Текст книги "Мы карелы"

Автор книги: Антти Тимонен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Я свою посуду помыл, – буркнул Юрки в ответ.

– Ну-ну! – заключил Левонен многозначительно.

Борисов и Кирьянов ждали, пока Левонен выбирал себе место на нарах. Наконец Левонен улегся.

– Да хранит нас бог и сбережет наш покой… – вздохнул он и добавил, глядя на Юрки: – …раз уж солдаты теперь пошли такие, что им лень стоять в карауле.

– Ничего, бог постережет, – невозмутимо ответил Юрки. – Ежели он не постережет, то от часовых толку мало.

В вершинах деревьев шумел ветер. Дождь перестал, и начало проглядывать солнце.

Не успел Юрки задремать, как Левонен разбудил его:

– У нас большие ноши. Ты поможешь нам нести?

– Нам не по дороге, – сообщил Юрки.

– Как не по дороге? Куда же ты путь держишь?

Юрки ответил неопределенно: время, мол, сейчас такое, что не положено говорить, куда и зачем идешь. Должны же члены правительства понимать, что солдат подчиняется лишь своему непосредственному начальству и что есть вещи, которые солдат не имеет права разглашать…

Когда Юрки проснулся, все спали. Лишь перед избушкой на чурбаке возле стола сидел Кирьянов, сменивший на посту Симо. Увидев Юрки с кошелем, он спросил:

– Ты пошел? А что сказать, если спросят?

– Скажи, что Юрки ушел по делам Карелии. Ну, бывай.

Сперва Юрки шел по тропе в сторону Вуоккиниеми. Но, скрывшись с глаз Кирьянова, он свернул налево и пошел прямо по лесу. Взмокшая от пота рубашка уже прилипла к спине, а он все шел, не останавливаясь. Лишь оказавшись в глухой низине, поросшей густым ельником, он сделал привал и решил позавтракать. В кошеле у него осталось несколько окуней, пойманных вчера Симо.

По небу плыли легкие облака. Из распустившихся почек выглядывали зеленые листики величиной с мышиное ушко. Юрки лежал на мшистой земле и разглядывал их. На душе у него вдруг стало спокойно. Да, теперь он сделал свой выбор, и от него он уже не откажется. Так что чуток и подремать можно. Что будет дальше, там видно будет. Сверху грело солнышко, сбоку подогревал костер: они словно соревновались. Но ветер опять начал усиливаться. Верхушки деревьев раскачивались где-то высоко-высоко, и, глядя на них, возникало приятное ощущение, будто мшистая земля, на которой Юрки лежал, тоже мерно покачивалась.

– Ну и здоров ты дрыхнуть, Юрки, – сказал кто-то спокойным голосом, и Юрки проснулся. Возле костра на корточках сидел какой-то мужчина, поправляя головешки. Его широкое лицо обросло бородой, серые глаза смотрели устало и настороженно.

– Васселей?!

Юрки сел и протянул Васселею свой кисет.

– Откуда и куда?

– А ты? – насторожился Васселей.

– Я из Тахкониеми. Привет тебе из дому.

– Спасибо. Хотя и не догадались они с тобой послать привет, все равно спасибо. Как они там?

– Да что они… Живы-здоровы. Ты домой идешь?

– Домой? – В глазах Васселея появилось такое выражение тоски и боли, что Юрки отвел свой взгляд. – Скажи, Юрки… Знаю, тебе можно верить… Могу я идти домой? Чья там власть?

– Не знаю, какая там власть. Красные финны взяли Ухту. Наше правительство сбежало в Вуоккиниеми. Вот такие дела у нас…

Васселей взял прут и стал шевелить головешки, хотя они и без того уже разгорелись.

– Красные, значит, могут прийти в Тахкониеми?

– Я их не видел и не спрашивал, куда они идут, – угрюмо ответил Юрки.

Васселей сходил за водой, поставил котелок в огонь, закурил, задумался.

– Так ты думаешь, домой мне ходу нет? – спросил он опять.

– Решай сам. Мы, карелы, народ, привычный ходить по лесам. И если след где увидим, сразу можем сказать, кто прошел. А какие следы ты оставил, сам знаешь…

– Про свои следы я у тебя не спрашиваю, – оборвал его Васселей.

