивая на одной ноге, стал топтать осколки.
– Зюня, – Иона весь дрожал и трясся, – твое счастье, что ты инвалид: я бы из тебя сделал форшмак!
– Не трогай его, – потребовала Оля, – не смей его трогать!
Иона не ответил, повернулся к дверям, сорвал с гвоздя плащ и выбежал на улицу.
Домой он пришел утром, уже светало, плаща не было, вином пахло так, что, было слышно за версту.
– Пьяница, – плакала в подушку Оля, – что скажут люди, что подумают наши дети.
– Вам тесно, десять метров вам мало, вы хотите десять метров на каждого, – бормотал Иона, – так я ночевал на вокзале – пусть вам будет простор.
На другой день Марина Бирюк высказала свое сочувствие Ионе и тут же перевела разговор на себя: если в одной семье люди не в силах договориться между собой, как она может согласиться, чтобы случайные жильцы и соседи хозяйничали у нее дома, пока она сама целый день на работе.
Иона покачал головой: что значит случайные жильцы и соседи? Люди живут в одном доме все годы Советской власти, есть даже раньше, где же основания, чтобы не доверять?
– Иона, – засмеялась Марина, – так вы же с родным сыном погиркались и с собственной невесткой.
– Что значит с сыном? – обиделся Чеперуха. – Все из-за невестки, а она из города Улан-Удэ, который от Одессы еще дальше Сибири, и хочет установить свои порядки.
– А я тоже новенькая, – Марина притворилась школьницей, как будто в первом классе.
– Марина, – Иона тепло, по-соседски, обнял за талию, – если вам нужна будет площадка, чтобы завезти дрова, уголь, какую-нибудь мебель, не надо никого искать и платить лишние деньги: на свете, сбережем тайну, в каком городе, живет старый биндюжник Чеперуха. Он доставит на дом и сам поможет разгрузить.
Вечером Оля имела разговор с мужем, который уже старый хрыч, через пару месяцев будет дедушка, а ведет себя, как нахальный супник!
– Оля, – Иона прижал руку к сердцу, – как тебе не стыдно: у меня до нее голая симпатия и больше ничего.
– У Иосифа Котляра с Тосей, пока его жена и ее муж проливали кровь на фронте, тоже была голая симпатия, весь Двор знает.
– Иосиф Котляр, – сказал Иона, – инвалид без ноги еще с гражданской войны, и не надо упрекать, что он сидел в тылу, а жена была на фронте.
– Не делайся дурачком, – рассердилась Оля, – тебе говорят про шуры-муры, а не ловят диверсанта.
– А насчет Степана, когда он стоял в Германии, – сказал Иона, – я тебе отвечу: среди немок попадались такие нахальные, что нет слов передать.
– Супники, – заплакала Оля, – гадкие супники, до самого гроба на вас отдаешь силы, варишь, обстирываешь, некогда поднять голову, потом начинаются внуки, а муж всю жизнь хочет быть мальчик.
– Мальчик, но с таким беней, – Иона согнул правую руку в локте и глупо засмеялся. Оля хорошо дала ему по щеке, он не обиделся: когда заслужил – заслужил.
Три дня в доме было спокойно, а на четвертый у Оли с Катериной опять вышло недоразумение: поставили варить борщ, Оля просила присмотреть, ей надо на минуту выбежать в магазин, но невестка так зачиталась своими книжками, что совсем забыла. Оля еще из коридора почувствовала, что пригорает, а та сидела почти рядом и не чувствовала.
– Барышня, – возмутилась Оля, – барышня, на деньги, которые вы приносите в семью, можно купить полторы морковки.
– У нас в Улан-Удэ, – ответила Катерина, – пусть даже дом сгорит, а на беременную женщину кричать не будут. А у вас в Одессе все на крике стоит.
– Боже мой, – Оля схватилась за голову, – где взять силы, чтобы спокойно это слышать.
