Текст книги "Мы карелы"
Автор книги: Антти Тимонен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)
– И не расслышал. Где же эта гора Синайская находится? Далеко, говоришь? А в какую же это землю Кананскую нас, горемычных, поведут? Уж не под Каяни ли эта земля находится?
– Чуть подальше, – улыбнулся Васселей. – Ты слушай. Куда поведут, туда и пойдешь.
– А-а! А что он там про гору Синай еще говорил? Неужто синайцы без нас не обойдутся?
– Карелы должны всем помогать, – отшутился Васселей.
– Под защитой нашего оружия карелы могут свободно обратиться с молитвой к господу богу, – говорил Таккинен. – Большевики глумятся над верой и служителями культа, они убивают священников…
Васселей усмехнулся. Ему только что рассказали, как киймасярвский поп один справился с пятью вооруженными красноармейцами. «Чего же они его не убили?»
– …Под защитой нашего оружия вы услышите слово божие из уст своего земляка-карела. В этот великий час едины и согласны обе веры – и православная, и лютеранская, ибо господь бог един и всемогущ… Прошу вас, отец.
Киймасярвский поп прочистил горло и… у батюшки, оказался такой голосище, что посуда на воронце зазвенела, а лица слушателей, вместо того чтобы принять благочестивое и богобоязненное выражение, скривились от едва сдерживаемого смеха. Батюшка обладал таким басом, что впору было уши затыкать. Таккинен взглянул на задребезжавшее окно. Вид у него был испуганный: уж не подумал ли он, что красные услышат этот громкий бас и поднимут тревогу?
Со стороны озера к дому Ехронена подходили люди. Но их не надо было бояться: это были запоздалые представители из дальних волостей. В избе стало так тесно, что пришлось выпроводить любопытных, чтобы освободить место для делегатов.
Заняв место за столом, Таккинен вглядывался во вновь прибывших, нет ли среди них чужих, нежеланных людей.
– Братья карелы! Мы собрались здесь… Да, если никто не против, я будут вести собрание. В ваших сердцах горит пламя святой борьбы… Настало время взяться за оружие и говорить на языке огня и свинца.
Таккинен говорил рассеянно. Его тревожила мысль о том, что красные наверняка заметили такое большое скопление людей. Если придется принять бой, то на этом острове можно оказаться в ловушке.
– Я предлагаю: пусть представители волостей сделают краткие сообщения о положении на местах и о степени боевой готовности своей деревни…
Первым слово взял Маркке:
– Народ Северной Карелии единодушно решил…
«Ого! Размахнулся Маркке, – подумал Васселей. – Будто он один из Северной Карелии…»
– Ясно! – прервал Таккинен. – Обстановка в Совтуниеми? Степень вашей готовности?
– Мы больше чем готовы. Мы уже овладели деревней. Правда, под натиском превосходящих сил противника вынуждены были временно оставить деревню, но…
– Спасибо, – Таккинен кивнул. – А как в Юмюярви?
Обескураженный Маркке прошел на свое место.
Обстановку в Совтуниеми Таккинен знал и без сообщения Маркке. «Не поторопились ли они там с выступлением? – думал Таккинен. – Но дело сделано». Задумавшийся Таккинен забыл назвать следующего оратора, и к столу без вызова протискался крестьянин в овчинном полушубке. Васселей обомлел. Это был Юрки Лесонен, его старый знакомый. Да в уме ли он? Как он решился прийти сюда? Или, может быть, он переметнулся к белым?
– Я пришел из-за Вуоккиниеми. Меня послал сюда народ, что живет в деревеньках да на хуторах нашей дальней округи… – сказал Юрки.
– Интересно. – Таккинен с любопытством разглядывал этого крестьянского ходока. – Мы оттуда никого не ждали. Прошу вас, говорите.
– Вот что велели люди сказать мне, – неторопливо продолжал Юрки. Он обвел взглядом собравшихся в избе мужиков, словно пытался определить, поддержат ли они его. – Так вот. Велели они так передать, что карелы должны жить, как им хочется.
– Правильно! – поддержал Таккинен. – Карелия – карелам! Ну как там у вас – готовы?
