Текст книги "Двор. Книга 2"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
Зиновий сильно выдохнул воздух, как будто после хорошего стакана горилки, и спросил: когда общественность думает приступить к восстановлению?
Поскольку решение, сказал Иона Овсеич, уже принято, то есть, по сути, положено начало, следующий этап – как только достанем стройматериалы. За рабочей силой остановки не будет.
А если, спросил Зиновий, достанут через три года?
– Чеперуха, – товарищ Дегтярь прищурил глаз, – не лови меня в мышеловку: я не мышка.
И все-таки, продолжал свое Зиновий, если действительно три года, а завод и военкомат обещают квартиру гораздо раньше, почему же не взять за основу предложение семьи Чеперухи?
Товарищ Дегтярь покачал головой: все-таки хотят поймать в мышеловку, а он опять повторяет – год или три года, никакой роли не играет, и превращать детский форпост в квартиру для одного Чеперухи он никогда не позволит. Кроме того, надо предвидеть еще один фактор: когда Зиновий Чеперуха сделает себе из форпоста квартиру, то завод, который дает стройматериалы, и военкомат, и все остальные могут посчитать, что он обеспечен, и вычеркнут его из списка, а наши дети так и останутся ни с чем. Получается, это уже не какой-то отдельный случай, а вопрос принципа.
– Подождите, – остановил Зиновий, – а если инвалиду, фронтовику, офицеру, с женой и двумя детьми, негде жить, так это принцип или отдельный случай?
– Неправда, – Иона Овсеич хлопнул ладонью, – и злобная клевета! У тебя есть крыша над головой, у тебя есть стены и свой угол!
Зиновий придвинулся вплотную к товарищу Дегтярю и начал быстро растирать руки, как будто хочет ударить. Иона Овсеич раскрыл рот, видно, не хватало воздуха, голова отшатнулась назад и задрожала. Зиновий налил из графина воду в стакан и поставил возле Ионы Овсеича:
– На, Дегтярь, выпей.
Иона Овсеич секунду-другую смотрел стеклянными глазами, словно не понимает, затем взял стакан, сделал глоток, Зиновий насмешливо скривил губы и сказал: в Мукдене один китаец дал ему рецепт, как следует пить воду, – прежде чем проглотить, надо подержать во рту, чтобы язык и небо могли взять из воды полезные частицы, эти частицы идут по нервам прямо в мозг, иначе все попадает в желудок и самое ценное уходит из организма вместе с мочой.
Точно нельзя было судить, слушает Иона Овсеич или не слушает совет, который китаец из города Мукдена давал Зиновию, но последние глотки он делал медленно и две-три секунды задерживал во рту. Когда осталось несколько капель на дне, Иона Овсеич поставил стакан возле графина, вытер ладонью губы и обратился к Зиновию с вопросом: ему ясно, какую позицию занимает двор насчет форпоста, или требуются дополнения?
Зиновий вдруг засмеялся: он думал за рецепт китайца, который может пригодиться товарищу Дегтярю на весь остаток жизни, следовало бы немного уступить, Нет, Иона Овсеич провел пальцем в воздухе, не только за совет одного китайца, но даже за все шестьсот миллионов.
На другой день Зиновий зашел в райжилотдел. Принял товарищ, по фамилии Парфентьев, Иван Нефедыч, тот самый, который приходил в составе комиссии. Он молча выслушал и поинтересовался, какое мнение по этому варианту у Дегтяря. Зиновий хотел притвориться, что ему неизвестно, поскольку, мол, не было конкретного разговора, но Иван Нефедыч сам догадался, как обстоит в действительности.
– Слушай, Чеперуха, – сказал Иван Нефедыч, – я побалакаю с вашим Дегтярем, а на всякий случай запишу тебя на прием к председателю.
Через три дня Иван Нефедыч позвонил Чеперухе на завод имени Кирова и поставил в известность, что надо идти на прием к председателю, только пусть не в одиночку идет, а с женой да с детьми.
Нет, заупрямился Зиновий, никакой жены и никаких детей – он не в богадельню за милостыней идет.