Два раза в неделю Зиновий, как инвалид войны, теребил военкомат по поводу квартиры. Кроме того, ходатайствовал завод имени Кирова, где Зиновий за три месяца выучился на фрезеровщика и теперь давал сто сорок – сто пятьдесят процентов дневной нормы. Товарищи говорили, что Зиновий Чеперуха почти как летчик Мересьев: выстоять смену на одной ноге у станка не легче, чем давить педали в самолете, тем более, что сидишь в мягком кресле.
Новости, которые Зюнчик приносил насчет квартиры, каждый день повторялись, и Оля просила, чтобы он сам зашел к товарищу Дегтярю, хорошо попросил, и тот нажмет где надо. Зюнчик в ответ смеялся, как глупый мальчик, и говорил: Дегтярь хорошо показывает фокусы и объясняет, как просто получается, а квартира не фокус.
Иона поддерживал жену и тоже требовал, чтобы Зиновий сам лично попросил товарища Дегтяря и не стеснялся напоминать: у Дегтяря не один Зиновий Чеперуха в голове. А еще лучше, пусть зайдут вдвоем, с Катей, Овсеич лишний раз увидит женщину в положении, и совесть подскажет ему, что пора уже, дальше откладывать некуда.
В этот раз Катерина взяла сторону тестя и свекрови, насели опять уже втроем, и заставили Зиновия сдаться.
Иона Овсеич встретил радушно, пожал Зиновию руку, обнял за плечи, для Кати удобно поставил стул, чтобы не сидела на сквозняке, и просил чувствовать себя, как дома.
До начала всякого разговора хозяин категорически потребовал, чтобы гости отведали кофе, для которого он сам заваривал ячмень, молол на мельничке, добавил немножко красного перца, соли и хлебную корочку, тоже зажаренную. Ни одной крошки в стакан не попало, он заранее процедил, но, на всякий случай, хотел еще раз пропустить через марлечку.
От марлечки гости отказались, Катерина выпила чашечку и попросила еще. Иона Овсеич налил и сказал, что у него, как в Грузии: желание гостя – закон. Катерина возмутилась: хорошее дело, товарищ Дегтярь один, а гостей каждый день дюжина.
– Короче, – перебил Зиновий, – мы пришли насчет жилплощади.
Иона Овсеич улыбнулся:
– Понятно, можно не объяснять. Как я вижу, вас уже почти трое.
– Да, – кивнул Зиновий, – и вот возникает вопрос: как быть дальше? Десять метров и четыре взрослых человека – это одно, десять метров и четыре взрослых человека, плюс грудной ребенок – это другое.
– Стоп! – остановил Иона Овсеич. – Пока не родился, будем учитывать реальное положение на сегодня.
Хорошо, согласилась Катя, но тогда пусть товарищ Дегтярь переселяется сегодня к ним и ложится посередине, чтобы старики держались на расстоянии и не грызли ей голову, а то не ровен час – она за себя не в ответе.
– Я слышал, – сказал Иона Овсеич, – сибиряки – спокойные люди со здоровыми нервами, а получается наоборот.
Катя вдруг заплакала: тут никакие нервы не выдержат – на каждом шагу то попрекают, то учат.
– Девочка, – улыбнулся товарищ Дегтярь, – учиться надо всю жизнь и начинать никогда не поздно.
Катерина почувствовала, что кровь сильно прилила к голове, захотелось кричать, но товарищ Дегтярь уже перевел разговор на главную тему – насчет жилплощади. Первым делом, сказал он, надо создать комиссию, чтобы пришла обследовать квартирные условия Чеперухи-сына и Чеперухи-отца, тем более, как один, так и другой – участники Отечественной войны, имеют боевые награды. Во-вторых, надо заранее подготовить справку из медицинского учреждения про факт беременности Катерины. В-третьих, это Дегтярь уже возьмет целиком на себя, общественность даст свое ходатайство и характеристику Чеперухам, как старейшим жильцам дома, которые имеют моральное и законное право на улучшение. В комиссию, можно полагать, райисполком введет товарища Дегтяря, и тогда вся документация своевременно, к началу обследования, попадет в хорошие руки, следовательно, мнение с первого шага будет целиком в нашу пользу.