– К чему готовы? – Юрки посмотрел в упор на Таккинена. – Нам больше ничего не надо, лишь бы люди в мире жили. Ведь столько уже было войн, что, больше воевать никому не хочется. Давайте старое поминать не будем, а… Погодите, погодите. Дайте мне сказать. Я насчет новой войны хочу сказать…
– Вы хотите жить под ярмом большевизма? – перебил Таккинен. – Ты кто такой?
– С большевиками мы договоримся по-хорошему, ежели нам…
– Ну, говори. Все выкладывай, – грозно сказал Таккинен. – У нас свобода слова.
– Хорошо, если у вас свобода. Народ велел мне сказать, что ни с большевиками, ни с финнами войны мы не хотим. Пусть финны по-хорошему уйдут. Мы их проводим, как добрых гостей, как положено, на границе руку пожмем на прощание, разойдемся как соседи. А как финны уйдут – и мир будет. Подумайте, люди добрые, как это было бы хорошо. Ведь жизнь бы сразу наладили…
– Ясно, – сказал Таккинен. – Речь комиссара мы выслушали.
– Никакой я не комиссар и не царь. Я сказал то, что мужики наказывали мне сказать.
По знаку Таккинена Борисов взял Юрки за руку и повел к выходу. Васселей встал перед ним и громко сказал:
– Я уведу его.
– Ты? – Таккинен удивился. – Поринен, веди собрание…
И он вышел с Васселеем в сени. Юрки оставили в избе.
– Ты понимаешь, куда его надо вести? – спросил Таккинен.
– Да, господин главнокомандующий.
– У тебя что с ним, свои счеты?
– Да, господин главнокомандующий.
– Но ведь выстрелы могут вызвать тревогу.
– Я отведу его подальше.
– Ладно, веди.
То ли Юрки слышал разговор Васселея и Таккинена, то ли догадался, о чем они говорили, но он побледнел. Чтобы у Юрки не осталось никаких сомнений в отношении своей участи, Васселей сунул ему в руки лопату и ткнул револьвером в спину.
– Каким же я буду по счету из людей, которых ты расстрелял? – спросил Юрки, когда они вышли на дорогу в лесу. Он понимал, что от такого матерого бандита, как Васселей, ему не убежать и пощады тоже просить бесполезно. Юрки решал умереть как мужчина. Конечно, отправляясь на собрание, он должен был знать, какая судьба ему уготована, но наказ односельчан надо было выполнить, и он выполнил его.
– Иди, иди… – Васселей угрюмо шагал следом.
Они вошли в лес, миновали передовой дозор.
Наконец Васселей велел остановиться и сел на пень. Юрки начал копать могилу. Ему хотелось кое-что сказать перед смертью Васселею. Он не собирался взывать к совести Васселея: такого бандита словами не проймешь. Просто хотел сказать то, что лежало на душе.
– Я умру, но из-за меня никому не будет стыдно, – говорил Юрки. – Если кто и вспомнит, так только добрым словом. Я знал, на что иду. На верную гибель я шел, но наказ людей надо было: выполнить. А ты… Из-за тебя всему Тахкониеми стыд и позор…
– Копай да помалкивай!
– Копаю, я копаю. Хотелось бы мне лежать на своем кладбище. Да ладно… все равно земля-то одна, своя, карельская. А ты подохнешь как собака.
– Копай, копай.
– Мне торопиться некуда. Дай уж сказать… Отец твой людям в глаза не может смотреть из-за тебя, бандита. Трех сыновей твоя мать родила. Двое людьми стали, а третий бандитом. И сыну твоему тоже… На весь век позор: сын бандита…
– Хватит! Брось лопату!
Не успел Юрки бросить лопату и выпрямиться, как хлопнул выстрел. Пуля просвистела над его головой. Юрки вылез из ямы и начал медленно расстегивать полушубок на широкой груди.
– Что? Рука дрожит? Попасть не можешь? – спросил он спокойно. – Неужто и у бандита рука может дрогнуть?
Грохнул второй выстрел. Снова – мимо.
– Подойди поближе, сволочь… – Юрки распахнул полушубок. Приготовившись умереть достойно, он не заметил горькой усмешки на лице Васселея.
– Перкеле! – прошипел Васселей. – Убирайся к черту, не то застрелю в самом деле! Не видишь, что ли?