– Слушай, Чеперуха, – рассердился товарищ Парфентьев, – ты делай, как тебе велят, а самодеятельность будешь показывать в цирке.
На приеме у председателя Иван Нефедыч сам изложил дело, сообщил про комиссию и результаты обследования, а насчет форпоста прямо сказал, что сильно запущен, с ремонтом на одной инициативе общественности здесь не выедешь.
– Значит, Парфентьев, – сделал вывод председатель, – ты стоишь за то, чтобы отдать подряд частнику, а общественность против.
Дети заплакали, Катя стала раскачиваться на стуле, чтобы успокоить, председатель спросил, в каком возрасте хлопцы, и опять обратился к Парфентьеву:
– Вот что, Парфентьев, поговори с общественностью, а Дегтярь пусть зайдет ко мне. Только не откладывай, надо, чтобы в пять дней Чеперуха имел на руках ответ.
– А сегодня, – Зиновий смотрел то на председателя, то на Парфентьева, – значит, даром приходили?
– Отчего же даром? – удивился председатель. – Через неделю получишь окончательное решение.
– А сегодня, – держался за свое Зиновий, – сегодня побеседовали и разошлись?
– Не разошлись, а познакомились, – поправил председатель. – Ты сядь на мое место и скажи: есть у меня моральное право, в угоду тебе, не считаться с общественностью? Это одна сторона дела. И другая: общественность, думаешь, будет молчать нам, если мы ей поперек дороги станем?
– При чем здесь общественность! – схватилась вдруг Катерина. – Просто Дегтярь вам свояк, а мы чужие, посторонние – и вам плевать, А товарищ Парфентьев видел своими глазами и объясняет вам, как надо делать.
Председатель откинулся в кресле, руки положил на подлокотники, из-под пальцев торчали черные львиные головы, и сказал: Дегтярь ему такой же свояк, как Чеперуха, что же касается комиссии, то ее дело обследовать и доложить, а исполком уже по своему усмотрению будет решать, как поступить на практике.
Чеперухи с детьми вышли, Парфентьеву председатель велел остаться. Зиновий хотел подождать в приемной, но секретарша сказала, что здесь нельзя, пусть выйдут в коридор. Катерина, еще злая после объяснения в кабинете, обидела секретаршу нехорошим словом, та в ответ назвала хамлом и грозила вызвать милицию, но Чеперухи уже были в коридоре, и на том разговор кончился.
Минут через десять вышел товарищ Парфентьев – красный, на лбу по залысинам большие капли пота, пустой рукав, где культя, вывалился из кармана.
– Послушай, – набросился Парфентьев на Катерину, – ты что, баба, белены объелась! Нельзя же так, надо иметь хоть немного тактики в голове. Ну, ладно. Ситуация на сегодня такая: Дегтярь категорически против и собирает подписи среди жильцов. Я думаю, придется идти в горсовет. Но это не беда – главное, соберет Дегтярь подписи или не соберет.
– Зиновий! – опять разошлась Катерина, удивительно, как дети от такого крика не проснулись. – Ей-богу, плюнь ты на эту Одессу, чтоб глаза мои не видели ее!
Одесса здесь ни при чем, сказал Зиновий, и пусть Катерина придержит свой язык, а то он за себя не ручается. Товарищ Парфентьев засмеялся и посоветовал Катерине то же самое, потому что все одесситы бзиковатые и плохого слова про свою Одессу не выносят.
Накануне выходного дня Иона Овсеич собрал у себя дома актив, официально поставил в известность, что Чеперухи пытаются захватить в свои руки форпост, и огласил письмо общественности, пока еще проект, на имя председателя исполнительного комитета Сталинского районного совета депутатов трудящихся города Одессы.
Дина Варгафтик выступила первая: никто не отрицает, Зиновий со своей семьей имеет право на отдельную жилплощадь, но надо понимать, что товарищ Дегтярь не может сию минуту сделать комнату из себя. А вообще, она согласилась бы сто раз быть сейчас на месте Чеперухи: пусть немножко тесно, пусть не хватает удобств, но после такой войны вся семья в полном сборе, а ее Гриша гниет в земле, и она даже не может прийти к нему на могилу.