– Давай не будем ссориться, – предложил Юрки. – И так хватает ссор да драк, без нас с тобой. Вот что ты мне скажи, Васселей. Ты не из тех, кто ходит и народ собирает, чтобы с Советами воевать, а?

Васселей долго молчал.

– Этих собирателей и без меня хватает, – ответил он хмуро. – Ты читал вот это?

Юрки мельком взглянул на обложку брошюры, которую Васселей достал из-за пазухи, и в руки ее не взял. Брошюрка называлась «За свободу Карелии!».

– Я курю трубку, – пояснил он. – На закрутку мне бумага не требуется.

Васселей хотел бросить брошюрку в костер, но, подумав, сунул ее за пазуху.

– Тунгуда поднимается против Советов, – сообщил он Юрки. – Там признают лишь ваше правительство.

– «Ваше правительство»… Как будто ты не за это правительство… Или ты уже не карел?

– Давай не будем о том, кто карел, кто нет.

– Давай не будем. Но кто бы я ни был, я твои речи слушать не хочу. Смотри, у тебя кипит.

Васселей снял котелок с огня, высыпал туда остатки крупы.

Наконец он не выдержал и спросил у Юрки о том, что давно вертелось на языке:

– О Мийтрее-пустомеле ты что-нибудь слышал?

– Люди говорили, будто видели его в лесу. В деревню он не заходил, – пояснил Юрки.

– Не к красным ли он пробирался?

– Куда же ему еще идти? Не к вам же…

– Слушай, Юрки. – Губы Васселея задрожали. – Если ты мне начнешь, тут о Мийтрее… Так я… так мы с тобой врагами сделаемся на веки вечные. Понял?

– Да мы и так что враги.

– Ты тоже, видно, не из красных, раз бежишь от них. Чего ты на меня волком глядишь? Дорожка у нас с тобой одна.

Юрки вскочил и схватил свой кошель.

– Слушай, ты… Нет, дорожка у нас не одна. Слышишь, не одна…

И он пошел от костра, не оглядываясь.

У Юрки мелькнула мысль, что Васселею ничего не стоит послать ему вдогонку пулю.

Но Васселею даже в голову не пришло стрелять вслед Юрки. Никакой неприязни у Васселея к Юрки не было. Когда-то в молодости они вместе работали на сплаве, а когда жители соседних деревень сходились на праздник, который у каждой деревни был свой, они вместе с Юрки плясали кадриль и играли в рюхи. Их деревни отделяли каких-нибудь полсотни верст, расстояние не такое уж и большое для Северной Карелии. Юрки отличался исключительной честностью и трудолюбием, он был немногословен и всегда настроен мирно. Даже когда случались драки между парнями, обычно без особого повода, просто так – деревня на деревню, то Юрки не вмешивался, наоборот, успокаивал и примирял. Вы, мол, только людей смешите. Однажды, правда, кто-то в пылу драки задел Юрки и в ответ получил тут же такой удар, что долго отлеживался на траве…

И вот Юрки рассердился и ушел. Васселею было больно слышать, что им с Юрки не по пути. Неужели их дороги больше не сойдутся? Васселею так хотелось, чтобы дорожка у них была одна, но у него не нашлось силы подняться и пойти вместе с Юрки. Он остался один.

А Юрки уходил все дальше.

Юрки не знал, что привело Васселея на этот раз в родные края, но то, что он знал о Васселее, не вызывало в нем дружеских чувств. Говорят, во время похода Малма Васселей скрывался в лесной сторожке. А может, только делал вид, а сам уже снюхался с белофиннами. Наверно, он уже тогда надумал уйти с ними. Сколько невинных людей убили белофинны из отряда Малма, а Васселей пристал к ним. Говорят, будто он пошел с ними, чтобы отомстить за брата, которого Мийтрей застрелил. А может, брат тоже виноват был, поди знай. Может, было за что стрелять? Конечно, Мийтрей поступил неправильно. Сперва надо было разобраться. Но мало ли что бывает на войне сгоряча. Бывает, что из-за какой-то ерунды человека ставят к стенке. Васселей тоже ведь убил вместо Мийтрея совершенно безвинного человека…

«Впрочем, какое мне до него дело!» – подумал Юрки. Он идет домой, и нечего бередить душу думами о каком-то Васселее. Домой! А как там дома?..