Лишь теперь Юрки увидел, что дуло револьвера направлено на низкие серые тучи, медленно плывущие над лесом.
– Так ты… серьезно? – выдавил Юрки.
– Слушай, Юрки! Если хочешь жить, беги. Да так, будто за тобой три беса гонятся. И забудь о том, как живым остался. Если проболтаешься – я тебя хоть из-под земли достану и уж тогда в белый свет пулять не стану. Ну! Чтоб духу твоего не было!..
– Но послушай, а…
– Ты свое уже сказал. Ну?
Грохнул третий выстрел. Пятясь задом, Юрки начал отходить от могилы, словно все еще не верил в свое спасение, а хотел встретить смерть лицом к лицу. Потом, натолкнувшись спиной на дерево, круто повернулся и побежал.
Васселей забросал могилу землей. Если кому-то вздумается поглядеть, где Юрки лежит, – пожалуйста, могила как могила. Выстрелы, конечно, тоже слышали. Если не в деревне, так в передовом дозоре уж точно… Тремя выстрелами можно на тот свет отправить самого живучего человека. Так что сомневаться им нечего.
Когда Васселей увел Юрки, Таккинен занял свое место за столом и сказал:
– Мы даем высказаться и таким. Кто еще хочет взять слово?
Из окон было видно, как предыдущий оратор с лопатой в руке и в сопровождении Васселея направился к лесу. Какой-то мужичонка в таком же полушубке, как и Юрки, стоявший в первом ряду, попытался было втиснуться в толпу, но Борисов заметил и угадал его намерение.
– Ты куда? Иди сюда, скажи, какой наказ тебе народ дал?
– Да я не… – Мужичонке не хотелось с лопатой в руке идти в лес.
– Тебе сказать нечего? – грозно спросил Таккинен.
– Да я не… Самому мне нечего. Люди-то наказывали, да…
– Что они наказывали тебе сказать? Ну!
– Да я….. Пусть сами скажут.
– А ты сам за кого?
– Да я… Куда все, туда и я.
– Распишись вот тут.
Согнув палец, словно держа его на спусковом крючке, Таккинен ткнул им в бумагу и, поглядел в упор на мужичонку. Тот послушно подошел к столу и поставил крест на указанном ему месте…
Васселей вернулся на собрание. Он почувствовал, что на него смотрят осуждающе, со страхом. «А, один черт! Пусть думают что хотят…»
Желающих выступать больше не нашлось.
– Мы тут посоветовались, – сказал Борисов, – и пришли к мнению, что все ясно и речами дело не поправишь. Народ ждет не слов, а дела.
– Настало время действовать, – начал было Таккинен и замолчал, взглянув в окно. Там происходило что-то непонятное. Какой-то старикашка в рваной шубе, с берестяным кошелем за спиной пытался прорваться в избу, где шло собрание. – Впустить его! – крикнул Таккинен.
Старикашка вбежал в избу и, запыхавшись, не мог ничего сказать.
Таккинен подскочил к нему, схватил за плечи:
– Что? Что случилось?
– Бегите! Скорее! – выдохнул старик. – Красные…
– Их много?
– Много, много. Может, батальон. А может, полк…
– Сколько, сколько человек?
– Может, шестьсот, а может, вся тысяча. Не считал. Весь лес полон… Пушки у них, пулеметы всякие…
В избе начался переполох.