– Зато, – Дина громко заплакала, – я имею отдельную комнату, полный простор, никто не мешает, никто…
– Подожди, Варгафтик, – перебила Клава Ивановна, – ты путаешь разные вещи. Иона Чеперуха и его Зиновий, который потерял на фронте ногу, не виноваты, что они остались живые, а твой Гриша погиб. Война не выбирает. Мой сын был на фронте один год, потом его забрали обратно в Москву, чтобы он проектировал самолеты. По-твоему, можно сделать вывод, что он виноват перед теми, кто продолжал воевать на фронте и погиб. А по-моему, партия и правительство лучше знают, что надо делать, и никто не имеет права сердиться на кого-то, потому что он остался живой, а твой муж погиб. Моего Бориса Давидовича в тридцатом году убили кулаки. Что же я должна была делать – разозлиться и ненавидеть людей, которые остались живые и живут по сей день? А насчет Чеперухи я решаю вопрос так: пусть ремонтируют помещение форпоста, мы со своей стороны должны помочь, а через год-два, когда получат квартиру, пусть выбираются. Средства, которые они потратят на ремонт, пойдут через форпост в общее пользование наших детей.
– Малая, – Иона Овсеич положил руки перед собой, пальцы сжались в кулаки, – я тебе уже объяснял: НЭП у нас был один раз и больше не повторится. Даже рубль, даже одна копейка из этого рубля, который принадлежит всему народу, никогда не вернется в карман частника, а твоя бухгалтерия никого здесь не обманет. И я предупреждаю всех: никто сегодня не уйдет отсюда домой, пока не примем конкретное решение, как немедленно, начиная буквально с завтра, приступить силами общественности и на свои средства к восстановлению форпоста.
– Дегтярь, – засмеялся Степа Хомицкий, – а если завтра отложим на послезавтра? А потом на послепослезавтра?
– Хомицкий, – сказал Иона Овсеич, – твоя ирония не к месту, ты сам вносил от имени инициативной группы предложение восстановить для наших детей форпост.
– Вносил, – подтвердил Степан, – но жизнь повернула по-своему: инвалид войны, офицер, остро нуждается и все расходы берет на себя, а потом все равно отдаст детям.
– Потом, – ответил Иона Овсеич, – суп с котом, как говорят наши дети.
– Товарищ Дегтярь, – обратилась председатель женсовета Котляр, – у Зиновия Чеперухи тоже есть дети.
Иона Овсеич усмехнулся: это уж прямо похоже на какой-то заговор – Малая, Хомицкий, Котляр! И тем не менее письмо от имени нашей общественности, которая требует вернуть форпост детям, пойдет по адресу, а кто не согласен, может дать свое опровержение. Однако перед этим уместно будет довести до сведения всех присутствующих, что мнение, изложенное в письме, полностью разделяет руководство Сталинского райсовета.
– Почему же ты сразу не сказал? – удивилась Клава Ивановна.
– Знаешь, Малая, – Иона Овсеич прищурил один глаз и заложил большой палец под пуговицу гимнастерки, – мне как-то не приходило в голову, что люди, с которыми съел не один пуд соли и десятилетия жил рядом, могут допустить такую путаницу среди бела дня.
Через неделю Зиновий получил на руки письменный ответ из райсовета: поскольку общественность хочет восстановить форпост своими силами для общего пользования всех детей, с широким охватом соседних домов, удовлетворить просьбу о предоставлении помещения бывшего пионерского форпоста под квартиру не считаем возможным.
Зиновий, когда прочитал письмо, забегал, как ненормальный, по комнате и начал выкрикивать по адресу Дегтяря всяческие угрозы, в том числе привлечение к уголовной ответственности за фальсификацию. Потом, несмотря на то, что мама, папа, жена, все вместе, удерживали, поднялся на третий этаж, где жил Дегтярь, и там повторил свои угрозы.
– Молокосос, – закричал в ответ Иона Овсеич, – хоть ты инвалид войны, но за клевету будешь нести ответственность по всей строгости закона!