И мысли Юрки приняли новое направление, и жизнь опять показалась ему запутанной. Кто знает, как все будет. Может, опять придется бросить дом и уйти, оставив все хозяйство на жену и мать. И будут они тянуть его, как тянули уже много лет. А может, никуда не уходить? Остаться дома и заняться хозяйством? А на свете пусть что угодно творится. Поразмыслив, Юрки решил: как народ живет, так и он будет жить. Что народу надо? Народ хочет жить в покое, пахать землицу и ждать, что ему бог пошлет. Обещать-то все мастера. Хлеб народу все обещали. Ухтинское правительство обещало. Финны обещали. Большевики тоже обещали. Юрки твердо знал, что их, карел, никто раньше не кормил и кормить не будет. Наоборот, все норовят что-нибудь отобрать. Впрочем, ему-то бояться нечего. Его поле так мало родит, что самим не хватает. Хочешь, чтобы в доме хлеб был, берись за топор и вали лес. Чья бы власть ни была, а лес карельский небось всем годится. А дерево само собой не повалится, его срубить надо – без рабочих рук не обойдешься.

Уверенный, что работа ему найдется, Юрки настолько успокоился, что устроил привал и, подкрепившись, даже уснул сразу же, как только прилег. Но и во сне он видел свой дом. Ему приснилось, будто он посеял на своем поле ячмень, а выросла почему-то рожь, да притом такая густая, колос к колосу, и такая высокая, что он не мог дотянуться до колосьев. Стоит он и так пытается, и сяк старается, весь в поту уже, измучился, а до колосьев добраться не может.

Юрки проснулся весь в поту. Хотя солнце уже зашло за деревья, в лесу было душно и жарко. Из-за леса выползали черные грозовые тучи. Юрки схватил кошель и отправился в путь.

Дом Юрки стоял в центре деревни. Впрочем, это был не дом, а домишко, состоявший из избы да холодных сеней. Менялись времена и власти, а избушка эта стояла на своем месте, в самом центре деревни, по-прежнему поглядывая на мир как бы презрительно, потому что избушка с одного края чуть осела. Одно окошко смотрело прямо, серьезно, а другое, перекошенное, словно было прищурено. Взглянешь на избушку и не поймешь, то ли она стоит нахмурившись, то ли усмехается.

Уже начинал брезжить рассвет, когда Юрки добрался до дома. Стучаться ему не надо было – стоило потянуть за веревочку, свисавшую из дырочки на низкой двери, как щеколда с мягким стуком поднялась и дверь отворилась сама. В сенях все было по-старому, но Юрки показалось, что чего-то не хватает. Не было привычного, знакомого запаха навоза, доносившегося прежде из хлева, и поэтому у Юрки было такое ощущение, словно он вошел в чужой дом. Конечно, он знал, что у них нет ни коровы, ни даже теленка и что в хлеву сейчас чисто и сухо.

Едва Юрки переступил порог, как на шею ему бросилась грузная большая женщина в нижней рубашке:

– А-вой-вой! Пришел!..

Это была жена Юрки, Окку, или, как ее звали в деревне, толстая Окку. Кое-кто посмеивался, что в доме Юрки потому и живут бедно, что толстая Окку съедает все, что можно съесть. Это, конечно, была неправда. Окку ела не больше, чем другие, наоборот, даже меньше, потому что она часто хворала и почти ничего не ела. Ленивой она тоже не была, но нередко силы изменяли ей, и она вдруг хваталась за грудь и со стоном в бессилии опускалась на лавку. Случалось, целыми неделями не вставала с постели.

Вокруг Окку, вцепившейся в мужа, кружилась мать Юрки, сухонькая и бойкая старушка, стараясь тоже обнять сына. Но подступиться к Юрки ей никак не удавалось, потому что Окку заслонила его своим грузным телом.

Мать да жена – вот его семья. Много лет назад Окку родила ему сына, родила в таких муках, что думали – роженице и новорожденному жить не суждено. Ребенок прожил всего две недели, и Юрки, сделав маленький гробик, сам отнес его на кладбище, а Окку смогла подняться на ноги лишь много недель спустя.

– А мы семян достали, – радостно сообщила мать, обнимая сына.

– Вот хорошо. Откуда?

