Текст книги "Двор. Книга 2"
Автор книги: Аркадий Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
Ляля провела платочком возле переносицы, тряхнула волосами и крепко зажмурилась:
– Да, капитан, вы правы: чересчур однообразно и пошло.
Иона Овсеич отрезал кусочек вертуты с творогом, несколько крошек упало на скатерть, он подобрал и машинально положил в рот.
Ляля вздохнула:
– Вы, как маленький мальчик, на вас нельзя по-настоящему злиться.
Иона Овсеич доел свой кусок, похвалил вертуту с творогом еще больше, чем с яблоками, и неожиданно спросил: а почему бы ей, Орловой, не занести как-нибудь вечерком такую же вертуту Ефиму Гранику?
– Гранику? – удивилась Ляля.
Гранику, повторил Иона Овсеич. Что здесь особенного? В конце концов, одинокий человек, а со стороны может сложиться впечатление, будто на всем белом свете у него остался один покровитель и защитник – доктор Ланда. Кстати, у нашего Ланды произошла нехорошая история в госпитале: от аппендицита умер молодой парень. Двадцати лет.
– Двадцать лет! – ужаснулась Ляля.
Иона Овсеич сжал губы: двадцать. Привезли ночью, но, вместо того чтобы сразу сделать операцию, отложили до утра, пока не наступил перитонит.
– Сволочи! – прошептала Ляля. – Мы для них не люди, мы для них подопытные животные. Сволочи!
– Орлова, – остановил товарищ Дегтярь, – не надо обобщать. А насчет Ланды у меня к тебе просьба: не хотелось бы, чтобы эту историю муссировали здесь во дворе.
Ляля дала слово, что не проронит ни звука, но Иона Овсеич резонно возразил: слово – словом, а когда услышишь такое, попробуй молчать и не поделиться.
Через два дня, уже стемнело, Ляля зашла к Ефиму с подарком: горячей вертутой, прямо из духовки. Хозяин посмотрел удивленно, гостья засмеялась и сказала:
– Фима, если вы боитесь отравиться, я могу попробовать первая.
На табурете лежал нож, она просила подать, отрезала два куска и предложила хозяину на выбор любой. Поскольку хозяин не проявлял инициативы, она сама взяла кусок, откусила и стала жевать, жмуря глаза от удовольствия.
Ефим подождал, пока гостья проглотит то, что у нее во рту, и спросил, зачем она пришла к нему.
– Зачем? – повторила с обидой Ляля. – Фимочка, разве женщине, которая сама пришла, задают такие вопросы!
– Нет, – сказал Ефим, – вы врете: вы не сами пришли – вас прислал Дегтярь.
– Дегтярь? – воскликнула Ляля. – Да пусть меня сто Дегтярей посылают, а если я сама не захочу, они могут биться головой об стенку.
– Идите! – грубо оборвал Ефим. – Идите и распускайте по всему двору, по всему городу слухи про доктора Ланду, который у себя в госпитале калечит и убивает людей. Идите, а то вы даром теряете время.
– Боже, – схватилась за щеки Ляля, – как у вас не отвалится язык говорить такое!
– Фармазонщица! – закричал Ефим. – Уходите отсюда: я вас видеть не могу. Вы строите свои хитрые козни, как будто перед вами не люди, а скотина: то Граник, то Ланда, то Иванов, Петров, Сидоров! Вон отсюда! Заберите к чертовой матери свое говно!
Ефим схватил вертуту, размахнулся и швырнул в дверь.
Товарищ Дегтярь, когда Ляля нарисовала в подробностях всю сцену, не дал никакой оценки, а спросил лишь, что думает по этому поводу сама Орлова. Ляля затруднилась сразу найти объяснение, но насчет хулиганской выходки Граника она не сомневалась, что здесь он просто спекулирует на своей недавней болезни.
– Нет, Орлова, – сказал товарищ Дегтярь, – ты говоришь то, да не то. Дело здесь не в хулиганстве, а гораздо глубже: интеллигент Ланда и маляр Граник стакнулись между собой, как будто черпают из одного источника. На первый взгляд, можно только поражаться, но кто знает поближе родословную одного и другого, кто помнит поведение одного и другого, еще задолго до войны, тот не будет удивляться.