Лишь лет пятнадцать спустя по устным рассказам, сохранившимся в памяти молодого поколения, удалось установить, кто был виновником панического бегства мятежников из Кевятсаари. Оказалось, что в тот день два кевятсаарских старика глушили налимов на замерзшем лесном озерке верстах в двух от деревни. Это были те самые братья, которые год назад на тайной сходке в риге покойного Ярассимы предложили свой план сохранения мира в деревне. В последнее время, когда опять стало неспокойно, братья обитали в лесной избушке, неподалеку от деревни. В самой деревне, в огромном родовом доме, где все жили одной семьей, оставались лишь старушки жены, четыре невестки и десяток малолетних детей. Да и в остальных домах из мужчин дома жили лишь, совсем дряхлые старики да мальчишки. Ночами братья заходили домой, узнавали новости. Случалось, невестки приходили к ним в лес за рыбой и рассказывали, что делается в деревне. О собрании в избе Ехронена старики тоже узнали в тот же день. Они встревожились. Слишком опасными гостями были эти люди, собравшиеся в их деревне. Одна беда да всякая напасть от них… Но что могли поделать два старика перед такой силой? Лишь повздыхать да сокрушенно покачать головой. Видно, решение, принятое в риге покойного Ярассимы, на сей раз им не удастся исполнить. А тут еще они увидели, как из-за болота появились красноармейцы. Старики испуганно переглянулись. Без слов было ясно, что войны в деревне теперь не избежать. Вот беда-то… Сколько невинных людей, баб да детишек под пулями погибнет, сколько изб сгорит, если начнется бой. И за что бог наказал их деревню? Неужто в другом месте не могут красные и белые силами помериться… И тогда-то стариков осенило. Красных было совсем немного, человек пятнадцать, не больше. Надо быстренько предупредить их, сказать, что белых в деревне полным-полно, ходить туда нельзя. А белым надо сказать, что красных идет тьма-тьмущая. И ежели у красных и у белых хоть чуть есть ума, то они убегут и оставят деревню в покое. Красные, конечно, снова потом придут, уже с большей силой, но белых-то в деревне уже не будет… Старики поняли друг друга с полуслова. Один побежал в деревню, другой – навстречу красным…
В стане мятежников началась паника. Первыми о приближении несметных полчищ красных узнали в передовом дозоре. Пока старик бежал до избы Ехронена, весть об опасности обошла все посты боевого охранения. Уже смеркалось. С перепугу в темном осеннем лесу можно увидеть что угодно, и кто-то из мятежников выстрелил. Началась пальба. Когда в темноте гремят выстрелы, кажется, словно в лесу что-то шевелится, двигается, и чем сильнее страх, тем отчаяннее стрельба. Пулеметчик тоже не выдержал и начал строчить в темноту…
Остановленные стариком красноармейцы услышали впереди стрельбу, которая была лучшим подтверждением слов старика о том, что деревня занята крупными силами белых. Решив, что их обнаружили, красноармейцы повернули обратно. У них был приказ не вступать в бой с противником. Потому-то; они поспешно и отошли.
Белые тоже бежали из деревни. Услышав выстрелы, многие из находившихся в избе Ехроненов, бросились к озеру и пытались уйти по льду через губу, но лед не выдержал, и беглецов пришлось вытаскивать из воды. Таккинен и Борисов пытались собрать людей и организовать оборону. Но мало кому хотелось идти на огневые позиции, где все грохотало и гремело. Кое-кого пришлось огреть кулаком, чтобы заставить подчиниться. Вокруг раздавались крики и беспорядочные выстрелы. Наконец Таккинен дал приказ к отступлению. И стрельба понемногу затихла.
Таккинен решил, что противник также отступил, но на всякий случай послал в разведку Васселея и Кирилю.
Васселей и Кириля долго шли по ночному лесу. Затем, выйдя к болоту, нашли какие-то следы. Дальше они не пошли. Догнав отряд Таккинена в Ускеле, они доложили, что, судя по следам, красных было много и, по-видимому, они повернули обратно, чтобы ударить еще большими силами.
– Ничего, мы их встретим как положено, – хмуро сказал Таккинен. – Мы закрепимся в следующей деревне.
Следующая деревня оказалась на склоне холма, у подножия которого лежало небольшое озеро. Время было еще ночное, и ни в одном окошке не светился огонек. Разведчики сообщили, что в деревне нет ни красноармейцев, ни милиции. Можно спокойно входить в деревню и располагаться на отдых. Но Таккинен не торопился занимать деревню. Он был так взбешен случившимся, что не чувствовал усталости. Разве он для этого не жалея сил работал, сколачивал отряды, чтобы они разбежались при первом выстреле? Как он может теперь полагаться на этих трусов? Таккинен не знал, что ему делать. Построить отряд и расстрелять перед строем несколько трусов? Нет, этого нельзя делать. Во всяком случае, сейчас. Да и построить он может лишь три десятка бойцов, оставшихся с ним и отступивших более или менее организованно. Всего должно было быть человек полтораста. Точного числа Таккинен сам не знал, потому что многие из представителей деревень, собравшихся в доме Ехронена, поодиночке уходили выполнять полученные ими задания. Многих из людей Таккинена, не являвшихся делегатами собрания, тоже отправили на задания. А сколько, в панике разбежалось? Не мог же Таккинен срывать зло на этих усталых и угрюмых бойцах, оставшихся верными ему.
