Текст книги "Мы карелы"
Автор книги: Антти Тимонен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
Старик послушно отправился в путь; так как он ехал один, никто его не торопил, то он решил поберечь лошадь и не гнать ее. Пусть бежит, как ей нравится. А что до точного времени, то тут старик особенно не беспокоился: откуда ему знать время, если часов ему не дали? На полпути Стахвей, как было велено, остановился на отдых на заброшенном хуторе, распряг коня и дал ему хорошую охапку сена, затем развел огонь в печи, приготовил себе чай и, поев, забрался на печь. В последнее время старику пришлось спать мало, и он задремал. Конечно, он догадывался, что это за пакет, но, засыпая, думал, что невелика беда, если эти остальные батальоны вступят в бой после первого, ведь и в баню ходят по очереди. Выспавшись, Стахвей покормил коня, попил чаю, подправил гужи и поехал дальше. Старик доставил пакет, кому нужно было, в чужие руки пакет не попал и вручен был в светлое время, – правда, было уже утро следующего дня. Когда пакет вскрыли, в штабе батальона поднялся такой переполох, что о старике забыли. Он тоже не стал дожидаться, когда о нем спохватятся, хлестнул коня и так рванул с места, что чуть было из саней не вывалился. Въехав в лес, он свернул с дороги и поехал одному ему известным путем к дому, где уже находились красные.
Так это было или не так, никто не знал. Но второй и третий батальоны белых к Руоколахти не подошли. Бой не состоялся.
…В бою под Келлосалми Васселей находился на высоте, где залегли белые, и Рийко прорывался к ним, ползя по глубокому снегу. Васселей действовал в бою как бывалый солдат, хладнокровно выбирая цель, стреляя по наступавшим красноармейцам. Это был уже не первый бой за эту осень. Он уже не думал о том, что на мушке может оказаться его брат. Не искал он уже и Мийтрея. Просто стрелял по противнику, заставляя ползущих красноармейцев зарываться в снег.
А Рийко полз, зарывшись глубоко в снег, и тоже стрелял. Чуть приподнявшись из сугроба, чтобы прицелиться, он бил по высоте. Белых он не видел и целился по вспышкам выстрелов.
Вряд ли Маланиэ и Онтиппа думали в тот момент, как близко их сыновья были друг от друга под Келлосалми. Эта встреча не была случайной. И Васселея и Рийко привели к этой встрече те дороги, которые они выбрали и по которым долгие годы шли. Они оба находились одном участке фронта, обоих их судьба бросала в самое пекло. И оба они делали в бою то, что должен был делать солдат.
Рядом с Рийко, тоже зарываясь как можно глубже в снег, полз Евсей. Он тоже стрелял. «Молодец Евсей! – успел подумать Рийко. – Не трус. Быстро он освоился в наших сугробах».
Михаил Петрович полз за ними. Он не хотел отставать от своих ребят, но годы давали о себе знать, и он уже выбивался из сил.
– Черт бы побрал эти пулеметы! – ругнулся Рийко. Пулеметы противника били с фланга, откуда цепь красных была как на ладони. Очереди ложились совсем рядом. Казалось, вокруг, взметая снег, падают крупные капли дождя. – И какого черта наши пушки молчат? – Рийко не знал, что артиллеристы тоже находятся в цепи наступающих: от мороза заклинило замки орудий.
Огонь с высоты начал ослабевать. Подойдя к сопке, красные поднялись в атаку, но когда они, утопая по пояс в снегу, добрались до гребня сопки, последние защитники ее уже мчались на лыжах к подножию и исчезли в лесу. Преследовать их без лыж было бессмысленно.
Стали подбирать убитых и раненых.
– Столько ребят положили за какую-то паршивую деревеньку! – Рийко был угнетен.
Вид у Михаила Петровича был измученный, подавленный. Слишком большие потери! Но все-таки взяли!..
– Видишь ли, Гриша, – медленно ответил Михаил Петрович, – это пока еще война. Когда она кончится, начнут писать воспоминания о ней. На бумаге будут воевать. Вспоминать о войне куда легче, чем воевать.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ЗАМЕТАЯ СЛЕДЫ
Из Келлосалми шли быстрее, чем туда. Не мешал обоз, который отправился в путь еще до начала боя. Кроме того, отступавших заставляли поторапливаться и пули, которые посвистывали позади них.