Ляля внимательно слушала, на лбу собрались морщинки, и через каждые две секунды кивала головой в знак согласия, однако, когда Иона Овсеич закончил, призналась, что плохо понимает: один вернулся с фронта полковником, а другой сидел в плену, неизвестно, каким образом остался в живых, – как же ставить здесь знак равенства?
– Орлова, – товарищ Дегтярь наклонил голову и смотрел в упор, – а почему ты не спросишь, как получилось, что бывший красный партизан Иосиф Котляр закончил свои дни на Колыме?
Ляля невольно опустила глаза, Иона Овсеич велел поднять и смотреть прямо, но Ляля, хотя старалась, все равно не могла заставить себя.
– Если бы фронт, – Иона Овсеич горько скривил губы, – давал нам полную гарантию, как человек будет себя вести в условиях мирного времени, сколько бед мы избежали бы в двадцатые годы, в тридцатые, да и сегодня, в наши дни.
После больницы Ефим два раза заходил к доктору Ланде просто так, чтобы посидеть в кругу старых соседей. Гизелла ставила перед ним угощение, просила Ефима не стесняться, но сама за стол не садилась, уходила в другую комнату, и полковник оставался с гостем наедине. При втором визите Ефим прямо спросил Гизеллу, почему она не посидит с ними, но в ответ услышал только просьбу не беспокоиться и не принимать на свой счет, поскольку у хозяйки всегда хватает забот.
Когда притворилась дверь, Ефим сказал:
– Доктор Ланда, ваша жена меня не любит.
– Ефим, – ответил доктор, – не выдумывайте.
– Я не выдумываю, – сказал Ефим. – Я хорошо понимаю, что маляр и военный врач, который без пяти минут генерал, яблоки не от одного дерева. Но зачем каждый раз напоминать?
Полковник Ланда хотел опять возразить, но махнул рукой, налил себе и гостю по стопочке, выпили, взяли по волованчику с зернистой икрой, затем повторили, оба немного повеселели, однако разговор по-прежнему не вязался.
– Доктор Ланда, – Ефим горько скривил губы, – объясните мне, как это получается: люди прожили почти всю жизнь в одном дворе, знают, простите, какое кто носит споднее, а собираются вместе – не могут найти друг с другом общее слово.
– Ефим, – полковник откупорил новую бутылку, налил в обе стопки, – что стоят слова, когда говорит само сердце. Ваше здоровье!
Ефим улыбнулся, в глазах не проходила грусть, медленно поднялся из-за стола и сказал:
– Доктор Ланда, вы умеете все превратить в шутку. Можно завидовать такому характеру.
На прощание гость поблагодарил за теплый прием, за компанию, хозяин просил заходить почаще и без церемоний.
Во дворе Феня Лебедева кончала уборку. Ефим прошел мимо, она окликнула и спросила, дома ли доктор Ланда. Ефим не ответил, она объяснила, что надо занести Ланде квитанцию на квартплату, и потому спрашивает.
Отперев двери, Ефим вдруг задумался, вернулся во двор и закричал Лебедевой:
– А какое твое собачье дело, где я был! Куда захочу, туда и пойду – Граник плевал на вас с высокого полета! Можешь передать.
– Псих! – закричала в ответ дворничка и покрутила пальцем возле виска.
Иона Овсеич, когда опять зашел разговор с Орловой насчет горячей дружбы, которая вдруг загорелась между Граником и Ландой, мог лишь повторить свои прежние слова: кто хоть немножечко знает прошлое, тот не будет удивляться. В этот раз Ляля не возражала, наоборот, она еще добавила от себя: Граник – это Граник, а Ланда – это Ланда, но по отношению к товарищу Дегтярю они – два сапога пара.
– Орлова, – похлопал по спине товарищ Дегтярь, – я вижу, ты начинаешь понимать на личном опыте, что такое диалектика. Молодец.