– Из Энонсу привезли. Сказали, что раз глава семьи на военной службе у правительства, то положено…

– Бесплатно дали?

– Какое там бесплатно! Осенью из урожая заберут, сколько им потребуется.

– Им куда больше потребуется, чем у нас уродит. – Юрки помрачнел и, сбросив кошель, стал выкладывать на стол остатки своих дорожных харчей, сбереженных для дома.

Оказалось, что Окку и мать вспахали и взбороновали и поле. Пахали и бороновали они на себе, по очереди впрягаясь в соху и борону. Удивительно, что после такой работы Окку опять не слегла. Возделали они, правда, лишь половину поля, ту, где была супесь. Да и семян ячменя у них было, как раз чтобы засеять эту вспаханную часть. Так что Юрки пришел домой вовремя, как раз к севу.

Повесив лукошко с ячменем на грудь, Юрки захватил пригоршню зерен и рассыпал их сквозь пальцы на пашню, прося у господа благословения и доброго урожая. С этих, обращенных к всевышнему, слов каждый год начиналась новая жизнь драгоценных зерен, с которыми были связаны и надежды и долгое ожидание урожая. Однако на этот раз у всевышнего, видимо, были другие дела и заботы, и он не услышал единственного и самого сокровенного желания карельского мужика, потому что не успел Юрки приступить к севу, как на поле прибежал из деревни оборванный мальчуган. Юрки сразу понял, что случилось что-то особенное.

– Дядя Юрки! – Мальчик никак не мог отдышаться. – Мужики… зовут… Сантери Суаванена… пришли… убивать.

– Кто?

Юрки стал торопливо снимать лукошко с плеча.

– Финны. Иди скорей.

– Эмяс… – О боге он уже не думал. В таких случаях от молитв проку мало, нужны слова покрепче и дела покруче.

Оставив лукошко с ячменем на краю поля, Юрки повесил на плечо вместо него винтовку, прихваченную с собой на всякий случай. Хоть время мирное и работа что ни на есть самая мирная, а винтовка могла пригодиться. Мальчик стремглав помчался к деревне. Юрки бежал следом.

Юрки сразу же понял, что произошло. Окку кое-что рассказала ему о событиях в деревне. Все началось с того, что в деревне поселился сапожник Тааветти, одноногий пожилой финн, бывший красногвардеец. В 1918 году во время финляндской революции раненому Тааветти удалось бежать в Советскую Россию. В Петрограде он лежал в госпитале, где ему отняли ногу. Вышел Тааветти из госпиталя. Куда податься? О возвращении на родину не могло быть и речи. Русского языка Тааветти не знал и поэтому решил ехать в такие места, где понимали бы по-фински. Кроме того, родом он был с севера, и его тянуло в северные края. Вот и поселился он в этих местах. Ковылял на своей деревяшке из деревни в деревню, из дома в дом, шил людям новые пьексы да латал старые, а за это люди его кормили. Сапожник он был отменный, кроме того, умел он лодки делать и сани мастерить. Мастер он был на все руки, и его всюду приглашали. А человек он был веселый, добрый, отзывчивый. Поэтому по вечерам в избу, где он жил, всегда собирался народ. Однажды его спросили, из-за чего финны передрались, неужели у них земли не хватает. Да, сказал Тааветти, именно за землю да за власть драка идет. И еще за то, чтобы сапожника тоже человеком считали.

Неделю назад в деревню пришел финский офицер и стал искать сапожника. В последнее время, как появилось Ухтинское правительство и из-за границы стали наведываться финны, Тааветти старался не попадаться им на глаза. Но на этот раз как-то получилось так, что офицер застал Тааветти в избе Сантери Суаванена. Что-то Тааветти ему чинил. Офицер обрадовался: «Ага, встретил я тебя наконец. Теперь поговорим и прошлое вспомним». Худо пришлось бы Тааветти, но тут вмешался в дело Сантери: «Я, говорит, хозяин и не позволю, чтобы в моем доме гостей обижали». Офицер ему посоветовал не лезть в чужие дела. Мол, дело касается лишь их, финнов, и хозяину не следует вмешиваться. Тогда Сантери набросился на него, давай ругать: мало вам, лахтарям, той крови, что в Финляндии пролилась, вы и сюда пришли, а здесь вам не Финляндия, а Карелия, и законы тут карельские. Офицер полез было за револьвером. А Сантери мужик горячий. Схватил безмен. Но, на свое счастье или несчастье, задел безменом за воронец, а то бы размозжил голову офицеру. Тогда Сантери ударил офицера ногой, так пнул, что тот схватился за живот, завыл и убежал. Больше этого офицера и не видели. Сапожник тоже куда-то скрылся. Уходя, он предостерег Сантери, посоветовав тому тоже куда-нибудь спрятаться или же постараться избегать встреч с солдатами Ухтинского правительства, потому что после случившегося можно было ожидать неприятностей. Сантери пренебрег его советом: чего ему бояться, он у себя дома.