Васселей уходил с основной группой. Его догнал связной командир. Набросился было на него с бранью. И вдруг осекся.
– Ты же ранен!
Только теперь Васселей заметил, что на лыжне остается кровавый след. Он вспомнил, что, когда отходили от деревни, что-то больно ударило по ноге. Ему показалось, что он стукнулся о сук.
Васселей сел на лыжи, снял сапог.
– Ребята, у кого есть бинт? Скорее сюда! – крикнул связной.
– Тихо, тихо, – успокоил его Васселей и достал из кармана перевязочный пакет. – Если у солдата нет этого добра, то ему хоть умирай. Ну-ка подержи.
Рана была небольшая, но сильно кровоточила.
– Ты можешь идти? Километра за три отсюда есть лошади для раненых.
– Какого дьявола они там торчат? Я-то доберусь до них, а другие?
Лошадей оказалось больше, чем ездовых. Всех умеющих держать в руках винтовку отправили на передовую. Кириля выбрал лошадь получше, посадил в сани кроме Васселея еще двух раненых и повез их в Киймасярви. Застоявшаяся на морозе лошадь бежала резво, и ее не нужно было погонять.
Кириля был рад, что Васселей отделался легким ранением. Он даже позавидовал ему: валяться с таким ранением в лазарете – сплошной отдых.
– Поди знай, может, это тебя братец твой угостил на прощание, – посмеивался Кириля.
– Ты эти шуточки брось, – рассердился Васселей. – И при мне не смей хулить Рийко.
– Да разве я хулю его?.. – стал оправдываться Кириля. – Наверно, Рийко в белых тоже должен стрелять. Откуда ему знать, что может и в собственного брата угодить…
– Пошел бы ты знаешь куда… Наш Рийко так не стреляет. Если он выстрелит в кого, то точно в затылок попадет. Хоть нитку бери и мерь – дырочка будет в аккурат посредине. Там, куда Рийко прицелится. Бывало, на белку пойдет и в глаз стреляет, чтобы не попортить шкурку. Вот такой у нас Рийко. Молодец!
– Молодец-то он молодец, только от того, что он молодец, тебе может прийти конец, коли встретитесь на узкой дорожке, – с кислой усмешкой заметил Кириля и вдруг заговорил совсем о другом: – Я говорил тебе, что моя баба уже уехала?
– Куда?
– Туда, куда все. В Финляндию.
– Все, говоришь? А люди-то бегут в другую сторону, к Мурманке.
– Ребята, поосторожней, – пробурчал лежавший рядом с Васселеем финский солдат. – Я, конечно, ничего не слышал и ничего не говорил вам, но давайте не будем больше об этом.
– Я не дам своих угнать в Финляндию, – сказал Васселей.
Кто-то впереди них выскочил на дорогу и уже издали закричал: «Стой! Стой!» Кириля с трудом приостановил разбежавшуюся лошадь. В сани плюхнулся мордастый парень и повелительно бросил Кириле:
– Поехали!
– Тебя куда ранило? – спросил Васселей у парня.
– Меня? Ты что, меня не знаешь?
– Я спрашиваю, куда тебя ранило? – повторил вопрос Васселей.
– Я Симо Тервайнен, – представился парень и, заметив, что его имя не произвело на Васселея никакого впечатления, начал объяснять: – Я двоюродный племянник мужа дочери двоюродной сестры Митро, а брат моей матери сам Хариттайнен. Его все знают…
Раненый финн, лежавший в санях, заметил:
– С такими родственниками ты от ранения застрахован.
Не обращая внимания на колкое замечание раненого, Тервайнен продолжал:
– Я тебя знаю. Ты Васселей из Тахкониеми. И всю семью твою знаю. Я служил в Ухтинской армии, и стояли мы в вашей деревеньке…
Васселей, только что собравшийся высадить парня с саней, сразу подобрел и хотел было расспросить Тервайнена о его пребывании в Тахкониеми, но раненый финн попросил остановить лошадь.
– Вылезай! – сказал он Тервайнену. – Эти сани для раненых.
– Что? А я как? – растерялся парень.
– А ты топай туда, – раненый показал в обратную сторону, где шла перестрелка. – Там родственников Митро как раз не хватает. Живо!