Всю следующую неделю Иона Овсеич дневал и ночевал на фабрике: в газете «Правда» и в остальных газетах было опубликовано сообщение, что на октябрь месяц назначается созыв XIX съезда ВКП/б/. Первым делом надо было немедленно перестроить всю наглядную агитацию, то есть лозунги, схемы, плакаты, диаграммы, чтобы не только в каждом цехе, в каждой бригаде, но буквально на каждом рабочем месте люди помнили и чувствовали, что отныне вся наша жизнь, вся наша работа идет под знаком подготовки к историческому событию. Одновременно партбюро, администрация и фабком собрали актив, на котором рассмотрели конкретные предложения и повышенные производственные обязательства всего коллектива в честь предстоящего съезда партии. У каждого в душе было желание взять на себя как можно больше, и нередко приходилось сдерживать людей, напоминая, что принятые обязательства должны иметь реальную базу. Однако на общем собрании, которое после актива провели прямо во дворе, под открытым небом, рабочие и работницы в своих выступлениях требовали повысить соцобязательства, чтобы они были действительно повышенные, и называли свои цифры и показатели.
В ответном слове товарищ Дегтярь поблагодарил наш рабочий класс, наших инженеров и техников, которые творят чудеса и успешно закладывают фундамент коммунизма, показывая наглядный пример странам народной демократии и пролетариату всего мира.
В заключение собравшиеся приняли решение послать письмо товарищу Сталину, в котором берут на себя обязательство выполнить девятимесячную программу к двадцатому сентября, а годовую – ко дню Сталинской Конституции, пятого декабря.
После актива и общего собрания Иона Овсеич несколько раз приглашал к себе цеховое начальство и ставил задачу изыскивать дополнительные, скрытые резервы, ибо уже самые первые итоги убедительно показали, что коллектив способен не только выполнить, но и перевыполнить взятые на себя обязательства.
Аналогичную картину можно было наблюдать у Ляли Орловой, по месту ее новой работы на фабрике имени Крупской, и у Зиновия Чеперухи, на заводе имени Кирова. Рядовые трикотажники и станкостроители, то есть те самые винтики, без которых не может работать и ничего не стоит сложнейшая современная машина, выдвигали встречные планы и цифры, в полтора, два и три раза превосходящие предложенные фабричным и заводским руководством. Зиновия как раз накануне назначили начальником цеха, он собрал своих людей и с карандашом в руках сообща высчитали, что третий квартал может быть завершен не позднее пятнадцатого сентября, а программа года – к тридцатому ноября, иными словами, начиная с первого декабря, коллектив будет работать уже в счет следующего, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.
В выходной день товарищ Дегтярь выкроил свободную минуту и провел у себя на квартире небольшое совещание. Присутствовали Орлова, Хомицкий, Марина Бирюк, Дина Варгафтик, Зиновий Чеперуха и Катерина Чеперуха. Клаву Ивановну пригласили тоже, Ляля сама заходила к ней, но старуха совсем расклеилась и упрямо тянула одну ноту: пусть ей скажут, по секрету, кто подготовил концерт художественной самодеятельности и какие номера включили в программу. Ляля объяснила, что никакой самодеятельности не будет, а только деловое совещание, но Клава Ивановна в ответ строила хитрые глазки и грозила пальцем.
Когда Ляля рассказала присутствующим, все весело смеялись, но, с другой стороны, было немножко грустно – что время делает с человеком! – тем более, это ждет каждого из нас. Иона Овсеич тоже улыбнулся, однако тут же приказал всем успокоиться и перейти к делу по существу, ибо дорога каждая секунда.
– Товарищи, – сказал Иона Овсеич, – готовясь к достойной встрече знаменательного события в жизни партии и всего народа, вносится предложение: первое, организовать во дворе кружок по изучению гениального труда товарища Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР»; второе, взять на соцсохранность, силами жильцов, дом в полном его объеме, то есть со всеми квартирами и дворовыми атрибутами.