И вот за Сантери пришли. Может быть, они его и не собираются убивать, просто хотят увести. Но раз мужики послали за Юрки, значит, они решили постоять за Сантери. И Юрки прибавил шагу.

Вся деревня сбежалась к избе Сантери. Тревожный гомон заглушал пронзительный плачущий голос жены Сантери:

– Люди добрые! Помогите! Сегодня Сантери заберут, завтра другого кого-нибудь. Всех убьют, всю деревню, слышите… Не пущу я Сантери. Убейте меня вместе с ним. Слышите! Хоть сейчас застрелите. Люди добрые, не оставьте моих сиротинок!

Вцепившись в материнский подол и умоляюще глядя перепуганными глазенками на взрослых, смотрели на происходящее деревенские девочки. Мальчишки были посмелее, хотя они тоже притихли. Сбившись кучкой, они шепотом обсуждали вопрос о том, кто из пришедших в деревню белых самый главный. Пришельцев было трое – двое в финской военной форме и один в гражданской одежде. Этот третий выглядел настоящим господином – в шляпе, в черном костюме из дорогого сукна, из кармана жилета свисала серебряная цепочка от часов, на шее галстук-бабочка. Только на ногах у него были грубые карельские сапоги – бахилы. Старики обступили этого господина, возбужденно доказывая ему, что у них в деревне своя власть и что они не позволят никого расстреливать.

Господин нервно протирал стекла очков и хриплым голосом пытался успокоить:

– Дорогие мои земляки! Никто никого не собирается расстреливать. Кто вам это сказал?

– Кто сказал? – басили в ответ старики. – Сами знаем. Знаем, сколько невинных людей вы погубили.

– Но, но! Чтобы такое говорить, надо иметь доказательства.

– Мы знаем, что говорим.

Юрки узнал господина в штатском. Не будь этот господин так растерян, то заливался бы соловьем. Говорить он мастак! Юрки приходилось слушать его речи. Господин его, конечно, не помнил: мало ли кто слушал его выступления, всех не запомнишь…

– Слушайте, мужики! – предложил кто-то. – Может, так и скажем гостям, что раз их не звали сюда, так пусть и убираются подобру-поздорову…

– Уходите добром туда, откуда пришли!

– Жили мы без вас и проживем… – загалдели женщины.

Сам Сантери стоял, прислонясь к стене, с таким видом, словно речь шла вовсе не о нем. Юрки тоже молчал. Он стоял с винтовкой в руке между Сантери и солдатами.

Один из солдат, видимо, узнал Юрки, потому что спросил у него начальственным тоном:

– Ты зачем здесь?

– Да вот, смотрю.

– Ты в отпуске?

– Да.

– Покажи отпускное свидетельство.

– Кто отпустил, у того и спроси.

– Не думаю, чтобы в такое время солдат пускали на побывку, – вмешался в разговор господин в штатском.

– Отдай винтовку, – потребовал солдат, осмелев.

Юрки вскинул винтовку и, направив ее на солдата, положил руку на затвор.

– Отойди-ка подальше. А то у меня курок слабый.

– Ты что? Бунтовать? – Солдат побледнел и взглянул на господина в штатском.

– Я-то ничего… – спокойно сказал Юрки. – Вот винтовка у меня такая. Сама стреляет. Ты, мил человек, лучше отойди. Винтовку не ты мне давал, и отбирать не тебе ее.

Тем временем Сантери успел сходить в избу и вернуться с безменом в руке. Он встал рядом с Юрки.