– Объявим построение или подождем еще? – спросил Борисов. – Остальные, может быть, совсем не придут.
– Черт с ними! – буркнул Таккинен. – Лучше уж пусть красные их прикончат, чтобы нам на них не тратить патроны. Пусть люди идут отдыхать. Только не забудь выставить дозоры. От этого сброда никакого толку. Только жрать мастера да пятки смазывать. Бандиты проклятые.
– Господин главнокомандующий, не следовало бы употреблять это слово, – осмелился заметить Борисов. – Идите и вы отдыхать.
Отряд расположился в деревне, выставив, дозоры на всех направлениях. Застать врасплох его теперь не могли.
Подложив под голову вещевой мешок, Васселей растянулся на полу чьей-то избы, втиснувшись между спавшими вповалку мужиками. На улице потрескивал мороз, но в избе было тепло и душно. По двору проскрипели шаги. Кто-то с кем-то обменялся несколькими словами, сказанными полушепотом, потом слышно было, как пришедшие искали дверь в темных сенях, наконец открыли ее и, войдя в избу, стали на ощупь подыскивать себе место среди спавших. Это был кто-то из отставших. «Пришлось-таки вернуться. Неужели им некуда было деваться?» – подумал Васселей. Ему вспомнились сказанные кем-то, кажется Кирилей, слова о том, что они похожи на несчастных, которых унесло на плету в открытое озеро. Если и упадешь с плота, все равно – хочешь не хочешь – вскарабкаешься на плот, хотя ветер и гонит его совсем не туда, куда бы тебе хотелось.
Одни и те же гнетущие мысли преследовали Васселея. Казалось, все это был один кошмарный сон, который никак не кончался. Вчера, уходя с заимки, он утешал себя надеждой, что теперь они станут солдатами и будут вести открытый бой. Сегодня Васселею было стыдно. Он понимал Таккинена, с которым у него было одинаковое понятие о воинской чести: ведь оба они чувствовали себя бывалыми солдатами. Еще больше Васселея угнетала вчерашняя встреча с Юрки Лесоненом. Да, пришлось ему опять вскарабкаться на плот. Пусть несет куда угодно. Впрочем, бывает, что в лодке хотя и гребешь изо всех сил, тебя уносит ветром в сторону.
…Давно это было, очень давно. Они с Анни поехали за сеном за озеро. Накосили сена, насушили и стали грузить его в лодку. Столько нагрузили, что Анни испугалась и стала умолять не ехать с таким грузом, тем более что на озере поднимался ветер. Но Васселею хотелось показать свою удаль. Чем дальше уходили от берега, тем сильнее становился ветер. Васселей тут и сам пожалел, что поехали. Да было уже поздно жалеть. Еще он сожалел о том, что посадил на весла жену, а сам сел править. Поменяться местами они уже не могли. Для этого им пришлось бы обоим перебираться через высокий воз сена, а лодку уже бросало из стороны в сторону. Стараясь перекричать ветер и грохот волн, Васселей кричал из-за сена Анни, чтобы она гребла сильнее. Анни плакала от страха и гребла, гребла. Васселей, налегая на гребок, изо всех сил помогал жене. Волны захлестывали лодку, били через край. Сено промокло, отяжелело. Лодка оседала все глубже.
– Поверни лодку. По ветру держи! – слышал Васселей крик Анни, но опять не послушался. А надо было. Ветром лодку вынесло бы к берегу, пусть не к своему, но все же… Когда Васселей понял это, было уже поздно. Лодку залило водой, и она начала тонуть. До этого их качало, словно они были на качелях, бросая то вверх, то вниз. Вдруг качка прекратилась, волна хлестнула Васселея по плечам, накрыла его с головой…
– Анни!