По первому предложению пояснений не требовалось, кружок есть кружок, а по второму – одной, лишь общей, формулировкой ограничиваться нельзя было. Поэтому, предупредил товарищ Дегтярь, необходима известная детализация. Прежде всего, соседи и все жильцы дома обязаны беречь как зеницу ока жилой фонд, конкретно: не отбивать штукатурку в парадных при переноске мебели и других габаритных грузов, аккуратно пользоваться общедворовым и квартирными санузлами, бережно обращаться с оконными рамами, своевременно обеспечивая полную остекленность комнат, коридоров и балконов. Далее, каждый квартиросъемщик обязан регулярно, не дожидаясь аварийного состояния, сам производить ремонт своего жилища, а коммунальные кухни, передние, тамбуры и другие удобства ремонтируются сообща жильцами квартиры, для чего в каждой коммуне выбирается ответственный исполнитель.
– Теперь, – товарищ Дегтярь сделал небольшую паузу, – насчет уборки парадных, лестничных маршей и площадок. До сих пор домоуправление содержало за государственный счет специальную уборщицу. Нетрудно подсчитать, в какую копейку это влетает казне по городу. И другой аспект, моральный: можно ли принимать как норму, чтобы на пороге коммунизма мы нуждались в приходящих нянях для уборки своего собственного дома? Прошу высказаться.
Ляля Орлова и Марина Бирюк подняли руки одновременно, но у Марины был вопрос, а не выступление, и товарищ Дегтярь указал пальцем на нее: пусть начинает первая. На деле, однако, оказалось, что у Марины не вопрос, а целый доклад, ибо она не только не спрашивала, но еще и другим взялась объяснять, будто бы домовых уборщиц содержат за счет квартплаты, которую вносят жильцы, а ремонт, опять-таки, якобы финансируется из тех же сумм.
Иона Овсеич спокойно выслушал и в ответ задал единственный вопрос: сколько платит за свою квартиру лично она, Марина Бирюк?
– Сколько я плачу? – повторила Марина, как будто плохо расслышала. – Сто двадцать рублей. Кроме того, шестьдесят рублей за свет, и пятьсот рублей в сезон уходит на топливо, значит, еще сорок-пятьдесят рублей в месяц. А весной я положила новые обои и покрасила окна, двери – вот вам сразу полторы тысячи.
– Марина, – удивилась Ляля Орлова, – может, вы еще приплюсуете, сколько у вас уходит на конфеты? Я знаю, вы очень любите сладкое.
– Люблю, – подтвердила Марина. – А вам какое дело: вы, что, за меня платите?
Ляля сказала, что не платит, но не надо прикидываться дурочкой и считать в квартплату свет, обои, дрова, уголь и свои наряды.
– А я с вами вообще не хочу разговаривать, – грубо ответила Марина. – Вы еще не мадам Дегтярша, и не надо расписываться за других!
Ляля вся загорелась, было впечатление, что вот-вот начнется катавасия, но, к счастью, товарищ Дегтярь успел опередить:
– Марина Игнатьевна, – обратился он, – если я правильно понял, вы платите за квартиру сто двадцать карбованцев в месяц. Ваш муж, надо полагать, получает не меньше трех тысяч, да вы, как бухгалтер, приносите домой, худо-бедно, рублей семьсот. Так?
Марина со своей обычной ухмылкой уставилась на товарища Дегтяря, он немного подождал и попросил всех присутствующих общими силами вычислить, сколько будет один процент от трех тысяч семисот, а затем разделить сто двадцать на полученное число тридцать семь.
Не дожидаясь ответа, товарищ Дегтярь сам подбил итог:
– Итак, имеем три целых и две десятых процента. А в Америке, уважаемая Марина Игнатьевна, рабочий платит за квартиру тридцать процентов, то есть, примерно, в десять раз больше.
– При чем здесь Америка! – развела руками Марина.
– А при том, гражданка Бирюк, – повысил голос товарищ Дегтярь, – что мы представляем себе, как бы вы заголосили, предложи вам платить те же тридцать процентов, то есть тысячу рублей с гаком в месяц!
– Я была у мужа в Германии, – опять заталдычила свое Марина, – мы заходили к одному немцу, у него четыре комнаты, а он простой инженер, и жена сидит дома с детьми.
– Не путайте, – Иона Овсеич еще больше повысил голос, видно было, что иссякает терпение, – есть две Германии: ваш муж находится в Германской Демократической республике, где власть принадлежит рабочим, а не Джону Пирпонту Моргану-младшему и Круппу фон Болен!