Солдаты стояли в растерянности. Один держал в руках винтовку, словно не знал, что с нею делать, другой полез было за револьвером, но господин в штатском дал знак рукой – мол, обойдемся пока без оружия.

– Что вы делаете, добрые люди? – заговорил он по-карельски. – Подумайте, пока не поздно. Неужели вы пойдете против законной власти своего первого Карельского правительства? Вы веками жили в темноте и в рабстве, вы и сейчас еще такие темные, что не видите, что в ваших интересах. Послушайте меня, своего человека, карела. Поверьте мне. Родом я из Вуоккиниеми, с мыса Маттинена. Рос я сиротой. И весь карельский народ тоже был сиротой. Не было у меня отца, который учил бы уму-разуму. Не было и у карел своего правительства, которое направляло бы народ на путь истинный, наставляло бы добрыми советами…

– Гляди-ка ты! – старики переглядывались.

– Верно говорит, – шепнул Юрки Хуотари Пекканен, самый старый из жителей деревни. – Он из Вуоккиниеми. Рос сиротой. Я знаю. А где же ты эти годы пропадал? – спросил он у господина в штатском.

– Я скитался по свету. Всю Финляндию обошел. В Америке был. Учился. Выучился я на учителя. А теперь народ избрал меня в свое правительство.

– Значит, ты – учитель! Гляди-ка ты! – Хуотари Пекканен поднял ствол винтовки Юрки и подошел к господину в штатском. – Мало кто из карел стал учителем, правда, старики?

Учитель, и к тому же еще из своих, из карел! В глухой деревушке, где грамотных почти что не было, учитель значил больше, чем любой чиновник: его уважали и его слушались. И тем более если он вел себя просто, как, например, этот учитель, который хоть был одет как настоящий барин, а с народом, обступившим его, говорит запросто, даже за руку здоровается. Так может вести себя только свой человек. Прежде чем обменяться рукопожатием с учителем, женщины вытирали руки о передник и, пожав руку господина, отходили растроганные, с повлажневшими глазами.

– Своей власти нельзя противиться. Ее надо слушаться, – говорил учитель людям, окружавшим его. – Ты бы отдал ружье, – посоветовал он Юрки, тоже подошедшему к нему.

– Да вот… я ведь… – Юрки замялся. – Может, оно пригодится…

Винтовка действительно пригодилась. Воспользовавшись тем, что народ собрался вокруг господина в штатском, солдаты попытались подступиться к Сантери, но Сантери успел отскочить. Прижавшись спиной к степе, он занес над головой безмен и крикнул со зловещей ухмылкой:

– Чего вы боитесь? Я только разик долбану по черепу. Ну, подходи, кому первому хочется!..

Юрки круто обернулся Народ расступился, и он с ходу ткнул дулом винтовки в спину одного из финских солдат. Старики тут же пришли на помощь и обезоружили финнов.

– Что вы делаете? – взвизгнул учитель. – Послушайте вы меня. Я же свой человек.

– Коли был бы ты свой, так не привел бы сюда вот этих!.. – крикнул Юрки. – Обмануть ты хотел нас. За ручку с нами здоровался, а сам…

Настроение у людей сразу переменилось.

– Учитель, говоришь. А чему ты учишь? Народ убивать?

– Уходи-ка ты скорей отсюда, учитель.

Солдаты стали упрашивать стариков, державших их за руки, отпустить их. «Отпустите нас, и мы уйдем, – обещали они. – А вы живите, как вам хочется».

Юрки заколебался.

– Куда вы пойдете, если мы вас отпустим?

За солдат ответил Сантери:

– Известное дело куда! Людей убивать.

– Что же с ними тогда делать?

– Пулю в лоб и в могилу, – предложил Сантери.

Солдаты испугались. Дело принимало слишком серьезный оборот. Тем более что у Сантери в руках был уже не безмен, а отобранная у солдата винтовка.

– Куда прикажете, туда и пойдем, – обещали солдаты.

– Врете, – Сантери был неумолим. – Мы сами отведем вас куда нужно. Пошли! – и он махнул винтовкой в сторону леса.

Больше всех перепугался учитель. Хотя его никто не трогал, он стоял бледный как полотно, сгорбившись, словно на его плечи вдруг навалилась огромная тяжесть. На лбу у него выступили капельки пота. Он с трудом выдавил из себя:

– Зря вы это… Плохо вам будет… Не послушались меня. Я вас прошу – не трогайте солдат.