Только теперь, в минуту опасности, он подумал об Анни. О себе он не думал. Волны начали размывать сено, а Васселей увидел, что над водой торчит лишь нос лодки. Держась за ушедшие под воду борта, он пытался добраться до того места, где должна была быть Анни. Анни держалась за борт, голова ее то уходила под воду, то опять появлялась из воды.
– Иди на нос, Анни, иди на нос!
Схватив одной рукой Анни, а другой цепляясь за борт, Васселей стал подтягивать жену к носу лодки.
– Держись, Анни. Крепче держись!
Анни вцепилась обеими руками в нос лодки. Ее голова то уходила в воду, то опять появлялась над водой. Волной с нее сорвало платок, и светлые волосы полоскались на волнах, словно кто-то вымачивал лен в быстрой струе. Вынырнув, Анни отфыркивала воду изо рта, и тогда казалось, что она смеется. Страшный то был смех…
На озере был малюсенький остров, на котором едва умещались две чахлые сосенки. Но около острова была мель. Затонувшую лодку пронесло бы мимо острова, если бы Васселей, задев ногами за дно, не сумел подтащить лодку с остатками сена на более мелкое место. Когда днище лодки стало задевать о камни, Васселей бросил ее и хотел перенести на берег лежавшую на носу лодки жену, но Анни была в полусознательном состоянии. Она вцепилась в лодку мертвой хваткой, и Васселею стоило труда оторвать ее руки от лодки. Разжимая ее сведенные судорогой пальцы, он больше всего боялся, что сломает их. На берегу он положил Анни ничком и начал трясти ее за плечи. Изо рта Анни пошла вода. А Васселей тормошил ее и плакал. Да, тогда он плакал, проклиная себя, взывая к богу и дьяволу, чтобы Анни, его любимая Анни, осталась жива. Он обнимал ее, целовал… Потом Анни открыла глаза и тихо сказала:
– Васселей.
Лишь тогда Васселей бросился в воду догонять лодку, которую уносило ветром. Подтащив ее к берегу, он, во власти радости и какой-то бешеной злобы, разбросал остатки сена. Он готов был швырнуть ко всем чертям и лодку, но она была нужна ему, нужна для того, чтобы спасти Анни. Волной унесло черпак. Васселей вытянул лодку на мелкое место, накренив ее, вылил часть воды, подтянул еще ближе к берегу, снова вылил из нее часть воды. Вытащив лодку на берег, он побежал к Анни…
– Анни!
Ему показалось, что Анни опять лишилась чувств. Но она просто спала. Жаркими, страстными поцелуями Васселей разбудил ее. Она улыбнулась. Она плакала и смеялась сквозь слезы.
Как давно, это было! И как далеко все это было! Словно где-то на другой земле…
– Помнишь, как на острове?..
Мало, очень мало им пришлось быть вместе. Мало у них было счастья. Но это «Помнишь, как на острове?…» стало для них чем-то заветным, сокровенным, словно волшебным словом, от которого все в мире становилось чудесным, и тогда снова возвращалась молодость, нежность, любовь…
В переполненной храпевшими мужиками избе было темно, и никто не видел, как на глаза человека, побывавшего во всяких переделках и испытавшего, кроме той далекой бури, еще более страшные крушения, навернулись слезы. Он не стал вытирать их с заросших щетиной щек. Он лежал, закинув руки под голову, и смотрел перед собой в черную ночь.
Засыпая, Васселей был мысленно на том далеком островке.
За ночь по одному и группами в отряд вернулись бежавшие из Кевятсаари во время переполоха мятежники, и когда Таккинен построил свое войско, в его рядах оказалось больше ста человек. Таккинен выступил перед строем с короткой речью. Он сказал, что по крайней мере половину личного состава отряда следовало бы расстрелять за трусость и впредь он так и будет поступать, если кто-то поведет себя так, как вело себя вчера все это стадо. Он говорил о воинской дисциплине, о том, что залогом победы в любой армии является дисциплина и что с этой минуты в его отряде тоже будет введена строгая дисциплина. «Есть ли вопросы?» – спросил Таккинен и, не дожидаясь вопросов, добавил, что «Полк лесных партизан», как отныне будет именоваться их отряд, должен теперь показать, на что он способен и способен ли вообще на что-нибудь.