– В конце концов, – вскочила со своего стула Катерина, – почему все должны тратить свое время на Марину Бирюк! Ей не нравится здесь – пусть едет себе в Германию или куда хочет. А делать вид, что она кормит за свой счет советскую власть, – эти номера мы уже видели. И хватит!
– Хватит! – повторила следом Ляля. – Я зарабатываю восемьсот рублей в месяц, за комнату плачу семьдесят, а постыдилась бы торговаться, как некоторые другие. В какой стране я имела бы за эти несчастные семьдесят рублей такую квартиру! На Привозе тридцать рублей кило мяса, получается два кило мяса в месяц за квартиру. Мы, можно сказать, даром живем, а у людей еще открывается рот! Я предлагаю, чтобы жильцы дома сами убирали коридоры, лестницы и остальное, а уборщица нам не нужна.
– Какое будет еще мнение? – спросил товарищ Дегтярь.
У всех, кто сейчас здесь, сказала Дина Варгафтик, одно мнение, но во дворе есть еще жильцы, надо поговорить с ними.
– Дина, – вскочила со своего места Ляля, – если мы с вами выйдем на уборку собственной парадной, неужели другим совесть позволит пройти мимо!
Посмотрим, пожала плечами Дина, пока можно быть уверенным за одну Катерину Чеперуху, потому что ее двери выходят прямо во двор, и никаких общих коридоров и парадных у нее нет.
Коридоров и парадных нет, подтвердила Катерина, но зато есть такой сосед, как Ефим Граник, который бросает окурки и плюет на пол прямо возле дверей. Поднялся Степан Хомицкий:
– Теперь насчет туалетов. Тридцать лет подряд говорим-говорим, а как горохом об стенку. Вчера опять забился люк, а там пробка, как лошадиная голова: морковка, бурак, вата, газеты, парашюты – хоть ГУМ открывай.
Присутствующие засмеялись, Марина громче всех, а Степан предупредил: вот позовем комиссию с эпидемстанции, тогда посмотрим, как будем смеяться.
– А ты не предупреждай, – подхватил товарищ Дегтярь, – а возьми и приведи, и пусть оштрафуют на сто-двести рублей!
Зиновий напомнил, что мы отклоняемся от темы, но, поскольку речь уже зашла о санитарии, он хочет привести в пример Маньчжурию: китайцы, особенно в японскую оккупацию, влачили полуголодную жизнь, даже в больших городах целые районы не имели канализации, а чистота была везде такая, что можно поучиться.
Зачем ходить за примером в Китай, сказал Иона Овсеич, если у нас есть свой Ленинград, своя Рига, а здесь рядом – свой Севастополь.
– Ой, – вскрикнула Ляля, – хочу в Ленинград!
– И поедем, – Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, – и посмотрим, как живут наши люди, чтобы нам было стыдно не перед китайцами, а перед своими собственными ленинградцами. И кой-кому придется покраснеть.
– И будем краснеть, – засмеялся Степан, – аж пока опять не побледнеем, а сортиры как забивали, так еще десять лет будем забивать.
– Хомицкий, – сказал товарищ Дегтярь, – этот смех и скепсис здесь ни к чему. Однако имеется дополнение к нашим обязательствам по соцсохранности жилфонда: назначить на каждом этаже сануполномоченного от домовой комиссии. Председателем комиссии рекомендую товарища Чеперуху Катерину Антиповну, старшего лаборанта завода витаминных препаратов, заместителем – товарища Бирюк Марину Игнатьевну.
Иона Овсеич, хотя не предлагал голосовать, поднял руку, остальные подняли за ним. Катерина заявила, что она не может, целый день на работе, кроме того, дома дети, но никто не обратил внимания, даже ее собственный Зиновий, и держали руки, пока товарищ Дегтярь не велел опустить.