– Сидели бы дома, и ничего бы им не было, – ответил Юрки.

– Давайте сделаем так, – предложил учитель. – Хотя и неправильно это будет… Мы уйдем. Солдаты уйдут к себе в Финляндию, а я…

– И ты убирайся вместе с ними.

– Я – член правительства. Я не могу этого сделать. Но я даю вам честное слово, что солдаты уйдут в Финляндию. Прямо отсюда пойдут.

– Так я и поверил, – усмехнулся Сантери. – Сегодня уйдут, а завтра опять придут и убьют нас.

– Подожди, – предложил Юрки. – Поговорим с народом. Расстрелять их недолго, а что потом?

– Великий грех мы берем на душу, – высказали свое мнение старики.

– Да, да, большой грех, – подтвердил учитель.

– Ну что грех, то нас это не печалит, – сказал Юрки. – Мы смерти никому не хотим, мы хотим, чтобы все жили в мире. Верно я говорю?

– Верно, верно. Пусть с миром идут домой и оставят нас в покое, – решили старики.

Один Сантери был против.

– Попомните мое слово, – сказал он. – Если мы отпустим их, они снова придут и с собой других солдат приведут. Вот увидите!

– Нет, мы не придем и никого не приведем, – заверили солдаты.

Как мир порешит, так тому и быть – этот закон строго блюдется в карельских деревнях. Несмотря на все усилия Сантери, старики решили отпустить незваных гостей, заставив учителя побожиться и перекреститься в подтверждение обещания, что он сам проводит солдат до границы и проследит, чтобы они ушли. Учитель попрощался со всеми за руку, и незваные гости, как и обещали, направились в сторону границы. Оружие, правда, им не вернули. Старики были довольны, что все уладилось миром.

– Вот увидите, что еще будет! – не унимался раздосадованный Сантери.

– Что будет? Разошлись без драки, и ладно.

– Нет, драка еще будет, и немалая! – доказывал Сантери. – Эту штуку я оставлю себе. Пригодится еще. – Он потряс винтовкой.

– Будь что будет. Поживем – увидим, – вздохнул Юрки. – Слава богу, у нас теперь оружия прибавилось. Может, еще найдется?

Старики переглянулись:

– Ну ежели нужда будет, так поищем.

– Наверно, найдется, если хорошо искать будем.

– Дай бог, чтобы искать его не пришлось…

– Такое дело, мужики… – Юрки решил, что ему, бывшему солдату, надо людям один дельный совет дать. – На всякий случай поищите, может, у кого какое ружьецо имеется. Как говорится, бог каждому мужику рукавицы и ружье дал бы, да только ему некогда. Хорошо, если бог даст и нас оставит в покое. Вот так и договоримся. А мне надо пойти в поле досеивать.

Расходились все молчаливые и встревоженные. Юрки отправился сеять, но к нему уже не вернулось то приподнятое настроение, с которым он утром бросил сквозь пальцы первые зерна ячменя на грудь матери сырой земле. Он засеял поле, затем заборонил посевы легкой, рассчитанной на человеческую тягу бороной-суковаткой и пошел домой, где его ждала натопленная по случаю сева баня.

Бани в деревне имели все, но в этот вечер мужики, словно сговорившись, сошлись с вениками под мышкой к бане Юрки. Сантери захватил с собой даже винтовку.

– Попарюсь-ка я хорошенько последний раз. А то долго мне не придется париться, – говорил Сантери, раздеваясь. – Я-то ждать не буду. Вы что, думаете, нас в покое оставят?

Мужики отмалчивались. Нет, они не верили, что их оставят в покое. Целый день они думали. Очень им хотелось, чтобы их не трогали. Так хотелось жить в мире и согласии со всеми, что они готовы были даже поверить, что так и будет.

– Так знайте, – продолжал Сантери, – что теперь наша деревня будет на плохом счету. И не дадут они нам землю пахать да в банях париться.

– Сегодня мы еще попаримся! – заявил Юрки и так поддал пару, что даже камни выстрелили.