Нет, топнул протезом Зиновий, сейчас он сам пройдет по квартирам, соберет подписи и отнесет в обком партии, а там разберутся, кто клеветник и фальсификатор!
Соседи, к кому ни заходил Зиновий, в один голос отвечали, что не возражают против временной передачи помещения форпоста под жилье, но поскольку никто официально и формально не запрашивал, дать свои подписи на бумаге отказались. Одна Тося Хомицкая без разговоров поставила свою подпись. Старый Чеперуха взял у сына листок, плюнул в него, скомкал и бросил в мусорное ведро.
Получилось, как предвидел Парфентьев: надо обращаться в горсовет. Зиновий хотел идти со своей семьей, но Парфентьев остановил: мэр города – с таким кодлом к нему не пустят! Зиновий записался на прием, оказалось, сразу к председателю нельзя, сначала надо к заместителю. Разговор был короткий, Зиновий выложил на стол свои бумаги: справки от завода, военкомата, райсобеса, райжилотдела. Насчет помещения бывшего пионерского форпоста он сообщил, что пустует с сорок первого года, для восстановления требуется капитальный ремонт и большие расходы.
Через две недели пришла комиссия из горсовета, возглавлял депутат товарищ Рахуба, токарь с завода Январского восстания. Комиссию сопровождал товарищ Парфентьев, поскольку знакомился с делом уже раньше. Ходили из квартиры в квартиру, на вопрос комиссии, будут ли возражения против временного предоставления пустующего помещения форпоста под ремонт инвалиду Отечественной войны Зиновию Чеперухе, каждый, за себя лично, отвечал, что не имеет ничего против, пусть ремонтируют. Клава Ивановна тоже дала согласие, но потребовала, чтобы Зиновий Чеперуха представил в письменной форме обязательство немедленно выселиться из форпоста и передать детям, как только получит квартиру. Депутат Рахуба ответил, что это само собой разумеется, ибо по закону человек не может иметь две жилплощади не только в одном городе, а даже в разных городах, но Клава Ивановна стояла на своем: закон – законом, а обязательство в письменной форме – это в письменной форме, мертвым грузом лежать не будет.
Наступил август, с утра до вечера в небе светило солнце. Чеперухи жаловались, что пропадает золотое время для строительства. Ответа из горисполкома не было, Зиновий возмущался вслух и обещал написать в Верховный Совет СССР.
Четырнадцатого августа ЦК ВКП/б/ принял постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Иона Овсеич по горячим следам организовал среди жильцов изучение материалов постановления, особо остановились на так называемой творческой продукции пресловутой Анны Ахматовой, которая даже в суровые годы войны, когда люди жертвовали не задумываясь своими жизнями, воспевала разных кошечек, собачек и писала про них, с позволения сказать, стихи. Что же касается небезызвестного Михаила Зощенко, то этот пасквилянт и дегтемаз, говорил Иона Овсеич, нашел себе подражателя и в нашем дворе, хотя в своих кляузах наш дворовый автор, конечно, еще отстает по части литературной формы, ибо не имеет ни того опыта, ни того таланта.
Люди весело смеялись, поскольку было понятно, на кого намекает товарищ Дегтярь, хотя по имени не называл, а Зиновий дома угрожал своей Катерине и маме, что сделает из Овсеича отбивную в натуральную величину. Бабушка Оля хваталась за голову и просила сына закрыть рот, а Катерина успокаивала ее: из одних костей да кожи, как у Дегтяря, отбивную не сделаешь.
В начале сентября на имя Зиновия Чеперухи пришло письмо из горсовета и сообщалось, что разрешается приступить к ремонту помещения бывшего форпоста, впредь до предоставления жилой площади. Разрешение давалось с учетом двух обстоятельств: во-первых, помещение в настоящее время пустует и не числится в титульном списке на капитальный ремонт, во-вторых, заявитель Чеперуха, Зиновий Ионович, является офицером, фронтовиком, инвалидом второй группы, имеет правительственные награды.