С понедельника комиссия приступила к выполнению своих функций, Катерина Чеперуха, совместно со Степаном Хомицким, обошли все квартиры, заглянули в углы, где хозяйки держат свои ведра с мусором, и установили, что многие, как будто нарочно, создали у себя самые благоприятные условия для мышей и крыс. Даже у доктора Ланды обнаружили фанерный ящик, в котором лежали вперемежку куски хлеба, колбасы и огрызки голландского сыра. Гизелла всячески оправдывалась и доказывала, что это остатки за вчерашний день и она еще не успела выбросить, но Катерина взяла ящик в руки, было килограмма два без тары, и попросила Гизеллу врать, да знать меру. Та, ни с того ни с сего, в ответ раскричалась, лицо сделалось красное с синими пятнами, как у павиана одно место, и потребовала, чтобы Степан больше не приводил к ней в дом этих парижанок из Улан-Удэ.
– Слушай, – сказала Катерина, – иди умойся, не то я сейчас крикну сюда полдвора.
Гизелла засунула пальцы в рот, прижала зубами, казалось, еще секунда, и впадет в истерику. Степан попросил обеих успокоиться, а то сами под себя брызгают керосином.
Во вторник комиссия продолжала обход. У Дины Варгафтик и у самой Марины Бирюк, где дома застали одну старуху, тоже нашли переполненные ведра с пищевыми отходами, но здесь хозяева не спорили, наоборот, честно признали свою вину и дали обещание, что последний раз.
Квартиру товарища Дегтяря комиссия решила не проверять, однако, когда прошли мимо, Иона Овсеич сам догнал и вслух высказал свое возмущение. Комната была в полном порядке, чувствовалось, что хозяин – большой аккуратист; передняя, которая одновременно служила кухней, также не вызывала нареканий. Комиссия согласна была поставить четыре с плюсом, даже пять, и хотела уже попрощаться, но тут хозяин опять выразил недоумение: что это за комиссия, если даже не заглянула в туалет!
В туалете было чисто, железные ручки блестели, как будто их натерли асидолом. Катерина сказала, что надо сюда привести наших домохозяек, пусть посмотрят своими глазами и поучатся. Иона Овсеич просил не преувеличивать, ибо сам хорошо понимает, что это лишь минимум, ниже которого нельзя допускать, но Катерина продолжала восторгаться и хвалить, пока Степан не поинтересовался, где же ведро.
– Какое ведро? – удивился Иона Овсеич.
Степан засмеялся, погрозил пальцем и объяснил: ведро, куда бросают использованную бумагу. Иона Овсеич немного замешкался и ответил, что в такие интимные подробности комиссии не следовало бы входить: люди могут обидеться.
– Нет, – стоял на своем Степан, – ты говори, куда бросаешь бумагу: в унитаз?
В этот раз хозяин по-настоящему рассердился, сказал, что вообще не пользуется бумагой, но при этом убедительно просил комиссию не выходить из рамок и хорошо помнить свое место.
Последним на очереди оказался Ефим Граник. Накануне к нему уже стучались дважды, но оба раза напрасно, хотя были основания полагать, что он сидит дома и просто не желает открывать. Степан нажал кнопку, было слышно, как жужжит зуммер, потом раздался еще какой-то звук, словно тяжелый предмет упал на пол, позвонили опять и, наконец, отворилась внутренняя дверь.
– Ефим, – весело закричал Степан, – ты живой или присылать за тобой катафалк!
– В чем дело? – спросил Ефим. – Что вы не даете людям покоя?
Степан сказал, пусть открывает: пришла санкомиссия и хочет посмотреть, как он живет. Катерина во время переговоров машинально стала в сторонку, но Ефим успел заметить и предупредил, что эту женщину не впустит к себе даже за миллион рублей. Степан пытался обернуть все в шутку, велел Ефиму надеть подштанники, а они пока подождут, но в ответ дверь захлопнулась, и, сколько ни звонили, больше не могли дозвониться. Под конец Катерина хорошо ударила кулаком, так что задрожали стекла, и закричала:
– Сам не отопрешь – милицию позову! Гадюшник у себя устроил, тараканов разводишь – ты у меня из Одессы вылетишь, как пуля!
В комнате послышалась какая-то возня, оба с минуту прислушивались, Катерина повторила опять, что Ефим у нее вылетит из Одессы, как пуля, но так и пришлось уйти ни с чем. Степан только махнул рукой, а Катерина тут же поднялась к товарищу Дегтярю и нарисовала все, как есть.