Многие деревни уже опустели, но в Киймасярви было людно. Народ сюда прибывал отовсюду. Здесь находился штаб, склады, сюда шла почта. Полевой госпиталь тоже был переполнен, и каждый день привозили все новых раненых. Правда, часть тяжелораненых отправляли в Финляндию. Легкораненых подолгу в госпитале не держали: как только рана затягивалась, старались выписать и отправить на позиции. Часть – попадала на киймасярвское кладбище.
Васселея сочли раненым настолько легко, что его в госпиталь не положили. На фронт его отправить также не могли, пока рана не заживет. Ему велели устроиться в деревне. И он так устроился, что уход был лучше, чем в госпитале.
– Назови меня своим ангелом-хранителем. Назови хоть раз! – улыбалась Кайса-Мария, показывая свои красивые белые зубы. Она поселила Васселея в своей горенке. Сама она спала у подруги, но вечерами допоздна была с Васселеем. Кайса-Мария считалась сестрой милосердия, хотя никто из медицинских сестер не пользовался такими преимуществами, как она. В занимаемой ею комнате непременно поселили бы двух-трех человек. Работой в госпитале ее тоже не очень утруждали, в то время когда другие сестры работали и день и ночь. Медсестрой она числилась для отвода глаз, и даже теперь, когда на ее попечении находился раненый, о котором она готова была заботиться круглые сутки, ей нередко приходилось надолго уходить по каким-то неотложным делам.
– Ты не веришь, как я рада видеть тебя! – сказала она. Васселей чувствовал по ее голосу, что она не притворяется. – Как мне это все надоело!
– Зачем же ты тогда приехала сюда?
– Зачем? Если бы ты знал… Когда-нибудь я расскажу тебе… Сейчас не могу… Я обещаю тебе… – Кайса-Мария замолчала, прислушалась, потом, не глядя в глаза Васселею, продолжала: – Я обещаю… Когда все это кончится, я расскажу тебе такое, от чего ты сперва лишишься дара речи, а потом придешь в ярость и возненавидишь…
– Кого?
– Всех этих… И меня в том числе. Но я все равно расскажу тебе все, когда придет время.
– Почему же не сейчас? – вяло спросил Васселей.
Он закурил. Кайса-Мария принесла пепельницу и поставила ее на стул рядом с койкой.
– Сейчас не могу. Сейчас это могло бы стоить жизни нам обоим. Вот так!
– Ох уж эти женщины! – засмеялся Васселей. – Любите вы придумывать. И сами верите. Но если это так страшно, то не говори ничего. Лучше будет, если мы пока останемся живы.
– Смейся, Васселей, смейся. Когда ты смеешься или улыбаешься, ты такой… человечный. А когда хмуришься, ты похож на всех этих…
Васселею нравилось слушать ласковую болтовню женщины. Он даже был доволен, что его ранили и он оказался здесь. Если бы вся война прошла так же, как пролетали эти вечера.
– Чем все это кончится? Ты ведь знаешь? – спросил Васселей однажды среди милой болтовни.
Он знал, что Кайсе-Марии известны такие вещи, о которых другие медсестры и понятия не имеют.
– Чем кончится? Плохо кончится. Только никому не говори. Впрочем, скоро обо всем этом все сами узнают. Из Петрозаводска через Поросозеро сюда идут красные. Такая сила идет, что перед ней ничто не устоит. Если даже Финляндия объявит войну и бросит в бой все свои силы, все равно их не остановить. Так что конец приходит твоей «освободительной» войне. Эх ты, борец за свободу…
Кайса-Мария перебирала волосы Васселея.
– Чему ты тогда радуешься? – спросил он.
– Тому, что скоро все это кончится… Это.. Не знаю даже, как назвать. Войной не назовешь, слишком все нелепо, карнавалом тоже – слишком все ужасно. – Кайса-Мария пересела на край кровати и зашептала на ухо: – Я-то сбегу отсюда вовремя. Я не дура. Меня вызывают в Финляндию. Кто, зачем – не спрашивай. Я постараюсь остаться там. Слушай, поедем со мной…
– Нет, я останусь в Карелии. На своей земле.
– Ты сошел с ума! Среди вас, карел, есть действительно много простофилей, которые могли бы остаться здесь. Но они не останутся – побоятся. А тебе уже поздно думать об этом.