Оли Чеперухи не было дома, вместе с Клавой Ивановной, Диной, Тосей, Лялей она уехала на неделю в колхоз, и старый Чеперуха отметил такое событие сначала в одиночку, ларек возле Нового базара, вход со стороны Княжеской, а потом зашел в райжилотдел к товарищу Парфентьеву и потребовал к себе в гости. Товарищ Парфентьев был сильно занят, сказал, что ему это надо как серьги корнет-а-пистону, но собрал бумаги, спрятал в стол и вместе пошли домой к Чеперухе.
На другой день Марина Бирюк увидела из окна конторы Иону, когда он перевозил со своим Мальчиком медицинское оборудование, крикнула, чтобы остановился на секунду, и выбежала.
– Марыночка, – Иона закрутил батог над головой, – бросайте эту грязную кухню, садитесь рядом и поедем в Аркадию!
Марина ответила, что всем хочется в рай, да одно место не пускает, но сейчас не до шуток: вчера во дворе видели, как Чеперуха водил к себе домой Парфентьева, а сегодня утром заходил Дегтярь и требовал ее, Марину, в свидетели. Вместе с Дегтярем приходила дворничка, она видела в окно, что Чеперуха с Парфентьевым выпивали и ударяли по рукам, как будто договаривались насчет хабара.
– Какой хабар! – закричал Иона, Мальчик с перепугу стал перебирать ногами. – Откуда ко мне деньги.
Ладно, махнула рукой Марина, она не ОБХСС.
Вечером Иона предупредил сына: надо, чтобы на каждый гвоздик, на каждый волос от кисточки и банку краски была накладная с круглой печатью.
– А если будет с квадратной? – засмеялся Зиновий.
– Если с квадратной, – рассердился Иона, – так будут не накладные, а перекладные! Здесь нема чего шутить, шутить можешь со своей Катериной, когда электростанция выключает свет.
Зиновий покачал головой и громко вздохнул: он всегда уважал своего батю и хвастал, что батя – гордый человек, никого на свете не боится.
– Сыночек, – Иона провел пальцем в воздухе, – не лови своего папу на дохлого рачка. Если хочешь, я открою тебе один секрет: хотя Дегтярь ставит нам палки в колеса, но он старается не для своей выгоды, и лично я имею к нему уважение.
– А распускать сплетни, что Чеперуха подкупил человека из райжилотдела и платит хабар, это кому надо – себе или другим?
Иона замахал руками: он еще не знает, какая доля правды в этих словах, не говоря уже о том, что здесь может быть одна голая тактика – немножко напугать Чеперуху.
Зиновий схватился за голову, завыл, как будто от внезапной боли, а Катерина засмеялась и сказала тестю:
– Все у вас в Одессе, папа, держится на хитрости, и каждый сам себя перехитрить здоров.
– Чалдонка, – немножко повысил голос Иона, – а ну прикуси язык. Я еще поеду к вам в Сибирь и сам проверю, какие вы там хорошие, а то моя Катерина что-то слишком быстро перестроилась в этой Одессе.
Вместо недели, как планировали сначала, женщины сидели в колхозе две недели. Кроме винограда, помидоров, картошки, Оля привезла пять кило муки, но достала с большим трудом, потому что все лето, включая май, стояла жара, колос выгнало пустой, а если с зерном, потом спалило солнце. Корм для скота тоже сгорел, и крестьяне, у которых крыша под камышом, искали другую кровлю – черепицу, рубероид, толь, брезент, чтобы иметь к зиме под рукой замену. За кровлю, сказала Тося Хомицкая, можно достать сейчас все, что твоя душа пожелает, хоть ведро сливочного масла.
Товарищ Дегтярь убедительно просил прекратить досужие разговоры и болтовню, тем более, что люди ничего не смыслят в экономической науке и позволяют себе какие-то общие выводы на основании своих куцых наблюдений, которые тоже сначала надо хорошо профильтровать. Тося, когда ее Степан выступил в поддержку Дегтяря, послала обоих подальше, чтобы не морочили голову, сама пошла в Успенскую церковь помолиться Богу, нехай нас минет голод и люди перезимуют до весны, а там пойдут овощи и, даст Бог, перекрутимся.