– Этого можно было ожидать, – сказал товарищ Дегтярь. – Один раз ему сошел с рук заем, другой раз он захочет сесть нам на голову.
Катерина напомнила свое предупреждение, что Гранику не надо было давать здесь жилплощадь, ее не послушали тогда – теперь будем в обалдуя играть.
Дома Катерина повторила всю историю бабушке Оле, но та закляла ее здоровьем детей, чтобы не рассказывала Ионе и Зиновию, а то подымется такое, что надо будет сбежать на край света.
На малом активе – присутствовали только Хомицкий, Орлова и Катерина Чеперуха – товарищ Дегтярь поставил вопрос ребром: что будем делать с Граником? Катерина прямо заявила, что существует один способ – выселить из Одессы. Степан категорически возражал, тем более, что человек хорошо работает у себя на заводе, и никто на это не пойдет. Орлова тоже была против, однако предложила, пусть двор поставит вопрос о выселении, горсовет все равно не разрешит, но Граник, наконец, поймет, что с ним дальше не намерены шутить.
– Какие еще будут предложения? – спросил товарищ Дегтярь.
Больше предложении не было, на минуту воцарилась тишина, и товарищ Дегтярь попросил слова для себя.
– Я все слушаю, – сказал он, – и думаю: хоть один из них догадается заглянуть в корень или будем прыгать, как воробей, с ветки на ветку, и беззаботно чирикать? И вот результат: никто, ни один. А корень, от головы до пят, весь на виду: мог бы ли позволить себе Ефим Граник подобное поведение, если бы не прямая поддержка со стороны доктора Ланды?
Степан пожал плечами: при чем здесь Ланда? Ланда заступился за Ефима уже после Дюковского сада и больницы, когда все было позади.
– Флюиды! – воскликнул Иона Овсеич. – Флюиды летают по воздуху и переносят заразу от одного к другому! Формально было так, как сказал Хомицкий: сначала – Граник, потом – Ланда. Но кто из нас мог сомневаться, что именно доктор Ланда, и никто другой, подставит свое плечо Ефиму Гранику, когда весь двор, все люди вокруг возмущались и гневно осуждали! Для кого из вас, покажите на себя пальцем, это явилось неожиданностью!
Иона Овсеич смотрел в упор, каждый чувствовал на себе его взгляд и невольно отводил глаза.
– Страна построила Волго-Дон, создала Цимлянское море, какого не знала еще природа, на берегах великой русской реки сооружаются крупнейшие в мире Куйбышевская и Сталинградская ГЭС, а мы сидим, как кулик в болоте, и ждем, когда к нам придут и скажут: «Милости просим, вот вам коммунизм – заходите!» Нет, – взмахнул кулаком Иона Овсеич, – никто не придет и никто не пригласит: сами, своими собственными руками будем делать, а кто станет нам поперек, того долой с дороги, как ненужный сорняк!
Правильно, откликнулась Катерина, они с отцом у себя в Бурятии тоже вырубали сорняки топорами; эти сорняки никакая цапка не брала. Степан внимательно посмотрел, Катерина повела плечами, отвернулась, а Ляля подождала несколько секунд и обратилась к товарищу Дегтярю: как же все-таки быть с Граником?
– Орлова, Орлова, – покачал головой товарищ Дегтярь, – ты мне напоминаешь жирафа: ноги промочит в понедельник, а насморк получит в пятницу.
Степан засмеялся: и опять пойдет к тому же доктору Ланде – лечиться.
– Хомицкий, – сказал товарищ Дегтярь, – мне не нравится твое настроение.
В связи с ликвидацией домовой уборщицы, на каждом этаже составили свой график и повесили у дверей парадного, на видном месте, чтобы исключить всякие отговорки: не знал, забыл, не предупредили. Кроме того, Орлова и Чеперуха лично обошли все квартиры до единой и взяли подписи. Отдельные домохозяйки пытались возражать – дескать, у каждого есть свои удобные и неудобные дни, надо было учесть, но Катерина на эти претензии резонно отвечала: если одному удобно, значит, за счет другого, а чтобы всем одновременно было удобно, такого не бывает. Ничего, привыкнем.