– Мне тоже не поздно. Под Келлосалми я чуть было не остался совсем… Попади пуля не в ногу, а…
– Не надо, не надо об этом. О смерти не надо говорить. Надо жить, чтобы увидеть.
– Что же, я еще должен увидеть?
– Хотя бы то, как я стану известным человеком. И к тому же богатой.
– Буржуя из тебя не выйдет.
– Я стану известной самым честным путем. Я разбогатею на честности.
– Расскажи, как… И меня научи.
– Улыбайся, Васселей. У тебя очень приятная улыбка. Слушай. Я расскажу, ради чего я должна жить, видеть и слышать все это. – Кайса-Мария наклонилась так близко, что ее волосы касались щеки Васселея, и зашептала: – Это единственная тайна, которую я тебе доверю сейчас. Я сделаю то, чего никто не делал. Надо только дожить до времени, когда Финляндия станет другой. Она обязательно будет другой. Тогда я сяду за стол и буду писать. Я буду писать лишь о том, что было. Одни голые факты. Васселей, даже ты не представляешь, как много я знаю. Должен же мир узнать о том, что я знаю. Мир сейчас нуждается в честности, в правде. Когда совершается убийство на почве ревности или грабеж, преступника наказывают. А когда совершают чудовищное зло по отношению к целому народу, о нем молчат, за него не наказывают. Почему? Финны любят честность. И я честно расскажу обо всем. Я не утаю даже того, что делала сама.
– Таккинен опровергнет все, что ты расскажешь.
– Таккинен? Да он и не знает даже того, насколько ничтожной пешкой он является в этой игре. Если бы он узнал, как мало он значит, он бы повесился или спился. Он – такой самолюбивый. Ну как, буду я известной?
Кайса-Мария пыталась улыбаться, но на глазах у нее стояли слезы. Васселей поднялся и сел.
– Мария, а тебе не кажется, что тебя подслушивают?
– Обязательно. Но я знаю, когда можно говорить. Как-то зашел сюда Таккинен. Он вот тут сидел. Тогда за стеной и заскрипело. – Она показала на стену, за которой находился какой-то чулан. – Даже ему не доверяют. Почему ты не ответил: буду я известной?
– Мария! – Васселей посмотрел ей в глаза, сказал тихо-тихо: – Мне очень бы хотелось дожить до этого времени. Но одного я не понимаю. Как это возможно? Как ты с такими мыслями можешь оставаться среди этих… заниматься всем этим?
– Ох, Васселей, не спрашивай!.. – Кайса-Мария заплакала. – Пока не спрашивай. Когда можно будет, я сама…
Она плакала. Васселей успокаивал ее. Потом Кайса-Мария вдруг выпрямилась, вытерла слезы и заставила себя улыбнуться.
– Какая я дура! Ну, ладно. Все. Ты не принимай это всерьез. Просто это от усталости, обычная истерия. Слушай… Мне надо идти. Чуть не забыла. Ты поешь, а что останется, вынеси в сени. Кофейник в духовке. Спокойной ночи.
Обернувшись в дверях, Кайса-Мария игриво помахала рукой, словно весь этот их разговор был легким флиртом.
– А мундир не идет тебе, – заметил Васселей.
– Разве? – Кайса-Мария оглядела юбку, сшитую из солдатского сукна. – Он должен идти мне, если уж он на мне.
Утром Кайса-Мария пришла в темно-синем шерстяном платье. Выглядела она обеспокоенной. Поговорила о том о сем, о разыгравшейся ночью пурге, спросила, как Васселею спалось, потом вдруг замолчала, стала задумчиво поправлять прическу.
– Что с тобой?
– Завтра я уезжаю в Финляндию. Давай посмотрим твою рану. Может быть, и ты сможешь отправиться в путь.
– Гонишь на фронт?
Рана зарубцевалась, но ее еще надо было перевязывать. Сменив повязку, Кайса-Мария сказала, не глядя на Васселея:
– Ты тоже должен завтра уехать.
– Что, красные близко?
– Нет, не потому.
– А почему?
– Не спрашивай. Ты должен уехать – и все.
– Значит, я должен выполнять распоряжения сестры милосердия?