– Степан, – категорически предупредил Иона Овсеич, – какие беседы твоя Тося ведет с Богом, это ее личное дело, но какие разговоры она ведет во дворе с людьми, это нас касается в первую очередь.
Степа приказал жене, чтобы прекратила свою агитацию, Тося ответила, что ей на это приказание плевать, но пророчества свои оставила, пока не подобрала на паперти Успенского собора черничку, которая от самого Татищева, под Саратовом, на одной милостыне добралась до Одессы. Хотя Дегтярь не приглашал, Тося, по своей инициативе, завела черничку к нему в гости и заставила повторить, что где видела.
От полной неожиданности Иона Овсеич сразу не сориентировался и вместо того, чтобы тут же выгнать обеих, вынужден был выслушать, какой, мол, повсюду неурожай, а впереди ждет голод, еще страшнее, чем в двадцать первом году.
– Слушай, монашка, – взял наконец себя в руки Иона Овсеич, – если я еще раз где-нибудь поблизости тебя встречу, пеняй на себя. Я тебя насквозь вижу, ты не от православной церкви, ты из секты и ходишь вербовать единомышленников.
Монашка не ответила ни да, ни нет, а сказала спасибо за гостеприимство, спешно собралась и пошла из комнаты. Тося догнала ее возле ворот и столкнулась лицом к лицу с Клавой Ивановной.
– О, – обрадовалась Клава Ивановна, – только этого нам не хватало! Ходишь к монашкам. Как раз только что, возле вокзала, одна кричала, что жиды навели мор на всю Россию.
– А они Христа-бога распяли, ваши евреи, – сказала черничка.
– А я сейчас вызову милиционера, – распалилась вмиг Клава Ивановна, – и разберемся в НКВД, откуда твоя фашистская морда! Тося, держи ее за руки и не отпускай.
Тося схватила черничку за руку и крепко нажала под локтем, чтобы сделалось больно, та заплакала, поклялась Богом, что больше не будет, и пусть ее отпустят на все четыре стороны из этой Одессы.
– Нет, только в одну сторону! – закричала Клава Ивановна и показала в конец, где улица своими домами упирается в крутой обрыв, который ведет к морю.
Тося плюнула черничке в лицо, назвала поганой сволочью и отпустила руку. Черничка не стала вытираться, а чуть почувствовала свободу, быстренько побежала по улице, как велели.
– Ну, – сказала Клава Ивановна, – теперь ты сама видела и слышала, кто имеет дело с Богом. Тося, я тебе говорю, как родная мать: ты ищешь там, где пустота, и ничего, кроме пустоты, не найдешь.
Тося хотела сказать про академика Филатова, которого сама видела в церкви, но передумала, потому что Клава Ивановна на все найдет ответ и объяснение, а слушать и спорить – для этого тоже надо иметь настроение.
Сентябрь весь, до последних дней, стоял теплый и даже захватил первую декаду октября. Чеперухи поднимались в шесть утра и работали в своем форпосте до восьми, потом, когда возвращались со смены, работали еще часа три-четыре до полуночи. Гришу и Мишу выносили во двор, они тихо лежали в своей лохани, и соседи просто завидовали: такие спокойные дети – редкое счастье! В отдельные вечера с моря надвигалась сырость, детей приходилось оставлять в комнате, за ними присматривала бабушка Оля, но потом Зиновий сказал, нечего попусту тратить время, пусть идет работать.
Из соседей больше всех помогала Тося. Она умела хорошо делать перетирку, и старый Чеперуха заявлял публично, что эту работу он может доверить только ей. Тося смеялась, называла Иону хитрюгой и требовала себе в ученики ни больше, ни меньше, самого Дегтяря.
– Тося, – отвечал на это хитрюга Иона, – как ты, он все равно никогда не научится.
Перетирая стену, Тося дошла до места, где десять лет назад Ефим Граник написал: МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ! Лазоревая краска немного поблекла, но, если чуть-чуть освежить, она опять заиграет, как новая. Катерина сказала, нечего освежать, здесь не пионерский уголок и не агитпункт, но Зиновий и старый Чеперуха были за то, чтобы оставить. Тося вытирала слезы, она вспомнила, как ее Колька выступал на открытии форпоста, вроде только вчера было. Оля тоже заплакала и сказала, пусть останется на своем месте, в конце концов, никому не мешает.