И они парились. Парились по-настоящему. Правда, париться пришлось по очереди, потому что баня была построена не для того, чтобы проводить в ней сходку и обсуждать дела всем миром. Зато прохлаждаясь в предбаннике, где было много места, можно было потолковать и о делах. Говорил Сантери, остальные лишь поддакивали. Он доказывал мужикам, что ему и Юрки нужно уйти из деревни, пока не поздно. Но Юрки считал, что торопиться не стоит, подождем, мол, поглядим. Сантери не был с ним согласен. Если Юрки хочет остаться в деревне, пусть остается, только пусть глядит в оба, чтобы чуть что – сразу уйти. Пусть будет вроде как разведчиком. А он, Сантери, пойдет искать людей, которые не сидят сложа руки. В Вуоккиниеми белые. Финны там белые, и солдаты Ухтинского правительства – тоже белые. Так что туда ходить нет смысла. Он пойдет в Понкалахти, а если там народ смирился со своей судьбой, то отправится в Вуоннинен, в Ухту, дойдет до самой Кеми, пока не найдет людей, которые не хотят подобно баранам подставлять свою голову под нож. Сантери объяснял мужикам, да и сами мужики уже начали понимать, что к чему.

– Скажешь там, что… – Юрки запнулся, подыскивая слова: он побоялся обещать слишком много… – что мы тоже поможем, когда будет нужно.

– Если, конечно, по-хорошему не договоримся, – поправил его Хуотари Пекканен. – Скажи, что мы ни с кем воевать не хотим.

Весна выдалась теплая, но сырая и пасмурная. Где-то выше и дальше, в большом мире, дули ветры, разгоняя тучи, но сюда, в таежную глушь, они, казалось, не доходили, и небо сплошь было затянуто серой пеленой. По поверхности озера то и дело пробегала черная рябь, вода словно беспокоилась, вздымалась, но большой волны не было. Жизнь в деревне текла тихо и мирно, и все же на душе было тревожно. Уже прошла целая неделя, как Сантери ушел, но вестей от него пока не было. Судя по всему, красные дальше Ухты не пошли, а может быть, даже оттуда отступили, – во всяком случае, они пока не беспокоили бежавшее из Ухты войско Ухтинского правительства. Солдаты этого войска тоже в деревне не появлялись.

Так прошла неделя. Люди будто внезапно увидели, как много можно сделать за одну неделю мирной жизни: те, кто запоздал с севом, отсеялись, все наловили и засолили на зиму рыбы. Правда, соли было маловато, но тут, как во всем теперь, жители деревни помогали друг другу. Богатых в деревне не было: те, кто жил побогаче, на всякий случай давно уже перебрались за границу и отсиживались там, дожидаясь, когда придет опять их время. Зазеленели березы, подходил Петров день, и в деревне начали готовиться к нему.

Но скоро стало не до Петрова дня: из лесу, со стороны речки Суойоки, донесся выстрел, и жизнь в деревне, сразу стала снова неспокойной.

Когда раздался этот зловещий выстрел, Юрки был на берегу и латал свою лодку. Сперва он испугался: где же Окку? Окку ушла рано утром на Суойоки проверять мережи. Выстрел донесся с той стороны. Юрки отложил молоток, зашел в избу и достал из-за печи винтовку. На дворе его уже ждали оставшиеся в деревне мужики, все вооруженные, у кого винтовка, у кого берданка, у кого старый дробовик. Патронов, правда, оказалось маловато.

– Ну что? – спросили они у Юрки, словно он был их командиром.

Юрки сам не знал, что это был за выстрел. Но тут мужики увидели Окку. Задыхаясь и постанывая, держась рукой за сердце, она бежала к деревне.

– Убивать идут! Бегите, люди добрые! – закричала она издали.

Юрки бросился навстречу, подхватил ее, чтобы не упала.

– Чего ты так бежишь? Тебе же нельзя… сляжешь опять, – заворчал он и Только потом спросил: – Кто идет?

– Не хочешь, а побежишь, когда в тебя стреляют, – сказала Окку, бессильно опустившись на крыльцо. – Совсем рядом пулька просвистала, вот тут. Сперва крикнули: стой. Потом выстрелили. А-вой-вой! Что же с нами будет? Убьют они нас. Сюда идут. Я кошель бросила и прямиком через лес в деревню. Пропал, наверное, кошель: возьмут они его.