– Если бы я могла… – не договорив, Кайса-Мария сделала резкое движение, словно хотела что-то разорвать, но тут же снова стала деловитой. – Я зайду вечером. Пока.
Днем Васселея навестил Таккинен.
– Зашел поглядеть, как дела у тебя. Давно мы не виделись. – Он поздоровался, как старый знакомый. – Помнишь, Вилхо, как мало нас было, когда мы начинали. А теперь вся Карелия поднялась.
Таккинен прошелся по комнате, остановился перед зеркалом, стал рассматривать лежавшие на столике перед зеркалом гребешки, коробки с пудрой, флакон с духами.
– Приятная женщина, верно? – Таккинен подмигнул Васселею. – Молодец, Вилхо.
Васселей хотел резко ответить, но сдержался и сухо спросил:
– Что нового на фронте?
– Все идет хорошо. Позиции мы удерживаем. Скоро подойдет подкрепление из Финляндии, и мы перейдем в наступление по всему фронту. Правда, случаев обморожения многовато. Закурим.
Таккинен сел и забарабанил пальцами по столу.
– Надо бы поговорить, да времени у меня мало. Потому перейду к делу. У нас не хватает офицеров. Ты должен взять взвод. А если хочешь, дадим и роту.
– Господин главнокомандующий, я же вам уже сказал… я могу отвечать лишь за свою голову. Большей ответственности я брать на себя не желаю.
– Это окончательный ответ?
– Да, – твердо ответил Васселей. – Кроме того, разрешите мне напомнить, что мою семью не надо эвакуировать в Финляндию.
– Хочешь оставить ее на милость большевиков?
– Может быть, я понял вас неправильно. Разве мы не собираемся наступать? – Васселею с трудом удалось скрыть ироническую ухмылку. – Просто я хочу, чтобы они спокойно жили дома.
– Как бы тебе не пришлось пожалеть, – буркнул Таккинен после продолжительной паузы. – Поступай как знаешь. Я хочу перевести тебя на другой участок, поближе к дому.
– Я давно просил об этом.
– Завтра туда отправляется связной на лошади. Можешь взять с собой и своего Кирилю, – сказал Таккинен и, сухо попрощавшись, ушел.
«Странное совпадение! – мелькнуло у Васселея. – И Кайса-Мария, и Таккинен говорят одно и то же. Торопятся выпроводить из Киймасярви. Что-то за этим скрывается?»
Кайса-Мария где-то задержалась допоздна. Придя, она поставила на стол бутылку спирта.
– Отметим мои проводы. Выпьем не за расставание, а за встречу.
– Я тоже уезжаю завтра. Таккинен приказал.
– Вот и хорошо! – обрадовалась Кайса-Мария.
– Мария! А ты не смогла бы быть хоть одну минуту сама собой?
– Попытаюсь. А что?
– Почему я должен уехать именно завтра?
– Слушай, Васселей. Не будем портить наш последний вечер. Когда-нибудь я тебе все расскажу. Потом, когда встретимся в Финляндии. И ты тогда можешь хоть задушить меня этими огромными ручищами. А пока позволь погладить их. Я дам тебе адрес сестры. Она живет в Тампере. Через нее ты найдешь меня. Ты бывал в Тампере? Сестра живет в доме столярной мастерской Койвисто.
Васселей сунул бумажку с адресом в карман.
– Мы не встретимся в Финляндии, – сказал он.
– Не будем спорить. Знаю, тебе не хочется ехать туда. Но ты все равно поедешь. Тебе придется. И семью увезешь…
– Зачем? Затем, чтобы мой сын пошел по той же дороге, что и я? Нет!
– Не сердись, – нежно попросила Кайса-Мария. – Я не хочу даже думать о том, что мы больше не встретимся. Скажи на прощание какой-нибудь хороший тост.
– Я не умею говорить тосты, я умею только воевать. Ну что ж… Что мне сказать? Давай выпьем за то, чтобы скорее пришло то, другое время, о котором ты говорила. Чтобы в Карелии… чтобы нигде на земле не повторилось это… как ты сказала… для войны слишком нелепо, для маскарада слишком ужасно… Чтобы моему сыну не пришлось идти по стопам отца, чтобы его поколению не надо было испытывать такое. Нет, я не за то, чтобы они поняли нас, простили бы… Надеяться на это не стоит, и на такой тост не стоит тратить спиртное. Мне просто хочется, чтобы они учились на наших ошибках… Вот и все…
За окном выла пурга. В горенке было тепло и уютно. Кайса-Мария запела. Пела она грустно, и даже веселые, шутливые песни звучали в ее исполнении печально…
Внезапно оборвав песню, Кайса-Мария достала из сумочки платок, вытерла глаза и встала.