Нет, стояла на своем Катерина, надо закрасить, а то курам на смех: квартира, живет семья – и вдруг лозунги на стене!
– Какие лозунги? – удивился Иона. – При чем здесь лозунги? Это же знаменитая песня, все дети знали наизусть.
– Папа, мама, – Катерина начала терять терпение, – здесь уже не форпост, и прошло столько лет. Вы понимаете: прошло столько лет! Зиновий, ты можешь им объяснить или будешь молчать, как будто отрубили язык топором!
– Боже мой, – схватилась за голову Оля, – она говорит моему сыну такие слова: отрубить язык топором! От одного этого можно лечь в могилу.
Зиновий попросил маму не устраивать сцену, а надпись велел оставить как есть.
В воскресенье пришел Дегтярь познакомиться на месте с ходом работы. В этот день немножко помогали Аня Котляр и Адя. Иона Овсеич похвалил за дружбу и взаимовыручку, пожелал успеха, сам несколько раз мазнул кистью, потом попросил старого и молодого Чеперух уделить ему минуточку внимания наедине, чтобы не мешать людям и не отвлекать.
Оля, хотя никаких оснований не было, с тревогой оглядывалась. Через пять минут Иона вернулся на рабочее место, а Зиновий с товарищем Дегтярем пошли смотреть, на всякий пожарный случай, накладные и другие оправдательные документы, ибо, как стало известно товарищу Дегтярю, из райисполкома может нагрянуть ревизия и застигнуть врасплох. Зиновий уверял, что никакого врасплох быть не может, поскольку вся канцелярия в полном ажуре, но Дегтярь на это возразил, что нарушителям и преступникам, о присутствующих не говорят, всегда представляются их дела в полном ажуре, а ревизия и ОБХСС тем не менее находят.
Как ни досадно, Дегтярь оказался прав: в форпосте стояла еще не распечатанная банка со свинцовыми белилами, восемь кило двести граммов, а никакого чека, никакой квитанции не было. Зиновий объяснил, что на эту банку нет документа, поскольку в данный момент завод Кирова не мог выделить ему из своих фондов, и пришлось взять с рук у перекупщика на Староконном базаре.
– А перекупщик, – скривился Иона Овсеич, – копию чека, конечно, тебе не выдал. В итоге же получается, государство должно верить Зиновию Чеперухе на честное слово.
А почему не верить на честное слово, возразил Зиновий: если бы он действительно опасался, так не проще ли было перелить в ведро или вообще спрятать?
В ответ на эти рассуждения товарищ Дегтярь привел убедительный пример из охотничьей жизни: некоторые хищники, в частности, лисица, имеют обычай петлять, то есть путать следы, однако, коль скоро охотник набрел на след, ей редко удается уйти от расплаты.
При чем тут лисица, при чем тут расплата, возмутился Зиновий, если он ничего не воровал и его тянет на рвоту от одной мысли, что надо прятаться. И вообще, весь сыр-бор из-за одной несчастной банки.
– Чеперуха, – сказал товарищ Дегтярь, – кодекс не занимается арифметикой, одна банка, три или десять, а делает различия на мелкие хищения и крупные хищения. Если бы каждая семья только в нашем дворе приобрела путем хищения по такой баночке краски, я думаю, понадобился бы грузовик для перевозки. Это во-первых. А во-вторых, допустим даже, ты покупал у спекулянта на Строконном базаре, разве было непонятно, что это ворованное? Или ты решил просто: плевать, что он украл у государства, главное, что это мне нужно. И выгодно. Другими словами, стал соучастником преступления.
Зиновий задумался, серые глаза потемнели и сделались, как морская вода, когда прячется солнце. Упираясь обеими руками в стол, он поднялся, подошел к дверям, вставил ключ и сказал:
– Выходи, Дегтярь, мне надо работать.
Товарищ Дегтярь продолжал сидеть на месте и ответил:
– Давайте не будем ерепениться.