Действительно, уже в первые две недели люди так втянулись в новый распорядок, что ни у кого не возникало нужды вносить свои поправки. Наоборот, поскольку календарь составили далеко вперед, всегда можно было заранее управиться со своими частными делами и выкроить два-три часа на общее дело.
Осложнения начались с того момента, когда график дошел до Ланды. Сперва Гизелла просрочила свой день, но можно было допустить, что ей удобнее провести уборку поздно вечером или на другое утро. Однако минул вечер, минуло утро, Катерина специально поднималась на третий этаж проверить, а коридор и кусок лестницы как были в окурках и грязи, так и остались. Больше того, дворовые коты, будто нарочно сговорились, на этой неделе проявили особенное усердие, Гизелла же проходила с царским видом мимо, вроде ее никак не касается. Жильцы, сперва молча, потом вслух, стали справедливо возмущаться, ибо получалось, что одни здесь пурицы, а другие их холуи и прислуга.
Громче всех возмущалась Дина Варгафтик, которая открыто сказала Катерине: если бы она, Дина, хоть бы на одну копейку позволила себе так плевать соседям в лицо, из нее давно бы сделали форшмак. А жене полковника Ланды все можно, потому что она жена полковника Ланды!
Сразу после этого разговора Катерина опять поднялась на третий этаж, все оставалось по-прежнему, дернула за колокольчик и потребовала, чтобы Гизелла вышла в коридор. Гизелла открыла дверь, но в коридор выходить не захотела, а пригласила к себе в комнату. Катерина заупрямилась, сказала, давайте не будем терять времени, и спросила, до каких пор кошачий крем будет валяться на лестнице и благоухать у людей под носом.
– Послушайте, – возмутилась Гизелла, – я не терплю кошек с детства и не буду за ними убирать!
– А другие пусть убирают за вами? – вежливо спросила Катерина.
– Почему за нами? – опять возмутилась Гизелла. – Нас только двое, мы с мужем проходим по лестнице и коридору так, что пятнышка не остается, а другие здесь живут целыми кагалами: бабушки, дедушки, внуки.
– Красавица, – заговорила вдруг голосом цыганки-гадалки Катерина, – ждет тебя дальняя дорога, бубновый валет в синей шинели и теремок в клеточку!
Гизелла невольно сделала шаг назад, Катерина предупредила, что это у них последний разговор по-хорошему и если до утра не будет чисто, она подымет на ноги весь штаб военного округа: пусть пришлют комиссию и проверят, кто такие в действительности Ланды.
Катерина в один прием, по-солдатски, сделала кругом, Гизелла просила остановиться, но та вприпрыжку, трудно было поверить, что мать двоих сыновей, уже спускалась по лестнице.
На следующий день, перед обедом, Гизелла привела из музучилища пожилую женщину, дала ей веник, ведро, швабру и показала, где надо помыть. Женщина управилась за час-полтора, получила свои десять рублей, сказали друг другу спасибо и попрощались.
Во дворе Феня Лебедева как раз кончала уборку, дошла до парадного и на секунду перегородила дорогу:
– Женщина, вы приходили до Ланды?
К Ланде, ответила женщина, а что? Ничего, сказала Лебедева, она просто хотела узнать, дома ли хозяйка: надо занести квитанцию на квартплату. Дома, кивнула женщина, отдыхает: целое утро имела уроки в училище, а после обеда опять. Скоро уйдет.
Поздно вечером Феня передала Орловой и Катерине, что товарищ Дегтярь просит обеих к себе.
– Ну, – спросил Иона Овсеич, – как прошел день? День прошел хорошо, сказала Катерина.
– Хорошо? – переспросил Иона Овсеич. – А ты что скажешь, Орлова?
Ляля тоже сказала, хорошо, и добавила, что в парадном, где Ланды, убрано, разговоров больше не было.
– Значит, все у нас хорошо? – повторил товарищ Дегтярь. – И вас ничего не беспокоит?
Женщины посмотрели друг на друга, задумались, Иона Овсеич внимательно наблюдал, на лице заиграла улыбка, немножко веселая, немножко печальная. Наконец, Орлова призналась: внутри она что-то чувствует, но словами выразить не может.