– Мне пора, – сказала она сухим, чужим голосом. – Я уеду утром, но простимся мы сейчас. Провожать меня не надо. И вот что еще: утром никуда не выходи, пока тебя не позовут…
Последние слова прозвучали как команда.
Кайса-Мария надела пальто, взяла свой саквояж и протянула Васселею руку. В дверях она обернулась, словно хотела что-то сказать, потом быстро вышла.
Утром Васселей проснулся рано. Он помнил, что Кайса-Мария велела ждать ему здесь, но, словно назло ей, решил дойти до штаба. Может быть, Кайса-Мария еще не уехала… Почему бы не попрощаться с ней еще раз.
Когда он подошел к штабу, Кайса-Мария садилась в сани. Васселей усмехнулся, увидев, что простую сестру милосердия провожают высшие штабные чины во главе с самим Таккиненом и специально для нее снарядили лошадь, да еще кроме ездового дали вооруженного сопровождающего. Кайса-Мария и Таккинен одновременно заметили приближающегося Васселея. Они переглянулись. Таккинен что-то коротко сказал сквозь зубы Кайсе-Марии, которая торопливо пошла навстречу Васселею.
– Ты как непослушный ребенок, – сказала она, взяв Васселея за руку. – Я же просила тебя ждать, пока тебя не позовут. И провожать меня не надо. Или ты что-то хотел сказать мне?
– Я думал, что ты уже уехала, и решил сходить и узнать, когда меня отправят.
– Не ходи туда! – Кайса-Мария почему-то испугалась. Но, совладав с собой, она продолжала безразличным тоном: – Там какое-то совещание и посторонних туда не пускают. А к тебе придут и скажут, вернее, заедут, когда лошадь будет готова, так что иди собирайся. Ну, всего хорошего. До встречи!
Провожая взглядом удаляющиеся сани, Васселей уже знал, что с этой женщиной он больше никогда не встретится. И все же, хотя у него не было намерений искать с ней встреч, он вернулся в комнату Кайсы-Марии с щемящим чувством грусти. Найдя в кармане записку с адресом, оставленную ему Кайсой-Марией, он повертел ее в руках, потом смял и бросил в печку. В золе еще тлели угольки, и бумажка неохотно задымилась и наконец вспыхнула и быстро сгорела.
Васселей ждал, когда за ним заедут, и пытался уяснить себе, почему его вдруг решили выпроводить из Киймасярви. Наверное, из-за Кайсы-Марии. Видимо, поздно вечером в штабе было какое-то сугубо секретное совещание, на котором была и Кайса-Мария. Ну конечно, она была там. И прозаседали они до утра. А утром ее отправили в Финляндию с докладом о результатах этого важного совещания. И она должна вернуться обратно и привезти сюда какие-то инструкции, о которых, не дай бог, вдруг узнал бы он, Васселей. Вот его и решили отправить на фронт. Потому он и не должен видеть Кайсу-Марию после совещания. Конечно, ей они доверяют, но все же слишком много она знала такого, о чем он, Васселей, не должен был догадываться.
В своих догадках Васселей во многом был близок к истине. Ночью в штабе действительно было заседание, и Кайса-Мария действительно поехала в Хельсинки с отчетом о положении в стане мятежников. Впрочем, письменный доклад, который она везла, был весьма краток: главное она должна была сообщить устно. Таккинен не случайно послал в Хельсинки ее: он знал о ее связях и о том доверии, каким она пользуется в некоторых сферах. Кроме того, он вел двойную игру, заранее снимая с себя ответственность за те сообщения, которые Кайса-Мария сделает в устной форме: от них в случае необходимости можно отказаться, ведь Кайса-Мария всего лишь сестра милосердия и мало ли что она может добавить от себя к официальному письменному рапорту. Обстановка в Карелии резко изменилась, и нужны были решительные меры, нужна была помощь, переговоры о которой могли происходить лишь в условиях полной секретности, не по официальным каналам…
Отчасти Васселей угадал и причину своей неожиданной отправки на фронт. Краем уха он слышал, что приехал какой-то Микко Хоккинен, важная шишка из органов разведки. Мало ли их приезжает, всяких шишек – и военных, и не военных. Васселею даже в голову не пришло, что эта важная шишка – его давний знакомый Мийтрей, встречи с которым он давно жаждет. Не знал он также, что Мийтрей обладал весьма большими полномочиями и принимал участие в ночном совещании. Не догадывался Васселей и о том, что именно Мийтрей попросил как можно быстрее выпроводить Васселея из Киймасярви. Мийтрей должен был пробыть несколько дней в селе и затем вместе с Таккиненом отправиться в важную поездку по границе, договариваться с пограничными властями о содействии мятежникам.