Зиновий предупредил, что закроет на ключ, Ионе Овсеичу вдруг может захотеться по-маленькому, а дверь будет заперта.
– Позови сюда своего отца, – сказал товарищ Дегтярь.
Зиновий вторично предупредил, что закроет дверь, вставил ключ в замочную скважину. Иона Овсеич быстро, по-военному, поднялся, прошел боком, чтобы не задеть, сделал несколько шагов, повернулся назад и погрозил пальцем.
– Зиновий, ты вырос у меня на глазах, я фронтовик и ты фронтовик, а контакт у нас что-то не получается.
Зиновий запер дверь и легко, как человек с двумя здоровыми ногами, пошел через двор к своему форпосту.
Буквально через три минуты появилась Клава Ивановна. Все были уверены, что она хочет побыть возле детей, но в этот раз ошиблись: первым делом она увидела полупудовую банку со свинцовыми белилами, которые теперь на вес золота.
– Чеперухи, – обратилась Клава Ивановна, – откуда эта краска здесь?
Зиновий повторил объяснение, которое давал товарищу Дегтярю, Клава Ивановна внимательно слушала, кивала головой, а в самом конце удивилась: если все действительно так, как описал Чеперуха, зачем было держать на виду у всех и мозолить глаза!
– Клава Ивановна, – Зиновий прижал обе руки, одна поверх другой, к сердцу, движение, точно, как у его папы, – почему я должен прятаться, если ничего не украл?
– Дорогой Зюня, – мадам Малая сморщила губы, и сделалось хорошо видно, какая она уже старая, – теперь такое время, что надо быть каждую минуту начеку. Один, вор, украл, другой, честный, купил за свои трудовые деньги, а получается, они в общей компании. Если бы вор не мог продать, он бы не крал.
– Подождите, – остановил Зиновий, – а почему вы уверены, что он вор?
– Почему я уверена, – Клава Ивановна сделала ударение на «я», – не имеет значения, но, если узнает милиция, может сильно заколобродить.
– Сынок, – вставил свое слово старый Чеперуха, – она права, и мы не должны сердиться на Дегтяря. Наоборот, надо по-хорошему, как старые соседи, которые никогда не обманывали друг друга и не имеют что скрывать. Спрячь эту банку и будем считать, что ее нету на свете и никто не видел.
– Поздно, – сказала Клава Ивановна, – крутить пластинку обратно не будем, получится только больше шума.
После Клавы Ивановны зашла Дина Варгафтик, ей захотелось посмотреть, как идет работа, она тоже обратила внимание на банку, попробовала сдвинуть ее с места ногой, но не удалось, остановилась возле подоконника, там стоял ящик с гвоздями, и сказала: какое у людей счастье, другой раз нужен десяток гвоздей – вывихнешь себе мозги, пока найдешь, а тут целый клад.
Зиновий подошел к ящику, набрал полную жменю, подал Дине и попросил беречь свои мозги. Мадам Варгафтик объяснила, что она сказала просто так, без намека, и не имела никакой задней мысли, потом вспомнила своего Гришу, который был мастер на все руки, и громко застонала: если бы Гриша был сегодня жив, они бы сделали из своей комнаты куколку, а так остается только смотреть, как у других.
Вечером Иона с Олей взяли бутылку вишневки и зашли в гости к товарищу Дегтярю. Катерина тоже была готова идти, но муж топнул своим протезом и сказал: хватит двух подхалимов.
Вернулись примерно через час. У Ионы было неважное настроение, а бабушка Оля окончательно расстроилась. Зиновий спросил, какая причина, они объяснили, что все из-за Полины Исаевны: два дня назад она выписалась из своей больницы, а выглядит так – краше в гроб кладут. Спасибо, Аня Котляр занесла ей кусочек масла и пару яиц, иначе она могла бы сидеть и кукарекать со своим хрустальным Дегтярчиком.
Ладно, сказал Зиновий, давайте по существу: какие у него претензии к нам? Никаких претензий, ответил Иона, просто он по-соседски предупредил, чтобы впредь не повторялось, но есть опасение, что может узнать Сталинский райисполком, и тогда обязательно пришлют комиссию с ревизией.