Тампере показался Кайсе-Марии тихим, мирным городом, где ничто не напоминало о войне. Такое же впечатление произвел сперва на нее и Хельсинки, однако за дни, проведенные там, ей пришлось многого наслышаться и насмотреться, увидеть закулисную возню, которую вели дипломаты, разведки разных стран, тайные и легальные организации русских белоэмигрантов, разные карельские общества, финансовые тузы и государственные мужи, и за внешней оболочкой мирного города ей представилась изнанка военного Хельсинки, слишком даже военного, от которого она хотела отдохнуть в тихом Тампере.
Поезд пришел рано утром, и Кайсе-Марии не хотелось беспокоить семью сестры в такую рань, тем более что день был воскресный. Она медленно шла по улице, освещенной редкими утренними огнями. В воздухе кружились хлопья снега… Шли первые пешеходы, проезжали извозчики, погоняя продрогших от долгого стояния лошадей. Большой ресторан в конце улицы был еще закрыт, но в огромные, ярко освещенные окна было видно, как хозяева его готовятся к приему воскресных гостей.
Кайса-Мария оглянулась: по другой стороне улицы, небрежно размахивая тростью, шел, чуть поотстав от нее, мужчина, которого она приметила еще в Хельсинки. Неужели у них в Тампере нет своих шпиков? Или, может, им денег некуда девать? Надо же, послали из Хельсинки следить за ней. И чего им надо? Ведь там, в Хельсинки, прекрасно осведомлены, к кому и зачем она поехала в Тампере. Какая грубая работа! Даже зло берет. Хоть бы шпика сменили. А то послали того, что и в Хельсинки по пятам ходил. Только шляпу сменил на меховую шапку да вместо пальто надел короткую шубу. А трость та же. Денег не хватило, что ли, на новую трость?
Кайса-Мария быстро пересекла улицу и пошла навстречу шпику, глядя ему в глаза. Мужчина растерялся, но продолжал идти, помахивая тростью. Поравнявшись, он улыбнулся нагловатой улыбкой, сделав вид, что принимает ее за уличную женщину. Кайсе-Марии хотелось ударить сумочкой по его широкой физиономии. Уж если бы двинула, так кровь брызнула бы из носа. Сумка была тяжелая, в ней был браунинг и несколько запасных обойм. Но, вздернув голову, она прошла мимо, и шагов через двадцать круто повернула и пошла следом за мужчиной. Шпик попался опытный: он не обернулся, но знал, что за ним идут. Шпик свернул на боковую улочку. Кайса-Мария пошла вперед, чувствуя спиной, что теперь он опять идет за ней.
– Господи! – воскликнула сестра за дверью, узнав-голос Кайсы-Марии. Щелкнул замок, и дверь распахнулась. – Откуда ты в такую рань? Да входи же. А то напустишь холода.
Лена-Илона, сестра Кайсы-Марии, была лет на пять старше ее. Лицом она была очень похожа на Кайсу-Марию, но была полнее и ниже ростом. Она работала какой-то служащей на обувной фабрике. Муж служил инженером на машиностроительном заводе. Квартира у них была небольшая, но уютная – две комнаты и кухня…
– Я из Хельсинки, – ответила Кайса-Мария.
– Из Хельсинки!
– Да. Туда приехала из Восточной Карелии.
– А я-то уж… – разочарованно проговорила сестра.
– Кто там? – спросил из спальни сонный голос мужа.
– Кайса-Мария. Завоевала Карелию и приехала.
– Вот как! – позевывая, ответил муж. – Значит, завоевала…
– Вари кофе, а я пока посплю, – сказала сестра, едва Кайса-Мария успела снять пальто.
Из детской комнаты выглянула маленькая девочка, с озорными глазками.
– Тетя, ты?
– А ты чего не спишь? – рассердилась мать. – Марш в кровать!
– Тетя я, твоя тетя. – Кайса-Мария взяла девочку на руки. – Как живем, Пиркко? Слушаемся ли мы папу и маму?
Она открыла саквояж и достала пакет с конфетами и куклу. Отдав гостинцы, велела девочке идти спать, а сама начала хозяйничать на кухне.
Когда вода в кофейнике закипела, на кухню пришла Лена-Илона.
– Весь сон перебила, – недовольно проворчала она.
– На улице, что ли, мне надо было ждать?
– Дождешься ты своей участи.
– Я вижу, не рада ты мне. Почему? – спросила Кайса-Мария. Кроме сестры, у нее больше родных не было.
– Почему? В десять утра пойдешь на привокзальную площадь, там сапожники скажут почему.
Сапожниками называли в Тампере рабочих обувной фабрики, которых в городе было несколько.
– Там что, митинг будет?
– Будет. И полиция будет со своими дубинками. Будут лупить кого попало. И все вы, завоеватели Карелии, – раздраженно говорила сестра.
– Ты пойдешь туда?
– Не пойду. Там мне делать нечего. И в вашей Карелии тоже. О господи! Когда у нас мирная жизнь настанет? Ты знаешь, на кого сейчас наша фабрика работает? Все на армию, солдатскую обувь шьем. На войну.
– Я это знаю.
– Конечно, ты знаешь это… Ну и сестрица у меня! А ты знаешь, что в соседнем доме одного рабочего взяли и что шестеро детей, мал мала меньше, остались без куска хлеба? И все потому, что он был против вашей войны… Листовки распространял.
– Почему это ты мне говоришь? Меня винишь?
– Почему? Кого же мне винить? С солдата спросу мало. Ему сунули винтовку в руки, сказали: «Марш!» – и ему делать нечего. А тебе-то кто велел? Да разве это женское дело! Я-то знаю вас. За людьми следите, друг за другом шпионите. Небось и сейчас за собой какого-нибудь филера привела. Подумать только! Шестеро детей… и отца взяли. Финского рабочего бьют и мордуют, а он должен еще и налоги платить, чтобы эту полицию содержать…
От истерических выкриков сестры на душе Кайсы-Марии стало так горько, что хотелось заплакать. Она пыталась отвлечь сестру, говорить о чем-то другом, спросила, как у них с деньгами. Если надо, она может помочь. Деньги у нее есть.
– Не нужны мне твои деньги, – отрезала сестра. – Свои есть. Хоть немного, но зато честным трудом заработанные.
После смерти матери старшая сестра заменила Кайсе-Марии и ее брату мать, она всегда была нежной, заботливой. Потом началось какое-то отчуждение. Слишком они все были разными по характеру. Брат с юных лет, еще на заводе, увлекся рабочим движением. Мир Лены-Илоны после замужества все больше ограничивался ее домом и семьей. А Кайса-Мария мечтала о чем-то необыкновенном. По натуре она всегда была непрактичной в житейских делах, романтиком. Вышла замуж за сына богатого банкира, но такая судьба ее не устраивала. Хотелось чего-то большего, чем быть просто важной дамой. Когда муж погиб, Кайсу-Марию начали интересовать такие дела, которые, по мнению Лены-Илоны, совершенно были не к лицу женщине. Кайса-Мария увлеклась этой таинственной и опасной игрой. Она знала, что пропасть между ней и сестрой все больше увеличивается, но все же не ожидала такой неприязни со стороны Лены-Илоны.
Выговорившись, Лена-Илона ушла в спальню и начала там что-то раздраженно шептать мужу. Слышно было, как Антеро бурчал что-то, видимо, успокаивая ее. Но шепот, сестры становился все громче, перерастал в крик. Кайса-Мария не хотела присутствовать при семейной ссоре. Она торопливо накинула пальто и вышла.
Ресторан на углу Хямэнкату был уже открыт. Кайса-Мария заказала легкий завтрак. Есть не хотелось, но надо было где-то убить время.
